Текст книги "Жизнь и время Гертруды Стайн"

Автор книги: Илья Басс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

«Как ни странно, – утверждается в Автобиографии, – никто из них не помнит, как выглядела эта голова». Зато довольно хорошо разобрались позднее искусствоведы, просветив, уже в наше время, картину и обнаружив несколько вариантов положения головы и другие изменения в портрете. Отметив необычное количество понадобившихся сеансов (якобы порядка 90), многие критики пришли к выводу, что Пикассо переживал период неуверенности. Его т. н. розовый период подходил к концу, и художник искал новые возможности и перспективы развития своего творчества. Можно, конечно, подвергать сомнению утверждение Гертруды о 80–90 сеансах (добираться пешком, да еще около 5 км только в одну сторону!) [11]11
  Как и следующее утверждение из Автобиографии:«никто не позировал Пикассо с тех пор, как ему было шестнадцать».


[Закрыть]за несколько месяцев (Фернанда о таком событии, несомненно упомянула бы), но то, что картина далась Пикассо с трудом, не вызывает сомнения. В любом случае, Пикассо сумел передать внутреннее напряженное состояние Гертруды, ее интеллект. Очевидна монументальность модели. Оба остались довольны портретом. Отвечая на критику, что внешнее сходство не очень заметно, Пикассо выразился просто: «Неважно, потом она станет похожа». Гертруда писала о портрете: «Для меня – это я, и это единственное изображение, которое для меня всегда останется таковым». А для художника это полотно стало поворотным пунктом в творчестве, и вскоре появилась радикальная работа Авиньонские девушки(Les demoiselles dʼAvignon).

Лео (в самом начале) и Гертруда безоговорочно приняли сторону Пикассо.

Салли, по-прежнему влюбленная в живопись Матисса, собираясь стать профессиональной художницей, уговорила его организовать школу, где могли бы обучаться живописи все желающие. Майкл пришел на помощь, школа была создана и просуществовала 4 года. Инициатива Салли привела к разделению общих знакомых на два лагеря – приверженцев Матисса и сторонников Пикассо. Майкл полностью доверился вкусу жены. Салли даже организовала собственный салон по образцу салона на улице Флерюс, увешанный полотнами Матисса. Посетители, загипнотизированные Салли, покидали ее квартиру, готовые чуть ли не тут же купить Матисса [12]12
  Салли Стайн так и не стала профессиональной художницей. Через несколько лет после открытия школы, к всеобщему изумлению, она оставила живопись и превратилась в активную сторонницу учения Церкви Христовой.


[Закрыть].

Салли и Майкл Стайн стали обладателями крупнейшего собрания работ Матисса, а Салли – его ученицей, пылкой сторонницей и ярым пропагандистом его искусства [13]13
  Незадолго до начала Первой мировой войны Майкл и Салли уступили просьбе Матисса и отослали большую и лучшую часть его работ из своей коллекции на выставку в Германию. Боясь, что выставку целиком арестуют как вражескую, картины распродали по мизерной цене.


[Закрыть].

Знакомство Пикассо и Гертруды довольно быстро переросло в длительную дружбу, хотя временами с некоторым охлаждением. Их многое сближало: оба – иностранцы – французский язык оставался долгое время чужим для обоих, оба были достаточно жесткими людьми в принятии решений, оба целенаправленно стремились к славе. И оба служили друг другу средством к ее достижению. Сама Гертруда не имела, в отличие от брата, каких-либо художественных критериев для оценки уровня того или иного художника или картины. Разве что особую симпатию питала к картинам, нарисованным маслом, что неоднократно подчеркивала. Она сама признавалась: «Коль скоро картина написана масляными красками, написана на плоской поверхности, написана всяким, кому это нравится, или кого специально наняли или кому-то просто интересно рисовать, обучен он этому или нет, я всегда посмотрю на нее, и она всегда привлечет мое внимание».

Несомненно, острый глаз («глаз художника», по выражению Франсиса Роуза) и интуиция у нее были, т. е. она видела картину точно так же, как видел ее сам художник. Это – большой дар, и она воспользовалась им в полной мере.

