Текст книги "Столичный миф"

Автор книги: Игорь Бурлаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

41

Георгий Алексеевич в этот момент открывал дверь Лехиного подъезда. Поехал он к Лехе исключительно ради того, чтобы взять да разбудить любимого племянника и отправиться вместе с ним куда-нибудь посидеть-отдохнуть, посмотреть на девочек, обмыть нежданную удачу да посплетничать о Чингизе, которого Георгий Алексеевич никогда и в глаза не видел.

Других поводов Георгий Алексеевич не имел и иметь не мог. Ибо сама мысль о том, что Леху и Чингиза могла связывать связь, была, есть и будет бредовой – так думал он, подходя к двери Лехиной квартиры.

И вдруг сердце его заколотилось: Георгий Алексеевич увидел над фигурной дверной ручкой отпечаток огромного башмака. Обернулся; потом осторожно нажал кнопку звонка. И, прислушиваясь, придвинул вспотевший лоб к черному пластику. Еще раз нажал кнопку.

Мягкое бронзовое «баммм» улетело в тишину безвозвратно. Никто там, в квартирных глубинах, не завозился, никто не заглянул в глазок, никто не приблизился к двери.

Еще раз нажал кнопку. Потом еще. Но только тишина была ответом ему.

Так с антенны радара сбившегося с траектории и заблудившегося в космосе спутника в черную пустую бесконечность падает электромагнитный импульс – неутомимый гонец, посланный, чтобы вернуться назад с вестью о Земле. Но голубой планеты впереди нет, и посланец не вернется вовеки, рассеявшись по всей вселенной.

Ответа нет. Это был плохой признак. Георгий Алексеевич позвонил в Лехину дверь в шестой раз. Никого нет. Оглянулся вокруг: на площадку выходит еще одна дверь. Потоптавшись на месте, Георгий Алексеевич пересек выложенный серой плиткой квадрат и позвонил.

Через минуту внутри лязгнул засов, дверь открылась. В щель выглянул бородатый мужик в очках.

– Здорово, – сказал Георгий Алексеевич.

– Привет, – немного поразмыслив, ответил бородатый. Наморщил лоб:

А, здравствуйте. Проходите. – И открыл дверь пошире.

Полгода назад, когда Лехины родаки решили взять в этом доме квартиру, Георгий Алексеевич, на всякий случай, решил устроить проверку продающей родственнице. Уж очень она была далека; в сущности, родственником на самом деле был ее покойный супруг, а не она, и толком, кто они такие были, в родне не знал никто.

Георгий Алексеевич надел костюм поскромней и с утра в воскресенье обошел всех потенциальных соседей, особенно вдумчиво ведя разговор с соседом внизу. Конечно, ничего интересного ему раскопать тогда не удалось, но вот сосед напротив, слава Богу, его запомнил.

Потому что сосед напротив имел хорошую память. Он помнил даже программиста Вову, бывшего хозяина Лехиной квартиры. Они с Вовой вместе начинали работу в вычислительном центре неподалеку и вместе бегали здесь по строительным лесам. Вместе мокли под моросящим дождем и вместе, гуськом, осторожно переходили по стропилам пропасть под снятой крышей. Узнав, что Леха в чем-то Вове родич, он свое хорошее отношение к покойнику перенес на него.

Георгий Алексеевич показал рукой за спину:

– Я дядя Алексея. Чего случилось?

Бородатый задумался:

– Да ничего не случилось. Вы не волнуйтесь. Какие-то придурки с утра влезли в подъезд и малость похулиганили. Вон, досылатель на двери оторвали. Кто-то милицию вызвал, а они, как приехали, так давай сразу свидетелей собирать. Ну, я-то им дверь не открыл, а Леха, он вот молодой еще… Я потом еще раз к двери подошел – вижу, участковый с твоим Лехой идет. И милиции – тьма.

Георгий Алексеевич выругался. А потом облегченно вздохнул: живой.

– В отделение, наверное, пошли.

– А отделение где?

– Минуть пять ходьбы. Из подъезда выйдешь и иди налево до перекрестка, а там еще раз налево. Увидишь.

