Текст книги "Том 4. Классические розы"

Автор книги: Игорь Северянин

 
Благодарю за незабвенное,
Тобой дарованное мне.
Проникновенно-сокровенное,
Что выявлено при луне.
 
 
За обнаженность интонации,
За обостренность чувств и слов,
За красоту предельной грации
Остановившихся часов.
 
 
Там, у тюрьмы, у стен кладбищенских,
Изведать было мне дано,
Что в ощущеньях века нищенских
Не все еще умерщвлено,
 
 
Что есть, что есть еще крылатое
В земном бескрылии и мгле,
Что не совсем уж все проклятое
На опустившейся Земле,
 
 
Что есть такие озарения,
Какие впору тем векам,
Когда нас посешали гении
И радости дарили нам!
 

Кишинев

14 апреля 1933

 
Мне любо, обнявши тебя, приподнять
И, стоя, почувствовать вес твой.
Такой невесомый, что трудно понять,
Как сделался воздух невестой…
 
 
Мне любо в налуненном, там, где из мглы
Сквозит лучевая пролаза,
Увидеть, что цвет золотой марсалы
Стал цветом девичьего глаза…
 
 
Мне любо, тебя отделив от земли,
Разнежась полетною позой,
Подумать, ну как эти губы могли
Вдруг стать упояющей розой…
 

Аккерман

23 апреля 1933

 
Не надо раздумий, не надо сомнений,
Доверься порыву – и двинемся в путь!
Да разве я мог бы, о день мой весенний,
Когда-нибудь нежность твою обмануть?
 
 
Да разве тебе, мотылек златотканный,
Тенеты паучьи любовью совью?
В тебе, искупительно Богом мне данной,
Найду предрешенную гибель свою.
 
 
«Ах, нет упоительней творчества в свете.
Стихи твои пьются, как струи Аи!» —
Сказала ты вкрадчиво нежно, и эти
Люблю ненаслышные речи твои.
 
 
Упорны в стремленьях своих северяне,
У моря взращенные в крепком лесу:
Ты будешь моею. Все ясно заране.
Погибнуть – погибну, но раньше спасу!
 

Аккерман

25 апреля 1933

 
Мы были вместе до рожденья,
До появленья на земле.
Не оттого ль в таком волненьи
Тебя встречаю, обомлев?
 
 
Мне все, мне все в тебе знакомо.
В тебе есть то, чего ни в ком.
Что значит дом? Лишь там я дома,
Где дышишь ты, где мы вдвоем.
 
 
Я север брошу, юг приемлю,
Немыслимое восприму,
Твою любить готовый землю
Покорный зову твоему.
 

Бухарест

8 мая 1933

 
Что ни верста – все отдаленней
Виктория, любовь моя!
Что ни верста – я все влюбленней
И все неотвратимей я!
 
 
Что ни верста – мне все больнее,
И дышется уже с трудом.
Что ни верста – все больше с нею,
Все больше с нею я вдвоем.
 
 
Невыносимо, невозможно,
Немыслимо быть без нее.
Как бережно, как осторожно
Хранил бы счастье я свое!
 
 
Всю жизнь искать, – найти под старость
И вынужденно отложить…
Я чувствую слепую ярость:
Что значит жизнь без права жить?!.
 

Бухарест – Белград

Симплом-Рапид

10 мая 1933

 
Имя твое означает победу
И знаменует мое бытие.
Я передам невозбранному бреду
Победоносное имя твое.
 
 
Имя твое отдает земляникой —
Спелой, просолнечной, земляной.
Ягодой алой подругу окликай —
Свежей викторией, светом хмельной.
 
 
Имя твое обессмертил Кнут Гамсун.
Северность в южных таится чертах.
Имени этому сладко предамся,
Боль оставляющему на устах!
 