Открытие и продвижение Пикассо следует признать ее заслугой. «Я была единственной в то время, кто понимал его, возможно потому, что выражала в литературе то же самое, потому еще, что была американкой, и как уже говорила, у испанцев и американцев довольно похожий подход к пониманию вещей». Хотя такое утверждение достаточно спорно, следует признать, что Гертруда в деятельности коллекционера и патрона искусства отдавала предпочтение испанцам. Кроме Пикассо, можно назвать Хуана Гриса, Пикабия; да и Франсис Роуз – потомок старинного испанского рода. Если же разыскивать общность в их художественном методе, то тут объективного исследователя может постичь неудача.

Росла дружба Гертруды и Пабло, и ее слово в вопросе приобретения картин Пикассо становилось все тверже и весомее. Уже Пикассо, прежде чем выставлять картины на вернисажах и галереях, приглашал брата с сестрой к себе в студию – им отдавалось предпочтение.

В 1908, году после посещения художником Испании, в его палитре появились первые кубистские элементы. По мнению Гертруды, кубизм мог быть открыт только испанцем, ибо он проистекал от испанских пейзажей, испанской земли, испанских городов. И хотя брат с сестрой приобрели большое количество картин Пикассо, именно тогда и наметилось расхождение их вкусов, которое впоследствии, в совокупности с иными обстоятельствами, привело к их взаимному отчуждению.

Тут надо отметить следующее. Гертруда отличалась громадной начитанностью, любовью к музыке и ко всему артистическому. Посещение выставок, постоянное общение с братом и художниками сформировали определенное восприятие живописи, но специального художественного образования у нее не было. В отличие от сестры, Лео же не только буквально пропадал в художественных галереях, не только прошел профессиональную подготовку как художник, но много рисовал сам и довольно неплохо. В своей книге-эссе Appreciationон убедительно и со знанием дела излагает свою жизненную философию и свой взгляд на развитие искусства. Он начал с увлечения искусством Ренессанса, в конечном итоге к нему и вернулся. Признавая многогранный талант Пикассо, он тем не менее отверг кубизм, считая, что такое направление в живописи нарушает принципы искусства, обрывает связь между картиной и зрителем.

Гертруда, возможно, потому и приняла кубизм, что не была привязана ни к каким особым концепциям изобразительного искусства, а была просто вдумчивым, интеллектуальным любителем, интересующимся искусством и прекрасно ориентировавшимся в нем. Именно такой она и предстает в своих эссе о Пикассо и других художниках. Лео же никак не мог простить сестре ее приверженности кубизму, объяснив расхождение во взглядах близнецовым соперничеством, «необходимостью исключить меня».

* * *

Атмосфера квартиры на улице Флерюс, кроме разговоров об искусстве, наполнялась временами и дебатами о Фрейде и Вейнингере. Заводилой всех разговоров являлся Лео, усиленно заинтересовавшийся в ту пору психоанализом.

Предположительно в 1906 году он приобрел английский перевод книги Вейнингера Пол и характери обсуждал ее со своими друзьями и знакомыми.

Пол и характер– единственное произведение двадцатитрехлетнего гения Отто Вейнингера, только что окончившего колледж. Спустя несколько месяцев после выхода книги он покончил с собой – демонстративно, в том же отеле и в той же комнате, где жил Бетховен.

Книга вызвала огромный резонанс в мире, ее перевели на многие языки, и до сих пор она считается одной из важнейших в психологии, сексологии, искусстве и иных смежных науках, вызывая постоянные дискуссии, а порой и осуждение.

Вейнингер утверждал, что различие людей по половому признаку никогда (или почти никогда) не бывает полным. В каждой особи он полагает наличие как мужского, так и женского начала и по их соотношению определяет степень ‘маскулинности’ и ‘фемининности’. Его закон гласит, что в половом соединении всегда сходятся, или должны сходиться, идеальный мужчина и идеальная женщина. И если в паре у мужчины недостает доли ‘маскулинности’, он должен для сильного полового сродства ‘добирать’ нехватающую ему часть у партнера. То же самое справедливо и относительно женщины. Вейнингер вообще считал, что гомосексуальная любовь гораздо более возвышает женщину, чем гетеросексуальная.