– Спасибо.

– Да не за что.

На улице Георгий Алексеевич шагнул к машине, а потом вдруг остановился. Внутренний сторож, инстинкт-хранитель переключил его чувства в субманиакальный режим. Мир вокруг потерял в цветности, но выиграл в деталях в деталях тревожного цвета.

Вот человек идет по той стороне – зачем он обернулся? Еще один быстрый взгляд бросил вокруг Георгий Алексеевич, потом нагнулся к водителю:

– Ты поезжай, Василий Егорыч, поезжай. Мне тут пройтись надо…

Отпустив водителя – к чему лишний глаз сейчас? – Георгий Алексеевич ленивой прогулочной походкой отправился к центру города. Он неторопливо шел по середине тротуара, время от времени поглядывая на другую сторону улицы. Там первые листочки обсыпали липу, что облокотилась веткой о красную кирпичную школьную ограду.

Его большая и черная машина проехала вперед сто метров. Помигав правым фонарем, повернула в переулок. И тогда, за три шага, походка Георгия Алексеевича сразу стала упругой. Он сам подобрался. Его чуть красноватый курносый нос приподнялся вверх. Надо было идти отрабатывать полученные от Чингиза деньги.

Солнце за облаками поднималось выше, а Леха сидел в кабинете на втором этаже отделения милиции и давал показания. Мелким разборчивым почерком он исписал десять страниц. Ровные строчки – как на машинке.

Леха писал все честно: как его похитили вчера вечером неизвестные бандиты, как вывезли за город, как заставили копать могилу. Как потом была большая драка между вышеупомянутыми неизвестными бандитами и другими неизвестными бандитами, и как потом вышла на кладбище перестрелка, и как возвращался он обратно на трейлере. Леха писал все. Документ есть документ. Он правду любит.

Участковый сидел у окна и курил мелкими редкими затяжками длинную сигарету. Изредка поглядывал на Леху. Терпеливо и доброжелательно ждал.

Не секрет, что жильцы этого дома своему участковому доплачивали. В самом деле, никто не делал из этого секрета. Им хотелось спокойствия и качественных услуг, а он эти услуги с удовольствием им оказывал. Участковый всех жильцов знал в лицо. Они его – нет. Да им это ведь и не нужно. Леха недавно поселился здесь, поэтому Алексей Степанович как-то зашел к нему, представился. Дал свою визитку. Сверху один служебный телефон, снизу другой. Слева – домашний. «В любое время. Я здесь живу рядом, так что подойду быстро. В любое время».

Наконец, Леха сложил листы в стопку, прочитал с начала до конца. В двух местах вставил запятые. Потом перенумеровал крупными цифрами страницы вверху справа и крупно расписался на каждой внизу. В конце поставил еще одну подпись и по памяти записал все свои паспортные данные. Поискал на столе скрепку – не нашел. Отдал так.

– Можно сигаретку?

Участковый кивнул:

– Конечно.

Леха вытащил из помятой пачки за кончик сигарету – немного табака из нее высыпалось, и бумажная оболочка казалась сдутой. Прикурил. Пламя занялось на пустом кончике, потом осело и превратилось в серое пепельное кольцо.

Первый лист был прочитан до половины. Потом участковый, скрипнув ножками стула, резко отшатнулся к стене. Поверх бумаги внимательно посмотрел на Леху. Быстро прошуршал всей пачкой.

– А где здесь про стрельбу на кухне?

– На девятой странице.

Участковый нашел девятую страницу. Долго-долго ее рассматривал. Наклонился к Лехе:

– Они тебя били? Синяки остались?

– Нет.

– Может, у тебя на автоответчике какие-нибудь угрозы записаны?

– Нет.

– А что есть?

– Заявление. Мое заявление.

– Доказухи же никакой нет, – тоскливо сказал участковый. Уставился в стену. Потом вдруг сообразил, что уже всерьез начал воспринимать весь этот бред.

Можно, конечно, и такое заявление зарегистрировать. Но над ним же будет смеяться все отделение. Все отделение! И правильно будет смеяться.

– Вот что… Ты ни с кем не хочешь посоветоваться, прежде чем… Знаешь, родственники там… Может, адвокат?

