Текст книги "Столичный миф"

Автор книги: Игорь Бурлаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

28

Колдун остановился у «Интуриста». Еще рано подниматься наверх. Присел на лавочку у Театра Ермоловой. Оглянулся вокруг. Много в центре красивых женщин. Что можно сказать о них одним словом? «Худеют».

Эта странная мода пришла в мир недавно. Если кто здесь для привлечения человеческого вниманья использует женщин, значит, это обязательно жилистая костлявая барышня со злым, волевым лицом.

Может, в рекламных агентствах сидят одни извращенцы? Вряд ли. Рекламщики зарабатывают большие деньги. Поэтому про них никак не скажешь, что они всем скопом рехнулись. Нет, они люди ушлые. Они люди умные. Они не ошибаются. Они постоянно опрашивают народ, чтобы сладить для него наживку послаще. Отчего-то действительно в последние дни мужики желают видеть рядом с собой худых, плоских дам.

Раньше было не так. Чтобы рекламировать Венецию, Рубенс рисовал женщин, которые его современникам нравились. Они притягивали взгляд. Но сейчас его моделей не возьмут в манекенщицы – слишком толсты. Даже античные статуи и те великоваты. Им бы всем пришлось похудеть.

Конечно, на заднем плане всю историю парил эфемерный образ принцессы. Что такое сказочная принцесса? Идеальный секс-символ. Приз, предельно понятный для мужика всех времен и народов, – красота, намертво вписанная в институт государственной власти (полцарства в придачу, без этого принцесса не в кайф). Образ как образ, был и был, но массовым стал только сейчас.

С точки зрения гуманистов, это не так уж и плохо. Стремление человека уйти подальше от своей животной природы всегда заслуживает уважения. Там, в мире зверей, ничего хорошего нет. Звери мало живут. Звери плохо живут. Да разве ж это жизнь? Вечные поиски корма, отсутствие всякого родства и полная беззащитность перед внешней средой. Раз в год немного секса. Мир зверей – это мир, где старики умирают с голода и родители могут съесть своих же детей.

Некоторые религии похудание поощряют. В отрицании животной натуры они заходят очень далеко: их последователи портят маленьких мальчиков, чтобы они нечеловечески прекрасными голосами пели хвалу их Господу. Отрицая жизнь, так близко к смерти подошел их лидер, что приходится теперь ему являться своей пастве в специальном автомобиле со стеклянными пуленепробиваемыми стенками. Потому что иначе его за это убьют. Для этих религий аскеза – отречение от жизни – благо.

Другие церкви смотрят на похудание отрицательно. Господь, в своей милости, снабдил людей вполне приличным телом. Заботься о его здоровье, а красота придет сама собой. И наносить вред механизму-носителю души для того, чтобы он какое-то время выглядел красивее, – безумие и грех.

Атеист-реалист заметит, что похудание и печально, и грустно. На те деньги, что каждый год тратят на диеты, курсы и таблетки для похудания одни только американцы, весь этот длинный год можно кормить всю голодную Африку. Небольшой обмен – и на одном континенте люди немного потолстеют, а на другом перестанут умирать с голода. Но голод голодных и сытость сытых остаются при них. Каждому свое.

Врач скажет, что излишняя худоба мешает женщинам беременеть, да и потомство у краснощеких пышек будет жизнеспособнее, чем у их бледнолицых сестер – им же своих детей выкармливать просто нечем, грудь мала.

Большая часть мужиков-жизнелюбов согласится, что похудание – это бред. Хотя, при прочих равных условиях, предпочтет женщин худеньких. И, желая понравиться им, приличные женщины в благополучных странах еще долго будут худеть.

Потому что, с тех пор как люди спустились с пальм и вышли из пещер, они живут обществом. А в обществе люди делятся на три типа: крестьяне, воины и горожане.

Не от хорошей жизни доктора Римской империи придумали эту классификацию. У них просто мало было лекарств и инструментов. Основное средство – диета. Чтобы лечить людей правильнее и быстрее, врачи пациентов разделили на типы – каждому свой тип диеты. Норма-то у каждого своя…

Крестьяне. Крестьянство – это даже не образ жизни. Это просто религия. Брошенное в землю зерно даст урожай через полгода, а то и позже. Посаженный сад плодоносит через много-много лет. Причинно-следственная связь настолько неочевидна, что ни о каком расчете говорить не приходится. Людей движет Вера. Они верят в сумму традиций, обрядов и предрассудков, и это позволяет поддерживать необходимый для выживания уровень прагматизма. Православный церковный календарь – это же просто агрономический устав для средней полосы.

