Текст книги "Цеховики"

Автор книги: Илья Рясной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Что-то не читал я в биографии Новоселова о его ученых званиях. И упоминаний об аспирантуре там нет.

– Правильно. Кто правит в нашей стране? Мясники. В аспирантуре остался тупой, как сибирский валенок, Ванечка Прокудин. Его отец был заместителем директора мясокомбината. Куда против него адвокатские родители Сашка, а также его диплом с пятерками и занятия в научных обществах! Куда там мое рабоче-крестьянское происхождение и красный диплом! Ныне Ваня кандидат наук. Глядишь, и докторскую сделает. Пробить путь в науке свежей бараньей ногой гораздо легче, чем отбойным молотком потомственного шахтера…

– Любопытно.

– Куда как любопытнее… Дан приказ ему – на Запад, ей – в другую сторону. Точнее, я отправился на север на два года институтской отработки, а Сашок остался здесь. Потом он женился, уехал в Москву, погорел там на каких-то махинациях. Вроде бы на валюте. Слухи ходили, что он на Комитет постукивал. Я верю. Он всегда сухим из воды выходил. Ему для собственного благополучия продать кого-то, что фантик от конфеты скомкать. А я на Севере вкалывал, потом на Дальнем Востоке. Чего-то там поднимали, осваивали, давали план по валу и сам вал. На эту ерунду годы и ушли.

– Небось не любили на одном месте задерживаться? – сочувственно спросил я, попав в самую точку.

– А если везде одни сволочи. Работяги – пьянь да тунеядцы. Начальники – жулики и рвачи. Задержишься тут на одном месте, как же!

Он чем-то напоминал гоголевского Собакевича, который говаривал, что один только приличный человек в округе – прокурор, да и тот порядочная сволочь. Впрочем, Смородинцев, похоже, не разделял уважительного мнения Собакевича о прокурорах. В его глазах я прочел, что единственное место, где он хотел бы меня видеть, это мои похороны. Не дождешься!

– Давно в город вернулись?

– Четыре года назад. Потом и Новоселов появился на моем горизонте.

– Простили ему старые грешки?

– Простил? Да вы что?! Я ему это на всю жизнь запомнил.

– А почему общались?

– Как почему? Дети мы, что ли, друг на друга дуться? Странная логика.

– Как Новоселов в бытовое обслуживание попал?

– Непонятно, что ли? Воровать же надо. Всегда в душе торгашом был. Нашел себя.

– И как он воровал?

– Понятия не имею. Так кучеряво жить и не воровать разве возможно?

– Невозможно.

– Так зачем глупые вопросы задаете?

– Расскажите, как вы провели день четвертого августа.

– Когда Сашка зарезали?

– Да.

– Утром встретился с Оюшминальдом.

– Лесником?

– Да. Деревня без МТС. День с этим занудой провести – испытание. Все расскажет – как коровы в этом году доятся, как подсолнухи растут…

– Что вы у Новоселова делали?

– Посидели. Обсудили, как бы за город выбраться.

– Поохотиться?

– Порыбачить, – отрезал Смородинцев. – Я без лицензии не охочусь.

– Ах да, конечно, воспитание не позволяет.

– Не позволяет.

– Рассказывайте – как сидели, о чем говорили. Подробненько.

Я заставлял его вспоминать все новые и новые подробности. Вскоре он взорвался:

– Кому эти глупости нужны? Зачем дурью маяться? Я уже все рассказал.

– И больше ничего не помните?

– Не помню.

– Тогда я отправлю вас вспоминать в камеру. Вы – последний из тех, кто видел Новоселова в живых. И у меня есть все основания подозревать вас в убийстве… Как говорит кот Леопольд: «Давайте жить дружно».

– Таких друзей за хрен и в музей, – пробурчал Смородинцев, но амбиций у него поубавилось, он стал послушнее. Я заставил его вспомнить все детали.

– Что вы пили?

– Водку. Сашок предложил коньяк, но Шима закудахтал, что такую клоповую дрянь в рот не возьмет. Выудил из рюкзака беленькую. А мне все равно, что пить.

– Коньяк на стол не выставляли?

– Нет.

– Всю водку выпили?

– Остатки с собой взяли. Потом допили, так что не рассчитывайте… – усмехнулся он.

Пока все, что он говорил, вполне сходилось с рассказом лесника.

– Теперь небольшая процедура, – сказал я. – «Пианино» называется.

