Текст книги "Столичный миф"

Автор книги: Игорь Бурлаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

30

Многие люди на Москве покупают автомобиль только для того, чтобы не спускаться в метро. Их пугает давка, пристальные взгляды и обезличивание. Некоторые из них в своем индивидуализме доходят до того, что забывают, сколько стоит жетон. И гордятся, что не пользуются общественным транспортом. Но автомобиль в городе – это общественный транспорт. Общественный транспорт для среднего класса.

При помощи автомобиля люди еще легче становятся толпой, чем без него. Отдельно взятые индивиды сливаются в единый транспортный поток. В один человеческий вид как он есть.

«Мы даем свободным людям средство свободного передвижения» – девиз «Дженерал Моторс». В Москве этой свободы нет. Взамен выбора скорости и направления движения город предлагает только участие в тех или иных массивных потоках. Дымная гусеница переползает со скоростью двадцать километров в час с одного перекрестка на другой. Москва дает лишь возможность выбрать поток по душе. И возможность выбрать ту или иную вероятность попасть в пробку.

Многие люди в Москве боятся въезжать в центр в час пик – когда очень многим людям нужно ехать больше всего. Самые умные из них бросают машину недалеко от Садового кольца и спускаются в метро.

Цели человека как вида часто противоречат целям человека как персоны. Особенно когда дело доходит до выживания. Поэтому личность так сильно пугают толпы и пробки. Хотя противоречия здесь не больше, чем в огне и воде, которые вместе движут любой паровоз, или в ночи и дне, которые суть вращение земли да свет солнца.

Через час Леха увидел впереди просвет. «Ах, Аллочка, Аллочка, ты простишь меня. Ты меня дождешься, я знаю…» – думал Леха, проползая еще один метр вперед.

Редко что бывает просто так. Наверное, есть какой-то смысл в том, что он стоит здесь. Человеку без смысла нельзя, человек без смысла умирает.

На заднем сиденье лежал букет ирисов. То-то тетка обрадуется…

– Это не «101», – сказал Анькин муж и крутанул ручку настройки до упора. Он все никак не мог успокоиться.

От радио свиста и радио скрежета Анна скривилась. Она чувствовала, как ее тушь потекла по ее лицу. Она сидела и не понимала, как пять лет могла прожить с этим придурком.

Когда доедут, надо будет не забыть зайти в «Людмилу» купить лак. Вчера она, когда ставила машину у подъезда, поцарапала крыло. Маленькая вмятина и белый штрих длиной в ладонь. Анечка слышала, что такие вещи полагается чем-то обрабатывать. А то ржаветь будет. Но чем именно, она забыла и потому, чтобы муж не ругался, замазала царапину лаком для ногтей. Хорошо получилось. Но флакон кончился весь.

Муж снова выругался и выключил приемник. Стали слышны далекие и близкие гудки машин – бессмысленные и бесполезные. Анечка случайно коснулась его руки. Брр… Неужели это он, Боже мой, он, суженый-ряженый, который иногда в порыве страсти шептал ей в розовое ушко: «Ах, ты моя поблядушечка!»

Вася сзади молчал. Он тихо увял десять минут назад и только негромко сморкался в свой синий клетчатый носовой платок. Еще пара минут, и его солидарность лопнет, он выскочит из машины и отправится домой пешком.

На тротуаре чадили лихачи. Они думали обойти всех, но уперлись в бетонные клумбы. Вернуться обратно в поток они смогут не скоро.

Добрый День полчаса не отводил глаз от неподвижного Лехиного затылка в пятнадцати метрах впереди. Жара, свет и угарный газ взбесят кого угодно.

– Я его сейчас убью, – сказал, наконец, Добрый День. Достал из кобуры подмышкой ПМ, дослал патрон и рванул дверь. Дверца открылась на десять сантиметров и гулко ударилась в борт «скорой помощи».

– Мужик, ты чего, охренел? – Сверху из окошка высунулось бородатое круглое лицо. Водила пытался разглядеть вмятину, но с его места это оказалось невозможно. Добрый День посмотрел налево – грузовик. Даже в окно не вылезешь. Опустился в кресле ниже, поставил запястья на панель и прицелился сквозь лобовое стекло.

