Текст книги "Рабство и данничество у восточных славян"

Автор книги: Игорь Фроянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

В Никоновской летописи находим разночтение сравнительно с Повестью временных лет, которое можно считать либо исправным вариантом соответствующего текста, либо осмыслением позднего летописца. Однако в любом случае оно представляет для нас большой интерес и значительную ценность. Вот оно: «Козари имаху дань на Полянех, и на Северянех, и на Вятичех по беле, рекше по векше, с дыма».⁹³ В древнерусском языке векша – это не только денежная единица, но и белка, мех белки.⁹⁴ Примечательно также известие В. Н. Татищева, по которому хазары «брали от полян, северы, вятичь и протчих по белке от дыма и по веверице (ласка или горностай)».⁹⁵ Похоже, хазары, действительно собирали дань с восточнославянских племен (в том числе полян) мехами, т. е. натурой, а не деньгами.⁹⁶ О дани мехами говорят восточные авторы, в частности Ибн Фадлан: «На царе „славян“ [лежит] дань, которую он платит царю хазар: от каждого дома в его государстве – шкуру соболя».⁹⁷ Единицей обложения, по свидетельству летописца, был «дым». Что скрывалось за «дымом»?

Н. М. Карамзин отождествлял «дым» с «домом».⁹⁸ Сходный взгляд у Ю. А. Гагемейстера, который за «дымом» видел хозяйство, дом.⁹⁹ При этом он говорил: «Очаг, дымовая труба, в первобытном состоянии, и особенно в северных краях, означает наилучшим образом жилище человеческое; очагом на всех языках именуется сборище семейства; клубящийся дым издали уже извещает об оном, служа путеводителем заблудившемуся страннику и корыстолюбивому воину».¹⁰⁰ Ю. А. Гагемейстер отличал «дым» от «двора», полагая, что «дворы» находятся только у народов, достигших уже некоторой степени образованности.¹⁰¹ По В. О. Ключевскому, летописный «дым» покрывал избу.¹⁰²

Разные суждения о «дыме» высказывались и в советской историографии. Согласно Б. Д. Грекову, «дым или дом, – это, несомненно, оседлое хозяйство – очаг, двор, индивидуальное хозяйство, поскольку облагается как особая хозяйственная единица».¹⁰³ Похожим образом рассуждал О. М. Рапов: «Термином „дым“ в древней Руси обозначался дом, имеющий очаг, фактически отдельное хозяйство, расположенное на определенной территории».¹⁰⁴ Д. С. Лихачев разглядел в «дыме» отдельную семью,¹⁰⁵ правда, непонятно, какую: большую или малую. Контуры дома и семьи просматривались в «дыме» М. И. Артамоновым.¹⁰⁶ «Как известно, „дым“ единица обложения индивидуального, а не коллективного хозяйства, она дожила в русской сельской общине до XX в.», – утверждал И. И. Ляпушкин.¹⁰⁷ Если учесть, что хозяйственной ячейкой восточнославянского общества И. И. Ляпушкин считал малую семью, то становится ясно: за «дымом» у исследователя скрывалась малая семья. Ее обнаружил и В. В. Мавродин, приняв «дым» за парцеллу – малую семью с характерным для нее индивидуальным хозяйством.¹⁰⁸ Мысль о «дыме отдельном хозяйстве малой семьи проводил д. В. Чернецов.¹⁰⁹ Ее разделяет М. Б. Свердлов. «В историографии, – отмечал он, – существует большое число мнений о содержании понятия „дым“. Все они имели равные основания, пока не был археологически исследован характер восточнославянских поселений и жилищ IХ-Х вв. В результате исследований было установлено, что восточнославянские поселения состояли из отдельных жилищ (10-20 кв. м), причем дворы и усадьбы не прослеживаются. В таких жилищах, приблизительно равных по площади и одинаковых по конструкции, была печь, которая топилась по-черному. Она служила для приготовления пищи и обогрева дома. Таким образом, по археологическим материалам устанавливается тождество понятий „дым“ и „дом“. Показательно, что у булгар на Волге, живших в сходных со славянами природных условиях, в начале X в. царю булгар ежегодно платилось по шкурке от каждого дома. Такой же была дань булгар хазарскому кагану. Поэтому известия Повести временных лет следует понимать как сбор дани на поселениях от каждого дома-жилища».¹¹⁰ Дым-дом являлся вместилищем малой семьи, ведущей собственное хозяйство.¹¹¹