Крестьяне живут непосредственно на Земле. Они часто имеют дело с грубой пищей. От этого их кишечник длинней и вся пищеварительная система мощней, чем у остальных людей. Они и толстеют от этого больше всех. На их языке тощий – это значит «худой» (плохой), а полный – «раздобревший» (добро приобретший). Им худеть невозможно. Пожалуй, для Рубенса «мишенью» были именно они. Тогда ведь крестьян было большинство. И, посмотрев на рубенсовскую аллегорию Венеции, они однозначно решат, что этот город богат и силен. Он им понравится.

Охотники. Кочевники. Не так уж они и сильны. Они малорослы. Но зато ох как выносливы! В их организме внутренние органы приспособлены к долгим нагрузкам. И при стрессе у них чаще выделяется гормон гнева, чем страха.

Теперь их зовут «кадровые военные». Костяк армии. В дни войны им придают «пушечное мясо» – крестьян. С течением времени, слава Богу, техника снимает потребность в призывниках. «Русский каток» заменила атомная бомба, как лошадей – мотор. Воины тоже толстеют. Но толстый генерал – это комический образ, не типичный.

Горожане. Любят жить в муравейнике. В ущерб всему в их организме развита нервная система. Простая пища им вредна – кишки и челюсти слабы. Зато они легко и быстро перерабатывают информацию. Смысл их жизни – видеть и думать. Там, где остальные различат два оттенка, горожанин насчитает десять.

Горожане иногда называют крестьян «быдлом», а про вояк придумывают смешные анекдоты. В обмен те зовут их «гнилой интеллигенцией». Но это только когда подворачивается возможность. Поскольку горожане самые умные, она бывает редко.

Кем была принцесса? Горожанкой. Ведь ее родители управляли государством: интриговали, планировали и принимали решения. Обрабатывали информацию. Если они делали это хорошо, значит, они были горожанами. Поэтому принцесса могла быть только худой. И конечно, очень чувственной: одна горошина через дюжину перин – это не предел. Она дрессирована определять измену по взмаху ресниц.

Конечно, принцесс очень мало. Пока крестьян было большинство, этот образ казался сказочным и далеким, слишком деликатным для ходовой рекламы. Но как только численность горожан обогнала крестьян, массовый спрос перенацелил основной поток рекламы на них. Вот и глядят на нас сказочные принцессы с каждой глянцевой страницы, с каждого плаката, с каждого ролика на экране Ти-Ви.

Биология биологией – но ведь не все исчерпывается ею. Человек не животное. У него есть душа. Но и для души худенькие женщины предпочтительней.

Отказавшись от животной натуры, человек получил большой приз: секс. Кошка ищет любви два раза в год, человек может заниматься этим когда угодно. У него любовь зависит не столько от сезонного колебания концентрации гормонов в крови, сколько от нервной системы. А у кого она развита больше всего? У горожан.

Да, конечно, эти женщины плосковаты. Сухи. Костлявы. Их мучают бессонницы, они расчесывают укус комара до размеров ладони. Хлопот с ними не оберешься.

Но из простого прагматизма состоятельный человек выберет себе подружку постройней: так интереснее. Для него это будет вполне естественно – в конце концов, это более выгодное вложение капитала.

О, пылающий горн разврата! Сколько же оттенков добра и зла переливается в твоих розовых стенках! Огненные стрелы пронизывающих страстей и синие ядовитые огоньки измен под черным пеплом ревности…

Именно тебя искали русские баре в Париже и не жалели на тебя денег, хотя крестьянок могли покупать и продавать и выменивать на собак у себя дома, не трогаясь с места и даже не сходя с дивана.

И те, кто знает в этом толк, всегда выше оценят мужика, если его девушка тонкая. Женщина мужчины – это его второе лицо. А если не лицо, а маска, то профессионалу она скажет еще больше.

Принцесс, как и дорогих содержанок, мало. Это лишь образ. Абстракция. Неосуществимая мечта. Как круг и прямая – в реальном мире их нет. Но жить-то без них нельзя.

Вот и худеют молоденькие девушки, когда им хочется замуж. А после приходит забота о том, как мужа удержать. Грустная правда, печальная правда: состоятельные женщины в приличных странах постоянно сбрасывают вес. Модный «костюм Евы» штука трудоемкая и часто обходится дороже остального гардероба.