Но белый «Субару» плавно тронулся. Тронулся и пропал на солнечной свободе. Одним духом Леха пролетел всю Таганскую площадь, через два светофора не останавливаясь и влился в пустое Садовое кольцо.

Коля посмотрел на посеревшего Доброго Дня. Как бы мужика удар не хватил. Достал из бардачка завернутую в тетрадный листок «беломорину». Воткнул прикуриватель. Распалил косячок, не глядя, протянул направо.

Надо продержаться еще полчаса. Потом полегчает. Скоро сладкий дымок выгнал из салона бензинную гарь. Добрый День порозовел, но остановившимися глазами продолжал по-прежнему смотреть вперед. Как будто мог уследить за Лехой. За всеми его поворотами и движениями по огромному городу, в котором им его теперь не найти. Не догнать. Не поймать.

31

Леха шагнул в лифт. Нажал кнопку. Дверцы сомкнулись. Желтая кабинка качнулась и медленно понесла Леху наверх, постукивая и отсчитывая семьдесят два метра вертикального пути к светлому небу, доброму небу, на котором ждала Леху Аллочка.

Поправил галстук. Узелок съехал влево. Что с него взять, он же шелковый. А пряжка ремня на месте. Но посмотреть на часы Леха заставить себя не смог. Вышел на площадку, постоял, вспоминая номер квартиры. Сердце дрогнуло, когда нажал медную кнопку звонка.

После теткиного звонка родня послушно съехалась. Но, зная ее здоровье, долго не засиживались. И Леха застал уже не всех. Чему обрадовался: ехал-то он сюда исключительно ради Аллочки.

Отдав цветы, на правах родственника, пусть будущего, поцеловал тетку в щеку. Нина Алексеевна взяла его под руку и повела к столу. В гостиной она сдала его на попечение своему племяннику и Аллочкину кузену Косте.

Это был единственный человек в комнате, помимо Нины Алексеевны, которого Леха знал в лицо. По возрасту он был равен Аллочке, по толщине был поперек себя шире, хороший компаньон в смысле выпить и закусить. Он пока еще брил бороду, но уже внимательно присматривался к своему дяде, вернее, к его торчащей скребком вперед короткой рыжеватой бородке, собираясь в летнем отпуску завести такую же.

Костя усадил Леху рядом с собой, нашел ему чистый прибор, положил в тарелку салат и налил в стопку водки. Напротив них за длинным столом сидела пара старичков и еще пожилая женщина у окна – вот и все гости. Леха действительно здорово опоздал.

Нина Алексеевна пошла в кухню за Аллочкой. Она подумала, что ей было очень приятно пройтись под руку с этим большим мужиком. Леха сможет прокормить семью. Леха сумеет защитить жену. От него так и хочется иметь детей. Надо сделать так, чтобы он достался Аллочке. Или Инфекции.

На кухне Аллочка делала вид, что моет посуду. Но все у нее валилось из рук. Она с тоской посматривала в окошко и жалела о том, что не может вот так просто взять и убежать куда глаза глядят. Надо помочь тетке прибраться после гостей. Конечно, можно все бросить на Костика. Это ведь ему отойдет теткина квартира после ее смерти. Но он уже слишком набрался. Проку от него никакого нет. Придется досидеть до конца.

– За гостеприимство, – сказал Леха, увидев, что Костик уже поднял рюмку. Ох уж эти рюмки. Вмещают сто грамм, а по виду никак этого не скажешь. Но Лехе надо было выпить.

Он высидел чудовищную пробку на Таганке, он мчался сюда по Ленинскому проспекту со скоростью сто сорок километров в час; так что заслужил. Действительно, заслужил. Да и перед разговором с Аллочкой надо было выпить тоже. Как ни крути, без водки не обойдешься.

Опрокинул, закусил тем, что попалось под руку. Выдохнул. Колбаса слишком острая. Горло дерет.

Аллочки между тем рядом не было. Говорить с ее родичами Лехе было не о чем. Костик – добрая душа, но в ожидании невесты Лехе было не до него.

