Текст книги "Мастера и шедевры. т. I"

Автор книги: Игорь Долгополов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Игорь Долгополов
МАСТЕРА и ШЕДЕВРЫ
В 3-х томах
I том

ВСТУПЛЕНИЕ

Сорок лет назад Игорь Долгополов, в прошлом молодой художник-плакатист, видный оформитель – на его счету не один десяток альбомов – и одаренный живописец, тяготеющий к сказочным мотивам, вдруг покончил с художественной практикой, занялся скромной журнальной работой и добровольно обрек себя на забвение. Это удивляло его учителя Александра Дейнеку, верившего в творческую волю д'Артаньяна, как прозвал он задиристого паренька, не боявшегося ни словесных, ни иных поединков, и певца Москвы Юрия Пименова, находившего в Долгополове графический дар, и многих его друзей-художников, учившихся вместе с ним в институте и уже на разных скоростях приближавшихся кто к признанию, кто к славе.

Поиск самого себя был долог и сложен, но когда, уже в должности главного художника «Огонька», Игорь Долгополов начал писать рассказы о художниках, по радости и муке, сопровождавшей этот новый труд, он понял, что главное дело жизни найдено.

Искусство не спорт, где непременно надо кого-то превзойти (соображение, что важна не победа, а борьба – лицемерно), нужно одно: чтобы тебе было что сказать, и собственными, неизжеванными словами – в противном случае не стоит и начинать.

С годами «Рассказы о художниках» составили два больших тома, выпущенных ранее издательством «Изобразительное искусство». Моя статья предваряет новое издание – трехтомник, который носит название «Мастера и шедевры».

«Рассказы о художниках» по выходе в свет мгновенно становились библиографической редкостью. Достать их практически невозможно…

В чем здесь секрет?

Наверно, в особенности жанра, языка этих книг.

По какому «ведомству» должны числиться труды И. Долгополова? Искусствоведение? Да, но не совсем, хотя бы по одному тому, что их легко, интересно читать: никакой угрюмой наукообразности, специальной терминологии, кроме загадочного сфумато, да и то приберегается для одного Леонардо. Популяризация? В какой-то мере (и даже в немалой), но опять же не совсем. Цель популяризаторов – объяснить, растолковать какое-либо явление непосвященным с максимальной доступностью, дать наиболее объективную картину – отсюда самоустранение, заведомая беспристрастность, а Игорь Долгополов пишет горячо, запальчиво, с полемическим задором, не боится спорных утверждений; сам художник, он высказывает собственное мнение, а не сглаженное, общепринятое. Художественная литература? И это есть, тут сильно творческое, писательское начало, но без того авторского произвола, что всегда сопутствует беллетристике; известные домыслы Долгополов позволяет себе, когда отсутствуют какие-то звенья в цепи известных фактов. Словом, тут есть все: искусствоведение, популяризация, художественная литература, но вообще-то И. Долгополов точно назвал жанр своих работ – рассказы о художниках, ибо их отличают новеллистическая живопись, увлекательность, психологизм, доверительная окраска интонации; эти качества образуют единый сплав с проникновением в секреты художественного мастерства, доступные лишь профессионалу, к тому же сведущему в истории изобразительного искусства. Главное же в его рассказах – собственное захлебное отношение к искусству, без этого не удалось бы приобщить к прекрасному широкий круг людей. А читательские отклики свидетельствуют, что своей цели Долгополов достиг.

Надо ли говорить о значении эстетического воспитания, о том, как важно развивать в людях чувство красоты, нужду в ней, недаром величайший писатель и мыслитель Ф. Достоевский сказал как о самом сокровенном: красота спасет мир. Конечно, Достоевский имел в виду не внешнюю, поверхностную красоту, которой могут прикрываться и пустота, и злоба, а нечто высшее, несущее нравственную силу. В этом этическом начале смысл и значение встреч с прекрасным, к чему нас настойчиво приглашает Игорь Долгополов. Замечательный педагог К. Ушинский, словно продолжая мысль Достоевского, писал: «Всякое искреннее наслаждение изящным само по себе источник нравственной красоты». Великие произведения искусства делают нас чище, добрее, участливее к братьям в человечестве и к природе, помогают избежать многих душевных ошибок, высветляют жизнь.