– Нет. Мне нужно, чтобы заявление было зарегистрировано прямо сейчас.

Леха не собирался по-другому выходить на улицу. Участковый это понял.

– Давай знаешь как сделаем? Ты посиди, а я еще раз перечитаю. Хорошо?

Леха кивнул. Посмотрел в окно: много туч. Но если так пойдет дальше, к обеду ветер их сгонит с неба и солнышко появится на весь день, на весь оставшийся день.

После того как Леха записал на бумаге происшествия, они превратились в лишенные эмоций факты. Вынужденное бездействие – пока участковый вчитывался в каждое слово – начало вдруг укладывать события в подобие схемы.

Утренний погром в квартире. Погром, конечно, сильно сказано. Но печку жалко.

Путь к дому. Так себе. Хотя нет. Мужик сказал, что все обойдется. Это запишем в «плюс». Хотя, конечно, к делу это прямо не относится.

Кладбище. Чтоб такое забыть, надо еще раз родиться.

Дальше вспять ничего значимого нет. Ничего. Только скандал с Аллочкой. Это если считать вспять, а если по порядку, то первым будет, конечно, скандал с Аллочкой. Потом похищение и кладбище. Потом стрельба на кухне. Что здесь общего?

Неужели Аллочка наняла бандюг? Тут Леха чуть не заржал. Но сдержался: момент не тот, участковый обидится. Полный бред.

Во-первых, у Аллочки нет денег. Ну, дадут ей родаки сто долларов на булавки, так и то раз в месяц. А на шмотки – так это сначала надо объяснить. К тому же, женщины, в принципе, не любят одежду покупать в одиночку. Аллочку, например, по магазинам водит мать. Так что денег у Аллочки нет.

Во-вторых, Аллочка не может так поступить. У них так не принято. Потому что никак не может она связаться с такими людьми. Для таких людей она просто мешок с деньгами, она знает, что им гораздо проще отнять у нее деньги, чем кого-то идти для нее за них убивать.

В-третьих, Аллочка ведь его любит.

Собственно говоря, в таких деталях Леха обсасывал сладкое имя Ал-лоч-ка просто потому, что ему было приятно это делать. Мятным леденцом оно липло к языку и скользило по губам: Ал-лоч-ка.

Аллочка! Господи! Где я должен быть, и где я есть, Господи, ну почему же я такой идиот? – думал Леха, стряхивая длинный, загнувшийся вниз хоботок пепла в пепельницу.

Неизвестно отчего, в памяти всплыла фрау Шелике. Вот интересно, а она-то где зависла? И кой черт ее понесло на праздники в Россию? Надо будет заехать на работу, послушать автоответчик. Может, там что-нибудь есть. Ну так фрау Шелике они с Васькой как раз и не встретили. Вообще, не пересекался с ней Леха. Значит, фрау Шелике исключаем.

Скандал с Аллочкой; кладбище; перестрелка на кухне. Идиотизма полно. Смысла – нет. Леха привык иметь дело с пусть нечеткими, но схемами. И сознание недоступности смысла было сейчас крайне мучительно.

За дверью послышались голоса. Леха повернул голову: дверь открылась настежь, в комнату вошел и остановился посредине Георгий Алексеевич.

– Здорово. – Леха встал, они пожали руки. Леха повернулся к участковому:

– Это мой дядя.

Знал Леха кое-какие ходы на Москве. Он собирался поговорить с Георгием Алексеевичем, но действовать он собирался не через него. Леха уже прикидывал, откуда он будет звонить и где будет встречаться, денег это бы ему не стоило совсем, потому что это ему стоило бы услуг. Кое-кто не прочь узнать кое-что о тех, с кем он работает. Не для дел, а так, для информации. Для общей картины. Расплатиться деньгами Лехе было бы проще, но деваться сегодня ему было некуда. Он желал забыть о ночных отморозках напрочь, так, чтобы в его жизни они больше не появлялись. Совсем. Никогда.

