Текст книги "Жизнь и время Гертруды Стайн"

Автор книги: Илья Басс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Стайн немедленно выделила Элис и пригласила ее одну к себе на следующий день, предложив совершить совместную прогулку.

Гертруда сразу поставила себя в превосходящую позицию (не будет ошибкой добавить – по Вейнингеру: служанка-госпожа). Элис опоздала к назначенному часу и, хотя послала предупредительное послание пневматической почтой, встретила суровую ответную реакцию – Гертруда предстала «мстительной богиней», выговорив бедняжке за опоздание: «Никто прежде со мной так бесцеремонно не обращался». В рукописи воспоминаний Элис упоминает, что от такой тирады даже расплакалась. В печатный вариант ‘слезы’ не попали. Вскоре Гертруда сменила гнев на милость, и вместе они прогулялись по Парижу, посидели в кондитерской. Гертруда пригласила приезжих на обед.

«В первый же день из меня сотворили идола», записала Гертруда, что и было ее целью.

Хотя Гертруда была старше Элис всего на три года с небольшим, она явно превосходила ее по жизненному опыту, жизненной силе. Элис отметила у Стайн «огромное ощущение жизни, свойственное гению».

С самого момента знакомства Гертруда ввела обеих женщин в круг своих знакомых – Пикассо, Матисса, Аполлинера – и их подруг. И надо заметить, что калифорнийки совсем не чувствовали себя отчужденно в такой компании. Их образование и интеллект вполне пришлись ко двору. Первые дни и недели им только и приходилось, что рассказывать одно и то же – о землетрясении. Гарриет как-то заметила подруге: «Если мы хотим сохранить наше положение в обществе, нам следует добавить что-нибудь, кроме землетрясения». На что Элис заметила: «Мы можем даже сгореть вместе с домом».

Гертруда порекомендовала обеим брать уроки французского языка. И договорилась с Фернандой Оливье, что та станет их учительницей.

Намереваясь задержаться в Париже на долгое время, женщины арендовали квартиру у некоего графа де Курси, но не тут-то было. Решительная Гертруда к тому времени по всей видимости, серьезно ‘положившая глаз’ на Элис, настояла, чтобы они переехали в отель, поближе к улице Флерюс.

Последовали бесконечные совместные прогулки вдвоем (Гарриет постепенно оттерли на второй план), посещения художественных салонов, ателье художников. С самого начала Гертруда отбросила всякую формальность в обращении с новой подругой, чего сама Токлас определенное время не решалась сделать. Не забывала Гертруда и о роли «госпожи». Однажды за обедом Элис вслух заметила, как бы между прочим, что прошлым вечером Пикассо сжал под столом ее руку. Гертруда выронила вилку: «И дальше?». Элис повторила. Гертруда замолчала, размышляя. Затем, минуя Элис, повернулась к сидящей рядом Гарриет и произнесла нравоучительно: «Это может означать многое. Например, случайный, преходящий акт. В таком случае, он не имеет никакого значения, и за ним не последует продолжения. С другой стороны, – продолжала назидание ментор – ее голос приобрел оттенок важности, – если его охватили при этом эмоции, тут, может статься, начало постоянных чувств. Даже любовь».

Постепенно пара становилась неразлучной, совместное времяпровождение быстро сблизило их. Отношения не всегда были безоблачными, главным образом, в первые месяцы. В первых дневниковых записях Гертруда характеризует новую подругу как «жулика, лгунью, лишенную воображения… трусливую, мелочную, бессовестную, посредственную, с грубоватой привычкой торжествовать правоту, беззастенчивую, хамоватую». Элис вспоминала, что в первую же зиму Гертруда обозвала ее старой девой-сиреной. Выражение ‘старая дева’ Элис еще снесла, но ‘сирена’ ей показалась невыносимой. «Впрочем, – добавила она, – к тому времени, когда зацвели лютики, ‘старая дева-сирена’ ушла в забытье, а я собирала дикие фиалки». Возможно, именно тогда Гертруда обнаружила, что Элис «умеет слушать, податлива, недалёка, но умеет завладеть вами…. Постепенно она становится выше вас».