Взгляд на «дым» как малую семью не единственный в новейшей историографии. Существует мнение, что «дым» есть обозначение большой семьи. Его придерживался В. Т. Пашуто.¹¹² У А. Л. Шапиро «дым» —аналог «плуга» и «рала», т. е. окладных единиц, определявшихся «мощью не парной семьи, а семьи, состоявшей из двух или нескольких взрослых работников с женахми и детьми».¹¹³ С точки зрения Б. А. Тимощука, «в VIII. IX вв. основной хозяйственной единицей у восточных славян был дым – большая патриархальная семья».

Недавно А. П. Новосельцев истолковал термин «дым» разбираемого нами летописного текста как двор.¹¹⁵

Итак, дом, изба, двор, отдельное хозяйство, большая семья, малая семья —вот набор суждений о «дыме» Повести временных лет. Мы не можем согласиться ни с одним из них.

Слово «дым», как уже отмечалось, наряду с хозяйственным единством «характерным образом выражает и потребительское единство».¹¹⁶ Носителем же хозяйственного и потребительского единства был сперва род, а потом большая семья и малая. Какую из названных кровнородственных организаций следует связывать с восточнославянским «дымом»? Думается, с родом, поскольку восточные славяне VIII—IX вв. жили в условиях родоплеменного строя,¹¹⁷ прекратившего свое существование лишь на рубеже Х-Х1 вв.¹¹⁸ А это означает, что хазары, по свидетельству Повести временных лет брали дань у полян, северян и вятичей шкурками белок с каждого рода, занимавшего отдельное поселение (городище).¹¹⁹ Мы видим, как один этнос эксплуатирует другой посредством военного принуждения.

В то время, когда хазары властвовали над славянами, обитавшими в Поволжье и Поднепровье, на северо-западе восточнославянского мира господствовали варяги: «Имаху дань варязи из заморья на чюди и на словенех, на мери и всех, кривичех».¹²⁰ В Летописце Переяславля Суздальского говорится, что варяги собирали дань, «приходя из заморья».¹²¹ Едва ли следует сомневаться в вооруженном насилии пришельцев «из-за моря» над славянами и финнами. Именно так нас ориентирует рассказ летописца о том, что Олег «устави варягом дань даяти от Новагорода гривен 300 на лето, мира деля, еже до смерти Ярославле даяше варягом».¹²² Князь, стало быть, определил ежегодную дань варягам «ради сохранения мира».¹²³ Какой мир разумел летописец?

Историки на разный лад толкуют фразу летописца «мира деля». В. Н. Татищев, например, так судил о ней: «Сей же Олег... устави варягом, бывшим по рукою его, давати от Новагорода по триста гривен в год покоя ради».¹²⁴ В примечании к данному тексту он выражается яснее: «Варягам под рукою его (Олега. – И. Ф.). Дань, разумеется, в жалованье, или корм, сим далеко от домов отлученным войскам».69 По Татищеву, следовательно, дань, назначенная Олегом, суть жалованье варягам, оберегающим безопасность Новгорода. Аналогично, хотя и мудренее, говорил И. Н. Болтин, доказывая, что «Олег на Новгород дани не накладывал, а определил токмо в жалованье Варягам, сущим или в подданстве его, или яко союзным, производить ежегодную по триста гривен из податей, собираемых с Новгородской области».¹²⁶ В согласии с В. Н. Татищевым рассуждал и М. В. Ломоносов, у которого «Олег, радея о благосостоянии себе порученных народов, начал строить городы и установлять порядочные дани. Во первых, Варягам Россам на содержание учредил, чтобы Новгородцы платили по триста гривен на год...».¹²⁷ Эти представления историков XVIII в. перешли в историографию следующего столетия.