Белград

18 мая 1933

 
В недоверчивых Ваших глазах, рассеянно-мягких,
Чуть презрительных, умных глазах
Отражаются мглисто незримые маки
На журчащих безводных ручьях…
 
 
Да, забвенье без отдыха, без утоленья
Жажда жуткая – глаз Ваших суть.
Здесь, пожалуй, доха неуместна оленья —
Вас похитив, в нее завернуть…
 
 
Я смотрю в глубину безразлично-прохладных,
Скорбно-наглых и злых Ваших глаз,
Иногда золотых, иногда шоколадных,
Постигая, что мир не для Вас.
 
 
Слишком дни монотонны, а ночи надрывны,
Пошлость или капризный излом.
Человек не родился, а люди противны
И уж так примитивны при том!..
 

Кишинев

7 апреля 1934

 
Потому что ты своеобразна
И в поверхностности глубока,
Как мне удержаться от соблазна —
Вознести тебя за облака!
 
 
Потому что польскою магнаткой
Выглядишь и в нищенстве своем,
Головокружительной и сладкой
Тщусь мечтою: быть с тобой вдвоем!
 
 
Как божественно твое сложенье!
Как узка и как мала рука!
А в глазах такое выраженье,
Что и гибель кажется легка.
 
 
Этот жест, как подаешь ты руку,
Свойственный тебе, тебе одной,
Или обрекающий на муку
Этот голос, нежный и грудной!
 
 
И во всем изящество такое, —
В слове, в мысли, в шаге, в звуке, – столь
Музыкальное и роковое,
Что я просто ощущаю боль…
 
 
Все в тебе сплошное обольщенье
Как ни взглянешь, что ни говоришь.
Я испытываю возмущенье,
Что от этих гор не убежишь.
 
 
Ты красноречива и логична
И до исступленности страстна.
Точно колокольчик, мелодична
И в своей веселости грустна.
 
 
Но глаза твои порой так строги, —
Есть ли сердце у тебя в груди?
Я могу уйти с твоей дороги,
Только ты с моей не уходи!
 

Кишинев

10 мая 1934

О том, чье имя вечно ново…

 
Воображаю, как вишнево
И персиково здесь весной
Под пряным солнцем Кишинева,
Сверкающего белизной!
Ты, Бессарабия, воспета
Ведь солнцем Пушкина, и без
Сиянья русского поэта
Сияние твоих небес —
Пусть очень южных, очень синих —
Могло ли быть прекрасным столь?
Итак, с голов мы шляпы скинем
И скинем с душ тоску и боль,
Ежеминутно ощущая,
Что в беспредельности степей
С цыганами, в расцвете мая,
Скитался тот, кто всех светлей,
Кто всех родней, чье вечно ново,
Все напоенное весной
Благое имя, что вишнево,
Как вышний воздух Кишинева,
Насыщенного белизной!
 

Кишинев

13 марта 1933

Розы во льду

 
Твоей души я не отрину:
Она нагорна и морска.
Рождественскому мандарину
Благоуханием близка.
 
 
Ты вне сравнений: ты едина.
Ты вне сомнений: ты – мечта.
Ты – озарительная льдина
С живыми розами Христа.
 

София

2 января 1934

Она разлюбит

 
Она разлюбит. Она забудет.
О, как я знаю, что это будет!
 
 
Мне будет странно. Пожалуй, стыдно.
Чуть-чуть туманно. И так обидно.
 
 
Потом утешусь. И сам забуду.
Ах, так со всеми. Ах, так повсюду.
 
 
Потом другую – уже другую? —
Я так же ласково поцелую.
 
 
И та разлюбит. И та забудет.
Зачем я знаю, что это будет?…
 

Тойла

1 августа 1934

Извечный плен

 
Итак, в три месяца – три моря,
Три женщины и три любви.
Не слишком ли? Как ни лови,
Безумец, счастья, кроме горя
Ты не познаешь ничего.
В глубинах сердца твоего
Мечте почила неизменность,
И ряд земных твоих измен —
Не прегрешенье, а неценность:
Мгновенный плен – извечный плен…
 

Дубровник (Рагуза)

Вилла «Флора мира»

4 июня 1933

Роковая разобщенность

 
Невесело мне в городе большом,
Который принято считать веселым,
Где каждый, расфуфыренный шутом,
Мне видится невыносимо голым.
 