По заметкам Гертруды видно, как со временем записи приобретали положительные нотки, и ранние негативные впечатления сменились более благожелательными. Но когда и как произошел поворот, проследить трудно [21]21
  Спустя почти сорок лет, когда Элис показали эти записи, она ответила: «Во всяком случае, она не обвинила меня в нелояльности».


[Закрыть].

С какого-то момента Элис, переняв обязанности Розеншайн, стала приходить по утрам на улицу Флерюс и печатать написанный прошедшей ночью текст.

А затем Гертруда круто поменяла мнение о своей подруге и влюбилась – окончательно и бесповоротно. Она готова была предложить любовь Элис, но не была уверена, как будет воспринято предложение. Гертруда определила Токлас по Вейнингеру как ‘проститутку’, но сексуально неопытную. Она кое-что знала о прошлом Элис из писем Аннетт, знала и от самой Элис, что та вроде дважды была обручена. Позже одна из небольших зарисовок того времени озаглавлена Разве Нелли и Лилли не любили тебя.Так звали двух близких подружек Элис. Круг обитателей улицы О’Фарелл был достаточно узок, доходили слухи об интимной дружбе Элис с несколькими женщинами. Конечный диагноз Гертруды оказался довольно точен, Элис любила флиртовать, не более того. Как случилось, например, во время путешествия на корабле во Францию. Элис почти все путешествие провела в дружеской беседе с командиром корабля, вызвав явное неудовольствие сопровождавшей Гарриет. А уже на берегу, получив письмо с предложением встретиться, оставила его без ответа, разорвав на мелкие кусочки.

С какого-то момента Гарриет стала помехой. В записных книжках можно найти такое замечание: «[Гарриет] отваживает всех друзей от Элис, одновременно выставляя себя по отношению к ней подругой… Всегда старается продемонстрировать добродетель, и во всем прочем – отвратительна». Гертруда полагала Гарриет соперницей в борьбе за свою избранницу и вела себя соответствующим образом. А как же Гарриет? Некоторое время она продолжала жить вместе с Элис, посещая приемы на улицах Флерюс и Мадам, картинные галереи, иногда сопровождая кого-нибудь из Стайнов на прогулках. Но закралось чувство одиночества, забытости; состояние это переросло в душевный кризис и физическое недомогание. Гарриет не могла пройти и несколько шагов. Душевную травму попробовали лечить религиозными беседами. По совету Гертруды, Салли, к тому времени ставшая адептом учения Церкви Христовой, пыталась вовлечь Гарриет в лоно последователей этой религии и небезуспешно. После нескольких занятий Гарриет уверовала в учение упомянутой церкви: «Сара и Церковь помогли мне ходить». Вскоре Салли надоели эти уроки, и она, не без умысла, порекомендовала скульптору Давиду Эдстрому сделать скульптурный портрет Гарриет. Желанный эффект был получен: за долгие дневные сессии модель влюбилась в скульптора, но Эдстром оказался женатым, и любовное приключение окончилось.

Наступило лето 1908 года. Стайны, как обычно, проводили его в Фьезоле, арендуя обширную виллу и принимая гостей, как приезжих, так и местных. Элис и Гарриет расположились недалеко – Лео и для них снял домик. Тем летом любовь Гертруды стала очевидной всем окружающим. Влюбленные встречались ежедневно, не скрываясь, и обе плакали, особенно Элис. «Она меняла в день по тридцать носовых платков» – не без ехидства отметила Гарриет в мемуарах.

Среди гостей в то лето были сестры Коун. Встреча с ними прошла в напряженной обстановке – если не для всех, то уж для Токлас, несомненно. Этта и Гертруда все еще поддерживали контакты, и Элис была, хотя и не полностью, осведомлена о приятельницах своей любви. «Доктор Кларибель – красива и изысканна, мисс Этта совершенно не такова» – прокомментировала встречу Элис. Неудивительно, ибо младшая сестра постоянно ‘подкалывала’ ее, перевирая фамилию и произнося вместо ‘Toklas’ немецкое ‘taktlos’, что означает ‘бестактный’.