Леха вдруг вспомнил, что последний раз кушал вчера. Он удивился, оглядел стол, а потом принялся равномерно и методично поглощать все, до чего мог дотянуться.

Родичи искоса (вежливость не позволяла им разглядывать его прямо) смотрели на Леху. Судя по всему, они смотрели одобрительно. Пожилая женщина у окна незаметно коснулась своего шиньона на затылке, поправив прядь, и начала про себе высчитывать, что именно она сможет подарить на свадьбу: фритюрницу или комбайн.

Пожалуй, не стоило Лехе пропускать вторую рюмку. Хотя, с другой стороны, дело уже сделано. Аллочка его сама позвала, и вот он уже здесь, о чем тут еще говорить? Но какое-то гнетущее предчувствие шевельнулось внутри. Леха нервничал, не понимая от чего. И поэтому выпил вторую рюмку.

Водка прошла не то в три, не то в пять глотков. Это все от того, что рюмки у них здесь неправильные. Слишком узкие – не размахнешься. Зажевал длинным куском сладковатой и надушенной укропом маринованной селедки, потом тыльной стороной ладони стер с подбородка две пролитые водочные капли. С кем не бывает!

Рядом с ним слева села Аллочка. И холод от нее шел, как от совсем ледяной рыбы. Прямо как из проруби. Аллочка собралась быть вежливой до одури и полного самозабвения. Она морщилась, чувствуя, как справа от нее жрет и пьет толстомордая скотина, которая только что кого-то оттрахала и, как ни в чем не бывало, думает, что это ей (скотине) сойдет с рук.

Нет. Не сойдет. Ох не сойдет!

Прежде чем Аллочка собралась с духом, Леха повернулся к ней. От неожиданности она спросила:

– Тебе чего-нибудь положить? Ты чего-нибудь хочешь?

Леха на ухо, но так, что слышал весь стол, прошептал:

– Да. Тебя. Но не сейчас. Чуть позже.

Тетка, в этот момент стоявшая в дверях, в ужасе отшатнулась назад: ей показалось, будто в кухне лопнула газовая труба. Но это Аллочка зашипела. Ей и так маленький скунс весь день грыз печень. А теперь в голове большой шаман забил в свой бубен, созывая духов. Женская истерика – это поезд метро. Сел на «Курской», вышел на «Комсомольской». Никак иначе. Пока вагон, с грохотом и искрами, не совершит в железобетонной трубе все положенные эволюции – выхода нет.

– Алексей! – Взвизгнула Аллочка. – Ну ты и сволочь!

Леха выронил вилку. В наступившей абсолютной тишине он отчетливо услышал, как два раза она подпрыгнула на паркете и улеглась.

– Катись обратно к своей сучке! Я сижу, жду тебя здесь, а ты отклеиться от нее не можешь! Пробки на Москве! – Аллочка набрала воздуху побольше, и голос ее подскочил на октаву вверх:

– Какие пробки в Москве в праздники в четыре часа дня! У, старый вонючий импотент! Подонок! И как меня только угораздило с тобой связаться! Чертов извращенец!

Тут у Аллочки перехватило дыхание. Но в тишине ей вдруг снова послышался звонкий шлепок по голому телу, его раскатистое эхо под высоким потолком и издевательское «ха-ха». Она побледнела больше, и голос зазвучал еще громче:

– Думаешь, я не знаю, как тебя зовут девчонки в конторе за глаза? Кобель Солнышко! Подумать только, Кобель Солнышко! Меня от тебя просто тошнит.

Обидно ей было досмерти. Ее, принцессу, этот засранец предпочел какой-то шлюшке. Взял и предпочел. Поэтому Аллочка поливала его всем дерьмом, какое только могла придумать, – чтобы ей было проще от него отказаться. А это все-таки было очень, очень нелегко.

Преодолев шок, Леха понял, что это она всерьез. Под руку ему попалась пластиковая бутылка с лимонадом. Он предпочел бы минералку. Он взял ее за горлышко и налил в почти пустой костиковский высокий стакан. Поставил не глядя бутылку на место – все это не отводя от Аллочки глаз.