– Какое пианино? – насторожился Смородинцев.

– Не бойтесь. Это не больно.

Пашка вышел и вернулся с экспертом. Смородинцев удивленно смотрел, как эксперт раскладывает на столе бланки, валик, подушку, флакон с типографской краской.

– Что это значит?

– Это значит, что мы откатаем ваши пальцы для исследования.

– Господи, ну и дурь.

Эксперт откатал отпечатки и удалился.

– А теперь поговорим о ваших скромных утехах в компании с Новоселовым.

– И чего в них интересного?

– Ну как же – приятная компания. Среди знакомых Новоселова наверняка были занятные личности.

– Может, и были. Григорян – дитя гор, гигант мысли. Оюшминальд – титан духа… Еще одно чудо в перьях – Лупаков. На охоту собирались люди солидные, копеек не считали, а у него вечно пустые карманы, одет, как оборванец. Хотя тоже не бомж, должность у него такая же, как у меня, – начальник цеха, зарплату какую-никакую должен получать.

– Что у него за цех?

– Металлоизделий на заводе в Налимске. Он старый приятель то ли Новоселова, то ли Григоряна.

– У них дела какие-то были?

– У этого халявщика дела? Что вы! Вы бы на него посмотрели!.. Еще этот бандит с большой дороги – Нуретдинов. Он при Григоряне вышибалой.

– Может, и наемным убийцей?

– Запросто. Не поделили что-то Григорян с Новоселовым, Нуретдинов за хозяина обиделся и прирезал негодяя.

– Были причины?

– Могли быть. Например, жена Новоселова.

– А что жена Новоселова?

– Григорян, хоть и хитрый, и с деньгами (а где вы арика без денег видели?), по сути – чурка чуркой. Он как в первый раз жену Новоселова увидел, так и размяк, как пломбир на южном солнце. Сто килограммов живого веса – мечта поэта. Всех доходяг, которых ветер носит, к толстым бабищам тянет.

– У Григоряна и Новоселова были на этой почве конфликты?

– Конфликты? Вы что, смеетесь? Сашок был незнамо как рад свою свиноматку приятелю сбагрить… Но, может, потом что-то возникло. Вообще предположений можно строить сколько угодно.

– Кто еще был в окружении Новоселова?

– Мелькали какие-то тени. Мне их даже запоминать было скучно. Как говаривал Паниковский, «жалкие, ничтожные личности».

Всем сестрам по серьгам. Молодец, товарищ Смородинцев. Недаром при упоминании о тебе у сотрудников отдела кадров начался нервный тик.

– Что за тип приезжал на охоту в «волге» с тремя нулями?

Смородинцев кинул на меня быстрый взгляд.

– Не знаю.

– Врете.

– Не знаю и знать не хочу. Я с ним водку не пил, как зовут – запамятовал.

– Интересно.

– А что интересного? Мне лишняя головная боль не нужна. Вы его и так установите, а мне вперед телеги лезть что-то неохота… Вам-то это зачем нужно? Неприятностей ищете?

– А что, могут быть неприятности?

– И довольно крупные. Можно и башки лишиться.

– Значит, кто-то из-под флага проворовался, – вздохнул Пашка.

– Кто-то, – усмехнулся Смородинцев. – Там все проворовались. Только кто-то больше, кто-то меньше.

– А этот, на «волге», как?

– Мне кажется, что очень по-крупному.

– Какие дела Новоселов делал? На чем деньги зарабатывал?

– Не знаю. В чужие дела не лезу. Я с ним ни в какие отношения, выходящие за бутылку водки, не вступал. Наговаривать не буду.

– Здоровье бережете?

– Ага. Оно мне важнее, чем все ваше правосудие.

– Это правильно. Это разумно… По-нашенски.

– Ирония и сарказм не ваша стихия, товарищ следователь. Жалкое зрелище.

– Куда мне с вами тягаться…

В кабинет просунул нос эксперт, работавший сегодня на нас.

– Можно на минутку? – спросил он.

– Да.

Я встал и вышел в коридор.

– Заключение мне еще несколько часов готовить, но предварительные наметки по следам с того разбитого фужера уже есть.

– Что вышло?

– Эти следы не могли оставить ни Смородинцев, ни Ельцов.

– Точно?

– Сто процентов.

– Спасибо, – вздохнул я, поскольку ожидал, что услышу нечто подобное удару пудовой гирей по хребту. Вся работа по этой версии насмарку.