«Славяне, Кривичи и другие народы, – читаем в Истории Государства Российского Карамзина, – должны бы ли платить дань Варягам, служившем в России: Новгород давал им ежегодно 300 гривен тогдашнее ходячею монетою Российскою... Сию дань получали варяги, как говорит Нестор, до кончины Ярославовой: с того времени летописи наши действительно уже молчат о службе их в России».¹²⁸ По Г. Эверсу, «выражение, что Новгородцы платили наложенную на них дань Варягам мира деля, ничего более не означает как „в возмездие за мир“, который Варяги доставляли им своею службою».¹²⁹ В том же духе высказывались С. М. Соловьев и К. Н. Бестужев-Рюмин. Новгородцы, полагал С. М. Соловьев, «были особо обязаны платить ежегодно 300 гривен для содержания наемной дружины из варягов, которые должны были защищать северные владения».¹³⁰ К. Н. Бестужев-Рюмин видел в варягах, получавших ежегодно 300 гривен, членов княжеской дружины, которая жила отчасти в Киеве, отчасти в Новгороде.¹³¹ По проторенному названными историками пути шел М. К. Любавский, говоря о Новгороде, где «княжеские посадники, со времен Олега и до смерти Ярослава, собирали дань и отдавали ее частью варягам и вообще княжеским дружинникам, а частью отсылали в Киев».¹³² Однако в дореволюционной науке имели место и отклонения от историографической традиции, начатой В. Н. Татищевым.

Ю. А. Гагемейстер отмечал, что «в княжение Олега упоминается в первый раз о налогах, распределяемых на твердом основании». Князь Олег, обосновавшись в Киеве, «установил новый порядок во оставленных им странах, которые он почитал себе совершенно подвластными, и таким образом дань, платимая до тех пор Варяго-Руссам Славянами, Кривичами и Мерями сделалась определимою податью. Летописец выражает сие словом "уставить" вместо наложить, употребляемого им при возложении дани на вновь покоренные народы».¹³³

По-своему осмысливал летописное известие об установленной Олегом дани варягам Н. А. Полевой: «Новгороду определено было платить Варягам для поддержания мира 300 гривен серебра ежегодно. Не можем изъяснить сей дани иначе, как только тем, что Новгородцы получили первые основания своей независимости, заключили договор и обязались платить Олегу 300 гривен за себя, Чудские, Белозерские и Изборские области, над коими получили особенную власть, без посредства Олеговых наместников».¹³⁴

«Что значит мира деля?» – спрашивал К. С. Аксаков. «Для того ли, чтобы Варяги защищали Новгород, составляли его дружину и берегли его мир? Но такое объяснение, кажется нам, несколько натянуто; такого сложного понятия не может высказывать это выражение. Кажется, проще понять, что Новгородцы платили эту сумму или для союза (мира) с Олегом, или для мира, чтобы сохранять мир, то есть чтобы им самим жить в мире. С кем? – Конечно же с Олегом, который их оставлял в покое».¹³⁵

Наиболее удачное объяснение, на наш взгляд, дал М. П. Погодин, разумеющий под варягами, получавшими ежегодно 300 гривен, «Варягов заморских, т.е. тех самых, которые в 859 году имаху дань из-за моря на Словенах, Кривичах, Мери, – тех самых, для защиты от которых призваны были племенами Рюрик, Синеус и Трувор». Выражение «мира деля» означает, по Погодину, лишь одно: «Новгородцы обязались платить по 300 гривен с условием, чтоб варяги не нападали на них, как прежде».¹³⁶ В направлении, указанном М. П. Погодиным (но с явным стремлением подвести под события договорное правовую основу и тем придать им вид законности) продвигался А. В. Лонгинов, рассматривавший уплачиваемую Новгородом дань в плоскости международных отношений руси и варягов. Он привлек сведения Иоакимовской летописи о заключении «старейшиною словен Гостомыслом» мира с варягами и с учетом этого обстоятельства определял значение слов «мира деля», которое, по его мнению, заключалось в ежегодной выдаче варягам дани «ради соблюдения или для сохранения мира». Такого рода «добровольные соглашения», поставленные на «почву правовую», казались А. В. Лонгинову «наиболее могучим двигателем в образовании Русского государства».¹³⁷