Коротким движением выплеснул весь стакан на нее. У Аллочки отвисла челюсть. Глаза раскрылись еще шире. Она смолкла. Леха поднялся, обеими руками взял ее за плечи. Она послушно встала – а может, это он ее приподнял.

Какое-то время в ванной она сосредоточенно смывала тушь. Потом дверь открылась, на пороге стоял и негромко сопел Костик. Из-за его плеча выглядывала Нина Алексеевна. Сидящий на краю ванны Леха щелчком стряхнул пепел с сигареты на пол и вопросительно на них посмотрел.

– Это моя невеста, – сказал наконец он. – Закрой дверь.

Костик размышлял секунд пять. А может, десять:

– Я на кухне. Если что надо будет…

И прикрыл дверь.

– Ты всю стену водой уделал, – всхлипнув, сказала Аллочка. – Ее теперь перекрашивать придется. – Снова всхлипнула.

Зажурчала вода, потом Аллочка разогнулась и принялась внимательно рассматривать свои глаза в зеркале: немного припухли. Ай-яй-яй!

– Аллочка. Я тебя очень люблю. Но как это все понимать, милая?

– Ты сам все знаешь. – Она чувствовала сильную усталость, и ей безумно захотелось вдруг уткнуться в его плечо, уцепиться намертво и долго жаловаться на свою горькую девичью судьбу.

Но точка покоя была уже пройдена; железный безумный зомби, имя которого – ненависть и ревность, уже принялся собирать себя из обломков. Аллочка еще раз посмотрела в зеркало, потом сняла с вешалки махровое полотенце и принялась вытирать мокрые и липкие волосы. И начала говорить серьезно:

– Алексей. Ну что ты меня заставляешь говорить то, что… О чем мне больно даже думать? Катись домой, к своей толстой клуше…

– К кому к своей? Ты чего несешь?

– Конечно, ты у нас самый умный… Но не надо делать из меня полную дуру… О! – Она посмотрела прямо на Леху:

– Это фрау Шелике была, да?

Аллочка вдруг вспомнила довольный сытый смех немолодой вульгарной женщины. Ее передернуло:

– Лешик, ничего у нас с тобой не получится… – И горько, Господи, как горько, качнула головой.

Леха вздохнул. Он ничего не понимал. Леха подумал, что, пожалуй, надо позвонить Лизе и попросить подобрать специалиста для Аллочки. Эх, хорошо держать собаку: им хоть прививки от бешенства делают.

– Хорошо. Я позвоню тебе на днях. – Сидеть дальше в теткиной ванной было бы полным идиотизмом. А что делать – Леха не знал. Он любил Алку и видел, что любое его слово сейчас причиняет ей боль. Он поднялся, не задумываясь, по привычке, потянулся к ней поцеловать перед уходом; она отшатнулась. Он посмотрел на ее брезгливо поджатые губки:

– Я буду в Москве. Звони.

Леха призвал самого мощного специалиста в подобных делах: время. Оно улаживает и не такие конфликты. Люди прощают друг другу почти все. Время, время – наш верный адвокат в конечном счете улаживает все, даже самые запутанные наши дела.

«Ну их на хрен, этих женщин», – думал Леха, садясь в машину. Первый раз в жизни опоздал к Аллочке. Первый раз!

Вздохнул: Аллочка была так близка. Так близка, Господи. Меньше вытянутой руки.

Однако садиться за руль в таком состоянии не стоило. Ездить так по Москве нельзя. Леха отстегнул ремень, вылез и запер дверцу.

Теплый вечер. Что ни говори, весной приятно жить на Руси. Не так важно где, не так важно с кем. Доброе расположение духа и веселый нрав в мае нам всем дарят массу удовольствия. Май, май, твой теплый воздух после снега и льда и твой долгий вечер вместо черно-белых январских сумерек радует глаз.

Зимой мало дня, зима – холодная блондинка, ярко-синие глаза из белых облаков открывает ненадолго, неохотно, и из утренних сумерек красавица белоснежна переваливается сразу в вечерние – с боку на бок. С ней в кайф жить только белому медведю. А вот лесные медведи, уж на что «бурые», так и то спят. Так-то вот на Руси зимовать!