Человек, слепой и глухой к прекрасному, теряет не только в эстетическом, но и в этическом плане. Слово «культуртрегерство», которое долгое время произносилось с оттенком ироническим (каюсь, сам не без греха), должно быть реабилитировано. Каждый человек, способствующий культурному росту общества, заслуживает уважения и признательности.

Существует мнение, что картину нельзя описывать, бесцельно средствами одного искусства пытаться передать суть другого искусства. Мысль хоть и справедливая, но постоянно опровергаемая живой практикой.

И Стендаль, и Мутер, и Александр Бенуа, и многие другие «рассказывал и» картины и тем помогали неискушенным душам постигнуть их глубину и красоту. И Игорю Долгополову дан этот дар – создавать словесный образ картины. Не следует, впрочем, думать, будто это единственный его метод, но пользуется он им часто.

Его анализ «Дамы с горностаем» кажется мне лучшим из всего, что было написано об этом, вроде бы таком простом и ясном, на деле же таком глубоком, таинственном и многозначном, как и все у Леонардо, изображении юной подруги миланского герцога Чечилии Галлерани.

«Тонкая холеная рука Чечилии нежно поглаживает шелковистую шерстку горностая – одного из геральдических символов власти герцогов Сфорца. Маленький зверек отвечает на ласку. Вы слышите шорох и потрескивание драгоценной ткани под коготками горностая.

Метафора… Вот одна из основных примет портретов Леонардо. Геральдический символ рода Моро, имя его прекрасной возлюбленной и живой зверек – горностай. Это сочетание самых, казалось, несовместимых слагаемых выливается в одному Леонардо да Винчи известную формулу. Он ставит перед зрителем загадку, заставляет его думать, исследовать, домысливать многозначный образ.

Метафора… Она и в пластических параллелях портрета. Посмотрите на изящный поворот головки зверька, его миловидную остроглазую мордочку и взгляните на очаровательную женщину. Обратите внимание на коготки растопыренной лапки горностая и на движение кисти руки Чечилии. Есть что-то схожее с осторожной, кошачьей, может быть, не очень доброй ласковостью этих касаний. Не появляется ли внезапно мысль, может быть, кощунственная, о невольном, а может быть, и не о невольном сходстве молодой красавицы и маленького хищника».

Вот как много могут сказать крошечные, неприметные даже наметанному глазу детали картины. Вот так пишут великие мастера: ничего случайного, за любой малостью – двойной и тройной смысл, ничего плоско-житейского, исчерпывающегося в самом себе, все возведено в ранг символа.

Полотно двухмерно, но сейчас оно обретает еще два измерения: глубину и время. Не правда ли, нас научили видеть шедевр Леонардо?

Иным образом Долгополов сближает нас с Рафаэлем. Безмерно трудно писать о художнике, о котором написаны тонны исследований. И еще труднее писать о Сикстинской мадонне, которая по своей популярности может поспорить с Джокондой. И. Долгополов идет от судьбы художника к картине. И прежде всего он доказательно разрушает миф об эльфически легкой, безоблачной судьбе Рафаэля. Гений, не ведающий трудностей в своем искусстве, баловень счастья, которому все дается шутя, красавец, любимец века – вот привычный образ Рафаэля. И кажется, он ушел в тридцать семь лет, осушив до дна сладостную чашу жизни. Долгополов иначе читает Рафаэля. Тот рано потерял горячо любимую мать и мучительную тоску о ней перенес на свои холсты: его маленькие мадонны, чистые, добрые, любящие, не только образ материнства, но и образ его тоски; поэтому так трогают и завораживают эти небольшие наивные холсты. Он учился у знаменитого Перуджино, но это была как бы средняя школа, его истинными учителями были титаны Возрождения, сперва Леонардо, потом Микеланджело. В Рим он приехал сложившимся художником. Он пишет великолепную «Афинскую школу» для Ватикана, где центральной фигуре, царю философов Платону, придает черты своего кумира да Винчи.