Все приведенные выше мнения дореволюционных исследователей проникли в советскую историческую науку, разойдясь по сочинениям тех или иных ученых. Так. Б. Д. Греков шел вслед за Ю. А. Гагемейстером: «Олег "нача городы ставити", т. е. укреплять новые свои владения и упорядочивать отношения с входимшими в состав государства народами, и "устави дани словенам и кривичем и мери и устави варягам дань даяти от Новгорода гривен 300 на лето мира деля". Дань платят покоренные народы своим победителям. Таково первоначальное значение этого термина. Но с какого-то времени этим термином начинает обозначаться не только военная контрибуция, но и подать, систематически взимаемая и определяющая гражданское положение ее плательщиков по отношению к государству. Заметим, что ни один из упомянутых "Повестью" народов не был завоеван Олегом: ни словене, ни кривичи, ни меря. Необходимо в связи с этим отметить также технический термин, примененный автором "Повести", в данном случае "устави" (а не "возложи", как это тут же говорится о покоренных народах). Это значит, что Олег в данном случае действует не как военная власть, а как правитель государства, определяя повинности своих подданных».¹³⁸

По П. И. Лященко, князь Олег здесь, напротив, действует как завоеватель: «Воинственный Олег, завоевав чудь, мерю, весь, утвердившись в их городах, облагает данью подвластных ему словен, а с Новгорода "ради мира" устанавливает дань в 300 гривен в год, которая платилась до смерти Ярослава».¹³⁹

Посредством соединения двух точек зрения (Гагемейстера—Грекова, с одной стороны, Татищева и его последователей,– с другой) решал вопрос В. В. Мавродин. Исследователь писал: «Б. Д. Греков совершенно справедливо обратил внимание на терминологию летописного рассказа. На словен, кривичей, мерю Олег дань "устави", а не "възложи", а это различие весьма существенно, так как в летописи термин "устави" употребляется в смысле узаконения, установления определенного порядка, закона, тогда как слово "възложи" употребляется в смысле наложения дани на покоренные народы, что имеет место и по отношению к деятельности Олега... На северо-западе и на северо-востоке Олег действует не как завоеватель, а как государственный деятель, определяющий повинности и обязанности своих подданных».¹⁴⁰ Что касается выражения «на лето мира деля», то оно «означает вознаграждение княжеской Наемной дружине („tributum, quod mir vocatur“), явление, характерное и для норманнов и для западных славян». ¹⁴¹

В соответствии с традицией, восходящей к В. Н. Татищеву, воспринимал олегову политику В. Т. Пашуто: «Место варягов в новой государственной структуре видно из размера дани, которую определил им Олег, – она шла не от всей Руси, а лишь от Новгорода: "устави варягом дань даяти от Новгорода" в размере 300 гривен в год "мира деля". Эта дань – плата стоявшему в Новгороде варяжскому служилому корпусу, который позднее перекочует через Киев в Константинополь».¹⁴²

В погодинском ключе истолковал сообщение летописца М. Н. Покровский: «новгородские славяне просто-напросто откупились от грабежей норманнов Рюрикова племени, пообещав им платить ежегодную определенную сумму, которую дальше летопись и называет».¹⁴³ Тут нужно упомянуть и Б. А. Рыбакова, по чьей догадке, «Новгород долгое время уплачивал варягам дань-откуп, чтобы избежать новых набегов. Такую же дань Византия платила русским „мира деля“».¹⁴⁴