Холода прибавляют пушистости бороде и зверью, цвет снега и вкус льда навсегда влит в играющий мех, что на самым холодном ветру хранит в своей толще май. Светлый май, чьим длинным вечером так приятно жить на Руси.

Леха подождал, пока пискнет сигнализация, и пошел к шоссе.

Кобель Солнышко! На работе так Леху никто не звал.

Аллочка все перепутала. Эта кличка какое-то время была у Лехи во время попоек в дачной компании, которую отчего-то в поселке народ называл «Весь свинарник».

Кобель Солнышко! Ну надо же! Вот память!

Дело было так: десять лет назад пьяного Леху тащил домой Васька. Они ввалились в лифт, куда только что вошла женщина с колли после утренней прогулки. Потом Леха вспомнил: она хотела нажать кнопку, увидев их, но не успела.

Чем собака понравилась Лехе – он так и не смог вспомнить. Он присел на корточки и схватил ее за лапу. Какое-то время они рычали друг на друга, глядя прямо в глаза, потом Леха полез с ней обниматься, и они с грохотом рухнули на пол.

Васька боялся собак, а собачница опасалась пьяного Лехи. Тем не менее у них хватило мужества растащить их по сторонам. Хозяйка, убедившись, что шея у собаки цела, пробормотала только: «Ну, ты и кобель…»

Вот так и получилось Лехино прозвище. Очень редко его так называли, и то за глаза. Как и полным именем Алексей: на работе в ходу имя-отчество, а вовне – Леха. Аллочка наедине звала его Лешик. И с сексом его прозвище никак связано не было.

А может, и было, но он об этом еще не знал.

Леха собирался дойти до первой попавшейся большой улицы и поймать такси. Несколько лет назад они с Васей хотели скинуться и поставить памятник пассажиру: обледенелый силуэт с протянутой рукой у дороги. Стой не стой, какой бы вид у тебя приличный ни был, очень тяжело остановить частника или такси. И времена-то ведь были еще вполне безопасные. Теперь голод навел порядок. Только подними руку – и выстраивается очередь. Хочешь – выбирай, хочешь – торгуйся. Леха собирался доехать до дома за двадцать пять штук. До Курского вокзала почти любой повезет.

Кобель Солнышко! Ну и память! Леха остановился попить пива. Выбрал «Жигули» без этикетки. Никаких консервантов. Вкус, конечно… Ну, так если сусло выливать сразу в холодную водопроводную воду, только такое пиво и получится. Но в водянистом вкусе есть своя прелесть.

Лехе нравились власти, которые город для него сделали гораздо комфортней: десять лет назад так просто ни сигарет, ни пива он бы не смог взять. Кто бы согласился работать в праздник? А теперь он насчитал два лотка со фруктами, три с газетами и несколько палаток, работавших в праздник под вечер. Там сидят совсем не альтруисты. Им просто деваться некуда.

Леха забывал, что сам-то он в ночь под Первомай ехал в аэропорт. Но, попивая пиво, стоит ли думать о таких вещах?

И отчего-то сел в метро.

32

В час пик в метро ехать тяжко. Но четвертого мая в семь часов вечера поезда шли почти пустые. Тот, кто хотел попасть в гости, – уже попал. Тот, кто хотел уехать за город, – уже уехал. После семи в праздник мало резонов сниматься с места. Вечером в такой день хорошо сидеть дома, думал Леха, подходя к стоящему у платформы синему вагону с распахнутыми настежь дверьми.

Сел на пустой диван. Поезд стоял минуту. Леха отчего-то вдруг прикрыл глаза. Кто ждет его дома? Никто. Иногда у него бывают приступы аллергии, поэтому Леха не держал ни кошку, ни собаку. Аллергия беда многих горожан. Да и при Лехином образе жизни, наверное, выжил бы у него только удав: его не надо выгуливать и кормить можно раз в месяц. Правда, мышка для него стоит доллар. Или два?

Многим девчонкам в возрасте пятнадцати лет родители покупают собаку. Собачникам проще знакомиться. Не только оттого, что есть общий предмет, общая тема для разговора. Собака человека – это часть его личности. Она выдаст те черты его характера, которые хозяин может попытаться скрыть. Кошки и собаки не умеют врать, они ведут себя так, как чувствуют. Обманывать может только человек или немногие обезьяны. А домашние животные – это ходячий ярлык дома. Посмотри, поиграй – и все станет ясно.