Отъезд Аннетт Розеншайн летом 1908 года лишил Гертруду помощницы и секретаря. Пригласить Элис поселиться у себя и заменить Аннетт выглядело вполне логично. Длительное время Элис, храня лояльность по отношению к Гарриет, пока еще подруге, отказывалась, но, в конце концов, переехала. В сроках существует неопределенность, скорее всего летом/ осенью 1910 года.

Лео, бывшего тогда в Лондоне, известили о появлении в их доме нового жильца. Лео, казалось, не имел ничего против, более того, постоянно присылал Элис открытки с тех мест, где путешествовал. К тому времени Лео изменил многое в своих планах и увлечениях. Он продолжал рисовать картины, но все больше уделял внимания изучению эстетики в искусстве, начал писать эссе и статьи. Кроме того, он полагал, и справедливо, что Элис проследит за питанием сестры.

Лео отвели комнату на втором этаже, но, находясь в Париже, он все реже и реже там появлялся, обзаведясь собственной мастерской.

А для Гертруды началась новая эра – она могла целиком направить любовный, а заодно и исследовательский пыл на Элис. Элис же представилась возможность пребывать в среде талантливых молодых людей, показать себя, дать выход давнему желанию вкусить славы – если и не целиком, то хотя бы разделить ее, находясь в кругу ‘избранных’. Она нашла в Гертруде блестящую личность, достойную ее талантов: теперь она может приложить деловитость, организованность, изобретательность и ум, чтобы продвинуть литературную карьеру Гертруды, равно как, по замечанию Аннетт, «потакать желаниям разбалованного ребенка, мечтавшего добиться собственного успеха».

Элис Токлас вошла в домашнее хозяйство на улице Флерюс служанкой. Так уж повелось, что в последние годы она всегда кого-нибудь обслуживала. Незаменимая в выполнении поручений, Элис была готова обежать весь Париж в поисках духов или другой мелочи для Гертруды. Она постаралась быть незаметной для присутствующих и казалась безмолвным, живописным предметом в окружающей обстановке. Иногда Элис подменяла кухарку, проявляя незаурядное кулинарное мастерство. В Автобиографии каждогоГертруда замечает: «Быть гением требуется много времени. Приходится много сидеть, ничего не делая, действительно ничего не делая». В таком случае присутствие в доме такой как Токлас, сущая необходимость. Именно в эти годы Гертруда и Элис стали любовниками.

Поначалу Элис еще делила время между Гертрудой и Гарриет – она по-прежнему была привязана к своей подруге. Но Гарриет после разрыва романа со скульптором Эдстромом чувствовала себя полностью заброшенной и искала возможность уехать домой.

Такая оказия случилась в 1910 году. Сара Стайн отправлялась к умирающему отцу, и Гарриет решила сопровождать ее. А уже из Америки известила Элис, что не собирается возвращаться, просила отказаться от квартиры и прислать купленные ею картины [22]22
  В 1912–1913 годах Гарриет вернулась во Францию, сопровождая и опекая свою племянницу Сильвию Селинджер. Она встречалась со Стайнами и Элис.


[Закрыть].

Мистер Токлас ожидал появления дочери вместе с Гарриет. Тщетно! В конце концов, смирившись с ее отсутствием, он стал регулярно поддерживать дочь материально.

Хотя сближение Гертруды и Элис происходило постепенно, сам переезд Элис на улицу Флерюс изменил социальный статус Гертруды. Некоторые знакомые поспешили отойти в сторону, возникла напряженность в отношениях с американскими родственниками. Одна из корреспонденток Гертруды настоятельно рекомендовала не появляться в Америке: «Мое самое большое желание, чтобы ты всегда могла оставаться в Париже».

Майкл и Салли, как и Пикассо, Матисс, Грис и другие отнеслись к любовному союзу двух женщин спокойно.