Дядюшка в эту концепцию не вписывался. Вернее, встреча с ним здесь вписала его, скажем так, кверху ногами. Оттого-то взгляд Лехи через секунду стал невесел и серьезен, а у дядюшки зачесались ладошки.

Дядюшкин хитрый глаз моментом оценил пачку бумаг на столе перед милиционером и прибавил к этому Лехин солидный вид. Вывод: действовать надо прямо сейчас.

– Ч… – Он подавился именем. – Ребята принесли извинения. Я им сказал, что проблемы нет.

Леха на дядюшку обиделся. Но был он мужик не злой. Подумал. Посмотрел на милиционера:

– Извини, что побеспокоил. Я не хочу делать заявление.

– Если нужно, я могу его пока в сейф положить полежать.

– Спасибо, не стоит.

Леха протянул руку. Участковый чуть согнул листы, постучал торцом пачечки об стол, выравнивая край. Подал Лехе. Леха сложил вчетверо, убрал в боковой карман пиджака.

– До свидания.

– Всего хорошего.

Закрыв за ними дверь, участковый облегченно вздохнул: пронесло. На этот раз.

На улице стало как-то веселей. Листья, Господи, действительно листья на деревьях! Не у всех была беспутная ночь. Кто-то зеленел и распускался, и пах сладким соком, надеясь на будущее солнце, и оказался прав. В облачной прогалине блеснул белый луч. Сверкнул и погас, но чувствовалось, что он скоро появится снова.

Отойдя десять шагов от висящей поперек тротуара пластмассовой, синей с белым, таблички «Отделение милиции», племянник с дядей остановились.

– Ну, рассказывай, почем Чингиз оценил мою голову?

Дядюшка расстегнул единственную пуговицу на своем пиджаке. Неторопливо вытащил пять пачек. Сначала три из левого внутреннего кармана, потом две из правого. Протянул Лехе.

– Ты на машине? – Леха оглянулся вокруг.

– Отпустил.

– А… – Леха рассовал пачки по карманам. Потом, подумав, вытащил обратно последнюю – вроде все они были одинаковы на вид. Все хорошо пахли машинным маслом, благородным духом настоящих новых денег. Сорвал бандероль. На глаз, не вымеряя, отделил десятину от всей суммы.

– Возьми, пожалуйста, – себе под нос, но адресуясь к Георгию Алексеевичу, сказал Леха. Дядя деньги взял.

– До свидания.

Леха кивнул, повернул назад, прошел мимо булочной, за мусорным баком свернул в арку. Георгий Алексеевич посмотрел ему вслед. И почувствовал облегчение: сегодня пронесло. В этих делах есть большой минус: могут оторвать голову. Георгий Алексеевич имел в виду себя.

Совсем не за то, что взял и тут же отдал деньги. За это убивать грех. Система наказывает только за конкретно нанесенный ущерб.

Вот Петровичу, например, как-то не повезло: дал он зятю деньги, чтоб тот выступил учредителем чего-то там для дела нужного. А зятек, мало того, что часть денег неизвестно куда подевал, так еще и начал выделываться, требовать увеличить долю. Совсем с катушек съехал. А когда ему попробовали вправить мозги, привел на совещание в офис бандитов. Вот только после этого народ и стал собираться отстрелить ему голову. Но Петрович, человек уважаемый, отговорил. У него тоже был резон: зять взял дочь Петровича уже с ребенком. За это зятя Петрович очень ценил.

Так что за взятку, взятую и неотработанную, никто бы ничего Георгию Алексеевичу на Москве не сделал. Дело было в другом. Совсем в другом.

Чингиз играет с кем-то в кошки-мышки. Дурное занятие. Особенно на майских праздниках. Много лбов треснет.

И, принюхиваясь к весенним запахам улиц – смолки и прохладного мокрого ветерка, – Георгий Алексеевич отправился пешком домой, мириться с женою.

42

В десять ноль три Колдун кончил разглядывать проходящих дам. Да и не разглядывал он их вовсе, а так, присел отдохнуть. Потому что наблюдать проходящих женщин в этой точке Москвы лучше вечером в будний день. А уж никак ни с утра в праздники.