 
Отталкивающая нагота
Обыкновеннейшего человека
Прожорливого – вздутость живота,
И голова – округлый сейф для чека…
 
 
Они объединяются затем,
Чтоб повод выискать к разъединенью.
А эта общность чувствец, общность тем
Есть разобщенность взлета и паденья.
 

Париж

3 февраля 1931

Вечернее метро

 
Не оскорбить их, скорбных, оскорбленьем,
Скребущим дух: как скарб, у них нутро.
Скопленье тел – не духа ль оскопленье?
Войдите-ка в вечернее метро.
 
 
Попробуйте-ка впасть в неугомонный, —
Давящий стекла, рушащий скамью, —
Поток людей, стремящихся в вагоны
В седьмом часу и перед восемью.
 
 
Взгляните-ка на всех на этих в шляпах —
Сброд обездоливающей судьбы,
Вдохните тошнотворный этот запах,
И вы поймете: это все рабы!
 
 
Рабы врожденные, рабы такие,
Каких не может быть уже рабей…
Все одинаково: медведь России
И этот вот французский воробей!..
 

Париж

20 февраля 1933

Голосистая могилка

О.Л.С.

 
В маленькой комнатке она живет.
Это продолжается который год.
 
 
Так что привыкла почти уже
К своей могилке в восьмом этаже.
 
 
В миллионном городе совсем одна:
Душа хоть чья-нибудь так нужна!
 
 
Ну, вот, завела много певчих птиц, —
Былых ослепительней небылиц, —
 
 
Серых, желтых и синих всех
Из далеких стран, из чудесных тех,
 
 
Тех людей не бросает судьба в дома,
В которых сойти нипочем с ума…
 

Париж

12 февраля 1931

Богобоязнь

 
Но это же, ведь, беспримерность:
Глумясь, святыни топчет в грязь,
Едва исчезла суеверность —
Единственная с небом связь!..
 
 
Не зная сущности религий, —
Любви, – боясь одних расплат,
Он веровал, влача вериги,
В чертей, сковороду и ад…
 
 
Итак, вся вера – страх пред казнью.
Так вот каков он, пахарь нив!
Воистину богобоязнен,
А думали – боголюбив…
 

Тойла

193О

Поездка в Рильский монастырь
(в Болгарии)

Н. и С. Чукаловым

1. Таверна в Дуннице

 
Нам захотелось чаю. Мы в корчму
Заехали. Полна простонародья
Она была, и, ясно, никому
Мест не найти в часы чревоугодья…
 
 
Тут встал один, а там встает другой,
С улыбками опрастывая стулья,
И вскоре чай мы пили огневой
В затишье человеческого улья.
 
 
Благожелательством и теплотой
Кабак проникся не подобострастно,
Не утеряв достоинства, и в той
Среде себя я чувствовал прекрасно.
 
 
Я чувствовал, что все здесь наравне,
Что отношенья искренней и кратче
Не могут быть, и знал, что в стороне
Сочувственно на нас глядит кабатчик.
 

2. Ущелье Рилы

 
Была луна, когда в ущелье влез
Автомобиль и вдоль реки, накренясь,
Стал гору брать. И буковый спал лес,
Где паутина – сетки лаун-теннис.
 
 
Путь между гор правел и вдруг левел.
Жужжали вверх и с горки тормозили.
Я вспоминал, как долго не говел,
Чтоб поговеть, не делая усилий.
 
 
Уже монастырело все вокруг:
Вода в реке, луна и лес из буков.
И крутизна, и лунный плеск, и бук
Все утишало горечь, убаюкав.
 
 
Благословен холодный черный час,
Паломнический путь в автомобиле,
И монастырь, призвавший грешных нас,
Кто в похоти о страсти не забыли.
 

3. В келье

 
В нагорный вечер сердце не хандрит,
Захваченное звездной каруселью.
Нас у ворот встречал архимандрит,
Приведший нас в натопленную келью.
 
