Текст книги "Жизнь и время Гертруды Стайн"

Автор книги: Илья Басс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Мюнстерберг настолько восхитился инициативностью, умом и способностями юной студентки, что к концу второго года обучения письменно поблагодарил ее:

Сверх всего, благодарю Вас за образцово выполненную работу в моей лаборатории… И хотя я встречал [в Кембридже] разную аудиторию, вы были для меня идеальной студенткой!

Ее способности были отмечены и студентами, избравшими Гертруду секретарем философского общества. В такой должности ей приходилось общаться с такими фигурами, как профессор Ройс и профессор Сантаяна, и согласовывать с ними тематику их выступлений. Казалось бы, дорога к плодотворной и интересной профессии и карьере открыта.

Но вмешался’ другой профессор – философ Вильям Джеймс, врач по образованию, в начале карьеры экспериментировавший с веществами, влияющими на умственную способность человека. В порядке эксперимента почтенный профессор, надышавшись веселящим газом, писал, например, такие фразы: «There are no differences but differences of degree between different degrees of difference and no difference» Приблизительный перевод звучит так: «Не существует различий, кроме различий степени между различными степенями различия и неразличия». Фразу эту Гертруда запомнила основательно – многие из ее литературных опытов используют похожий процесс повторения. Для Гертруды же важным фактором, склонившим ее к сотрудничеству с Джеймсом, стало направление его научной деятельности, выражавшееся в использовании языка в необычных условиях. Джеймс, автор т. н. прагматической теории истины, рассматривал привычку как физиологический элемент. Повторение определенных действий создает пути разгрузки мозга. Привычки воспитывают скорость, искусство и быстроту принятия решения. При определенных недостатках, утверждал он, чем больше факторов нашей ежедневной жизни мы передадим не требующему больших усилий автоматизму, тем в большей степени наш ум займется свойственной ему работой.

Профессор Джеймс представлял собой почти идеального учителя – энергичный, открытый ко всякого рода идеям, он требовал того же от студентов. Из всего времени, проведенного в Радклиффе, содружество с профессором оказало самое сильное и продолжительное влияние на Гертруду. В апреле 1896 года она писала: «Он – настоящий человек среди остальных людей… ученый огромной силы и самобытности, воплотивший в себе самом невероятной мощности и ценности исследовательский ум».

В свою очередь и Джеймс восхищался умом студентки, ее страстной преданностью работе, искренностью высказываний, нередко сопровождаемых эмоциональными вспышками.

Похоже, что в тот момент Гертруда определилась с будущим направлением своей профессии: «Стоит ли жить? Да, тысячу раз да, пока на земле существуют такие умы, как профессор Джеймс». На экзамене же произошло труднообъяснимое. Она уставилась на экзаменационную тему и, вместо ответа, на первой странице написала: «Дорогой профессор Джеймс! Прошу прощения, но я и вправду чувствую себя сегодня не в своей тарелке, чтобы подготовить экзаменационную работу по философии». И покинула аудиторию.

Профессор Джеймс, верный принципам индивидуальной свободы, не будучи формалистом, прислал Гертруде почтовую открытку: «Дорогая мисс Стайн! Я прекрасно понимаю ваше состояние. Я и сам частенько чувствую себя подобным образом».

А в конце записки стояла самая высокая оценка на курсе.

В течение всего времени пребывания в колледже психология и физиология оставались ее излюбленными предметами. Удивительно, но по французскому языку и английской литературе у нее были низкие оценки. Преподаватель языка и литературы нашел содержание ее сочинений интересными, но отметил крайне неудовлетворительную грамматику и построение предложений. И не он один. Уже упомянутый Леон Соломонс написал по поводу одного из ее отчетов: «Тебе должно быть стыдно за небрежную манеру, в которой ты его подготовила». Именно небрежность! Впечатление таково, что ее интересовало содержание, но никак не форма. До писательства было еще далеко.