Лео на заре увлечения психоанализом, видимо, во многом соглашался с Вейнингером. Одна свидетельница приводит услышанное от Лео: «Если отвлечь ум женщин от их лона, им можно помочь в интеллектуальном развитии».

Многие элементы теории Вейнингера точно вписались в мировоззрение Гертруды, дав ей отныне теоретическую основу. В ответном письме университетской подруги Вокер находим: «В свободное время прочла книгу по вопросам пола [Пол и характер], которая, как ты сказала, точно выражает твои взгляды – ту, которую написал венский лунатик. В твоем письме меня поразила твоя ошибка – очевидно, что книга написана после того, как он рехнулся, а не прежде».

Несколько положений в книге определенно должны были привлечь внимание и симпатию Гертруды. Прежде всего, вывод о том, что люди по природе своей в подавляющем числе бисексуальны. Вот и оправдание происшедшего с ней в Балтиморе. В записных книжках Гертруды имеется такая фраза: «Пабло и Матисс обладают маскулинностью, характерной для гениев. Moi aussi [14]14
  Я тоже (франц.).


[Закрыть], возможно».

Низводя женщину на психологический, умственный и физический уровень гораздо ниже мужчины и потому отказывая ей в эмансипации, Вейнингер делает исключение для тех ‘биологических’ женщин, которые в психологическом отношении являются ‘мужчинами’. Стремление женщины к эмансипации находится в прямой пропорции от количества ‘маскулинности’ в ней:

Все те [женщины], кто стремится к эмансипации, те, кто воистину знамениты и умственно одарены, с первого же профессионального взгляда демонстрируют анатомические особенности мужчин…

Отсюда легко прослеживается и позднейшее утверждение Гертруды о собственной гениальности.

И как же было Гертруде не довериться Вейнингеру при прочтении этих строк, если сам автор ссылается на ее ментора по университету Гопкинса как одного из умнейших психологов-эмпириков последнего времени. Гертруда считала себя экспертом по распознаванию характеров. Не это ли было ее увлечением и специализацией (если так можно выразиться) в колледже? И разве не сам Вильям Джеймс признавал ее выдающиеся способности!

Гертруда чуть ли не буквально последовала классификации характеров по Вейнингеру, разделившего женщин на два класса – матерей и ‘проституток’. По его мысли, принадлежность к той или другой группе не зависит от социальной структуры общества, в котором они обретаются, а коренится в их натуре. Разумеется, Вейнингер не имел в виду проституцию в прямом значении этого слова, а как предрасположенность женщины к связи с мужчиной: «Предрасположенность к проституции настолько же органична для женщины, как и материнство».

Не могла Гертруда не обратить внимание и на следующий постулат Вейнингера: «Служанкой рождаются, а не становятся, и существует множество женщин… ‘прирожденных служанок’». И еще: «женщина, которая привлекает к себе мужчин и желанна женщинам, есть наполовину мужчина».

Гертруда считала Вейнингера единственным, по-настоящему современным ученым, чья теория тверда, логична и лишена противоречий.

Откуда известно о таком поклонении Гертруды Вейнингеру? Письмо подруги уже приведено выше. Другим доказательством служит почти детективная история, автором которой стал молодой ученый-филолог Леон Катц. Ученый обнаружил личные записи Гертруды, никоим образом не предназначенные для публики. Записи, сделанные в блокнотах, на отдельных листочках, на обрывках бумаги содержат планы касательно нового романа, замечания, комментарии, цитаты и пр. Стайн хранила каждую бумажку. По свидетельству Катца, перед Второй мировой войной Гертруда решила для сохранности передать рукописные материалы в Йельский университет. Материалы эти сваливались в спешке, в одну кучу вместе со счетами и прочими квитанциями. «Никогда нельзя сказать, не окажется ли лист из прачечной самым важным документом» – приговаривала Стайн. Два пакета бумаг, завернутых в коричневую бумагу, лежали вместе с рукописями книги Становление американцев.Они не предполагались для хранения, но случайно были вывезены вместе с рукописями. Свертки открыли и там обнаружили гору миниатюрных записных книжек и несколько школьных блокнотов. Когда все обрывки, блокноты и тетради были собраны, они представили «поразительную целостность дискурса, который (в сочетании с письмами того периода) может рассматриваться единственным оставшимся не опубликованным произведением Стайн под названием Записные книжки» [15]15
  Все черновики обнаружил, классифицировал и перевел Леон Катц. Они явились основой его диссертации Становление Становления Американцев, где автор проследил и проанализировал стиль и идеи, заложенные в романе.