 
Нам служка подал крепкий сливовиц,
Зеленоватый, ароматный, жгучий,
Слегка зарозовивший бледность лиц,
Поблекших в колыханьи с круч на кручи.
 
 
Сто сорок километров за спиной,
Проделанных до Рилы от Софии.
Я у окна. Озарены луной
Олесенные горы голубые.
 
 
Бежит река. Покрыто все снежком.
И в большинстве опустошенных келий
Безмолвие. И странно нам вдвоем
На нашем междугорном новосельи.
 

4. Скиты

 
По утреннему мы пошли леску
В далекий скит Святого Иоанна.
И сердце, отложившее тоску,
Восторгом горним было осиянно.
 
 
Бурлила речка в солнечных стволах,
И металлически листва шуршала.
Сосульки звонко таяли. В горах
Морозило, слепило и дышало.
 
 
Вот церковка. Ее Святой Лука
Построил здесь. Уютно и убого.
И голуби, белей чем облака,
Вокруг летают ангелами Бога.
 
 
Вот щель в скале. В ней узко и темно.
Тому, кто всю пролезет, не застрянув,
Тому грехов прощение дано.
Тропа уступами в скит Иоаннов.
 
 
Здесь неизменно все из года в года.
Здесь время спит. Во всем дыханье Божье.
…И кажется отсюда ваш фокстротт
Чудовищной, невероятной ложью!
 

Тойла

31 августа – 4 сентября 1932

Тырново над Янтрой

 
Опоясывает восьмеркою
Высь уступчатую река.
Воду лед покрыл тонкой коркою,
И снежок покрыл берега.
 
 
А над Янтрою, в виде мирного
И гористого городка,
Глуховатое дремлет Тырново,
Перевидевшее века.
 
 
В плотных домиках, крепко склеенных,
Понадвиснувших над рекой,
Сколько смелых чувств, чувств взлелеянных
Всей историей вековой.
 
 
И от каждой-то горной улицы,
И от каждой-то пары глаз,
И от праздничной-то разгулицы
Источается древний сказ.
 
 
В маслянистые, злато-карие,
Как их тщательно не таи,
Заглянул я в твои, Болгария,
Взоры дружеские твои…
 

Тойла

31 января 1932

Одному ребенку

 
О, светлая моя Светлана,
Дитя с недетской душой,
Вообрази: в снегу поляна,
Луна и лес большой, большой…
 
 
Здесь от Словении есть что-то:
Такие же сосны и холмы.
И кажется мне отчего-то,
Что поняли б друг друга мы…
Мне жизни не снести несносной,
 
 
Мешающей мне жить шутя:
Ты знаешь… Не совсем я взрослый,
А ты… ты не совсем дитя!
 

Тойла

12 октября 1932

На летнем Ядране

 
О, сколько радости и света
В живительной голубизне
Адриатического лета
На каменистой крутизне!
 
 
Здесь мглится воздух раскаленный,
Колеблет город мгла, и весь
Кирпично-палево-зеленый,
Твердит: «От зноя занавесь».
 
 
Но как и чем? Одно движенье
Забывшейся голубизны,
И – о, какое упоенье
Для изнемогшей крутизны!
 
 
Ночь, ветерок ли, дождь ли, этот
Взор к отплывающей корме…
О, сколько радости и света
Во влажной нежной южной тьме!
 

Дубровник (Рагуза)

Билла «Флора мира»

5 июня 1933

Звон лилий

 
Я грусть свою перегрущу —
Я утро в комнату впущу,
И, белой лилией дыша,
Оно, волнуясь и спеша,
Заполнить комнату мою
Всем тем – всем тем, что я люблю:
Прозолоченной белизной
И гор окружных крутизной,
Лазурью неба и волны.
И станут дни мои полны
Стихами, нежностью, и вновь
Неистребимая любовь
К Несуществующей впорхнет,
Как утро – в комнату, в мой гнет,
В нужду мою, в тоску, в мой стон.
О, лилий ароматный звон!
О, Адриатика моя
Я – снова я! Я – снова я!
 