Элис же смогла целиком обосноваться на улице Флерюс, на субботних вечерах занимать место рядом с женами пришедших. На приемах теперь стало шумно и весело. Отсутствовал Лео, отсутствовали и его длинные, иногда утомительные рассказы об искусстве, эстетике и прочих высших материях. Стакан бордо или шабли с филе миньоном за обедом способствовали оживлению и хорошему настроению. Подкрепившись, гости затевали бесконечные разговоры: царила благожелательная атмосфера, всплески идей, состязание в неожиданных и парадоксальных заявлениях. Один из регулярных визитеров вспоминал теплоту и глубоко человечные качества Гертруды, повлиявшие на него и всех тех, кто общался с ней в предвоенные годы.

Исследователи сходятся во мнении, что в сложившейся обстановке Гертруде, возможно, и не хватило бы желания и усердия продолжать литературную деятельность. «Элис, – писал позднее Торнтон Уайлдер, – представилась возможность в полной мере проявлять свой дар такта, заботливости и внимания, на что Стайн могла рассчитывать, обрушивая на нее заряд своих идей».

Ведь мало кто проявлял интерес к тому, что выходило из-под ее пера. Даже Лео не одобрял литературные устремления сестры, считая их чистой бессмыслицей. Гертруда же нуждалась в подпитке со стороны, и Элис сознательно и успешно, но постепенно, заменяла брата.

Каким было участие Элис в писательских замыслах Гертруды, слышен ли ее голос в произведениях писательницы, остается неопределенным. Надо не забывать, что Элис в дополнение к серьезному музыкальному образованию, была весьма начитана. Одно время она была завсегдатаем литературного клуба Секвойя Клаб в Сан-Франциско и даже послала любимому писателю Джеймсу план драмы, основанный на его романе Неудобный возраст.Писатель прислал одобрительный ответ, но предложить себя в качестве драматурга девушка не решилась. Впоследствии Токлас вполне доказала наличие у нее литературного таланта, написав несколько книг и с дюжину статей, рецензий и предисловий. Когда Гертруда дала ей прочесть отрывки из романа Становление американцев,Токлас смогла в полной мере оценить замысел произведения и поддержать Гертруду. И именно в самый нужный момент.

Воодушевленная Стайн примерно в конце 1909 – начале 1910 года приступила к написанию серии литературных портретов. По замыслу портреты, прототипами которых послужили родственники и друзья, должны были отражать психологический анализ характеров, который в течение многих лет проводила Гертруда.

Первая же новелла Адаесть портрет самой Токлас [23]23
  В рукописи вначале использовалось имя Элис.


[Закрыть]. Гертруда попробовала написать портрет, ничего не выдумывая. Практически весь материал Адыотражает содержание услышанного и обсуждаемого в совместных разговорах.

Дружба с Пикассо, Браком, Аполлинером и другими апологетами кубизма неизбежно должна была оказать влияние на стиль прозы Гертруды. Затрагивая период 1910–1913 годов, писательница как-то высказалась, что пыталась в прозе сделать то, что Пикассо делал в живописи. Сезанн вдохновил Гертруду, у кубистов Гертруда заимствовала попытку конструирования визуальных объектов, используя геометрические формы. Гертруда стала рассматривать слова как объекты, существующие сами по себе, как бы ‘вещи в себе’, оторванные от реальности. Появились созданные таким образом словесные портреты Матисса, Пикассо и других. В 1911 году Стайн пыталась пристроить их в лондонском журнале English Review,чтобы продвинуть новое течение в искусстве, но получила отказ.

Пикассо же ‘кубистский’ стиль Гертруды не понимал. Лео описал следующий эпизод. Во время одной из последних встреч с Пикассо он заметил: «Кстати говоря, я видел вчера Гертруду. Она сказала, что сегодня в искусстве есть всего два гения – ты в живописи, а она – в литературе». Пикассо пожал плечами: «Я не знаю английского. О чем она пишет?»

Лео ответил, что она использует слова кубистически и что большинство людей ничего не понимает в ее писаниях. «Мне это кажется глупым. Линиями и цветом можно сделать картину, но если использовать слова не в их первоначальном смысле, то они и вовсе не слова» – так ответил Пикассо, по словам Лео.