А. Н. Сахаров предпочел версию, близкую к той, что развивал А. В. Лонгинов. «И вот почему. Первые страницы русской летописи неоднократно возвращают нас к столкновениям славяно-русских племен с варяжскими дружинами. Конечно, нас может не убедить полулегендарное и не подтвержденное другими источниками известие Иоакимовской летописи о заключении мира между Новгородом и варягами. Но помимо этого летописные своды донесли до нас сведения о давних и разнообразных отношениях варягов и северо-западных славяно-русских и других племен. Под 859 г. ПВЛ сообщает о том, что варяги "имаху" дань с чюди, словен, мери, кривичей. Здесь же летописец сравнивает взаимоотношения варягов и славянских племен (словен. кривичей) с отношениями между хазарами и другими славянскими племенами: хазары брали дань с полян, северян, вятичей. Здесь дань является определенным признаком вассальной зависимости славянских племен как от варягов, так и от хазар. Затем следует известие о том, что варяги были изгнаны за море. Следствием этого явилось прекращение уплаты дани ("и не даша им дани"). И вот вновь появляется известие об уплате варягам дани "мира деля". Беспокойные соседи, видимо, наносили ощутимый вред северо-западным русским землям. И теперь древнерусское государство соглашается на выплату варягам дани "мира деля", ради соблюдения мира на своих северо-западных границах».¹⁴⁵ В книге, посвященной дипломатии Древней Руси, А. Н. Сахаров отмечает: «Завладев Киевом, подчинив себе окрестные славянские племена, Олег оградил себя от постоянных нападений со стороны варягов, откупившись от них ежегодной данью».¹⁴⁶ К А. Н. Сахарову присоединился П. П. Толочко: «Значительных успехов достигла Киевская Русь в конце IX-начале X в. на международной арене. Одним из важных мероприятий Олега как киевского князя была попытка оградить свое государство от нападений соседей, в том числе и варягов. Этой цели, видимо, служила ежегодная дань в 300 гривен, которую Русь выплачивала варягам „мира деля“. Исследователи справедливо полагают, что между сторонами был заключен обычный для тех времен договор „мира и дружбы“. Свидетельства летописи о регулярном привлечении киевскими князьями для военных походов варяжских дружин указывают, видимо, на договорную обусловленность этой помощи».¹⁴⁷

Модификацией точки зрения Н. А. Полевого и К. С. Аксакова является мнение Д. С. Лихачева, который, ссылаясь на соответствующие и как ему кажется более правдивые тексты Уваровской и Кирилло-белозерской летописей, где нет упоминания о варягах, полагает, что последние появились под пером составителя Повести временных лет, находившегося во власти своей «варяжской теории». Поэтому «киевский князь собирал дань, конечно, для себя, и вряд ли мог устанавливать дань н пользу варягов».¹⁴⁸ Сложность, однако, состоит в том, что, помимо Повести временных лет, варяги в качестве адресата новгородской дани фигурируют также в Новгородской Первой летописи младшего извода, содержащей «известия (в повествовании и о древнейших событиях), которых нет в Повести временных лет», и сохранившей «ряд явно более древних чтений по сравнению с Повестью временных лет».¹⁴⁹ Необходимо все-таки в согласии с киевским и новгородским летописцами конца XI-начала XII в. признать, что варяги получали дань, установленную Олегом.

Сомнительным, на наш взгляд, является вывод Б. Д. Грекова о том, будто Олег, захватив Киев, действовал там не как «военная власть, а как правитель государства», определяющий повинности «своих подданных». Этот вывод у него основан на противопоставлении терминов «устави» и «возложи», применяемых автором Повести временных лет. Оказывается, летописец, когда говорит о взимании дани с покоренных, то пользуется словом «возложи», а когда речь ведет о наложении повинностей на подданных, прибегает к термину «устави». Но, как известно, княгиня Ольга, победив древлян, «възложиша на ня дань тяжьку». Вместе с тем она, находясь в Древлянской земле, «уставляющи уставы и уроки».¹⁵⁰ Значит, можно «возложить» и «уставить» дань, т. е. одно не исключает другое.