Дубровник (Рагуза)

Вилла «Флора мира»

5 июня 1933

Словенка Лиза

 
Словенка Лиза, повара жена,
Веселая красивая шатенка,
Сказала мне, в ручье отражена
(И в этом прелесть главная оттенка!):
«Закажем гуляш, чокнемся вином
В одной из нами встреченных гостилен».
Мы к столику присели под окном,
И, признаюсь, был этот завтрак стилен…
По черным тропкам, близким ей одной,
Уже с утра мы в замок шли соседний,
И этот путь, мне чуждый, ей родной,
Навеял будоражащие бредни…
И, розовая, стала от вина
Она еще, казалось, розовее,
Словенка Лиза, повара жена,
Все предрассудки смехом поразвеяв…
 

Кишинев

15 февраля 1934

Светляки

 
Мы на паре горячих буланых
Норовистых ее лошадей,
В чарах вечера благоуханных,
Возвращались домой из гостей.
 
 
Утрамбованный путь был извилист,
Пролегавший полями меж гор.
Вдалеке небеса озарились —
То зажег фонари Морибор.
 
 
Ночь, в разгаре словенского лета,
Упояла прохладным теплом,
С колокольни Святая Марьэта
За своим наблюдала селом.
 
 
Чуть шуршала в тиши кукуруза,
Дальний замок стоял на горе,
Где из «Тоски» – умерший Карузо
В граммофоне брал верхнее «ре».
 
 
Но слова, – ими все не расскажешь, —
Приблизительны и далеки.
Вот над нашим блестят экипажем
Пролетающие светляки.
 
 
Точно взят из тропической сказки
Этот путь удивительный наш.
На проселок, от гравия вязкий,
Поворачивает экипаж.
 
 
Чужд нам город, исчадье азарта,
Узаконенный переполох.
С колокольни Святого Ленарта
Хрипловатый доносится вздох.
 
 
За горами Святая Барбара
Откликается глухо ему:
Раз удар и еще два удара
Упадают в душистую тьму.
 
 
А за нами, пред нами, над нами,
В отраженьи возникшей реки,
Вьются – в явь превращенные снами
Размечтавшиеся светляки.
 

Кишинев

1 февраля 1934

В третий приезд

 
Третий год подъезжаю к Сараеву,
И встречает меня в третий раз
С очевидной и нескрываемой
Лаской светоч встревоженных глаз.
 
 
Каждоразно цветами увенчанный
И восторженностью обогрет,
С превосходною русскою женщиной
День-другой коротает поэт.
 
 
Все-то улицы испоперечены
И извдолены, где – ввечеру —
Сербки те, что давно отуречены,
Иногда поднимают чадру.
 
 
На базар, по восточному красочный,
Уж заглянуто множество раз,
И весь город, нагорный и сказочный,
Претворен в полный прелести сказ.
 
 
Но всего остального пленительней
И конечно, милее всего
Облик женщины обворожительной
И встревоженных глаз торжество.
 

Босния. Сараево

2 июня 1933

Орлий клич

 
Быть может, ты сегодня умерла
В родном тебе, мне чуждом Будапеште,
В горах подвергнувшись когтям орла.
Сказать врачу: «Не мучайте… не режьте…»
 
 
И, умерев венгеркой, в тот же час
Ты родилась испанкою в Севилье,
Все обо мне мечтать не разучась
И проливая слезы в изобильи.
 
 
И, может быть, – все в жизни может быть!
Увижусь я с тобой, двадцативешней,
Все мечущейся в поисках судьбы,
Больной старик, почти уже нездешний.
 
 
Ну да, так вот увидимся на миг
(Возможно, это будет в Тегеране…)
И вздрогнешь ты: «Чем близок мне старик,
Сидящий одиноко в ресторане?»
 
 
И встанет прежней жизни Будапешт:
Ты все поймешь и скажешь… по-венгерски:
«Как много с Вами связано надежд!..»
 