Он любимец воинственного папы Юлия, баловень аристократического Рима, заказы сыплются со всех сторон, скромный юноша из Урбино становится самым модным человеком своего времени. Он уже не справляется с заказами, на него работает целая живописная мастерская, а он проходится по картине рукой мастера. И только сам замечает, как отяжелела его кисть, как высокую простоту стала подменять изысканность. Лишь в портретах остается он равен лучшему в себе. Никто не догадывается о том глубоком душевном и творческом кризисе, который переживает этот очаровательный, легкий, улыбчивый человек. И тут, словно в «Моцарте и Сальери», где загадочный черный человек заказывает Моцарту «Реквием», монахи дальней захудалой обители попросили Рафаэля написать ту мадонну, которая воссияла над миром под именем Сикстинской. Словно предчувствуя, что это последняя возможность сказать свое главное слово, спеть лучшую песню, выразить себя до конца, Рафаэль принимает заказ бедной обители и с небывалым вдохновением творит величайшее живописное чудо всех времен и народов и становится навсегда первым…

Через судьбу Рафаэля, через его муки подводит нас Долгополов к прославленному полотну, чтобы мы по-новому зоркими, будто ключевой водой промытыми, глазами узрели его.

К самым большим удачам Долгополова принадлежит его цикл «Шедевры», в том числе новеллы о трех портретах, написанных в разное время очень разными художниками, но едиными в своей проникновенности во внутренний мир модели. Это портрет довольно еще молодого черноволосого Льва Толстого кисти Крамского, портрет зрелого Достоевского, выполненный Перовым, и портрет умирающего Мусоргского, написанный в больнице его другом Репиным.

Игорь Долгополов подходит к раскрытию тайны каждого портрета через взаимоотношения художника с моделью. Крамской, чей незаурядный ум отметила требовательная Софья Андреевна, был одним из самых образованных и глубокомыслящих художников своего времени. Эти качества определили решение портрета Л. Толстого его самой прекрасной и могучей поры, когда тот обрел твердое жизнепонимание, веру, создал свое величайшее творение «Войну и мир» и с особо пронзительной силой вглядывался в окружающее, в человека, стремясь к разгадке сокровеннейшего в нем.

В работе Перова над портретом Ф. Достоевского (несомненно, высшим достижением мастера) замечательно то, как большой художник, высоконравственный человек, приобщался к духу грозной во всеведении модели и как пугавшая художника проникновенность обратным движением сообщилась портрету с его устремленным к последним тайнам взглядом. Эта работа была огромным душевным переживанием для самого Перова, но он устоял и создал свой шедевр.

Совсем в другом ключе решен необычайный для Репина и по краскам, и по манере портрет Мусоргского, которого художник писал, опережая смерть. Они были друзьями и сподвижниками в служении русскому народному началу в искусстве. Мусоргский создал величайшую национальную оперу «Борис Годунов», а Репин в «Крестном ходе» – незабываемый и многогранный образ простого русского народа. И хотя Мусоргский считал Репина коренником, а себя пристяжной, сам художник, похоже, думал обратное. И это отразилось в его скорбном и глубоком портрете. Изжившее себя, бледное лицо Мусоргского прекрасно последним истаивающим светом беззащитных и мудрых глаз. Говорят, что в каждом талантливом портрете запечатлена не только модель, но и сам автор. Портрет Мусоргского – это портрет и репинской боли, репинской невосполнимой утраты.