Годы в Радклиффе прошли вполне благополучно для девушки – пара любимых предметов, шумная и интересная студенческая жизнь в Гарварде. Вылазки к океану, велосипедные прогулки, участие в студенческих капустниках и театрализованных представлениях, регулярное посещение оперы – на все хватало времени. Внешне она все-таки выделялась среди женской части студенческой аудитории: «крупная, нескладная молодая женщина, внешне мужеподобная» – по воспоминаниям одного соученика, «ничего из обычных девичьих увлечений… проводила большую часть времени за чтением французских психологов» – пишет другой. Однако ее талант и лидерство были признаны.

Уже в те годы ей хотелось стать значительной личностью, «отметиться» в истории человечества, она чувствовала себя готовой к тому по способностям и таланту.

Только вот где?

Незадолго до окончания колледжа она обсудила проблему своего будущего с Вильямом Джеймсом. Джеймс придерживался уже сложившегося мнения – ей надо совершенствоваться либо в философии, либо в психологии. Для философии Джеймс, как специалист в области логики, рекомендовал заняться высшей математикой. Для психологии следовало получить медицинское образование. Тем более, что Гертруда показывала явные успехи и интерес к биологии и химии.

Выбора фактически не было, так как математика не привлекала молодую девушку. Не было альтернативы и в выборе университета. Конечно, университет Джонса Гопкинса в Балтиморе! Нетрудно догадаться, что туда еще раньше подался Лео. Дружба с братом за последние годы только укрепилась, они жили рядом и проводили каникулы, особенно летние, вместе – либо навещая старшего брата Майкла, либо наезжая в Европу. И, наконец, в Балтиморе проживали родственники матери. Материальное благополучие обеспечил Майкл, успешно распорядившийся наследством отца, да и сам проявивший замечательные деловые способности, работая в компании.

Программу в Радклиффе Гертруда окончила успешно, но формального диплома бакалавра не получила из-за несданного латинского языка.

Осенью 1897 года Гертруда поступает в университет Джонса Гопкинса, видимо, условно. Диплом бакалавра ей вручили лишь весной 1898 года.

Для сдачи экзамена по латинскому языку ей пришлось нанять частного учителя и платить из своего кармана, то есть из выделяемых ей денег. Потратив однажды месячную норму на развлечения, она не смогла оплатить очередной урок и получила наставление от репетитора, двоюродной сестры: «Ты получаешь деньги, не задумываясь… но, видишь ли, у тех, кто их зарабатывает, коли денег нет, то нет». Случай этот Гертруда запомнила на всю жизнь.

Соединившись, брат и сестра арендовали дом и наняли служанку, которая явилась впоследствии прототипом рассказа Спокойная Анна(как и две собаки, которых та привела с собой).

Профессия врача в конце 19-го века была прерогативой мужчин. Для женщины, чтобы осилить такую сложную программу, требовались не только знания и упорство, но сверх того, надо было быть иммунной против неизбежных проявлений мужского шовинизма. Для подавляющего числа женщин того времени степень бакалавра была более чем достаточным вознаграждением за годы, потраченные на учебу. Дальнейшее продолжение учебы ставило под сомнение возможность создания семьи, радости материнства. Получив профессию врача, Гертруда намеревалась приобрести независимость, стать равноправным членом общества.

Многие подруги и сокурсницы по Радклиффу отговаривали Гертруду от замысла.

Из письма соученицы Маргарет Снайдер: «Домашняя жизнь, домашние заботы материнства и вера – это все, чего я желаю для себя, тебя и большинства женщин… Когда ты, возможно, начнешь колебаться в своем намерении быть полезным членом общества’, в тех терминах, которые для себя определила, то, возможно, вспомнишь мой опыт и мой совет, данный тебе от всей души».

Пыталась отсоветовать, хоть и не напрямую, Сара (Салли), жена Майкла, к тому времени мать двухлетнего ребенка. Использовала Сара те же аргументы. Безуспешно – уж коль Гертруда решила продолжать учебу, так тому и быть. Непреклонная решимость и уверенность в себе остались в девушке на всю жизнь.

Медицинское отделение в университете Джонса Гопкинса было создано за 9 лет до поступления Гертруды, благодаря усилиям и финансовой помощи четырех женщин. Оргкомитет оговорил условие: женщин обязаны были принимать и обучать на тех же условиях, что и мужчин. То были взошедшие ростки феминизма и суфражистского движения. Оставалось еще чуть меньше 20 лет до предоставления женщинам избирательных прав. Любопытно замечание одного из хирургов-преподавателей: «Мисс Стайн восприняла условия совершенно буквально, настаивая на участии в процедурах, не подходящих женщинам. Это смущало нас».