Я вернулся к Смородинцеву, задал ему еще несколько вопросов, ни на что особенно не рассчитывая. Неожиданно он сказал:

– Когда мы шли от дачи к: станции, встретили двоих парней, они шли нам навстречу.

– Как выглядели?

– Здоровенные бугаи, хоть сейчас на ВДНХ, на лицах ни тени интеллекта. Фигуры и рост примерно одинаковые – сто восемьдесят – сто восемьдесят пять. Широкоплечие. Один белобрысый, с голубыми глазами. Мерзкие свинячьи глазки. У второго нос приплюснутый и ноздри вывернутые, как у каторжников. Рожа, я вам скажу, незабываемая. В память врезалась намертво. Я почему запомнил – тот, с вывернутыми ноздрями, как слон напролом шел, бухнулся ногой в лужу и меня обрызгал. А я брюки только что выгладил.

Подробнее описать внешность двух бугаев Смородинцев не смог. Чудом было уже то, что он вспомнил о них.

– Все, вы свободны, – я протянул Смородинцеву бумажку. – Предъявите на выходе часовому.

– Разум возобладал над злобой, – хмыкнул Смородинцев и посмотрел на меня честными лучистыми глазами. – Жалобу писать на незаконные действия?

– Пишите, если делать нечего. Все равно рассматривать ее будет мой приятель из соседнего кабинета.

– Да ладно, не бойтесь.

Он вышел.

– Во, фрукт, – покачал головой Пашка. – Давно таких поганцев не видел.

– Надо и Оюшминальда отпустить. Оснований не доверять им у нас нет.

– Пока нет.

– Скорее всего и не будет.

Пашка пошел освобождать Оюшминальда Ельцова. Вернулся через пять минут.

– Сделано.

– Возвращаемся к нашим баранам. Что мы имеем?

– Смородинцев и Оюшминальд были на даче после Кузьмы, раздавили там бутылку водки и удалились восвояси, – сказал Пашка.

– Правильно, – согласился я. – При осмотре места происшествия на столе стояла не водка, а бутылка коньяка и тщательно протертый стакан. Еще один стакан, разбитый, в мусорном ведре. Со следами рук неизвестного нам человека.

– Значит, на даче были еще посетители, которые хватанули коньячку, грохнули фужер и прорезали в хозяине дыру.

– У Новоселова был день приема по личным вопросам, что ли? Целая очередь к нему выстроилась.

– Совпадения бывают самые невероятные, – пожал плечами Пашка. – Так уж получилось, что именно в свой последний день Новоселову пришлось попотеть в светских беседах.

– Те два бугая, о которых говорил Смородинцев, скорее всего и были последними посетителями…

– Не исключено.

Раздался телефонный звонок. Пашка взял трубку.

– Норгулин слушает… Да… Да… Во разошелся… Сейчас будем.

– Что случилось?

– Надо искать бутылку. Бородуля на свиданку нас требует.

ПОТОМКИ ТОРКВЕМДДЫ

"Правда» открывалась материалом «В комитете партийного контроля при ЦК КПСС».

…На своем заседании КПК рассмотрел результаты проверок работы по преодолению пьянства и алкоголизма в ряде регионов СССР. В некоторых из них остается высоким уровень потребления спиртных напитков, замедлилось сокращение их производства и реализации. Так, в Краснодарском крае по сравнению с прошлым годом вина продано больше на тринадцать процентов, отменены ограничения на продажу алкогольных напитков в ресторанах. Существенно увеличилась продажа коньяка и шампанского в Сочи. В Карельской АССР была не правомерна введена система талонов, что значительно снизило эффективность борьбы с пьянством. В Полтавской области за последние полтора года изъято тридцать шесть тысяч самогонных аппаратов…

Если бы в КПК узнали, чем мы с Пашкой занимаемся, нас, наверное, расстреляли бы прямо у Кремлевской стены…

Как мы и ожидали, у Бородули вновь загорелась душа, а иных способов надраться в тюрьме, кроме как продать нам информацию, он выдумать не мог. Мы с Пашкой превратились в поставщиков водки. Этакий кооператив по безвозмездному обслуживанию арестованных ханыг. Если бы не изъятый самогон, который по закону подлежал уничтожению, то мы ничего бы не добились от Бородули.

Без дозы Кузьма наотрез отказывался говорить, память у него пробуждалась только досле стопки. Пришлось опять прибегнуть к проверенному способу.