[Закрыть].

Вот записные книжки Гертруды тех лет и содержат характеристики многих окружавших ее лиц, которых она расклассифицировала, прибегнув к Вейнингеровским признакам. И составила диаграммы относительного соответствия качеств своих героев. Токлас в интервью в 1952 году отмечала, что составление диаграмм было страстью Гертруды: «То были диаграммы характера. Связь самой глубинной природы одного человека к другому; сравнение, различие и схожесть». Нет сомнения, что книга Вейнингера подтолкнула ее к такому подходу. Разработанная ею типология легла в основу фундаментального произведения – романа Становление американцев.

Работа над семейной сагой была начата примерно в 1905–1906 годах и предположительно развернулась летом 1906 года, во время отдыха в Италии, в Фьезоле. Там она днем гуляла и обдумывала содержание и развитие романа, а по ночам упорно трудилась над текстом.

Так же повелось и в Париже – вечер отводился визитерам, а ночь – работе. Сон продолжался до полудня. Писала она на обрывках бумаги карандашом, затем переписывала в тетради чернилом. Почерк ее со студенческих времен никак не улучшился.

Ей потребовался помощник, умеющий печатать. Небольшая портативная машинка у нее была, но печатать она не умела. Выручила старая подружка из Балтимора. Этта Коун, проводившая время в Париже, предложила свои услуги и «дотошнейшим образом перепечатала рукопись, буква за буквой». Стоило ли приезжать из американского Балтимора в Париж, чтобы проводить время за пишущей машинкой? И тут, косвенно, не обошлось без Лео Стайна и взаимной симпатии молодых женщин.

Частые визиты Лео в Европу и его полные восхищения рассказы о путешествиях разожгли у Этты желание посетить далекий край. И в течение нескольких лет, начиная с 1901 года, Этта регулярно приезжала летом в Европу, проводя время частично в Италии, частично в Париже. В Париже девушка присоединялась к Гертруде, и они вместе совершали походы по памятным местам, магазинам и музеям. Несомненно, Гертруда постаралась втянуть новую знакомую в сферу психологических изысканий. Запись в дневнике Этты от 15 сентября 1901 года: «разговаривала с Гертрудой о ее любимом предмете – взаимоотношении полов».

Так уж вышло, что в том же году Этта и Гертруда вернулись в Америку на том же корабле. Похоже, что именно там они достигли еще большей интимности: «Необыкновенно прекрасный день; я его провела в основном внизу, в прекрасном настроении, день, который выявил самые совершенные качества Гертруды. Мое тщеславие…». Эта запись, необъяснимо оборванная, в дневнике особенно контрастирует с двумя предыдущими, содержащими жалобы на дурное настроение и самочувствие.

Этта и Гертруда еще несколько раз встречались в Европе и проводили долгие часы и дни вместе. Вот некоторые записи тех лет: «Гертруда и я лежали на кровати, курили» или «Гертруда проявила себя в лучшем виде, и мы были счастливы».

В 1905 году Этта сняла небольшую квартирку в том же доме, где проживал Майкл Стайн. К тому времени мучительный балтиморский треугольник распался. Гертруда почти успокоилась и ввела Этту в свое окружение.

Не удивительно, что при сложившейся ситуации Этта с готовностью села за пишущую машинку, чтобы помочь подруге. Этта вернулась в Балтимор в 1907 году, и в перерыве между последующими наездами в Европу постоянно поддерживала переписку с Гертрудой: «На всей земле у тебя нет лучшего и более признательного друга» (из письма, август 1909 год). Забегая вперед (придется это делать не один раз), можно сказать, что отношения между Гертрудой и Эттой заметно пошли на спад, когда у Гертруды появилась в Париже новая любовь. И окончательно испортились, когда сестры Коун занялись приобретением картин на том же поле, где хозяйничала семья Стайнов (Пикассо, Матисс и т. п.).