Галерея Игоря Долгополова очень богата: от головки Нефертити, создателей скифского золота, гениев Возрождения до импрессионистов, передвижников и наших современников. При этом Долгополов вовсе не всеяден, он пишет лишь о том, что любит, а с тем, что ему чуждо, яростно спорит. Многочисленные публикации заслуженного деятеля искусств РСФСР Игоря Долгополова на страницах журнала с миллионным тиражом и собранные в двухтомнике «Рассказы о художниках» были отмечены Академией художеств СССР и удостоены серебряной медали. .

Еще студентом в тридцатые-сороковые годы Игорю Долгопол ову посчастливилось слушать лекции, а потом и беседовать с такими знатоками искусствознания, как Игорь Эммануилович Грабарь, Виктор Никитович Лазарев, Андрей Дмитриевич Чегодаев… Фундамент знания был заложен.

Общение с многими замечательными мастерами отечественной и зарубежной живописи, скульптуры и графики, встречи с шедеврами мировой и русской классики, полувековая работа в мире советской печати принесли свои плоды. Так, за однотомником «Рассказы о художниках» появился на свет двухтомник того же названия. Ныне рождается трехтомник «Мастера и шедевры».

Вот что пишет о трехтомнике учитель автора, доктор искусствоведения, профессор А. Д. Чегодаев:

«Я поддерживаю и одобряю решение выпустить в свет трехтомное собрание статей об искусстве Игоря Викторовича Долгополова.

В своих многочисленных (их более сотни) статьях, написанных за двадцать пять последних лет, И. В. Долгополов поставил перед собой очень важную цель – пропаганду среди самого широкого круга читателей, далеких от искусства, высоких образцов мирового искусства от древнего Египта до наших дней. Эта сложная и чрезвычайно нужная задача могла быть достойно решена лишь благодаря обширным знаниям, верному вкусу и литературному таланту автора. Статьи Долгополова обладают этими достоинствами, они изобилуют тонкими наблюдениями и умными обобщениями, написаны образным, ясным, простым, всем понятным языком, а главное – правильны и верны по своим научным установкам, по своей идейной направленности. Он постоянно выбирает темой своих статей творчество подлинно прекрасных художников, старых или современных, и неизменно таких, чье творчество сыграло важнейшую роль в свое время и осталось живым и действенным до нашего времени. К лучшим статьям обширного цикла его работ относятся и статьи о классических мастерах Запада – Боттичелли, Леонардо, Микеланджело, Рафаэле, Рубенсе, Рембрандте, Вермере, Гойе, Делакруа, Домье, Милле, Дега, Ван Гоге, Гогене – и статьи о старых русских художниках – Андрее Рублеве, Кипренском, Федотове, Ге, Сурикове, Левитане, Рябушкине, Серове, Врубеле, Борисове-Мусатове, – и статьи о мастерах советских – Кустодиеве, Кончаловском, Дейнеке, Пименове, Нисском, Салахове, Угарове. Я назвал лишь малую часть статей Долгополова, но один этот перечень достаточно ясно показывает, какой широтой отличается его художественный кругозор и как важна и ценна его неустанная и столь плодотворная работа. Желаю всяческого успеха этому изданию».

Охотно поддерживаю это доброе мнение. Верно, что эти книги найдут путь к сердцам людей, интересующихся и любящих искусство. А их несметное множество в наш беспокойный и стремительный век.

Юрий НАГИБИН

СОКРОВИЩА ТУТАНХАМОНА

Древний Египет… Немая вечность. Одна из самых таинственных и увлекательных глав в великой летописи истории человечества. Тысячелетиями отмерен путь развития этой страны, внесшей свой неоценимый вклад в сокровищницу культуры, науки, искусства нашей земли.

Бесконечно талантлив египетский народ, оставивший нам в наследство сказочный мир гигантских пирамид и тончайших миниатюр, колоссальных сфинксов и крошечных скарабеев, циклопических монументов и ювелирных шедевров.

Руины стовратных Фив. Храмы Луксора и Карнака. Пирамиды в Гизе. Обелиски. Солнечная пластика Амарны. Нефертити. Сокровища гробницы Тутанхамона. Бессчетны гениальные творения зодчих, скульпторов, живописцев.