– Я вот чего надумал, – важно начал он. – Вы расспрашивали про комбинат, но я тут не импотентен.

– Чего?

– Не компетентен. Анекдот, что ли, не слышали?

– Слышали.

– У нас был один очкарик. Из тех, которым все не так. Год назад у нас работал. Недолго продержался. У него, дурачка, была единственная радость в жизни – телеги на начальство строчить. О Новоселове он много чего вынюхал. Принялся жалобы катать. А потом весь как-то на нет сошел. И уволился. Больше я его не видел. Но, думаю, он вам много порассказать может… Если захочет, конечно.

– Как его зовут?

– Ионин фамилия. А имя… Вспомнил. Стасик. Как в анекдоте том. Помните?

– Помним. Еще чего ценного удумал взаперти? – спросил я.

– Пока ничего.

– Думай…

Мы вышли из изолятора.

– Мысль неглупая. Надо нам активно за комбинат браться. Как этого Ионина найти побыстрее? – спросил Пашка.

– Чего его искать? Сейчас зайдем в канцелярию облпрокуратуры. Там стеллажи от его жалоб ломятся.

Станислава Валентиновича Ионина я знал еще по работе в районной прокуратуре. Вокруг каждой серьезной конторы, будь то милиция или прокуратура, роем вьются уникумы, вносящие в ее жизнь сумасшедшинку, суету и лишние заботы. Обивают пороги психбольные, толкующие что-то об инопланетянах, ворующих мысли, и о происках западных разведок, собравшихся перепилить фонарный столб на проспекте Ленина. Сюда же входят и неустанные сутяжники и правдолюбцы. По складу характера они ближе к ненормальным, чем к нормальным людям. Они полностью зациклены на какой-то ставшей для них сверхценной идее. У одних это привлечение к суду соседки по коммуналке, захватившей конфорку на общей плите, у других – склока с родственниками. Самая любопытная категория – правдолюбцы-бессребреники, посвятившие себя бичеванию общественных язв. Они перелетают с работы на работу, оставляя за собой горы жалоб, легионы обрушивающихся после них на родной коллектив комиссий, проверяющих, ревизоров. В профсоюзе не правильно распределяют гуманитарную помощь малоимущим… Из четырех выделенных на завод для продажи автомашин три прибрало начальство… Жилищная комиссия берет взятки… Мастер не правильно зачитывает трудодни… И прочее, и прочее, и прочее. А так как различные нарушения и шкурные дела встречаются практически везде, то правдолюбам скучать не приходится.

Их увольняют с работы, отдают под суд за клевету, иногда просто колотят. Но они стойко идут выбранной дорогой, не в силах и на сантиметр свернуть в сторону. В них есть что-то от непреклонного инквизитора Торквемады. Они не признают за людьми, в том числе и за начальниками, ни малейшего права хоть на минимальную слабость и нарушение. Тут же тысяча первая жалоба. «Окопались… Путают государственную казну с собственной кормушкой… По всей строгости… Незамедлительно!..» Впрочем, это образцы, социалистического прошлого. Цветы тех времен, когда на кого-то можно было найти управу, кого-то вывести на чистую воду. Они доживали свои последние сладкие денечки. Перестройка, трудовые коллективы, самоуправление… Через несколько лет стащить завод или океанский лайнер будет такой же обыденностью, как в старые добрые времена стянуть с предприятия пару автомобильных покрышек. Правдолюбцы останутся не у дел, поскольку их разоблачения в лучшем случае станут никому не интересны и не будут вызывать никаких откликов, а в худшем – самых активных из них просто утопят в пруду или обрежут им за ненадобностью голову. Впрочем, многие правдолюбцы все-таки сумели найти себя. Некоторые – в политических баталиях. Иные даже смогли попасть в депутаты различных уровней, в члены разных комиссий и правозащитных организаций и поплясать на костях «проклятого режима». Другие горланили на митингах и участвовали в акциях протеста, одобрения, гражданского согласия или несогласия, расклеивали листовки и дрались с милицией на массовых мероприятиях. Они совершенно бескорыстно и беззаветно внесли свою лепту в развал Союза и погружение его остатков во мрак подобно утоплению Атлантиды в морских пучинах. Третьи завяли и сломались, потеряли интерес к жизни и влачили нищенское существование.