Возражение вызывает и то, будто Олег «сам вынужден был выплачивать дань варягам, которые неоднократно нападали на русские земли»,¹⁵¹ будто «древнерусское государство соглашается на выплату варягам дани „мира деля“, ради соблюдения мира на своих северо-западных границах»,¹⁵² будто Олег в качестве киевского князя старался «оградить свое государство от нападения соседей, в том числе и варягов».¹⁵³ Олег смыслу этих суждений выступает в роли правителя огромного государства с центром в Киеве. Но такого государства тогда не было. Оно существует в воображении историков, которым кажется, что Олег объединил Новгород с Киевом и основал обширное государство. Трезвый и объективный анализ исторических фактов развевает мираж, под влиянием которого находились и находятся многие историки. В лучшем случае можно говорить об установлении союзнических отношений между северными племенами во главе со словенами и Русской землей, где главенствовали поляне, причем о таких союзнических отношениях, которые строились на принципах равенства, а не зависимости от Киева.¹⁵⁴ Поэтому варяги получали дань не от Олега или «древнерусского государства», а от Новгорода, о чем ясно сказано в летописи. Причастность Олега к вопросу об уплате варягам дани обусловлена тем, что он сохранял связь с Новгородом как свой, местный князь, кстати, весьма почитаемый словенами.¹⁵⁵

Широко распространенная в исторической литературе идея о наложении Олегом даней на словен, кривичей и мерю как подвластных ему племен также не соответствует действительности.¹⁵⁶ На самом деле дань получили как раз словене и союзные им племенные объединения, которые пришли с Олегом к Киеву и помогли ему взять полянскую столицу. То были победители. А победители, согласно обычаям века, брали дань с побежденных, в данном случае – с полян. Наше предположение, о выплате дани словенам, кривичам и мери, кроме при, веденных уже нами аргументов,¹⁵⁷ усиливается некоторыми текстологическими и филологическими нюансами «Устави дани», – так читаем в записи о словенах, кривичах и мери. В записи же о варягах словоупотребление иное: «устави дань даяти».¹⁵⁸ Отсюда заключаем: Олег «уставил» (положил, назначил¹⁵⁹) дани словенам, кривичам и мери в качестве единовременного побора, а варягам как постоянную (ежегодную) повинность, что подчеркнуто глаголом даяти, основа которого выражает повторяющееся действие. В первом случае мы имеем дело с контрибуцией, или усеченным, так сказать, видом данничества, а во втором – с долговременным изъятием материальных ценностей, реализуемым периодически, или раз в год, т. е. с высшей формой даннических отношений как коллективным способом эксплуатации одного этнополитического союза другим. Новгород обязался платить дань заморским варягам, чтобы те не тревожили словен разорительными военными набегами и вторжениями. Это была плата за мир и спокойствие («мира деля»).

А. Н. Сахаров пытается рассматривать новгородскую дань варягам с точки зрения дипломатической практики Византии, откупавшейся от грабительских нападений воинственных и жадных до богатства варваров. «Русь, – пишет он,–не оставалась в стороне от дипломатических традиций раннего средневековья, и договоры с Византией 60-х годов IX в. и 907 г. не были единственными в ее политической истории конца IX-начала X в. У нас есть свидетельства о заключении Русью договоров "мира и любви" и с другими государственными объединениями. В первую очередь здесь следует сказать о варягах».¹⁶⁰ По А. Н. Сахарову, следовательно, получается, что между Византией, платившей дань варварам, и Русью (а точнее было бы сказать: племенным союзом словен), дававшей дань варягам, нет принципиального различия: обе страны строили свои отношения с внешним миром в рамках «дипломатических традиций раннего средневековья». Но это – поверхностный взгляд, скользящий по историческим явлениям и не задерживающийся на их сути. В результате историческая картина расплывается, теряя свои конкретные черты. А суть состоит в том, что данничество есть порождение архаических обществ. Тяга к нему – имманентное их свойство. Что касается византийского общества, достигшего вершин цивилизации и потому далеко ушедшего вперед от варварских обществ, то для него данничество было чужеродным, навязываемым извне. Для варваров же оно являлось своего рода формой бытия. Отсюда у них непрестанные военные походы и войны, предпринимаемые с целью поиска данников. Поэтому Византию и восточнославянские племена, обложенные данью, разделяет целая эпоха, о чем исследователю нельзя забывать, дабы искусственно и зря не сближать Византийскую империю, откупающуюся от варварских нападений, с новгородскими словенами, уплачивающими дань таким же, как и они, варварам – варягам, и не рассматривать поведение словен и варягов с точки зрения «дипломатических традиций раннего средневековья». Последняя формула тут, пожалуй, вовсе неуместна. Ведь Разве можно разбой и грабеж, пусть даже оформленные Договором «мира и любви», относить к разряду дипломатических акций, хотя бы и раннего средневековья? По-видимому, нет. Прибегая к подобной терминологии, мы модернизируем историю, преждевременно цивилизуя наших предков, в чем нет никакой надобности, ибо их история и без того наполнена яркими и впечатляющими событиями. Вернемся, однако, к летописному свидетельству о трехсотгривенной дани Новгорода варягам.