Лицом к Америке

Гертруда не унывала и пыталась пробиться на американский рынок. Она понимала: там лежит магистральная дорога к славе и известности. Но тамошняя литературная среда была ей абсолютно неизвестна, разве что старые подруги по Радклиффу и Балтимору. Она решилась передать им несколько рукописей. И пришел успех: Альфред Стиглиц, владелец галереи и издатель журнала Камера,известный фотограф, знаток живописи, но главное, неутомимый проводник новых идей в искусстве и литературе, заинтересовался переданными ему словесными портретами художников. И в марте 1912 года в адрес Гертруды пришло письмо от Стиглица:

Ваша подруга… передала в мои руки вашу рукопись о Пикассо и Матиссе. Они меня весьма заинтересовали, …я хотел бы их опубликовать. У меня нет бизнеса, и я не смогу платить вам за права, если Вы решитесь их передать мне. Моя идея заключается в том, чтобы опубликовать Ваш текст, сопровождая его картинами Пикассо и Матисса…

Вы, несомненно, добились успеха, выразив, по моему мнению, метод обоих художников в словах. Именно по этой причине я бы желал разделить полученное удовольствие с другими.

И кто же была ‘Ваша подруга’? Не кто иная, как мадам Ноблак, урожденная Мэй Букстейвер! Мэй, действуя как агент прежней подруги, носилась по Нью-Йорку с ворохом рукописей Гертруды, пытаясь что-нибудь пристроить у знакомых издателей. В ту пору имя Мэй Букстейвер ничего не говорило Элис, а Гертруда умолчала о своем девичьем увлечении. Позднее одно упоминание имени Мэй вызывало у Элис ярость.

Стайн немедленно согласилась. В специальном, августовском номере Камера Ворк,озаглавленном Анри Матисс, Пабло Пикассо,впервые в американской периодике появились словесные портреты художников, сопровождаемые работами из коллекции Стайн. Гертруда разослала статьи друзьям и знакомым. Отзывы простирались от восхищенных до кисло-вежливых. Наиболее интересный отзыв прислала Мейбл Викс. Она призналась, что ничего не поняла и не получила удовольствия от чтения. Но больше всего ее взволновал тот факт, что Стайн отступила от тех принципов, которые, по ее мнению, в прежних сочинениях привели писательницу к успеху.

Новость о публикации застала женщин в Испании, куда они уехали в начале лета 1912 года. В Италии, в месте отдыха прежних лет, находился Лео и общие друзья. Появляться там с Элис открыто представлялось в ту пору женщинам некомфортным. В Испании они посетили Авилу, Толедо, Кордову, Гибралтар, Танжер и Гренаду и намеревались встретиться с Пикассо, но не удалось – у того начались любовные осложнения. Слухи сообщали: то ли Фернанда ушла от Пикассо, то ли Пикассо нашел другую любовницу. Лишь в конце сентября – начале октября Пикассо формально познакомил их с новой страстью – Евой Гуэль.

Плотный маршрут, частые переезды не препятствовали насыщенной творческой работе Гертруды. Зажигательная испанская музыка и ее исполнители натолкнули Гертруду на попытку отражения в стихах испанской ритмики. Так появились зарисовки Сузи Асадо, Пресиосилла, Цыганки Испаниии др.

1912 год преподнес им еще один сюрприз – по возвращению их ждали письма-приглашения от Мейбл Додж посетить ее виллу Куронию, недалеко от Флоренции. Хозяйке Куронии суждено было решающим образом содействовать продвижению Стайн на американский рынок.

В 1905 американка Мейбл Додж, наделенная немалым наследством, и ее второй муж, архитектор Эдвин Додж, купили роскошную виллу Курония в Арчетри, недалеко от Флоренции. Вилла была построена семейством Медичи в XV веке, и Мейбл переустроила ее в стиле Ренессанс. Умная, энергичная и живая Мейбл, хотя и не получила формального образования, обладала острой наблюдательностью и воображением, умением налаживать контакты с людьми самого разного интеллекта, образования и социального положения.