Гертруда с большим интересом погрузилась в учебу. Фотография показывает увлеченную Гертруду среди горы книг, увенчанных черепом. Особенно привлекали ее лабораторные работы – новизна материала, совершенно незнакомый мир биологии и микробиологии. Она ощущала себя пионером в новой для женщин области знаний и профессии. Успехи в анатомии, патологии, бактериологии, фармакологии и токсикологии были отмечены оценками 1 и 2 [2]2
  5 и 4.


[Закрыть]. Особенно удачный контакт наладился с доктором Моллом, для которого она выполняла вскрытие и препарирование мозга животных для сравнения их структур.

Диплом врача и интересная работа поджидали способную студентку. Вот фотографии 1901 года: выпускники медицинского факультета на крыльце больницы – 43 студентов-мужчин и 7 женщин, прошедших напряженные годы учебы. Из двенадцати поступивших женщин пятеро отсеялись раньше. А одна из них – наша героиня – стоит чуть спрятавшись. Выражения лица не различить, но, видимо, и не очень веселое. Надпись под фотографией, сделанная чьей-то рукой, гласит: «Присутствующая на фотографии, но не закончившая – Г. Стайн».

Что же произошло в последние годы учебы?

Начиная с третьего курса жизненные дороги 26-летней молодой женщины свились в клубок, нити которого распутать толком ей не удалось.

Нить первая – учеба.На третьем году обучения лабораторная направленность занятий сменилась серьезными клиническими процедурами. Гертруда стала испытывать проявления шовинизма со стороны некоторых профессоров. Ее натура не могла оставить подобного рода наскоки без ответа и столкнулась с необходимостью с этим бороться. Наибольшего накала достиг конфликт с профессором Джоном Вильямсом, преподавателем акушерства и гинекологии. Его постоянные скабрезные шутки в присутствии женщин были особенно оскорбительны.

Когда же Стайн попыталась обратить его внимание на недопустимость высказываний подобного рода, профессор ответствовал, что его курс включен в программу, а потому он обладает правом вести его по своему усмотрению. Присутствие Гертруды на лекциях обязательно; в противном случае он попросит ее оставить университет. Профессор Вильямс не одобрял появление женщин в медицине. Один из бывших студентов вспоминал: «Он часто заявлял, что женщине не следует надеяться на экономическое равенство с мужчинами потому хотя бы, что четыре раза в месяц она пребывает в состоянии ниже обычного – умственно и физически». Добавим, что, по рассказам другого соученика, Вильямс с трудом переносил евреев: «Он был аристократом и снобом, – писала соученица Менденхолл – который не выносил ее [Стайн] ярко выраженные еврейские черты, неряшливую работу и непримиримость». Увы, сама Гертруда в последние два года совсем пренебрегала учебой, потеряв к ней всяческий интерес. Занятия наскучили, сковывали воображение, требовали следовать определенным канонам. Вместо лабораторной работы – практические медицинские процедуры, общение с пациентами; необходимость принимать роды вызвало у девушки отторжение. Оценки стали резко ухудшаться. Преподаватели удивились перемене, происшедшей с блестящей и одаренной студенткой.

Следует отметить, что и среди соучеников по курсу она встречала мало симпатии. А как же иначе – небрежно одетая, всегда содержавшая свое рабочее место в лаборатории в беспорядке, самоуверенная, любящая спорить.

Одна из подруг, Эмма Лутц, имея в виду нежелание Гертруды придерживаться принятых правил поведения и одежды в университете, образно заметила: «Конечно, она не получила его [диплом врача]. Вы думаете, я получила бы, если бы не носила свою лучшую шляпку? И на ней были розы!»

По интеллекту Гертруда, несомненно, была выше всех в классе, но ничего не умела делать своими руками [3]3
  Лео вспоминал: «Мой немного эксцентричный отец однажды уволил кухарку, поскольку хотел, чтобы его дочери научились кухарить. Все, что пыталась готовить Гертруда, выходило скверным».