 
…И орлий клич, насмешливый и дерзкий,
Ты вспомнишь вдруг, не поднимая вежд…
 

Тойла

31 октября 1934

Прямолинейный сонет

 
Ты никого не любишь: ни меня,
Ни третьего, ни пятьдесят второго.
Ты попросту немного не здорова:
Дня не прожить тебе, не изменя.
 
 
Кому и с кем – не важно. Заманя
К себе кого-нибудь, отдаться снова.
Свой утолить инстинкт – твоя основа.
Ты холодна, и нет в тебе огня.
 
 
Ты говорить о страсти не осмелься:
Ты знаешь только похоть. Страсть на рельсы
Кладет людей. Страсть – спутница любви.
 
 
Любовь приносит жертвы. Страсть ей вторит.
Любовь не омрачает, а лазорит.
Ты похоти любовью не зови.
 

Тойла

31 октября 1934

Стихи явно педагогические

В.Я.О.

 
От всех невинностью виновных хамок
  Я изнемог.
И в Храстовац, средневековый замок,
  Сел под замок…
 
 
Я вверил ключ таким рукам прелестным,
  Таким рукам,
Что перестал грустить о неизвестном
  По целым дням…
 
 
И кончу тем в начальной Вашей школе,
  Что петь начну,
Благодаря спасительной неволе,
  Свою… жену!
 

Замок Hrastovac

Slovenija

1 августа 1933

Царица замка

В.Я.О.

 
У Веры Яковлевны в доме,
Взобравшемся под облака,
Мы все, мы все имеем, – кроме,
Пожалуй, птичья молока.
 
 
Чего бы мы ни пожелали,
Все выполнимо без труда:
Пружинными кровати стали,
Одрами бывшие всегда…
 
 
Явилось зеркало, и в вазе
Неувядаемы цветы,
И в каждой сказанной ей фразе
Оттенок некой теплоты…
 
 
И даже зонтик, старый зонтик,
Затасканный по городам,
Тот, что, казалось, только троньте,
В руках разлезется по швам,
 
 
Однажды утром стал, как новый,
И, раньше синий, стал иной:
Немножко желтый, чуть лиловый
И очень, очень голубой!..
 
 
И если я в глаза ей гляну,
Она, любя во всем контраст,
Мне в пику подарит Любляну,
А нет – Сараево мне даст…
 

Замок Hruslovac

31 июля 1933

Цикламены

 
Лилово-розовые цикламены,
Прохладно-сладкие, в пять лепестков,
Неизменимые и в час измены
Неизменяемой Мапоп Lescaut,
Вы независимыми лепестками, —
Индейской перистою головой! —
Возникли вечером в лесу пред нами
И изливали аромат живой.
И страстно хочется мне перемены,
Столь неосознанной и смутной столь,
Как увлекающие цикламены,
В чьем свежем запахе восторг и боль.
 

Замок Hrastovac под Марибором

24 августа 1983

 
Яблоновые рощи на отлогих зеленых и приветливых склонах
Говорят о весеннем белорозовом нежном и мятежном цветеньи,
При таком безразличном в городах безвоздушных в ваших глупых салонах,
Где есть все, что угодно, кроме радости жизни и ее упоенья…
Я смотрю из окошка на простую природу, ах, что может быть проще?
На холмистое поле, на прохладную речку, на раскидистость буков,
На далекие Альпы и на вас, что повсюду, яблоновые рощи,
Где цветы облетели, чутко сердце поэта перед сном отаукав…
 

Замок Hrastovac

Над р. Пестецей

10 июля 1933

 
Блузку надела яркую, —
Зеленую, ядовитую, —
И, смеясь, взяла меня за руку,
Лететь желанье испытывая.
 
 
Мы долго бродили по городу —
Красочному старому,
Своей историей гордому, —
Самозабвенною парою.
 
 
«Взгляните, как смотрят прохожие:
Вероятно мы очень странные,» —
Сказала она, похожая
На лилию благоуханную.
 
 
И в глаза мои заглядывая,
Склонная к милым дурачествам,
Глазами ласкала, и радовала
Своим врожденным изяществом.
 