Данное свидетельство иногда связывают с рассказом летописца под 1014 годом: «Ярославу же сущу Нове городе, и уроком дающю Кыеву две тысяче гривен от года до года, а тысячю Новегороде гридем раздаваху И тако даяху вси посадници новъгородьстии, а Ярослав сего не даяше к Кыеву отцю своему. И рече Володимер: "Требите путь и мостите мост", – хотяшеть бо на Ярослава ити, на сына своего, но разболеся».¹⁶¹ С. М. Соловьев по поводу этого летописного сообщения замечал: «Преемник Рюрика оставил Новгород, но не отказался от владычества над ним: вместе с другими покоренными племенами Новгородцы принуждены были признать зависимость свою от князя Киевского, знаком которой служила дань Киеву в две тысячи гривен. Кроме этой ежегодной дани, Новгородцы обязаны были давать посаднику своему сперва 300, а потом 1000 гривен для раздачи дружине, которая блюла за сохранением внутреннего наряда, общественной безопасности».¹⁶² С. М. Соловьев, как видим, излагает события в Новгороде во времена Олега, комбинируя, а точнее сливая два известия летописца, причем его нисколько не смущает, что в первом из них говорится об уплате дани варягам без упоминания посадников, а во втором – о раздаче посадниками, одним из которых был Ярослав, денег «гридем», или дружине, куда входили, по всей видимости, и неваряги. Отождествлять эту дачу с данью нет никаких оснований. И все же А. Е. Пресняков, подобно С. М. Соловьеву, не усматривает здесь каких-нибудь различий. Он пишет: «Про времена Владимировы читаем: „Ярославу же сущю Новегороде и уроком дающю Кыеву две тысяче гривен от года и до года, а тысячю Новегороде гридем раздаваху“. Не умея объяснить различие в числах, полагаю, однако, что это та же дань „мира деля“, которую Олег „устави Варягом дань даяти от Новагорода гривен 300 на лето, мира деля“».¹⁶³

Сопоставление текстов летописи под 882 и 1014 гг. убеждает нас в том, что они посвящены разным сюжетам. В записи, датированной 882 годом, речь идет о единовременной дани (контрибуции), которую получили словены, кривичи и меря, и о ежегодной дани, уплачиваемой Новгородом заморским варягам, чтобы те не нападали на словенские земли («мира деля»). В записи же, помеченной 1014 годом, формула «мира деля» отсутствует, вместо варягов фигурируют «гриди», а вместо дани – урок, отправляемый в Киев.¹⁶⁴ Все это, конечно, новые реалии, неизвестные Новгороду в княжение Олега, явившиеся результатом длительных взаимоотношений Киева с Новгородом. Вот почему мы считаем, что рассказы, помещенные в Повести временных лет под 882 и 1014 гг. различны по содержанию. Вернемся, впрочем, к вопросу о данничестве.