[Закрыть], была неопрятной в работе; раздражало, с каким высокомерием она демонстрировала свое умственное превосходство.

Озабоченный Лео, до которого дошли слухи о проблемах сестры, попытался сыграть на ее самолюбии. В письме от 3-го февраля 1901 года он писал: «Будет крайне печально, если единственный человек в семье, который достиг уровня, позволяющего получить образование на все случаи жизни, повернет вспять. Я полагаю, ты так не поступишь, особенно, если учесть отсутствие альтернативы».

В конце 4-го года обучения (1901 год) Гертруда не получила проходной оценки по одному из незначительных курсов. Руководству факультета не оставалось ничего другого, как отказать нерадивой студентке в дипломе. Ей, правда, предоставили шанс заниматься летом и сдать незачтенные предметы. Долго Гертруда не размышляла: на медицине, как и на работе врача, она поставила крест. И даже поблагодарила одного профессора за неудовлетворительную оценку ее знаний по своему предмету. Именно он невольно предотвратил сдачу остальных экзаменов и тем самым вовремя спас от необходимости заниматься всю жизнь деятельностью, абсолютно ей неинтересной и скучной.

Одна из женщин, финансовых доноров, была в ярости: она посчитала, что Гертруда не только потратила выделенные на учебу деньги впустую, но, не выдержав тяжести учебы, опозорила женский род. Мариан Вокер, близкая подруга еще по Радклиффу, увещевала ее: «Гертруда, Гертруда, помни о борьбе за права женщин». «А ты знаешь, что такое скука» – с вызовом ответила Гертруда.

Гертруда нашла поддержку у другого профессора, невропатолога Левлиса Баркера, предложившего ей проект, который обеспечил бы получение диплома. Предложенный проект она хоть и выполнила, но неудачно, и статью с итогами исследований не рекомендовали к публикации. Стайн, по-видимому, уже задумала побег из Балтимора осенью последнего года, когда вернулась из Европы от находившегося там Лео.

Объяснение, данное самой Гертрудой в Автобиографии,можно принять лишь частично:

С приближением выпускных экзаменов некоторые преподаватели начали на нее злиться. Светила вроде Холстеда Ослера и иже с ними, наслышанные о ее склонности к самостоятельному научному мышлению, свели экзамены по медицинским дисциплинам к чистой формальности и ставили ей проходные баллы. Гертруда Стайн постоянно смеялась, и проблем от этого меньше не становилось. Ей задавали вопросы, хотя, как она говорила друзьям, с их стороны было глупо спрашивать именно ее, когда кругом столько желающих дать правильный ответ. И все-таки время от времени ей задавали вопросы и по ее собственным словам, что тут поделаешь, ответов она не знала, а они не верили, что она не знает, им казалось, что она не отвечает потому, что не считает преподавателей достойными ее ответов. Положение было безнадежное, по ее словам, извиняться и объяснять им, что ей настолько все это надоело, что она не в состоянии запомнить элементарнейших вещей, которых даже самый тупой студент не может не знать, было никак невозможно. Один преподаватель сказал, пускай все светила науки ей потворствуют, он считает, что ей необходимо преподать урок, и не поставил ей проходного балла, и она не смогла получить степень.

Нить вторая – сестры Коун.В начале учебы в университете Гертруда близко подружилась с сестрами Коун – Кларибель и Эттой, которых знавала еще раньше по Балтимору, до учебы в Радклиффе.

Семейство Коун жило в Балтиморе, где обосновались и Кейзеры, родственники Стайнов по материнской линии. Обе семьи принадлежали к одному социальному слою. Неудивительно, что когда Гертруда и Лео вернулись в Балтимор для учебы в университете, они быстро и близко сошлись с сестрами Коун. Кларибель играла по отношению к младшей такую же роль, как Лео – к Гертруде. Тогда как старшая сестра обладала блестящим умом, была независимой и упорной, Этта отличалась усердием и серьезностью. Кларибель одной из первых и против желания семьи закончила медицинский колледж, прошла интернатуру, сама преподавала и вела исследования в университете Джонса Гопкинса.