В праздник здесь пусто. Окрестности улицы Горького – дворы, подвалы, первые, а часто и все последующие этажи вроде бы жилых домов – офисы. Народ приезжает сюда по делам. К вечеру буднего дня улица Горького – это длинный судок с салатом. Каждый компонент сам по себе. А аборигенов тут мало. Они интересны – кто ж с этим спорит, глаза этих стариков повидали много интересных вещей, но попробуй найди их в этом потоке…

Стайкой выходят вечером из подворотни между «Интуристом» и Театром Ермоловой молоденькие девушки. Университетские студентки. Их желтый дом – сразу за гостиницей. Эта территория МГУ называется «На Моховой». В Москве их любят: в пиццерии у подножия «Интуриста» их кормят со скидкой, а Столичный банк выдает им свои пластиковые карточки, на которые государство им перечисляет стипендию. Маленькие девочки после занятий снимают очки со своих ласковых глаз и идут к метро. Они протискиваются через толпу проституток перед гостиницей. И жадно и искоса их рассматривают…

А на дороге в три ряда припаркованы машины. Пожилая, одетая в спортивный костюм, усталая женщина о чем-то разговаривает с водителем. Сторговавшись, она оборачивается в сторону гостиничного подъезда. Негромко, но внятно и ясно, объявляет: «Девушки – натуральные блондинки». И из толпы, послушно и безропотно, устремляются в ее сторону обесцвеченные хохлушки. Рослые кошечки в высоких сапогах.

А мимо, группками, к метро идут женщины постарше. Рабочие лошадки банков, Думы, контор и ведомств. Потому что русский человек с двумя-тремя высшими образованиями, непьющий и работящий, окажется, скорее всего, женщиной.

Одного математика мобилизовали не то в сорок третьем, не то в сорок четвертом году. С одной стороны, ему пообещали радужные перспективы. С другой стороны, ему пообещали ад на земле и на небе. Стимулировали как полагается. И выдали под расписку папку с техзаданием. Мужик сел, почитал-почитал и затосковал.

Он был должен за полгода рассчитать гироскоп для баллистической ракеты. Компьютеров в те времена строить еще не могли, а вручную такой труд должен был занять никак не меньше пары лет. Судя по всему, месяцев через восемь, ну, может, через девять, но уж никак не больше, его объявят саботажником и поступят с ним как с негодяем.

И он знал, что это будет правильно. Потому как кругом война. И ракеты, которые вот-вот начнут летать, должны летать правильно. Поражать цель. А без гироскопа – основы инерциальной системы наведения – все эти огнехвостые чудища не более чем смешной фейерверк.

Мужик нашел решение. Он пошел в математическую школу и из двух классов аккуратных девиц собрал процессор. Девицы с хрустом крутили ручки арифмометров и что-то там складывали, а что-то делили. Они не знали толком, что именно. Вычел, умножил передай листок дальше. Вот все, что им было известно, потому что цель работы была тайной. Но, почти без опоздания, гироскоп был рассчитан.

Тогда, сейчас и потом жизнь на Москве без работающих женщин остановится. Новые времена к ним благосклонны: дают возможность лучше выглядеть и медленней стареть. Новые времена оставляют им больше личного времени. Стирку, готовку, мытье посуды и другие домашние дела теперь дозволено перекладывать на механизмы. Перекладывать в большей степени, чем десять лет назад.

Но то – будние дни. А сейчас у подъезда ворковала на незнакомом наречии группа пожилых туристов, собираясь куда-то за ощущениями и переживаниями в набег. Тротуар пуст. Колдун встал со скамеечки и подошел к подъезду гостиницы. Хотел войти спереди – но с фронта вход надежно закрыт.

Когда-то здешний фотоэлемент с удовольствием ловил человеческую тень. Стеклянная стена легко распадалась надвое, с тихим подпольным жужжанием прозрачные двери разъезжались по сторонам. Но было ли так на самом деле – никто не упомнит уже.

Может, механизм не сошелся характером с московским климатом. Ведь механизм был родом из теплых стран. И как-нибудь ветреной ночью смерзлись в один комок его железные шестеренки и потрескалась, и рассыпалась в пыль пластмасса. К утру двери перестали автоматически раскрываться. И тогда Дед Мороз взял свою белую тушь и на холодном оконном стекле проставил январскую визу.