Ионин везде, где работал, вступал в непримиримую борьбу с начальством. Двоих он умудрился-таки отправить под суд. Некоторые вылетели из уютных кресел. Он нигде долго не задерживался. Как правило, его увольняли по сокращению штатов, однажды ради него сократили целый цех как самостоятельное структурное подразделение. А он шел на новое место, два-три месяца сидел тихо, а потом начинал писать жалобы. ЦК, прокуратура, МВД, КГБ, облисполком и еще десятки различный организаций имели честь получать его исписанные аккуратным разборчивым почерком бумаги. Он один давал работу целой орде чиновников.

Каким образом он очутился на комбинате Новоселова? Очень просто. Его, инженера-электронщика (в далеком прошлом, пока он не посвятил себя борьбе за социалистическую законность), после очередного увольнения взяли работать радиомастером в маленькую мастерскую. Когда Новоселов Начал превращаться в своеобразного монополиста, он слопал и крохотную радиомастерскую, приобретя вместе с ней ноющую занозу – одного из главных городских жалобщиков Впрочем, долго тот там не задержался. Мне было очень интересно, каким образом Новоселову удалось от него избавиться.

Мы с Пашкой вернулись в здание областной прокуратуры. В секретариате мне нашли домашний телефон Ионина. Он оказался дома.

– Здравствуйте, – произнес я в трубку. – Вас беспокоят из областной прокуратуры. Вы не могли бы подойти к нам?

– Зачем? – голос у Ионина был, как всегда, напряженный.

– Это не телефонный разговор. Я вам все объясню при встрече.

– Когда вы хотите меня видеть?

– Чем скорее, тем лучше. Как насчет сегодня?

– Можно. У меня ночная смена, так что пока я свободен.

– А где вы работаете?

– Грузчиком на железной дороге.

– Понятно.

Ниже падать уже было некуда. Для подававшего надежды инженера он свалился очень круто. Я объяснил, как до меня добраться.

– Терентий Завгородин, старший следователь… Мы с вами года три назад общались.

– Не помню. Я общался с очень многими из вашей организации.

– Правильно, всех не упомнишь, – улыбнулся я. – Жду. Приходите.

Он появился, как и обещал, через полчаса. Невысокий, в дешевом выутюженном костюме и белоснежной рубашке, в больших сильных очках на носу, как всегда, собранный, угрюмо серьезный. Таким я его видел и три года назад, когда проводил проверку по его заявлению. Только тогда он носил неизменную кожаную папку. Сегодня он был без нее.

И все-таки он в чем-то изменился. Даже не внешне. Что-то с ним было не то.

– В связи с чем вы меня вызвали? – сухо и деловито произнес он. – По закону вы обязаны сказать мне, по какому делу я вызван.

Законы Ионин знал на «отлично». На собственной практике выучил и Гражданский, и Трудовой, и Уголовный кодексы.

– Я пригласил вас в качестве свидетеля по уголовному делу, возбужденному по факту убийства гражданина Новоселова, директора комбината бытового обслуживания.

Ионин, сидевший прямо на стуле, вдруг как-то сразу обмяк. Он провел рукой по щекам, снял очки и начал протирать стекла.

– Когда он погиб?

– Четвертого августа.

– Как?

– Кто здесь следователь – вы или я? По-моему, я должен задавать вопросы.

– Да, конечно. Только вы обратились не по адресу. Я не знаю, кто его убил.

– Охотно верю.

Я дал Ионину расписаться в графе о предупреждении об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний или за дачу заведомо ложных показаний, разъяснил ему его права и обязанности. Все, теперь у нас не обычный разговор за стаканом кефира, а официальный допрос. И за каждое слово он должен отвечать головой. За вранье положена решетка… Правда, чисто теоретически. На моей практике я не помнил ни одного случая, когда было бы передано в суд дело по даче свидетелем ложных показаний. Хотя врут все кому не лень…

– В связи с чем вы писали жалобы на руководство комбината?

– Не помню уже. Да разве это важно?

– Важно.

– Как всегда – какие-то нарушения в профкоме по поводу предоставления путевок, злоупотребления со стороны должностных лиц… Мало ли. Видимо, я был не совсем прав.

– То есть?

– То есть не надо было обращать внимания на такие мелочи.

Это были новые напевы. Непримиримый наследник дела Торквемады явно помягчел, утратил былую несгибаемость. Неужели он научился прощать мелкие прегрешения?

– Такие ли уж это мелочи?