В 898 г., если верить летописной датировке, «идоша угри мимо Киев горою, еже ся зоветь ныне Угорьское, и пришедше к Днепру сташа вежами: беша бо ходяще аки се половци». Затем пришельцы «устремишася черес горы великия яже прозвашася горы Угорьскиа, и почаша воевати на живущая ту волохи и словене. Седяху бо ту преже словени, и волохове прияша землю словеньску. Посем угри прогнаша волъхи, и наследиша землю ту, и седоша съ словены, покоривше я под ся, и оттоле прозвася земля Угорьска».¹⁶⁵ Приведенный текст составлен не ранее второй половины XI в., на что указывает ремарка летописца «беша бо ходяще аки половци». Следовательно, между его составлением и упоминаемыми в нем событиями прошло два столетия. Отсюда, надо полагать, лапидарность записи, отсутствие подробностей, касающихся того, чем кончилось стояние венгров «вежами» подле Киева, и что побудило их оставить в покое полянскую столицу. Приход венгров, по всей вероятности, сопровождался военными действиями, ибо как справедливо замечает А. Н. Сахаров, если иноземная рать «появляется под стенами большого и богатого города, становящегося уже „матерью русских городов“ то не прогулки ради совершается это путешествие на север– в сторону от намеченного движения на запад через Северное Причерноморье. Но русские авторы либо не знали событий, разыгравшихся под киевскими стенами, либо, зная их, сокрыли для последующих поколений. Однако одного не мог скрыть летописец: над русской столицей нависла смертельная опасность. Враги окружили город, стали вежами, т. е. повели себя так, как и другие кочевники – половцы, заклятые враги Руси уже в Х1-ХИ веках. Их манеру осады русских городов прекрасно знал древний автор и живо воспроизвел ее, описывал венгерский выход из степей».¹⁶⁶

Древнерусскую летопись дополняет историческое сочинение «Деяния венгров», написанное безымянным нотарием венгерского короля Белы III в 1196-1203 гг. и восходящее отчасти к протографу XI века.¹⁶⁷ В этом сочинении говорится о том, что венгры «достигли области Русов (ad partes Rutenorum) и, не встретив какого-либо сопротивления, прошли до самого города Киева (Куеv). А когда проходили через город Киев, переплывая [на паромах – transnavigando] реку Днепр, то захотели подчинить себе королевство Русов. Узнав об этом, вожди (duces) Русов сильно перепугались, ибо они услышали, что вождь Альмош, сын Юдьека, происходит от рода короля Аттилы, которому их предки платили ежегодную дань. Однако киевский князь (dux de Kyeu) собрал всех своих вельмож (primares), и, посовещавшись, они решили начать битву с вождем Альмошем, желая лучше умереть в бою, нежели потерять свое королевство и помимо своей воле подчиниться вождю Альмошу». Русы проиграли битву. А «вождь Альмош и его воины, одержав победу, подчинили себе земли Русов и, забрав их имения (вопа), на вторую неделю пошли на приступ города Киева». Тогда местные правители изъявили полную покорность вождю венгров, который потребовал от местных князей и их вельмож отдать «ему своих сыновей в качестве заложников», уплатить «в виде ежегодного налога десять тысяч марок» и, кроме того, предоставить «продовольствие, одежду и другие необходимые вещи». Требование было выполнено, но с условием, что венгры оставят Киев и уйдут «на запад, в землю Паннонии», что и было исполнено.¹⁶⁸

При оценке событий, связанных с русско-венгерскими отношениями конца IX века и нашедших отражение в Повести временных лет, а также в известиях венгерского Анонима, необходимо, на наш взгляд, отказаться от двух крайностей, наблюдаемых в современной исторической литературе. Первая крайность состоит в том, будто венгерские вожди со своим народом мирно прошли через земли Руси,¹⁶⁹ а вторая—в покорении венграми русских земель и возложении на русов ежегодной дани.¹⁷⁰ Можно согласиться с В. П. Шушариным, что «венгры-кочевники прошли через Русь не как завоеватели».¹⁷¹ Но это не значит, что у приднепровских славян с венграми не было никаких военных конфликтов Венгерское предание, которым воспользовался Аноним рассказывало, как полагает В. П. Шушарин, о «столкновениях венгерских племен с русскими и об установлении между ними мирных отношений. Условиями этого мира были уход венгров с русской земли в Паннонию и предоставление русскими их бывшим противникам помощи продовольствием и другими предметами первой необходимости».¹⁷² По всей видимости, надо говорить не просто о «помощи продовольствием и другими предметами первой необходимости», а о выкупе, откупе, предотвратившем взятие и разорение Киева уграми, иначе о контрибуции, но не ежегодной дани.