Вернемся к роману Становление американцев.Стайн называла его истинным началом модернизма в своих сочинениях. По ее признанию, это не просто самый обычный роман с фабулой и диалогами для развлечения, а запись становления достойной семьи.

Сюжет ее не был продуман с самого начала, постоянно расширялся; Гертруда вкладывала в произведение все новые наблюдения и размышления. В завершенном произведении повествуется о двух эмигрантских семьях – Денингах и Херсландах, по отдельности прибывших в страну, но поселившихся в одном и том же городе. Спустя годы семьи разъехались. Херсланды переехали жить в Госсоль (так Гертруда назвала Окленд), а Денинги остались в Бриджпойнте (Балтимор). Впоследствии жизнь обеих семей переплелась, поскольку Джулия, дочь Денингов, и сын Херсландов Альфред влюбились друг в друга. Отец Джулии предостерегал ее против брака с Альфредом, но Джулия настояла на своём. Союз молодых, в конце концов, распался.

В романе едва прощупывается фабула, ее элементы вкраплены в длинные рассуждения. В какой-то момент исчезает рассказ о становлении семей, и сравнительно конвенционный нарратив под влиянием идей Вейнингера приобретает черты психологического исследования, классификации «всякого, кто жил, живет и будет жить». Автор целиком ударяется в анализ человеческих типов (Вейнингер, Вейнингер!). Один из разделов так и начинается: «Я пишу для себя и незнакомых мне людей <…> Никто из тех, кого я знаю, не захочет прочитать это». Чуть дальше: «Я наблюдаю, сравниваю и классифицирую их». Стайн как бы предупреждает, что в дальнейшем вся характерология коснется окружающих ее людей.

Проводя впоследствии сравнение со сборочными конвейерами, Стайн говорила: «В Становлении американцевя творила продолжающееся настоящее, продолжающееся начало снова и снова, как делают автомобили или что-нибудь еще, каждый раз с начала».

Роман вышел длинным, 925 страниц. Немного найдется людей, даже специализирующихся в изучении прозы Стайн, прочитавших его до конца. Журналистка Катрин Анн Портер образно сравнила Становление американцевс Улиссом– чтение и того и другого представляет собой постоянную работу. Попытка Стайн описать характеристику всевозможных характеров повергла даже ее сторонников в смятение. Авторитетнейший американский литературный критик Эдмунд Вилсон, восхищавшийся первыми творениями Стайн, разочарованно написал, что не смог прочесть книгу до конца и не думает, что это можно сделать [16]16
  Автор должен признаться, что с трудом прочел роман, и то в сокращенном издании From The Making of Americans: gleanings from the book by Gertrude Steinобъемом в 213 страниц.


[Закрыть].

Роман писался вплоть до 1911 года, регулярно пополняясь новыми характеристиками – в жизни Гертруды Стайн появилось за те годы достаточно много объектов для наблюдения и анализа.

Одновременно Гертруда работала и над книгой со странным названием A Long Gay Book(Длинная веселая книга) [17]17
  Некоторые исследователи полагают, что gayв данном случае есть намек на гомосексуальность.


[Закрыть]. В ней, судя по заметкам в рукописи, Стайн намеревалась добраться до «истинной природы женщин», анализируя Сару и ее ближайшее окружение.

К полному удовольствию писательницы, в этом окружении вскоре оказались интереснейшие типы – прибывшие из Калифорнии Аннетт Розеншайн, Элис Токлас и Гарриет Леви.

Калифорнийский десант

Восемнадцатого апреля 1906 года в 5 часов 12 минут утра в районе Сан-Франциско произошло одно из самых мощных и разрушительных землетрясений в США. Продолжалось оно около минуты, но принесло огромные разрушения. Не меньший урон нанес городу и населению начавшийся пожар.

Узнав о бедствии, Майкл и Салли Стайн немедленно собрались в Сан-Франциско проверить, что сталось с их недвижимостью. С собой они захватили несколько полотен Матисса.