– Конечно. Если было бы что-то по-настоящему серьезное, соответствующие органы и без моей помощи могли бы вскрыть имеющиеся факты и принять по ним соответствующие меры. – Он говорил как по писаному, за годы творения заявлений у него выработался безупречный бюрократический стиль.

– Эту жалобу вы писали в прокуратуру? – Я показал ему несколько исписанных листков с печатями регистрации и резолюциями различных начальников.

– Писал.

– По ряду фактов были проведены проверки и приняты соответствующие решения. По представлению прокуратуры некоторые должностные лица были привлечены к дисциплинарной ответственности.

– Вот видите, как славно получилось. Зло искоренено. Теперь полный порядок.

– В чем суть иронии?

– Никакой иронии. Я искренне рад.

– Хотите кофе? – спросил я. – Расслабьтесь немного, Станислав Валентинович. У нас же обычная беседа. Можно сказать, дружеская. Вы человек принципиальный и бескомпромиссный. Для вас понятия «честность» и «честь» не пустые звуки. Зачем мне уговаривать вас говорить правду? Вы и так скажете что знаете. Не так ли?

– Конечно.

– Ну и ладненько.

Я включил чайник с электроподогревом. Агрегат был зверский, кипятил воду почти мгновенно. Вскоре кофе был готов, и от трех наполненных напитком чашек распространялся божественный аромат.

– Все хотел узнать, куда это Ионин пропал, – сказал я, прихлебывая кофе. – Вроде еще недавно нам дремать не давал, выводил всякую нечисть на чистую воду. И вдруг исчез. Почему, Станислав Валентинович?

– Обстоятельства. Надоело просто.

– Вряд ли. Что-то произошло. Очень серьезное.

– Ничего не произошло.

– «Сыт я по горло, до подбородка, ох, надоело петь и играть. Лечь бы на дно, как подводная лодка, чтоб не могли запеленговать». Слышали эту песню Высоцкого?

– Я этого хрипатого не слушаю.

– Напрасно… Станислав Валентинович, такие люди, как вы, просто так на дно не ложатся. Вас ведь сломали.

– Никто меня не ломал!

– Кто ни пытался это сделать, никому не удалось. А Новоселов сломал. Да еще так, что вы намертво замолчали. Правду говорю?

– Нет.

– А может, купили? Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Это относится, видимо, и к любви к истине.

– Да что вы тут несете?! Кому я продался?

– Видимо, Новоселову. Как ни крути, а так получается.

Я продолжал топтать болевые точки Ионина, надеясь, что он взвоет от боли. Так и произошло.

– Много вы понимаете! Расселись тут по своим кабинетам, от кресла не оторвешь, а вокруг такая чертовщина творится! Волки кругом, и вы нас с ними один на один оставили. Прокуратура, милиция, одни слова, – он горько вздохнул.

– Поэтому лучше взять энную сумму, уволиться и обо всем забыть. Ничего особенного. Криминала нет. Это не взятка – вы не должностное лицо. Не вымогательство – сами дали, вы ничего не просили. Вот только как с совестью, а, Станислав Валентинович? Или это забытое понятие!

– Эх вы…

– Ну, продолжайте.

– Продался… Надо же придумать…

После этого Ионин пыхтел, бледнел, ошпаривал нас негодующими взглядами, хмурился, огрызался. Но так ничего и не сказал. Я отметил ему пропуск и сказал:

– А мы ведь действительно считали вас одним из немногих честных людей.

– Ошибочка вышла, – развел руками Пашка. Ионин ушел, не попрощавшись.

– Ну вот, – произнес Пашка. – Только зря самогон Кузьме скормили.

– Ионин что-то знает. Притом немаловажное…

– Знать-то он знает, но что толку. Ишак азиатский, уперся – тягачом с места не столкнуть. Ничего он нам не скажет, если не захочет.

– Тогда будем действовать по-другому. Я его натуру хорошо изучил. У него все было разложено по полочкам. Первая жалоба – в обком. Вторая – в прокуратуру. Третья – в ОБХСС. Надо в этих организациях поднять все его последние телеги.

– Попытаемся. Может, найдем что-нибудь любопытное. В той жалобе, которая пришла в прокуратуру, обычная банальщина – мелкие нарушения трудового законодательства и незначительные злоупотребления…

– Завтра с утра пойдем к Евдокимову, мы же сами не можем вломиться в секретариат обкома и изъять там документы. Будет лететь так, что все кости переломаем…