А может быть, каждый раз показывая гостю всю свою ширь, механизм пускал в холл слишком много метели и снега. От клубов ледяного пара дрожала охрана. От обернувшегося водой колкого снега блекли лаковые башмаки гостиничной прислуги. И как-то ночью тяжелый ломик в ловкой руке объявил приговор электрическому швейцару. И он сдал пост.

Так что с фронта дверь не раскрылась. Тогда Колдун зашел в левый фланг. Здесь дверь обычная. Ее легко запирать на засов. Россия – это вовсе не страна медведей. Россия – это страна железных засовов. Колдун кивнул охране и прошел прямо к лифту. Дожидаясь кабинки, обернулся к стойке регистрации.

В гостинице сейчас затишье. Те, кто торопится обежать все местные чудеса и красоты, уже давным-давно в городе. В мае рано светает, и час назад архитектура стала доступной для туристических «мыльниц». Еще с вечера владельцы зарядили их самой разноцветной и самой слайдовой фотопленкой. Ну а те, кто всем развлечениям света предпочитают ночные, бессонные сны наяву, уже лежат по своим мягким постелям. Крепко спят. По-настоящему спят. И во сне видят сны о Москве.

Вот и лифт. Теперь дорога на самый верх. Недолгое заключение в светлой кабинке. Остановка. Из лифта надо повернуть направо, на железную пожарную лестницу. Закрывая за собой коридорную дверь, Колдун поежился, свежо на ветру.

На плоских крышах давно уже лето: черный гудрон не упустит солнечный жар. В мягкой липкости скользнет и завязнет любой солнечный луч.

Сразу после укладки смола гладкая и блестящая. В ней плавают синие тени облаков. Раз-и, два-и, три-и – медленно вальсируют они с одного невидимого глазу бугра на другой. В погожий день плоская крыша добродушна. Она ласково чмокает подошвы башмаков.

Но недолго крыше быть зеркалом. Хозяин-ветер в Москве редко ходит без пыли. Крупинки городской копоти въедаются в гудрон намертво. На черном поле вырастает серый мох. Шершавая накипь. Ноздреватый асфальт. Жесткая шкурка, как у дельфина.

Колдун остановился перед поручнем. Он не собирался на него облокачиваться: тонкие трубочки с трудом держат сами себя. Куда уж им еще кого-то удержать. Аж вздрагивают на ветру.

А может, это сейчас кто-то проехал под землей, и прутья ограды попали в резонанс с подземной дрожью и гулом. В центре много подземелий, там круглые сутки катаются длинные тяжелые трейлеры. Там ходят поезда. Московские дворики часто скрывают в своих глубинах пахнущие разогретым машинным маслом вентиляционные шахты. Они пронизывают зыбучие плывуны до самых глубоких и тайных московских пещер.

А ветер и вправду сильный. Сильный, а теплый. От него не хочется отворачиваться. Действительно, летний. Колдун посмотрел вдоль улицы Горького. Сколько же в Москве светофоров! Целая галактика трехцветных пульсаров.

Никогда они не останавливаются. Лишь иногда, поздно ночью, на глухих перекрестках, они дремлют в один средний глаз. Отмигиваются желтым светом от редких машин. Но к утру светофоры опять переходят на положенный ритм.

Все важные светофоры в Москве управляются из единого центра. За его железными дверьми стоит специальный компьютер. Он день и ночь подгоняет светофоры и регулирует регулировщиков. А когда страсть на дорогах выдыхается и напряжение спадает, он открывает протоколы прошлых пробок и пишет сценарии будущих. Он знает, где ездить опасно, а где аварий не бывает никогда. Он оптимизирует, направляет, бесконечно подстраивает потоки людей. На всех перекрестках медные компьютерные щупальца поднимаются из укромных люков и раздуваются на концах в цветные стеклянные пузыри.