У Кларибель Гертруда училась независимости взглядов, самостоятельности и энергии, но поверяла свои тайны сестре младшей.

Каждое утро Гертруда и Кларибель вместе добирались до университета – часть пути троллейбусом и часть пешком. Бывший директор Музея Искусств в Балтиморе назвала их «парой женщин, известных как отчаянные и отважные индивидуалистки в общественных кругах Балтимора».

В 1899 году Кларибель Коун пригласила свою молодую подругу выступить с обращением к группе балтиморских женщин на тему «Значимость колледжевского образования для женщин». Гертруда произвела фурор, заявив в обращении, что экономическая зависимость женщины привела к тому, что она превратилась в сексуальный объект, приспосабливаясь к ненормальному сексуальному желанию мужчин, пребывая сначала и до конца только женщиной, вместо того, чтобы стать прежде всего самостоятельной личностью, со своими индивидуальными интересами.

Обращаясь к собравшимся, она призывала получать образование, настаивала на том, что такой путь, в конечном счете, ведет и к раскрепощению личности. Образование, провозглашала она, не отстраняет женщин от секса, а, наоборот, ставит их в равное положение с мужчинами.

Увы, сама Гертруда своим советам не последовала, а поиски независимости и самостоятельности, вдохновляемые Кларибель, привели ее к неожиданному результату, изменившему всю дальнейшую жизнь. Эти поиски особенно усилились после отъезда Лео в Европу.

Нить третья – Лео.Лео блестяще учился, окончил университет и работал над диссертацией по биологии. Но его пытливый и ищущий ум не знал покоя. В период летних отпусков Лео зачастил в Европу, объездил, обошел, изучил все итальянские музеи, его просто покорила Италия. Неизменная спутница в летние месяцы – сестра. Его новой и всепоглощающей страстью стало изобразительное искусство: «Вскоре я понял, что мне не место в лаборатории, и однажды ко мне пришла грандиозная идея, касающаяся эстетики – нечто похожее на то, что позднее опубликовал [Бенедетто] Кроче; я забросил биологию и решил отправиться на несколько лет во Флоренцию». Благо финансовая ситуация представляла такую возможность. Кардинальный поворот в жизни Лео, вне сомнения, самым решительным образом повлиял на сестру.

Оставшись одна, без брата, Гертруда по инерции еще пыталась продолжать учебу. Она пригласила к себе жить упоминавшуюся выше сокурсницу Эмму Лутц. Эмма спустя более полувека (1955) вспоминала:

У меня комната была внизу, а Гертруда снимала более просторную наверху. Если на прежнем месте хозяйничал Лео, то теперь хозяином стала Гертруда. Ее финансовые возможности превышали мои, и все было обставлено в соответствии с пожеланиями Гертруды. Однажды Гертруда решила, что у нее проблемы со здоровьем, и она наняла боксера, спарринг-партнера. Люстра в моей комнате ходила ходуном, а дом оглашали крики: «Теперь бей в челюсть. Теперь – в почки».

Гертруда наняла домработницу, в доме все заблестело («наша бронза натиралась до блеска»).

Эмма заменой Лео стать не смогла, да и не намеревалась, и Гертруда все чаще поглядывала в сторону брата, через океан, тем более что личная жизнь накренилась в совершенно неожиданную сторону.

Нить четвертая.Балтиморский треугольник.

Отъезд Лео создал вакуум в ежедневной жизни Гертруды. Требовалась его заполнить, и вскоре благодаря Эмме и ее подругам Гертруда вошла в круг балтиморских девушек, отличавшихся особым вольнодумством. Эти девушки, в основном из привилегированных семей, открыто и вызывающе демонстрировали недовольство существовавшими канонами поведения и морали, устраивали сборища и вечеринки, куда мужчины не приглашались.

Хотя Гертруда и раньше флиртовала с подругами (один такой намек содержится в ее записных книжках), сексуальные отношения между людьми одного и того же пола были для нее полной загадкой. Лишь на вечеринках и чаепитиях, устраиваемых в зажиточных домах студентками из престижных колледжей, Гертруда стала постигать суть их бесед. Ведь все ее новые подруги во время учебы жили в общежитиях, в длительном отрыве от семьи, и в свободное время были предоставлены самим себе. Лесбийские игры в той или иной форме являлись частью их ежедневного быта и, соответственно, бесед и сплетен.