Армия не перевооружается, только когда она разбита. Женщина не худеет, только если она очень бедна или слишком богата. А средний класс всегда будет худеть.

Колдун посмотрел вслед уходящей хрупкой барышне. Потом – на свои руки. Покачал головой. Пожалуй, он бы не стал ее трогать: еще сломаешь чего-нибудь.

29

В три часа дня под Лехиной кроватью зазвонил телефон. Энергичные трели, хоть глухие и пыльные, легко проникают сквозь стены и двери и даже – сквозь сны.

С телефонной сетью у Лехи отношения были сложные. Леха прогрессу не враг, но бесцеремонность и настырность голоса из пустоты его раздражала. То ли дело, почта: когда надо, тогда и прочитал, хочешь – сейчас, хочешь, – после обеда, а хочешь – через год. Слова словами, но письменный текст внушает к себе больше уважения.

Леха иногда жалел подневольных служивых людей, что таскают на поясе пейджер. Конечно, начальству этот длинный поводок облегчает жизнь. А вот владельцу адский механизм может моментально испортить хороший обед или разбить мысль, с трудом складывавшуюся полдня. Леха пейджеры не любил.

Мобильный телефон удобнее. Сидя в пробке, всегда есть чем заняться. Но, например, на дачу Леха ездил как раз потому, что там его нельзя было найти. А там, где телефон ему нужен, он уже есть.

Странный слух есть на Москве. Будто те, кто должен быть в курсе всех наших дел, очень ловко решили свою вечную проблему: как недорого и надежно узнать, чем живут и промышляют самые активные люди на Москве? Как отобрать их из анонимной толпы и поднести к каждым устам микрофон? Очень просто. Учредить пару-тройку фирм мобильной связи. И там, где раньше деньги только тратились, они начинают даже понемногу зарабатываться. Что ни говори, к элегантным решениям ведет интенсификация!

Скрывать Лехе было нечего. Ничего незаконного он не делал. Пусть слушают. В случае чего, меньше будет вопросов. Но только ради этого брать телефон у него не было нужды.

Конечно, есть еще один повод. Лиза рассказывала, как на лекции в большой аудитории девчонки переговариваются друг с дружкой по телефону. Пускать пыль в глаза на Москве приятно и для души полезно – желчь отходит. Но Лехиного клиента этим все равно не проймешь. Они люди старорежимные. Вот «внук Лексеича» – это для них кое-что значит, да и то, надо сказать, немного.

Поэтому на ночь или садясь за стол Леха телефон всегда отключал. Но в последние дни об этом забыл. Глубоко в сознании жила мысль, что Аллочка позвонит. Или это оттого, что ложился спать засветло?

– Алло. Да. Я вас слушаю, – произнес Леха, не собираясь просыпаться до конца.

– Привет, Леша. – Мягкий голос, глубокий, с похрустыванием хрипотцы на высоких частотах. Занимает сразу весь диапазон. Наполненный голос. Леха рывком сел на постель. Потому что так говорит только Аллочка.

– Лех, я вспомнила, ты же код не знаешь. Запиши. 7-82.

– Подожди, возьму ручку.

От чьей двери этот код? Леха попробовал выкрутиться:

– Давай я лучше за тобой заеду, а?

– Да я уже у тетки сижу, Леш. Надо помочь ей накрыть на стол. Дорогу помнишь или тебя встретить?

– Нина Алексеевна? Конечно, помню. По Ленинскому до дальней «Электроники», потом разворот и направо.

– Да. К четырем успеешь?

– Конечно.

– Пока.

Под внимательным взглядом своей тетки Аллочка осторожно положила трубку на телефон. Боялась спугнуть мир. Он был такой хрупкий…

За окном – море скользящего света между летящего пуха летних туч. Внизу греются на солнышке плоские черные крыши высоких блочных домов Юго-Запада. Яркий сине-белый мир. Из-под потолка, вдоль косяка оконной рамы, вьется пушистая зеленая коса. Еще месяц – и она ляжет на подоконник. Полгода назад Аллочка привезла тетке росток; зеленый колобок размером с яйцо. Хрупкий, рассыпается в руках. Аллочка вспомнила, что тогда она приехала вместе с Лехой. Это он пристроил белую коробочку с землей над окном.