Пожалуй, ни одно искусство в мире не обладает таким магическим свойством вызывать столь пленительный поток ассоциаций, ощущений, эмоций, как творчество мастеров Древнего Египта.

Иногда это все кажется колдовством, так непоборима сила очарования, так велико волнение, которое чувствуешь, глядя на, казалось бы, внешне простые, спокойные, никак не поражающие зрителя эффективностью, такие на первый взгляд статичные, а порою будто скованные творения искусства, созданные десятки веков назад. И только после попытки более близко познакомиться с этими произведениями, после старания понять, раскрыть тайну магнетизма, заключенного в этих шедеврах, начинаешь догадываться, что секрет этого поразительного воздействия на наше воображение заключается именно в предельной собранности, в кажущейся скованности, в крайней скупости средств выражения, в поразительной обобщенности образов – словом, в огромном напряжении синтеза, вложенного порою в самую маленькую статуэтку, в колоссальном включении в каждое творение опыта десятков и десятков поколений мастеров.

Так рождаются образы-символы, обладающие гигантским зарядом эмоционального воздействия, неотразимо впечатляющие разум и чувство умудренного и усталого от зрелищ человека XX века.

И как ни странно, этот спокойный, выверенный ритм и именно эта строгая гармония, покой, сосредоточенность, которые царят в скульптуре, живописи, архитектуре Древнего Египта, да, именно эта статичность так потрясает наше истерзанное динамикой, шумом, ярким, кричащим цветом, экспрессией, диссонансами воображение.

Искусство египтян требует к себе напряженного внимания зрителя и, конечно, некоторого пристрастия к истории, к древности. Тогда это необыкновенное мастерство, все сотканное из канонов, традиций, символов и тайн, станет доступным и понятным.

Есть еще одно качество, одна особенность творчества древнеегипетских художников и ваятелей: оно необычайно наполненно.

Неизмеримы заряд непреклонной веры в чудесное, заключенный в каждом изображении, и эта причастность скульптора или живописца к мифу, и эта его фанатическая преданность, с которой он выражает пластически убедительно порою самые невероятные суеверия или самые фантастические легенды, – вот эта его простодушная правоверность неотразимо убеждает зрителя, заставляет нас относиться ко всем этим некогда грозным богам, к этим далеким сказаниям, воплощенным в камне, дереве, металле, хотя бы с должным пиететом.

Нам, жителям восьмидесятых годов XX века, кажутся по меньшей мере наивными, а иногда нелепыми многие верования древних египтян, все их религиозные построения – существование загробного мира, перевоплощение и странствование души человека и многое, многое другое. И однако культовые изображения древних египтян наполнены такою жизненностью, исполнены с такою пластической достоверностью и высочайшим мастерством, а главное, с таким чистосердечием, что невольно забываешь о той дьявольской машине лжи и насилия, которая служила угнетению человека человеком и которой, по суш; еству, помогали все эти изысканные, чеканные и такие совершенные по форме произведения.

Ведь не секрет, что древнее египетское государство было одной из самых жестоких деспотий в мировой истории и ошеломляющие нас сегодня гигантские памятники зодчества, возведенные фараонами и прославляющие их власть, построены буквально на костях сотен тысяч рабов, людей из народа. И это забыть нельзя…

Но тайна древнеегипетского искусства заключалась в том, что восславление самодержавия так было пластически спрограммировано, что даже самые кровавые сражения, самые жестокие каторжные работы превращались под кистью и резцом древних мастеров в своеобразно срежиссированные пантомимы с геометрически выверенным расположением фигур властителей, вельмож, жрецов, народа…

Это была весьма тонкая пропаганда, канонизированная и отработанная веками.

Искусство Древнего Египта, естественно, было неоднозначно, ибо процесс его развития исчислялся не десятилетиями, не веками, а тысячелетиями.