В конце 19-го – начале 20-го века в английский язык вошел термин ‘Бостонское супружество’. Возникновение термина относят к книге Генри Джеймса Бостонцы,в деталях описывающей отношения двух женщин, живущих как бы в браке. Их называли новые женщины.Многие феминистки того времени теоретизировали, что разделение людей по половому признаку условно, и их поведение зависит от социального признания, опыта и поведения.

В такую группу новых женщин Гертруда и попала. Возглавляла ее сокурсница по университету Мейбл Хейнс. Поначалу новенькая никак не могла вписаться в те замысловатые разговоры, которые велись за чаем на таких вечеринках, и отличить искренние заявления от скрытой игры и выдумки. Гертруда оказалась лицом к лицу с опытными либертарианками, искусными спорщиками, где ей, неискушенной, было нелегко разобраться.

И Гертруда Стайн влюбилась, ввязавшись в мучительный женский треугольник. Ее любовь – Мэй Букстейвер, бывшая студентка колледжа Брин Мор, дочь верховного судьи штата Нью-Йорк, уже подрабатывала репетиторством и была активисткой суфражистского движения. Лишь позднее Гертруда поняла, что у Мэй в полном разгаре были романтические, скажем так, игры с Мейбл Хейнс. Гертруда попала в любовный водоворот.

Пытаясь завоевать любовь и отлучить Мэй от Мейбл, неопытная Гертруда окончательно запуталась. Отчаявшись, она униженно попросила у Мэй совета, продемонстрировав полнейшую неопытность. Мэй в ответ на ее невинность разразилась смехом. Стайн на долгое время запомнила шок от насмешки. Тот случай послужил начальным и существенным шагом на пути к настоящей зрелости. Откровение и признание своего неведения привело к многим неделям непрерывного сомнения и моральному замешательству, но не к решению.

В октябре 1901 года, после очередного вояжа в Европу, Гертруда возвращается и всю зиму живет во все запутывающемся любовном узле. Мучительная агония продолжалась с перерывами в 1901–1903 годах. Перерывы были вызваны отъездом Гертруды в Европу на весенне-летний период. И тогда в обе стороны шел поток писем. Столь много энергии она отдала своей любовной трагедии, что ни сил, ни желания на учебу уже не осталось.

Летом 1903 года вся троица – Мэй, Мейбл и Гертруда, – встретилась в Риме, в последний раз.

Развязка любовной трагедии известна из переписки Эммы Лутц, ставшей к тому времени Эммой Ирвинг, и Гертруды. Точнее, из писем Эммы, ибо письма Гертруды не сохранились. Выйдя замуж и переехав в Бостон, Эмма близко сошлась с Мейбл Хейнс и послужила источником информации, до которой все время допытывалась из Европы Гертруда. В конечном счете, Эмме надоело разбираться и отвечать на вопросы подруги. Одно из писем, довольно официального тона, содержит следующие строки:

Послушай, Герти, ты написала массу глупостей. Не пытайся впутать меня в ситуацию, которую ты и двое других рехнувшихся женщин создали из-за твоих эмоций и чувствительности. Если ты желаешь, чтобы Мэй шла навстречу твоим потребностям ради удовольствия развращенной публики, пожалуйста. Но поскольку я испытываю к тебе дружеские чувства, оставляю за собой право возмущаться…. Мейбл теперь ведет отчаянную борьбу за свое благоразумие… Она это делает ради себя и, насколько мне известно, не запускает когти ни в кого другого.

В 1906 году Эмма известила Гертруду, что обе женщины – Мэй Букстейвер и Мейбл Хейнс – вышли замуж.

Спустя год и в жизни Гертруды Стайн появился человек, оставшейся с ней на всю жизнь.

Но уязвленная и оскорбленная память еще долгие годы преследовала Гертруду, и она неоднократно возвращалась к этой истории в своих произведениях. Довольно подробное описание любовного треугольника Стайн-Букстейвер-Хейнс легло в основу первой повести Q.E.D.,о которой речь пойдет ниже.