На столе – две чашки чая, сахарница с длинной серебряной ложкой и вазочка с печеньем. А на Аллочку внимательно смотрела из-под полуопущенных век Нина Алексеевна.

Аллочкина тетка прошлой зимой схоронила мужа. Осенью перенесла инфаркт. После больницы перебираться к детям не захотела, предпочитая жить хозяйкой в своей квартире. Худая, бледная, бродила она весь день по пустым комнатам. Слушала, как по стеклу скатываются капли дождя, как в батареях журчит горячая вода, как в кухонной вытяжке подвывает ветер – единственный собеседник ее грустных дней.

Три дня назад Нина Алексеевна решила собрать родню на свои именины. Хотя, старая атеистка, она, разумеется, церковные праздники ни ставила ни в грош. Просто решила вдруг, первого мая под утро, что до своего дня рождения она не доживет. Старикам иногда мнится и не такая чушь. Но на близких в последний раз ей хотелось посмотреть. И конечно, Аллочка, любимая племянница, не могла не приехать помочь накрыть стол.

Иногда с чужим человеком проще поговорить о том, о чем полагается знать только очень близким людям. Так бывает. Жаль. И бывает чаще, чем стоило бы. Аллочка, наверное, скорее удавилась бы, чем рассказала о настоящих причинах скандала с Инфекцией своей матери. Хоть именно мать водила ее раз в полгода к своему гинекологу. Честно рассказать все и поверить совету она могла только одному человеку – Лехе. Совсем недавно она поняла, что других близких людей у нее в общем-то и нет. Но это сейчас было совершенно невозможно. И, догадываясь о том, что этот вариант все-таки, несмотря ни на что, самый правильный и самый эффективный, она вдруг выложила тетке все.

Тетка поставила чашку на стол, звякнув немецким фарфором, предпоследней оставшейся чашкой из трофейного сервиза, привезенного дедом. Последняя чашка была в руках у Аллочки. Тетка слегка улыбнулась. Потом, не тратя ни секунды на размышления и обдумывание, скучным голосом просто перечислила, одно за другим, остальные обстоятельства дела:

– Сегодня съедутся родственники, и они ждут, что ты, Аллочка, будешь с женихом. Потому что тебе, Аллочка, пора замуж. Такого жениха, как Леха, скоро не найти. А время не ждет. Посмотри вокруг: масса девиц с завышенными требованиями выходят замуж за Бог знает кого, когда их надежды не сбываются. Поэтому ты должна поступить разумно. Родня ждет, что ты поступишь мудро. Иначе тебе придется выходить замуж за гораздо большую свинью. Так ведь, Аллочка?

Аллочка подумала-подумала и кивнула.

– Что касается мужиков вообще… – Тетка поджала тонкие губки: – Они все свиньи. Насчет этого глупо иметь иллюзии.

Тут тетка смолкла, хотела что-то добавить, но все-таки, подумав, не решилась. Аллочке показалось, что она вспомнила о том, как много лет назад чуть не развелась со своим ныне покойным мужем – что-то такое Аллочка слышала мимоходом, вскользь.

Тетка отпила чаю и продолжила:

– Живые люди, надо сказать, вообще не сахар. А скандал с Инфекцией просто непристойность. В сущности, еще неизвестно, чью семью он характеризует хуже: Лехину или нашу. Инфекция поступила дурно, это верно. Но она мне такая же племянница, как и ты, Аллочка. Кроме того, другой родной сестры у тебя нет и не предвидится. Лучше такая родная сестра, чем никакой. Ты согласна?

Аллочка кивнула. Она думала о Лехе, поэтому тетку слушала с пятого на десятое. Душа Аллочки была, скорее, мечтательна, чем меркантильна. В двадцать три гораздо больше иллюзий, чем в шестьдесят. Вернее, кое-что видишь отчетливей и яснее, чем когда-либо после – когда время наденет те или иные очки. Для жизни они полезны – не задумываясь, говоришь: «Так не принято. Не положено. Она не нашего круга», но поле зрения они сужают совершенно безнадежно. Аллочка еще не успела этими очками обзавестись, потому что была еще очень маленькая, и оттого видела многие вещи как они есть. Она смеялась, когда ей было смешно, она плакала, когда ей было больно, она повизгивала, когда ее хорошо ласкали.

Мир Нины Алексеевны, где законченные стервы живут ради денег с законченными свиньями, был Аллочке чужд. Она так жить не собиралась, потому что у нее не было такой нужды в деньгах.