Но Леху дома встретит тишина. К домашнему зверью ее никак не отнесешь.

Ах, Тишина, покладистая барышня! Ты всем мила. В твоих руках лежит ночной сбивчивый шепот и едва слышный скрип. Прихотливый танец, размеченный стыдливым «ах» и бесстыдным «ох». И силуэт на фоне окна и сладкая полудрема с чистой совестью исполненного долга.

Ах, Тишина! Ты и днем иногда любишь встревать в разговор после меткого слова – и просто одним своим наглым присутствием дать знать, что к чему. Что почем. Более весомо в русской речи – слова или умолчания?

Но, милая Тишина, иногда и ты можешь надоесть.

Хлопнули двери. Вагон дернулся, Леха открыл глаза. Напротив сидела девушка. Слева от нее два парня. Она что-то сказала одному, потом раскрыла обернутую в прозрачную пленку книжку.

Эти трое – одна компания. Смотреть, кроме как на них, Лехе было некуда. А девочка красивая. Узкое лицо. Кудри до плеч, молоденький нежный каштан. Белая футболка, синие джинсы. Ношеные белые кроссовки. В целом: высокая, худенькая и, пожалуй, плоская.

Ребята помощнее. У левого шея расходится в стороны сразу от ушей. Здоров мужик. Хотя, какой он мужик, им всем лет двадцать – двадцать три.

Одеты недорого, но по какой-то системе. Это не мода – такой тип одежды от нее свободен. Студенты. Московские студенты – вот кто они такие.

Девушка сидела от ребят независимо и на них как будто бы не глядела. Но Леха видел, что она очень точно чувствует их позу. Наверное, они были родственники. Может, дальние – слишком разные на лицо.

Девушка посмотрела на Леху: серые глаза, мелькнула нитка белых зубов под быстрой улыбкой. Хороша? Ох хороша!

Леха подавил нервный зевок и понял, что сегодня вечером он ее трахнет. Леха встал, качнулся слева направо вместе с вагоном на автоматической стрелке на потайном разъезде и плюхнулся на сиденье рядом с ней, чуть не отшибив себе спьяну задницу.

– Меня зовут Алексей.

Она закрыла книжку, заложив страницу указательным пальцем, и вопросительно и строго, как совсем взрослая дама, посмотрела на него. Леха прочитал выскочившее из-под ее ладони заглавие: «Карлос Кастанеда». Кивнул на книжку:

– Знаешь, Кастанеда много писал о вратах. О вратах между мирами. Зря только он искал их в пустыне. Они здесь. В Москве.

Ее ресницы дернулись, глаза раскрылись шире.

– Москва – это гроздь миров. В каждом своя логика и мотивы поступков. В каждом свой смысл слов и предметов. Это касается даже повода к рождению и причины смерти. Разве нет?

– Ну, люди-то везде люди, – нерешительно ответила она.

– Касты – это круто. Для них даже телевизионные программы разные. Знаешь, одни кодированные, другие нет. Даже в беде они отправятся на разных «скорых» к разным докторам в разные больницы. И если не повезет, то лягут на разных кладбищах.

Наверное, она открыла рот. Или Лехе показалось? Чуть-чуть. Совсем чуть-чуть.

– Границы между мирами непроницаемы. Но существуют врата. Они стоят на любом перекрестке. И, если поймаешь ветер… Вот. Как эти двери.

Станция «Проспект Вернадского». Никто не сел в вагон. Никто из него не вышел. Ребята, вначале прислушавшиеся к их разговору, теперь дремали. Двери захлопнулись. Поезд пошел дальше. Грохот в тоннеле – слов не разобрать. И Леха наклонился к ней ближе, а она доверчиво подставила розовое чистенькое ушко, пахнущее лавандой.

– Врата есть везде, просто в Москве их больше. Оттого и несет людей в Москву. Их притягивают врата. Тысячи путей из грязи в князи. Но в Москве жизнь для чужака – ох нелегка.