На вилле супружеская пара принимала и развлекала многочисленную элиту – как местную, так и приезжавшую из Парижа. Среди тех, кто наслаждался роскошью и гостеприимством владельцев виллы, были писатель и журналист Карл Ван Вехтен, пианист Артур Рубинштейн, писатель Андре Жид, актриса Элеонора Дузе и др.

Мейбл наезжала в Париж и в 1911 году посетила салон на улице Флерюс. Она осталась в полном восторге от атмосферы вечеров, а в хозяйке нашла родственную душу. Ведь она сама пыталась играть у себя дома роль патронессы искусства и хозяйки салона. Раскованность и современность взглядов новой знакомой пленили Мейбл мгновенно: «В Париже нас потянуло друг к другу. Я, по-видимому, забавляла ее, и она всегда смеялась громким, сердечным смехом».

Будучи бисексуалкой, она оценила гражданскую смелость Гертруды. Возникшая переписка сблизила двух женщин до такой степени, что Додж однажды поведала ей о своем любовном кризисе с просьбой о помощи.

Гертруда передала Мейбл рукопись Становление американцев,и та, склонная от природы ко всякого рода инновациям, быстро и с восторгом оценила труд Гертруды: «Я страстно желаю, чтобы родилась Ваша [новая] книга! Она, вероятно, окажется для меня подобной моральному землетрясению, как предыдущая – шоком [Три жизни]».

За знакомством последовал ряд приглашений посетить Куронию с дополнительной просьбой: захватить с собой и рукописи новых сочинений.

Потому, вернувшись из Испании, Гертруда и Элис, несмотря на усталость, отправились к Мейбл. Поддержка Мейбл в литературных устремлениях Гертруды была чрезвычайно важна. К тому же, богатая американка располагала важными знакомствами на родине. Да и Лео еще окончательно не покинул улицу Флерюс – уж куда приятнее было провести время в гостях.

По прибытии Гертруда расположилась в кабинете хозяина, в ту пору пребывавшего в Америке, устроилась за его письменным столом и приступила к привычному режиму жизни, работая по вечерам до глубокой ночи.

Мейбл оставила описание портрета тридцативосьмилетней Гертруды. Характерная наблюдательность Мейбл окрашена явной симпатией к Гертруде:

Гертруда Стайн огромна. Килограммы и килограммы нагромождены на ее скелете – не нависшими складками, а одним массивным куском шпика… Ее кудри зачесаны назад и свернуты хвостиком, торчащим поверх ее славного и умного лица. Год тому назад она жила во Фьезоле и тащилась к нам, с трудом преодолевая один холм, затем пересекая городок, опять холм, чтобы нанести визит, – вся взмыленная, с лицом, как бы ошпаренным кипятком. Она усаживалась, обмахивая себя широкополой шляпой с болтающейся темно-коричневой лентой, от неё столбом валил пар. Поднимаясь, она обычно бесцеремонно освобождала одежду, прилипшую к ее крупным ногам. И, однако ж, при всем при этом у нее не было отталкивающего вида. Напротив, она, безусловно, была привлекательна в своей величественной полноте.

Результатом визита явился Портрет Мейбл Додж на вилле Курония,написанный Гертрудой.

Описание начинается одной из известнейших фраз Стайн: «Дни удивительны и ночи удивительны и жизнь приятна». Далее следуют отдельные зарисовки и фразы, которые, казалось бы, не содержат никакой логики или смысла, но полны внутреннего звучания и игры слов. Не найти в самом тексте и упоминания имени или фамилии героини очерка.

Мейбл, прочитав законченный текст, пришла в неописуемый восторг. Она заказала на собственные деньги 300 экземпляров. Подгадала вовремя: как раз Нью-Йорк готовился к международной выставке, посвященной современному искусству, – Армори Шоу.Отправившись в Америку в конце 1912 года, Мейбл Додж приняла деятельное участие в организации выставки, приложив немалые усилия по сбору средств. Литературный модернизм Гертруды вдохновил Мейбл написать хвалебную статью о стиле нового, открытого ею литературного дарования. По материалам выставки готовился специальный номер журнала Арт энд Декорейшн,и статья о Стайн пришлась впору. Поддержал инициативу и куратор выставки.