 
Задержались перед кафаною,
Зашли и присели к столику,
Заказали что-то пряное,
А смеха-то было сколько!
 
 
Терраса висела над речкою —
Над шустрою мелкой Милячкою.
Курила. Пускала колечки.
И пальцы в пепле испачканы.
 
 
Рассказывала мне о Генуе.
О дальнем гурзуфском промельке.
Восторженная, вдохновенная,
Мечтающая о своем томике.
 
 
«Но время уже адмиральское,
И – не будем ссориться с матерью…»
С покорностью встал вассальскою,
И вот – нам дорога скатертью…
 
 
Болтая о всякой всячине,
Несемся, спешим, торопимся.
И вдруг мы грозой захвачены
Такою, что вот утопимся!..
 
 
Влетели в подъезд. Гром. Молния.
Сквозняк – ведь окно распахнуто.
Притихла. Стоит безмолвная.
И здорово ж тарарахнуло!
 
 
Прикрыла глаза улыбчиво
И пальцами нежно хрустнула.
Вполголоса, переливчиво:
«Дотроньтесь, – и я почувствую».
 
 
Ну что же? И я дотронулся.
И нет в том беды, по-моему,
Что нам не осталось соуса,
Хотя он был дорогостоимый…
 

Замок Hrastovac

10 июля 1933

 
О, да! ты обладаешь вкусом,
И страсть к оттенкам развита:
К жемчужным тяготенье бусам
И черно-белые цвета.
 
 
Хотя бы взять вот шляпу эту,
В которой ты вчера была:
Она подобна менуэту, —
Так легкомысленно мала…
 
 
Из лакированной соломки,
Вся черная, и, как бросок, —
При том не броский и не громкий, —
Гвоздики белость на висок.
 
 
Я платьем восхищен красивым,
В котором тоже ты вчера:
Оно – как ночь, как ночь с отливом,
И тот отлив из серебра.
 
 
Белеет перевязь на темном
То где-то здесь, то где-то там.
Оно – нарядное, но скромным
Покажется в букете дам.
 
 
Твой туалет – мотив Пакэна,
Инструментованный тобой.
И потому в нем столько плена,
Что как бы мог я быть не твой?…
 

Замок Нгаstоvaс

12 июля 1933

 
О, золотистые каштаны
Твоих взволнованных волос,
Вы говорите мне про страны,
В которых быть не довелось!
 
 
Твой стан… твой стан! Одно движенье,
Едва заметное, слегка, —
И вот уж головокруженье,
И под ногою – облака…
 
 
Я пью твой голос. Он живящий
Затем, что был в твоих устах,
Невероятное сулящий,
Дающий больше, чем в мечтах…
 
 
Твои уста… В них полдень Явы,
В них тайна русского огня.
Ах, созданы они для славы
И – через славу – для меня!
 
 
Твой взгляд восторженно встревожен.
Он нежен, вкрадчив, шаловлив.
Ты та, кем я облагорожен,
Кем счастлив я и кем я жив!
 

Замок Hrastovac

12 июля 1933

 
Твои стихи «не по сезону»:
В них дух романтики высок.
Я строгой критикой не трону
Нетронутости милых строк…
 
 
В них отзвук рыцарской эпохи:
Роброны, фижмы, менуэт,
Любовь и страсть, мечты и вздохи —
Все то, чего отныне нет.
 
 
В твоих стихах слегка жеманно,
Мечтательно, светло, тепло.
Ты нам поешь о чем-то странном,
О том, что навсегда ушло.
 
 
Обворожительно и грустно
Становится при чтеньи их:
Ты увлекаешь нас искусно
В века и дел, и чувств иных.
 
 
Ты, хрупкая, ценима мною,
И, если знать желаешь ты,
Твои стихи не что иное,
Как очень «хрупкие цветы»… [13]13
  Помещено в виде предисловия при сборнике стихов Валентины Перниковой (примечание автора)


[Закрыть]
 

Замок Hrastovac

В словенских горах

13 июля 1933