Нам сегодня, пожалуй, ближе всего искусство так называемого амарнского периода Нового царства (рубеж XV–XIV веков до н. э.), обладавшее пластикой, удивительно человечной и гармоничной. Влияние Амарны носит на себе великолепное собрание сокровищ гробницы Тутанхамона из Каирского музея, с которыми мы имели счастье познакомиться в замечательной экспозиции Музея изобразительных искусств в Москве.

Выставка пользовалась исключительной популярностью у нашего зрителя, который изо дня в день, месяцами, в любую погоду смиренно простаивал часами в очереди, дабы приобщиться к творчеству мастеров Древнего Египта, встретиться с Прекрасным.

Строго, пристально, немного грустно смотрит на нас юный фараон. Испытующи бездонные зрачки его глаз.

– С чем ты пришел? Зачем нарушил покой усыпальницы? – словно вопрошает взгляд Тутанхамона.

«Золотая маска Тутанхамона» из Каирского музея. Порядковый номер двести двадцать. Высота – пятьсот сорок миллиметров. Золото, лазурит, сердолик, полевой шпат, смальта.

Необыкновенна, трепетна, дьявольски жизненна эта маска, сделанная из драгоценного металла. Забываешь, что это золото. Настолько гениально просто передано тепло образа молодого человека, его лица, одухотворенного, тонкого, полного скрытой жизни. Форма изображения абсолютно реальна, но в том-то секрет очарования египетского искусства, что эта маска, исполненная неизвестным мастером древности, окутана какой-то неуловимой тайной. Наш разум, до конца изуверившийся в каком бы то ни было волшебстве, невольно отрицает всякую магию.

Но вопреки желанию нечто сильнее нашего сознания чарует душу, когда вы глядите на этого юного-юного человека, возрастом в тридцать три с лишним века.

Он неодолимо поражает нас своей непосредственностью, свежестью своих чувств.

Лишь гениальный ваятель, постигший не только все законы лепки формы, но и нечто более глубокое, мог создать этот шедевр. Но для этого он раскрыл перед нами всю мощь своего ума и всю бездну своего дарования. Надо было быть тонким психологом и философом, чтобы постичь сложность состояния, характера этого молодого царя с судьбой короткой и трагической. Ведь он правил меньше десяти лет. Облеченный неограниченной властью полубога, хозяин жизни и смерти любого своего подданного, он был игрушкой в руках чертовски многоопытных, коварных политиков, жрецов бога Амона.

Поэтому так бесконечно тревожно, а порою почти испуганно всматривается фараон в свое будущее.

Тяжелые тени бродят по его лицу и создают эту трепетную множественность состояний, свойственную лишь живому лицу, и, однако, маска Тутанхамона обладает этим колдовским качеством – быть живой или почти живой. И эта задумчивость, порою даже меланхоличность переходит иногда в угнетенность… и мягкость, и, да простят меня за этот современный термин, интеллигентность.

Но главное, что поразило меня с первой минуты знакомства с юношей, – это ощущение драмы, жизненной трагедии, которое не мог заслонить золотой блеск полированного металла.

В сочетании несовместимых понятий, древнего деспота и рефлексирующего, болезненного юноши, в невероятной тонкости трактовки скульптуры – вся уникальность этого нетленного шедевра искусства всех времен и народов. Все величие абсолютизма канонической власти египетского монарха и весь ужас бессилия молодого человека перед лицом иерархии жрецов – этой касты потенциальных заговорщиков с тысячелетним опытом организации дворцовых переворотов, интриг и просто тайных убийств.

Тутанхамон с царицей.

Весь груз высоких государственных обязанностей и неотвратимых случайностей, неотразимых, как рок. .

И снова и снова не первый раз в мои размышления ворвался колдун. Свет.