Вдохновленная намечающимся участием в Армори Шоу,Гертруда в январе 1913 года отправилась в Лондон на встречу с издателем Джоном Лейном. Элис назвала поездку «осадой Лондона». Гертруда боялась издателей, боялась быть принятой за суфражистку. Но все обошлось. В Лондоне они повидали многих знакомых и литераторов, пытаясь пристроить сборник Три жизни,но безуспешно. Главная надежда – Джон Лейн – никак не смог придти к согласию с самим собой и решился на публикацию книги только год спустя.

Утешением стала публикация в американском журнале Миррорстатьи Роберта Паркера, положительно оценивающей творчество Гертруды, да предстоящая выставка в Нью-Йорке.

Грандиозное событие состоялось в период февраля-марта 1913 года и включало показ примерно 1250 картин, скульптур и других произведений искусства. На голову американской консервативной публики свалились творения футуристов, постимпрессионистов, художников-кубистов. Потрясение от произведений Пикассо, Дюшана, Вламинка, Брака, Леже и других ввергнула Америку в культурный шок. Выяснилось, что, помимо традиционного подхода в искусстве, существуют и иные пути творческого самовыражения.

Вышла и статья Мейбл Додж, озаглавленная Рассуждения, или Постимпрессионизм в прозе.А приложением – Портрет Мейбл Додж на вилле Курония.

В статье автор писала:

В большой студии в Париже, увешанной картинами Ренуара, Матисса и Пикассо, Гертруда Стайн проделывает со словами то, что Пикассо со своими картинами. Она принуждает язык пробудить к жизни новые образы восприятия текста. <…> В своих импрессионистских работах она использует знакомые слова, чтобы создать совершенно новые состояния и картины, никогда прежде сознательно не испытываемые. Она добивается этого, используя слова в их первоначальном, как ей кажется, смысле. По мнению многих людей, она использует английский язык неправильно, обращается с ним грубо, неуклюже, варварски, безрассудно, сдуру, отвратительно; но своим методом она находит скрытую природу сущности.

Чтобы выразить свои впечатления, она выбирает слова, судя по их внутреннему значению, а не общепринятому использованию… Сосредоточившись на впечатлении, которым она обладает и которое хочет донести, она откладывает на время привычную манеру употребления слов, в ожидании слов или группы слов, которые должны выплыть из подсознания на поверхность и в полной мере выразить желаемый смысл.

Тогда и только тогда она прикладывает свои соображения к ним, проверяя, взвешивая и измеряя их способность выразить то, что она хочет выразить. Очевидно действенное доказательство бергсоновской теории интуиции. Она не охотится за словами – она ждет и дозволяет им самим придти к ней; так и происходит. <…>

Невозможно определить или описать целиком и полностью любое новое проявление в эстетике или литературе, нечто совсем недавнее, как, например, работы Пикассо или Гертруды Стайн; все, что мы можем сделать, это посоветовать в мелочах, сравнить и затем отступить в сторону.

Понять их – дело личного опыта и знания; никто не может быть поводырем другому. Прежде чем думать, надо прочувствовать, и это первый шаг в направлении опыта, потому что чувство есть начало знания, действия. Первое впечатление неважно. Кого-то оно шокирует, изумит или ужаснет; кому-то откроет глаза, доставит удовольствие, даст стимул, кого-то заинтригует.

Важен подход.

Что-то тут навеяно Гертрудой, что-то идет от самого автора. Двадцать с лишним лет спустя Мейбл, ставшая к тому времени Мейбл Эванс Додж Стерн Лухан (имена четырех ее мужей, последний из которых – Тони Лухан – был таосским индейцем), заметила: «С таким энтузиазмом я, возможно, не написала бы ныне о ее книгах, но, в конце концов, я сейчас намного старше».

Опубликованная статья вызвала большой переполох в артистических и литературных кругах. «Я внезапно оказалась в вихре новой, незнакомой жизни, и если на этой выставке родилась Гертруда Стайн, то родилась и Мейбл Додж».