Аллочка хотела Леху, но, дотронувшись до него сейчас пальцем, она бы отдернула руку. Аллочка хотела Леху, но не знала, как это сделать. Аллочка лишь чувствовала напряжение и невозможность справиться с этим напряжением.

И позвонив Лехе, она поняла, что поторопилась. Может быть, пройди день или два, все само собою стало бы прежним. Вздохнула: кто знает? Кто знает, что еще натворит этот балбес?

К счастью, мир кухни – салатов, ветчины и сыра, который надо было резать, зелени, которую надо было мыть, вскоре ее отвлек. Одно женское занятие перетекало в другое, и мысли о Лехе ушли до поры.

Леха посмотрел на часы: три ноль три. Еще можно жить. Холодный душ прогнал сон до конца. Леха мылся, Леха брился, Леха начищал зубы. Выдавил на ладонь голубоватый гель из прозрачного тюбика, размазал по зачесанным назад волосам. Пусть блестят.

Аллочкиным родичам он нравится. И, чтобы доставить ей удовольствие, сегодня Леха будет выглядеть как принц. Она это заслуживает. А с именин он отвезет ее к себе домой, и всю ночь у них будет праздник. Даже не верится, что через час он ее увидит, что сядет рядом, что поцелует в щеку, когда войдет.

«Ух, Аллочка! Ну я до тебя доберусь сегодня!» – думал Леха, надевая рубашку.

Выбрал светлый пиджак. Май уже почти лето. Галстук с сиреневым всполохом. Может, тает кристалл, оплывает гранями. Может, голубая роза. Не поймешь, что там, на скользком шелку. Голубое пламя. Блик. Немного приспустить узел, пусть воротничок ляжет свободно.

До выхода – десять минут. Леха уже просчитал, когда сядет в машину, когда из тоннеля под Октябрьской площадью поднимется на Ленинский проспект, когда оставит слева памятник Гагарину…

Говорят, советы не любили авангард. Не тут-то было. Один памятник на площади Гагарина чего стоит. Этот блестящий монстр – брат металлического Меркурия из Рокфеллер-центра, отсвечивает полированными боками и тем сильно огорчает реалистов. Советская власть любила авангард. Казимир Малевич, автор «Черного квадрата», тут как-то украшал Красную площадь к ноябрьскому параду. Но, как всякая настоящая любовь кое в чем парадоксальной до абсурда русской души, она была раньше очень хорошо и со вкусом скрыта.

…И когда доедет по Ленинскому проспекту до Юго-Запада. В запасе есть десять минут. Что можно еще полезного успеть сделать? Леха вспомнил, что Аллочкина тетка любит ирисы. Надо найти ей букет. Без букета в гости нельзя.

Пожалуй, сначала надо завернуть на Таганку – хороший магазин рядом с гастрономом, только там одностороннее движение – ладно, выберемся через двор. Если там ирисов нет, то, как раз по дороге, притормозить у «Таганской»-кольцевой. Вроде там можно останавливаться. Если и там их нет, значит, придется посмотреть на Октябрьской. Но это запасной вариант. Или, в крайнем случае, завернуть на метро «Юго-западная».

Леха напрочь забыл про завтрак и только что не приплясывал, спускаясь со своего второго этажа. Не дождавшись, пока мотор полностью прогреется и зеленая лампочка погаснет, тронул педаль и выскочил через арку в переулок и свернул на кольцо. Переехал мост через Яузу, объехал справа въезд на эстакаду над Ульяновской улицей, развернулся под эстакадой и ушел в переулки. И через две минуты, через двор, по тротуару, Леха подобрался к цветочному магазину.

Двухэтажный одиноко стоящий особнячок, тротуар, мощенный шестигранными плитками, белая арка, желтые двери, распахнутые настежь. Налево – отдел игрушек, направо – цветы. Весенний сквозняк торопился выдуть застоявшийся за зиму запах пластмассы от самолетных моделей и легкую гарь электрических обогревателей, всю зиму мешавшую цветам уснуть.

Времени – в обрез, но, конечно, Леха сначала пошел посмотреть на полуметровых трансформеров. Вещь! Жалко, в его времена таких не было. Взрослые любят играть в игрушки. Владелец магазина как-то устраивал здесь гонки на радиоуправляемых машинках. Народу собралось…

– Сколько лет? – спросила молоденькая продавщица.