Я забыл рассказать, что в это первое мое знакомство с Тутанхамоном в музее был выходной день. В пустынных, молчаливых залах царила тишина. И только маленькая киногруппа снимала фильм о сокровищах гробницы Тутанхамона. Блики света от яркого юпитера побежали по округлым щекам, пухлым губам юноши, заиграли в темных зрачках. Вмиг исчезли десятки столетий, и я увидел совсем рядом с маской склоненное над ней прекрасное лицо молодой вдовы фараона Анхесенамон, дочери великой Нефертити. Юная царица рыдает. В руках у нее венок из синих-синих васильков. Я увидел явственно напряженное лицо злого гения и будущего фараона Эйе, не сводившего глаз с царицы. Великая и в то же время такая житейская коллизия престолонаследия разыгрывалась у драгоценного саркофага усопшего властелина… Бегут, бегут золотые, ослепительные блики на разбуженном светом металле. Тайная, невероятной силы мощь таланта ваятеля была заложена при создании этой скульптуры, и этот заряд дарования художника передается нам через тьму веков… Сверкают золото, драгоценные сплавы, бирюзовые, синие… Смальта. Сердолик. Лазурит. Неугасимая краса вечно живых камней, уложенных в тончайшую мозаику украшений фараона. Горит, горит яркое солнце бога XX века – электричества – и озаряет сына древнего бога солнца Амона – Тутанхамона…

Я попросил оператора разрешить мне посмотреть в телеобъектив на маску фараона…

«Прямо человек», – сказал мне оператор и поставил новый телевик – «пятьсот» …

На меня в упор глядело юное золотодышащее лицо. Царь пронзительно и печально смотрел на меня… Огромные глаза снова вопрошали с тревогой: «Зачем вы нарушили мой покой?» Дистанция тысячелетий провалилась в бездну. Власть оптики приблизила меня вплотную к маске. Я видел мельчайшие поры металла, передо мною ослепительно сверкала бирюза. Священные коршун и змея приготовились напасть на меня и защищать своего господина.

На какой-то миг мне стало не по себе… Я в какие-то доли минуты вспомнил все мифические истории, связанные с проклятием фараона, вызвавшие столько шума в прессе двадцатых годов… Но в тот же миг я представил себе серьезное и вдохновенное лицо Говарда Картера, открывшего сокровища Тутанхамона, и мне стало стыдно…

«Совсем живой», – как во сне я услышал голос молодого оператора и вернулся в март месяц, в Москву, в сегодня…

Погас слепящий свет юпитеров. Московские сумерки, холодные, призрачные, озарили синими бликами голову юноши и особенно ясно обозначили черты усталости и обреченности.

Ушла в другие залы киногруппа.

Зазвучала тишина…

Откуда-то издалека ворчал, ворчал огромный город. Вечерело. Голубой свет лег на надбровья, еще яснее прочертил глазницы, про лепил нервные ноздри, скользнул по полудетским губам, по пухлому подбородку. Ушли в тень атрибуты власти – украшения, фальшивая борода, орнаментика головного убора – клафта. Погасло сияние золота, унеся с собою все признаки показного, суетного величия. Все временное и преходящее.

На меня из сумерек глядело лицо обреченного юноши, жертвы большой игры Эйе и жрецов Египта. Передо мною был почти мальчик со всеми его горестями, невзгодами, полный несбывшихся надежд и несвершившихся мечтаний. Вечно юный и неумирающий человек… Упала мишурная завеса призрачной славы. Умолк шепот льстецов. Ушла власть.

Я увидел Тутанхамона последних дней его короткой, но яркой событиями жизни и, казалось, вознесенного судьбою до невероятных по тем временам высот могущества и поверженного роком в прах…

Стемнело.

Я подошел ближе к фараону. Чуть раскосые, подернутые влажной дымкой глаза юного царя, казалось, вопрошали меня: «Ты понял?»

Кто-то внезапно зажег свет. И все стало на место. Наваждение вмиг пропало, исчезло. Передо мною был застывший в своем величии государь Верхнего и Нижнего Египта.