Майкл разбирался с делами, а Салли с увлечением рассказывала родным и знакомым о жизни на другом конце света. Разумеется, показывала и картины. На одну из таких встреч пришла Гарриет Леви, подруга юности, и привела с собой соседку Элис Токлас и двоюродную сестру Аннетт Розеншайн.

Самой старшей из них Гарриет было 39 лет, Токлас – 29, Аннетт – 26.

Гарриет Леви, интеллектуально одаренная, выбравшая независимую, внесемейную жизнь, окончила университет, работала журналисткой в нескольких Сан-Францисских периодических изданиях. Она оставила наиболее яркое воспоминание о жизни молодежи, особенно девушек, в то время и в той среде, где сама воспитывалась и росла.

«Своеволие было единственным развлечением» – такой фразой Гарриет охарактеризовала поведение молодой девушки в зажиточных домах еврейских эмигрантов в месте их концентрации на улице О’Фарелл в Сан-Франциско: «Отложной воротничок, оголяющий шею в дневное время, настораживал мать, свидетельствуя об эксцентричности дочери; ну, а если отступить от нормы еще чуть дальше, то честь девушки спадала, как плохо застегнутая юбка». Образование в колледже, хотя и было доступным, считалось нецелесообразным.

Но время брало свое, и молодежь с улицы О’Фарелл, отвергая сватовство и раннее замужество, сбросив религиозную скованность и устоявшиеся традиции, пыталась следовать другой дорогой. Это в полной мере относится к упомянутой троице женщин, а одной из них – Элис Токлас – предстояло сыграть судьбоносную роль в жизни Гертруды.

Рассказы Салли о парижской жизни произвели переворот в головах ее подруг. Перед возвращением во Францию Салли предложила Элис Токлас присоединиться к ним, поскольку ей требовалась помощница в семье. По какой-то причине Элис отказалась и предложила вместо себя Аннетт Розеншайн. Аннетт изучала живопись в Сан-Францисском Институте искусств и возможность побывать в Париже, стать частичкой бурной парижской артистической жизни она не упустила. Неохотно Салли согласилась на замену.

В Париже Аннетт поселилась у Майкла Стайна. Точнее в том же здании, но в пансионе у знакомой женщины. По воспоминаниям Аннетт, все шло хорошо. Гертруда приглашала к себе, а Лео, по своей обычной привычке сопровождать гостей в Лувр, водил туда и Аннетт, выступая гидом, вежливо давая девушке возможность самой осматривать картины по выбору. Но однажды Салли напрямую предложила девушке выехать. Аннетт отказалась – упрямой и самолюбивой она была всегда. В ее воспоминаниях трудно найти причины случившегося. Весьма смутно она ссылается на некий нежелательный фактор, нарушавший обычный режим жизни семьи Стайн. Конфликт разрешила Гертруда, предложив Аннетт переехать к себе. «Трудно донести впечатление, произведенное на меня Гертрудой – писала Аннетт позднее. – Я ощутила динамический магнетизм, некую внутреннюю исключительность, которая хоть и витала в воздухе, но оставалась неопределимой». Истинная правда, ибо Аннетт не только полностью подчинилась Гертруде, но и показывала все письма, получаемые ею из Сан-Франциско. Травмированная с детства из-за деформации лица (у нее была заячья губа и волчья пасть), ищущая помощи и доверительности, Аннетт жаждала моральной поддержки Гертруды и не сопротивлялась психологическому воздействию старшей и опытной наставницы. Позднее Аннетт поняла, что оказалась интересным объектом для анализа: «Подопытный кролик в образе человека свалился ей [Гертруде] на колени, и отныне она могла контролировать меня». Выбора у Аннетт не оставалось, и она вынуждена была сносить аналитические сеансы Гертруды. Девушка, хотя и презирала вопросы и нравоучения, но с другой стороны сумела оценить мудрость своего ментора и, когда обращалась к ней со своими проблемами, всегда получала стоящий совет. В вопросах секса, однако, Гертруда увильнула от ответа, заявив, что это – индивидуальная проблема, и каждый должен решать ее сам для себя.