Леха неохотно отвернулся от витрины с солдатиками:

– Что? Нет, я так, посмотреть… У меня еще нет… – И пошел к цветам. Там мужик расплачивался за большой букет роз с продавщицей. Больше никого не было. Дожидаясь, пока девчонка освободится, Леха огляделся по сторонам.

Наверное, здорово вот так, круглый год, по восемь часов в день быть среди зелени. Проживать треть жизни. Приходишь на работу зимой затемно, а здесь яркий свет и розовый дух… Только на полу кое-где грязная зимняя вода – принесенный на каблуках и растаявший снег.

А может, и не так здорово. Говорят, эти цветы пичкают сильными гормонами, и концентрированными удобрениями, и слегка ядовитыми консервантами – чтобы дольше не осыпались их нежные лепестки. На окне они безвредны, а вот если дышать этим целый день в магазине – бывает аллергия.

– Это ирисы? – Леха недоверчиво посмотрел на невзрачный веник. Толстые стебли, мятое зеленое жабо под надутой синей головкой. Вот розы, он знал, это цветы. Или еще гладиолусы. А это безобразие просто какое-то…

– Нет, не тот… Левее. Ага. – Продавщица сняла со стеллажа и расправила в руках прозрачный пластиковый пакет с едва заметной давленой сеткой. Леха еще раз критически осмотрел букет. Ладно, времени нет, пора ехать. Вздохнул, расплатился и пошел к машине.

Пропустил троллейбус, через все полосы повернул во двор за таганским гастрономом. Хорошо ехать в праздники, когда машин мало. Теперь направо, на площадь. А погода, погода-то прелесть!

От души – по тормозам. Прямо впереди снизу вверх качнулся багажник черной «Волги». На площади – море машин. Хорошо стоят: и вдоль, и поперек. Леха уже потянул рычаг, чтобы сдать назад и развернуться налево через полосу – но сзади в упор встал синий сорок первый «Москвич». Баба за рулем. Леха выругался. Приехали. Прощай, свобода! Вот уж не думал, что попадет в пробку…

Дракон ценит человеческое внимание. Очень высоко ценит. И когда работяги откладывают свои отбойные молотки и перестают чесать ему спину, когда по случаю выходных не хватает гаишников, и, неприлично поигрывая своими палочками, они ленятся сгонять с него надоедливых мух-нарушителей, Садовое кольцо начинает скучать. И со скуки играет в пятнашки.

Набирает полную площадь машин, а потом глушит самый большой трейлер и сбрасывает с проводов троллейбусные рога.

Ах, пробки, пробки… И пожарники, и милиция – все стоят здесь. Никакой спецсигнал не поможет. Тут нужен бульдозер.

С девяносто второго года количество машин в городе удвоилось. Говорят, власти скоро перестанут регистрировать и ставить техосмотр автомобилям старше шести лет. Чистить улицы начнут с самых беззащитных. Предлогом будет экология; но московский выхлоп столь ядовит не из-за плохо отрегулированных или изношенных двигателей, а из-за качества бензина.

А налоги! Господи, какие налоги! Свет не видел таких поборов! Особенно если учитывать угонщиков и ГАИ. Но, несмотря ни на что, количество машин в городе растет.

Господи, вы когда-нибудь видели пробку на Таганской площади? Печет солнце, народ в машинах потеет, от сизого дыма слезятся глаза, першит в горле и тяжелеет голова. Скорость потока – один метр в минуту. И нет надежды. Напрочь.

Леха подвинулся на шаг вперед. Включил кондиционер. В пиджаке без него жарко. В городе вообще лучше не опускать стекол. В кондиционере мощный фильтр, не то три ступени, не то пять. Копоти не чувствуешь. Легче дышать. А иначе в пробке не выжить. Вздохнул; посмотрел в зеркало.

За ним следом подвинулся синий «Москвич». За рулем сидела Анечка. У нее были длинные каштановые волосы, достававшие ей ниже лопаток, тщательно расчесанные в один гладкий поток за спину. У нее были крупные, спокойные, чуть заторможенные темные глаза. Ей было двадцать пять, про ее телосложение, не будь оно столь женственно, вполне можно было бы сказать «крепкое». «Москвич» – жесткая машина, руль тяжелый, скорость тут не просто так переключаешь – ее надо «воткнуть». Слабая женщина на «Москвиче» далеко не уедет. Анечка была сильной.