Демонстрация новых идей и подходов на Армори Шоувызвала серию негативных статей. Особенный скандал навлек на себя Дюшан своей работой Обнаженная, спускающаяся по лестнице.Досталось и Стайн. Однако один из будущих известных поэтов, изучавший также живопись, Эдвард Эстлин Каммингс, в ту пору готовивший диссертацию в Гарварде, поддержал писательницу: «Гертруда Стайн подчиняет значение слова красоте самого слова. Ее искусство есть литературное озвучивание картины, доведенное до крайности».

Получив копию ставшей знаменитой статьи Додж, Стайн ответила теплым благодарственным письмом. Когда летом следующего года выяснилось, что Додж не приедет в Европу, Стайн расстроилась и выразила искреннюю озабоченность состоянием ее дел. Гертруда с благодарностью отреагировала на усилия Мейбл по пропаганде своего имени: «Вы создали мне аудиторию, то был настоящий триумф, и нет предела моей благодарности».

Дружба между Мейбл Додж и Гертрудой длилась недолгое время. Разрыв стал типичным концом многих последующих дружеских отношений, возникших между хозяйками салона и гостями. Как только союз между Гертрудой и Элис укрепился твердыми взаимными обязательствами, прежние связи и контакты, те, которые, по мнению Токлас, угрожали их любви, резко обрывались. Мейбл случилось стать первой, кто испытал перемену. В частности, Токлас припомнила малоприятный эпизод, ранивший ее во время пребывания на вилле Курония.

В то посещение (видимо, последнее) у Мейбл была любовная интрига с домашним учителем сына, двадцатидвухлетним футболистом. Поскольку комната Гертруды соседствовала со спальней хозяйки, и работала она над рукописью до глубокой ночи, то могла слышать, как любовник проникал в спальню, уходил, и все, что случалось в промежутке. По свидетельству Мейбл, она убедилась, что Гертруда прислушивалась ко всему, что происходило за стенкой. И далее:

Однажды, сидя напротив меня на стуле… Гертруда послала мне… такой мощный наэлектризованный взгляд, что он, казалось, рассек воздух, как стальной заряженный стержень, – по нему пропутешествовала улыбка – сильнодействующая – Небеса! Я и сейчас так отчетливо её помню!

Взгляд этот не упустила и присутствовавшая Элис. Она тут же выскочила из-за стола и выбежала на террасу. Гертруда последовала за ней и вскоре вернулась с объяснением, что Элис не переносит жары и, отдохнув на свежем воздухе, присоединится к ним. «С того времени Элис начала отдалять меня от Гертруды – росо-росо [24]24
  Мало-помалу (исп.).


[Закрыть]– но настоящий разрыв наступил позднее, уже после того, как я опубликовала первую в Америке статью о ее произведениях». Гораздо позднее Мейбл утверждала, что именно ее статья в Арт и Декорейшннанесла окончательный удар по их отношениям. Она поинтересовалась мнением Лео: «Он рассмеялся и сказал, что, по-видимому, она [Гертруда] засомневалась, кто был медведем, а кто вожаком. Но я чувствовала: то было успешное усилие Элис оторвать от меня Гертруду – ее личное желание, но мне недоставало моего славного, толстого друга».

Элис, несомненно, ревновала, зная о бисексуализме Мейбл. ‘Выбежать’ для Токлас в тот момент было единственной возможной реакцией. Позже появляются другие, более сильные средства, и с 1914 года оживленная переписка между Гертрудой и Мейбл пошла на убыль. Стайн подчинилась Токлас, оберегая свою любовь.

Мейбл пыталась восстановить контакт, предлагала прочесть рукопись своего первого тома воспоминаний (в 1925 году), но все письма и призывы остались безответными.

Они так и не встретились.

* * *

Армори Шоусопровождалось многочисленными встречами и приемами (соответственно, и знакомствами) в литературно-издательской среде. И везде Мейбл старалась, чтобы имя Гертруды Стайн оставалось на слуху. Одна из таких встреч подарила Гертруде редкостного и преданного друга – американского журналиста, писателя, ставшего позднее фотожурналистом, – Карла Ван Вехтена.