Она кивнула. Потом еще раз.

– Ты мне нравишься, – глядя ей в глаза, абсолютно честно сказал Леха. – Как бы нам пообщаться? Ты, я вижу, собираешься выходить…

Она вздохнула и, не оборачиваясь, протянула книгу назад. Ее приятель, почувствовав тяжесть на своих могучих коленях, неторопливо с удовольствием зевнул и открыл глаза. Взял книжку, запихнул в рюкзачок из блестящей серой ткани, что лежал рядом. Леха успел рассмотреть приколотый значок пацифиста.

– Мы сейчас идем в общагу в Универе. Хочешь, пошли с нами.

– С удовольствием. Твои друзья не откажутся со мной выпить?

– Нет, конечно.

Поезд остановился. Они вышли на перрон.

– Алексей, познакомься, это Петя, мой муж. – «Очень хорошо», – подумал Леха, глядя на него снизу вверх. – А это Вася, мой бывший муж. «Ух и ни хрена себе!» – отметил Леха, обнаружив, что его собственная ладонь в два раза уже Васиной. Ребята днем хорошо выпили, потом их разморило на солнышке, и сейчас они во всех оттенках переживали отходняк после дешевой водки. Поэтому Леху они восприняли крайне вяло. Не то, что они его проигнорировали, просто им было не до того.

На эскалаторе Леха с девчонкой оказался сзади. Он наклонился к ней:

– Первый раз в жизни вижу такую большую… – Слов не было, и он только причмокнул: – Охотницу. Обалдеть. Черт, ты действительно Большая Охотница. Как тебе это удалось?

Она развела руками.

На поверхности они повернули из дубовых дверей павильона метро налево, к палаткам. Три бутылки водки – Леха еще раз прикинул на глаз массу и возраст ребят. На самом деле студенты пьют очень мало. Но габариты этих ребят его впечатлили. Три бутылки, не меньше. Никак не меньше. И пиво. Сколько пива он набрал – Леха точно не помнил. Что влезло в рюкзачок, то влезло.

Гигант подхватил опасно потрескивающую котомку на плечо, и, помахивая откупоренными бутылками пива и прихлебывая на ходу, они двинулись к Университету.

– Я думаю, что если мне понадобятся марсиане, то я быстро их найду в Москве. Серьезно. – Леха помолчал, заглядевшись на высотку. Потом повернулся к девчонке:

– Что-то есть в этих башнях. Улицы, города, станции переименовывают, а вот с ними ничего сделать нельзя. Вот я бы их взорвал.

– Зачем?

Леха подумал, что, пожалуй, этот разговор слишком похож на манипуляцию. Загадывай загадки, как в «Тысяче и одной ночи», – и добьешься своего. Женщины так любопытны. Так любопытны – почти как мужики. Но людьми манипулировать глупо. Никто не говорит, что плохо, никто не говорит, что невыгодно. Но многие понимают, что это очень глупо.

– Знаешь, сам не знаю… Не знаю… Расскажи лучше, как тебе Москва?

– Нравится. – Она секунду помолчала. – Я бы хотела здесь остаться.

Леха ничего больше не говорил. Он только слушал, поддакивая, об экзаменах на четвертом курсе физического факультета, о шпаргалках, о практике, о девочках, о мальчиках…

Они сошли с шумного Ломоносовского проспекта в узкую калитку в высоком заборе из черных стальных прутьев-копий. По тропинке, наискось, вышли через сквер, почти лесополосу, к самому маленькому особнячку университетского комплекса – социологическому факультету. И по асфальтовой дорожке отправились к высотке. Неспешный шаг, почти свежий воздух, голубое небо над головой – что еще надо человеку?

Леха не прибавлял шага, отдаваясь томлению и позволяя густой красной похоти неспешно переливаться и радужными пузырями булькать внутри. Но удивительно быстро они подошли к высотке. Леха остановился на ступеньках и посмотрел на тяжелую поперечную балку подъезда, потом поднял голову выше, выше… Но солнце в Лехиных глазах смеркалось – потому что вожделение ему туманило голову. Леха поглядел на девчонку: они оба знали, что очень скоро он ее трахнет.