Когда на переходе вместо ожидаемого «зеленого» вдруг снова зажигается «красный» – это работает компьютер. Это значит, что где-то случилась заминка, и компьютер теперь пропускает потоки, стараясь разгрузить переполненную дорогу. Далеко не всем нравится зависеть от электронной души. Хотя многие люди считают, что без нее ездить по Москве было бы гораздо медленней и опасней.

Но светофоры в Москве мигают не только для людей. Компьютер кодирует в раскладе огоньков, в их паузах и якобы случайных перескоках, текст. Странный текст для луны. Один такт тысячи светофоров – одна страница. За ночь в небо уходит целая книжка земных радостей и печалей.

Компьютер знает даже про облака, ведь он каждый день читает прогноз погоды. В дождливые ночи одна и та же страница повторяется по многу раз.

Светофоры мигают, сигналят тем, кто без тела, обходясь одним светом, скитается в вакууме по пепельным лунным полям. Бледные тени пристально смотрят на нас.

Свет луны – жаркий свет. В полнолуние раскатывали на траве льняные холсты. Жесткий свет за ночь выжжет все краски. Останется пепельно-белый. Кое-кто объяснит это особым видом бактерий, что садится на ткань из росы. Но не все в это верят. Особенно те, кто ради серебряного загара вылезет ночью из сырой глины болот. Когда люди бросают кладбища – вы думаете, жизнь там кончается? Нет. Она там только начинается.

С вещами вообще происходят странные вещи, когда на них никто не смотрит. Один философ выводил необходимость Бога из той мысли, что кто-то должен приглядывать за нашими вещами, пока мы сами на них не глядим – иначе они просто исчезнут.

Программист, исказивший электронную душу городского компьютера, не был сумасшедшим. Как и не был лунатиком, променявшим дневной свет на второе светило. Он был слишком большой реалист – может быть, больше, чем стоит быть потому что не так уж и много вещей в нашем мире реально существуют. Он был слишком большой реалист, поэтому Колдун смог купить его. И теперь, каждую ночь, когда над Москвою восходит луна, светофоры дуреют и программа-вирус перекачивает на луну маленькую частичку земной жизни. Радости, печали, сплетни, слухи – желанный корм для скучающих хозяев луны. Они нас понимают: не так уж далеко ушли люди к солнцу; до сих пор женских циклов тринадцать в году – по числу лунных месяцев. Ночью люди другие…

Дневные люди лунатиков недолюбливают. Они считают, что с ними иметь дела против правил. Они считают, что дневной мир прекрасен и что тот, кто против, – опасный бунтарь.

Но мир дня – денег, обязанностей, дел, работы – только часть мира вообще. И иллюзии, сны, мечты, наваждения и томления – точно такая же часть этого мира. Любой человек знает, что жизнь гораздо сложнее, чем он себе представляет. Наш мир совсем не кончается в одном городе, в одной стране, на одной планете. Он бесконечен не только в пространстве: иначе откуда вновь и вновь появляются странные мысли о предыдущих воплощениях? Жаль, видимый горизонт так мал – мальчик, перебирающий песчинки познания, сидит на берегу Океана, у которого все дно в этом песке.

Дело устойчиво, когда мало зависит от конкретных людей. Чем система больше, тем ее люди меньше представляют себе, что именно и для кого они делают. И в самой большой системе – в мире, где даже волосок не падает просто так, это свойство доведено до абсурда. Люди просто живут: работают, пьют и отдыхают, безобразничают, молятся и смеются. И вращают колесо.

Тучи над головой разошлись. Сквозь восточные облака к земле потянулись желтые лучи. Их свет отложил на запад сизые тени. Колдун смотрел в сторону солнца. Там где-то ему померещился купол Исакия. Тяжелый колокольчик покачнулся над Солянкой. По Чайна-тауну поплыл неслышный звук. Но, может быть, Колдун просто слишком сильно прищурился. Колдун подумал о том, что пора ему, пора возвращаться домой.

Конечно, далеко не все он успел посмотреть. Слишком много любопытных вещей в подсознании москвичей. Но пора возвращаться домой.

Колдун вернулся к лифту, спустился на первый этаж. Постоял возле телефона, но звонить никому не стал. Махнул рукой и отправился в аэропорт.