Практическая же сторона сотрудничества Аннетт и Гертруды свелась к тому, что девушка переняла роль Этты Коун, только расширенную. В добавление к печатанию, она выполняла и всякие другие мелкие поручения. Этта, прослышав о новом секретаре, в письме к Гертруде поинтересовалась, «выполняет ли преемница на моем месте свои обязанности, на что она посягнула и печатает ли на машинке».

Аннетт непрерывно слала письма в Сан-Франциско, уговаривая Элис и Гарриет приехать. И, на удивление, своего добилась. Гарриет до того уже бывала однажды в Европе, для Элис же удрать из дому, да еще в Париж – такой случай мог больше и не представиться.

Элис Бабетт Токлас родилась в еврейской семье эмигрантов – польских по отцу, немецких по матери. Пока мать была жива, девочка училась в частных школах, бабушка занималась с ней музыкой. Элис отлично играла на фортепьяно, получила музыкальное образование в университете и степень бакалавра. И продолжала совершенствоваться как музыкант, беря уроки игры на пианино у Отто Бендикса, ученика Листа, в Сиэттле. Там она проживала с подругой, тоже музыкантом, периодически выступая в концертах.

Все складывалось для нее вполне благополучно, но когда Элис исполнилось двадцать лет, умерла мать. Отец с братом переселились к деду в Сан-Франциско. Элис пришлось вернуться в семью и взвалить на себя обязанности домохозяйки и домработницы. У деда частенько гостевали другие родственники – дядья и братья. Девушке практически пришлось обслуживать все мужское население дома. С ее мнением не считались, ее попросту не замечали. После обеда зажигались сигары и начинались разговоры о политике и бизнесе; Элис ускользала к себе в комнату. Оставшись наедине, она находила отдохновение в близких ей по духу произведениях Генри Джеймса. Джеймс, американец, большую часть жизни прожил в Англии. Серия его романов построена на столкновении американцев с европейской жизнью, во многих аспектах более раскованной и привлекательной. В предисловии к роману Послыон писал: «Живите как можно полнее; не поступать так – совершать ошибку. Если у вас этого не было, что же у вас было?». Достаточно привлекательная максима для Элис в тогдашнем ее положении.

Благодаря подругам – Аннетт Розеншайн, поступившей в художественную школу, и позднее Гарриет Леви, журналистке, – Элис смогла общаться с местной творческой молодежью и иметь возможность, хоть и редко, наслаждаться их компанией.

Элис выдавали деньги на ведение хозяйства. Она с трудом и искусно управлялась с бюджетом. На свои личные нужды денег почти не оставалось. В ту пору все вокруг одевались в цветастую одежду, а Элис носила простую, почти монашескую одежду, строгую, застегнутую с пят до головы. По субботним вечерам отец брал ее с собою в какую-нибудь таверну, иногда в компании с Аннетт Розеншайн и ее отцом. Девушки могли лишь украдкой кидать взгляды на привлекательных молодых людей да перемигиваться с ними. Иногда обеим удавалось избежать опеки родителей и домашней работы и принимать участие в различных празднествах и гуляниях.

Каждую весну Элис устраивала двухнедельный побег-отпуск, отправляясь с Аннетт или Гарриет в Монтерей – артистическую колонию, где поселялась в глинобитном домике, известном как Шерман Роуз [18]18
  Розы Шермана (англ.).


[Закрыть]. Там жила сеньорита Бонифацио. Легенда гласила, что генерал Шерман, будучи молодым лейтенантом, посадил розовый куст и обещал сеньорите вернуться, как только куст зацветет. Розы разрослись и цвели – все кусты, за исключением одного, посаженного Шерманом. Генерал так и не вернулся.

Деньги Элис собирала в течение года, большую часть которых выручала продажей ненужной одежды или не используемого домашнего инвентаря.

Наступал долгожданный отпуск, монашеское одеяние сменялось сверкающим красным платьем, и Элис уезжала в Монтерей. Живя в Шерман Роуз, она много читала, общаясь знаками (улыбками и кивками) с сеньоритой, встречаясь со знакомыми. На какой-нибудь день каникул она отправлялась в фешенебельный отель Дель Монте, обедала, бывало и в одиночку, заказывала четырехколку и объезжала океанское побережье. После чего возвращалась обратно в Шерман Роуз.