Последний фараон XVIII династии. Богоравный, но по трагическим обстоятельствам причисленный к фараонам-еретикам, бывший Тутанхатон, а после ставший Тутанхамоном и умерший моложе двадцати лет. Причина смерти не установлена.

О бессолнечные тайны царственных могил! Сколько легенд и пустяковых сплетен окружает гробницы некогда грозных властелинов! А ведь они были всего лишь люди. Люди. Смертные. Со всеми им присуш; ими слабостями. Ни более, ни менее. Мрачным табором странствуют по страницам истории неприкаянные годы жизни и деяний фараонов конца XVIII династии.

Удивления достойна драматургия восшествия и падения Эхнатона, Сменхкары, Тутанхамона. Но в этих страницах летописи – суетная и яркая, кровавая и песенная история людская, с ее надеждами и падениями, мечтами о лучшем, с ее просчетами и слезными ошибками.

Уходят фараоны, но остаются деяния народные, творения зодчих, поэтов, художников, певцов…

Я замечаю еле уловимую улыбку на губах Тутанхамона, брови дрогнули, и миндалевидные глаза юноши будто еще раз спросили: «Ты понял?..»

И вдруг вновь увидел стынущее тело молодого монарха и неутешную Анхесенамон, юную царицу, и немых жрецов, и бессердечный лик коварного Эйе. Я услышал последний стон царя и увидел последний наклон тяжелой головы на тонком стебле шеи и жалкую, просящую улыбку пухлых, почти детских губ: «Почему? Зачем?..»

Правда, по заповедям старины, юный Тутанхамон должен был думать в те страшные минуты о вечности, о сладких днях загробной жизни: «…Должен ты думать и о последнем пути к вечному блаженству. Здесь уготована тебе ночь с маслами благовонными, здесь ждут тебя погребальные пелены, сотканные руками богини Таит. Изготовят тебе саркофаг из золота, а изголовье из чистого лазурита. Свод небесный раскинется над тобой, когда положат тебя в саркофаг и быки повлекут тебя. Музыканты пойдут впереди тебя и перед входом в гробницу твою исполнят пляску Муу. Огласят для тебя список жертвоприношений. Заколют для тебя жертвы у погребальной стелы твоей.

Тутанхамон. Саркофаг.

Поставят гробницу твою среди пирамид детей фараона, и колонны ее воздвигнут из белого камня».

Но молодой Тутанхамон хотел жить. Жить! Он сделал все, чтобы умилостивить старых, временно низвергнутых его предшественником Эхнатоном богов.

Вот его гордые слова: «Я нашел храм в развалинах: стены святилища были разрушены, дворы его заросли травой. Я вновь воздвиг святилища, я восстановил храмы и пожертвовал им всевозможные превосходнейшие вещи. Я отлил изваяния богов из золота и электрона, украсив их лазуритом и всевозможными драгоценными камнями».

И, однако, все эти добрые деяния, все эти жертвы богам оказались напрасны. И вот он на пороге смерти. Кто виновник ее? Эйе? Жрецы? Он не знает… Бездонны бессолнечные тайны могил государей… Ведь Тутанхамон и его преемник Эйе – оба не знали, что им предстоит быть навечно исключенными из списков фараонов Египта.

Летят, летят неутомимые часы, дни, годы, столетия, но им не разбудить невыразимую тишину Долины царей, где в XIV веке до н. э. был похоронен Тутанхамон. И каждый вечер вопреки всей суете мирской загорается вновь и вновь голубой хрусталь звезд, и застывшие каменные волны скал призрачно мерцают в седом сиянии луны. Многозвучны немые руины некогда цветущих городов. Давно умолкла жизнь забытых столиц.

Но камни, камни, мертвые камни говорят.

Людям иногда свойственно стремление забыть свое прошлое. Это нелепо. Но именно сам человек, именно он сам порою сокрушал храмы, дворцы, монументы – следы своей истории. Никакие мудрые объяснения не восстановят из праха и пепла творения зодчих, ваятелей, художников. И все же руины рассказывают нам многое…