Подъезжая к площади, она увидела желтый свет. «Проскочу, значит, возьмут на работу», – загадала Анечка желание и нажала газ. Она успела проскочить почти на красный сигнал. И из-за этого чуть не влетела в Леху и попала в пробку.

Справа от нее сидел ее муж и проклинал судьбу за то, что доверил женщине руль. Этого нельзя делать никогда. Говорят, в Саудовской Аравии им вообще права не дают.

Но куда было мужику деться? Машину подарили ее родители через неделю после того, как Анечка родила дочь. Пару лет Анечке было не до езды, и муж в одиночку обминал двери и терял зеркала. Месяц назад Анечка получила права и теперь потихоньку начинала ездить сама.

– Давай, давай вправо. Вон в ту дырку. А, черт! Ну ты и тормоз!

– Да ладно тебе, – откликнулся сзади друг дома Вася.

Они ехали к нему на Курский попить пива. Пешком они бы туда уже дошли. – Я же говорил, надо было сесть в метро.

– Да ну ваш вонючий бомжатник. В машине лучше. Сидишь, как дома на диване. Светло, сухо. Чего тебе неймется? – Волненья в Анне было ни на грош. Одна лень. В пробке это помогает.

– Сейчас вон тот подвинется, встань за ним, – не унимался муж. – А то так до ночи просидим. Давай, давай, Анечка…

Но в дыру справа влезла потрепанная «Волга». Муж яростно посмотрел на наглеца. И вмиг остыл, увидев ясные и холодные глаза Доброго Дня.

– Кой черт понес этого придурка через Таганку? Ехал бы по набережной… – бормотал себе под нос Коля. – Ненавижу пробки.

Добрый День кивнул.

Слева микроавтобус поддал под зад синий «жигуль». Захрустело стекло. Мгновенно из машины выскочили два парня в черных кожаных куртках, один нагнулся к раздавленному фонарю, стал выковыривать пальцами остатки цветного стекла. К ним подошел долговязый водила микроавтобуса в белой футболке. Они втроем присели на корточки у погнутого бампера.

Коля, не отпуская сцепление до конца, подполз еще на метр вперед. Справа в упор оказался борт Камаза. Зацепит – вскроет, как консервную банку. Поедет дальше, а потом будет честно утверждать, что ничего и не заметил. Прямо на капот коптила «Победа». Раритет. Дровами, что ли, они ее топят?

Аллочка закончила косметику в шестнадцать ноль три. Кто знает женщин, поймет, что это был подвиг. Для женщин сидение перед зеркалом с кисточкой в руках – род медитации. Черты Аллочкиного лица не были бледными и такого взыскательного отношения к себе совершенно не требовали. Аллочкина белая кожа легко впитывала солнечную позолоту, светлые волосы летели по ветру сами собой. Сейчас ей просто нужно было успокоиться.

Жаркий денек. Аллочка пошире раскрыла окно. В Европе господствуют западные ветра. Оттого на Юго-Западе Москвы воздух часто пахнет полем. Уже подсохла земля, но еще не поднялась во весь рост зелень, и ветер срывает крупинки чернозема и несет их в город.

На Юго-Западе нет заводов. Лишь научные и учебные конторы, да жилые кварталы тянутся до самой Окружной. Огромные белые блочные дома с голубыми и розовыми полосками.

Посмотрела вниз. Через двадцать три этажа, там, где козырек подъезда кладет тень на траву двора, Лехиной машины не было видно.

Аллочка готова была ждать его хоть до утра. Но Леха был мужик пунктуальный. Опоздать он не мог. Значит, что-то случилось. Вышла с кухни в прихожую, нашла под зеркалом телефон. Набрала номер. Она его помнила наизусть.

Никого нет. Вздохнула. Положила трубку. Подошла снова к окну. Постояла молча минутку, потом набрала номер еще раз. Пятый гудок. Шестой. Посмотрела на часы. Шестнадцать ноль шесть. Наверное, за последние дни она просто стала неврастеничкой. «Ну, кто-нибудь, ну возьми же трубку», – изо всех сил взмолилась Аллочка. Когда нам плохо, мы все верим в Бога. «Только бы с ним ничего не случилось. Ну, пожалуйста. Ну, возьми же, возьми…»

Оп. Щелчок. Тишина. Звонкий шлепок по голому телу. Зловредное хихиканье. И короткие гудки.

Аллочка села на пол. А в дверь позвонил первый гость.