Однажды Гарриет провела неделю с Элис в такой поездке:

Последнюю ночь нашего пребывания мы отмечали ужином во французском ресторане Луи. Бифштекс, двойная порция жареного по-французски картофеля, бутылка шампанского, и мы послали к черту всех дедушек, дядьев, немецких братьев и всё, мешавшее жизни, свободе и достижению счастья… В упоении от полной свободы, Элис вскочила на стол, подняла бокал кверху. «Вечное проклятие умнику [19]19
  Дед Элис купил тракт в долине Сан-Хоакин и яростно сопротивлялся вместе с родственниками постройке железной дороги в долине. Домашние присвоили ему кличку Crackeijack – умник.


[Закрыть]долины Сан-Хоакин» – вскричала она, и мы выпили, давясь от смеха. Вот такой единственный акт раскрепощения возвращал ей душевное равновесие.

На следующий день она вернулась в Сан-Франциско, вновь облачилась в простой наряд, и начался очередной год ее безупречной службы на благо деда Левинского и всего сонма родственников.

После смерти деда отец переехал в меньший дом. Брат требовал все меньше внимания, и у Элис появилось достаточно свободного времени. Об этом периоде жизни девушки известно немногое.

К моменту землетрясения она уже давно перешагнула возраст, когда большинство сверстниц обзаводились семьями. Неудивительно, что и Аннетт и Гарриет по-прежнему оставались ее подругами.

* * *

Для поездки в Европу Элис нужны были средства. Она и так была в долгах из-за нескольких купленных меховых вещей. Гарриет одолжила ей тысячу долларов [20]20
  Как-то Гарриет напомнила Гертруде о том, что Элис должна ей деньги, Стайн то ли в шутку, то ли с оттенком неуважения, ответила: «Ничего страшного, Гарриет, мы на тебя не в обиде».


[Закрыть], чтобы расплатиться с долгами и отложить часть на поездку. Отца Элис уговорила довольно быстро, предполагалось ее скорое возвращение. В августе 1907 года обе подруги отправились в Европу на поиски развлечений.

Элис в своих воспоминаниях весьма скупо описывает детали путешествия, равно как и финансовое обеспечение поездки; денег, одолженных у Гарриет, вряд ли хватило бы на длительное пребывание в Европе. Не пишет она, и как долго они планировали проводить время во Франции.

Восьмого сентября Гарриет и Элис прибыли в Париж и остановились в отеле.

В тот же день Майкл Стайн послал им приглашение на обед. На обеде присутствовала и Гертруда. Там и произошла знаменательная для двух женщин встреча. Даже спустя более полувека Элис сохранила трепетные, полные любви воспоминания:

Гертруда Стайн целиком завладела моим вниманием. Она предстала передо мной золотисто-смуглым явлением, опаленная солнцем Тосканы, с золотым мерцанием теплых каштановых волос. На ней был коричневый, вельветовый в рубчик костюм, на груди – большая круглая коралловая брошь. Когда она говорила, немного, или смеялась от души, мне казалось, что ее голос доносится именно из этой броши. Голос не был похож ни на какой другой – глубокий, сочный, бархатистый, как мощное контральто, как два голоса. Она была крупная и грузная, с маленькими деликатными руками и прекрасно вылепленной уникальной головой. Ее часто сравнивали с головой римских императоров…

Почти сорокалетняя Гарриет, на 7 лет старше Гертруды, интересовала последнюю только с точки зрения психологии. А вот Токлас с первого же знакомства целиком привлекла ее внимание своей необычной внешностью. Вот портрет Элис, описанный одной знакомой:

Стройная и хрупкая, смуглая, с прекрасными серыми глазами и ниспадающими ресницами – у нее был опущенный еврейский нос и приспущенные веки; уголки алого рта и мочки ушей прогибались под весом черных, волнистых еврейских волос с длинными тяжеловесными восточными серьгами… Она выглядела как библейская Лия в своем почти ближневосточном наряде: черные волосы, грубые цепочки и украшения, меланхоличный нос.

Прочитав строки об Элис, можно подумать, что он списан с фотографии, до того словесный портрет выразительно точен.