Текст книги "Юго-западная Туркмения в эпоху поздней бронзы. По материалам сумбарских могильников"

Автор книги: Игорь Хлопин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава V. ЗАНЯТИЯ НАСЕЛЕНИЯ

Специфичность могильных памятников такова, что по экономике оставившего их народа они содержат гораздо меньше информации, чем поселения. Идеальным был бы случай сочетания одновременных материалов с поселения и из могильника, но, к сожалению, таковых у нас нет. Поэтому ниже мы попытаемся реконструировать те занятия населения, о которых можно судить на основании материалов могильников среднего течения Сумбара.

В хозяйстве обитателей среднего течения Сумбара четко различаются два направления: то, чем занимались вне дома, и то, что обычно называют домашними промыслами. Однако раньше надо установить основу материальной жизни населения данного района в эпоху поздней бронзы. А ее составляла оседлость, о чем можно говорить с уверенностью, несмотря на то что поселки указанного времени еще не раскапывались. Об этом совершенно однозначно свидетельствуют отлично изготовленные сырцовые кирпичи большого формата, которыми заделаны входы во многие погребальные камеры. У неоседлого населения такой строительный материал не может существовать из-за его ненадобности. А если известен строительный материал, необходимо попытаться определить жилищные условия эпохи бронзы долины Сумбара, ибо, прежде чем заниматься какой бы то ни было деятельностью, человек должен был обеспечить себе оптимальные условия жизни в данной природной среде.

Давно доказано, что погребальное сооружение на определенной территории отражает и повторяет в какой-то степени жилище населения той же территории. Поэтому ключ к реконструкции жилища в долине Сумбара эпохи бронзы надо искать в катакомбе. Поскольку, однако, сама катакомба появилась не в готовом виде, а развилась из полуподземного склепа более раннего времени, мы должны для нашей реконструкции привлечь и эти сооружения. Склеп нужно считать уменьшенной моделью полуземлянки с обособленным входом.

Такой вывод относительно типа жилища изменяет привычный мысленный облик дома, который сложился в результате многолетних полевых исследований в Южной Туркмении: всегда считалось, что население южного земледельческого пояса обитало в поселках, состоявших из наземных домов, выстроенных из сырцового кирпича. На поселениях северной подгорной равнины Копетдага, в дельтах Теджена и Мургаба остатки подобных домов были действительно раскопаны – иного строительного материала в тех местах не существовало. В горных районах для эпохи бронзы жилые постройки пока неизвестны, но там основными строительными материалами были камень и дерево, а не привычный сырец. Их употребляли на сооружение склепов, их же использовали для постройки жилищ. Следовательно, конструкция и планировка склепа позволяют представить жилище местного населения того времени.

У современных жителей горных районов Средней Азии, в частности у горных таджиков, полуземляночный тип жилища известен давно. Однако и у населения долины Сумбара основным типом жилища тоже была полуземлянка. «По рассказам старожилов, – пишет Д. М. Овезов, –  в прежние времена жилищем гокленов была полуземлянка (куме). Она устраивалась, как правило, на склонах холмов (т. е. ее врезали в холм так, что задняя стена и части боковых были из естественного материала холма. – И. X.), ширина ее не более 2 м, длина до 4 м, а высота 3 м. По длине с двух сторон ставили крепкие деревянные стойки, на них клали деревянные перекладины и камыш, обмазывали сверху глиной. Сверху куме имело два ската для стока воды. Дверь всегда делали на юг, с правой стороны от двери оставляли небольшое отверстие для освещения, очаг для отопления был посредине, вверху в крыше оставляли небольшое отверстие для выхода дыма (думлык). В куме, как и в юрте, правая сторона была женской, а левая – мужской, в центре – почетное место для гостей. Только беспокойная жизнь, постоянные набеги, заставили гокленов иметь переносное жилище – юрту (гара-ой) или шалаш (телэр)» [1976, с. 117—119].

Наличие полуземляночного жилища у гбкленов и у населения эпохи бронзы на той же территории позволяет более широко интерпретировать данный факт. Не исключено, что горные туркменские племена – реликт древнего ираноязычного населения, которое в ходе исторического процесса подверглось тюркизации и исламизации. Имея это в виду, в их этнографии можно обнаружить многие субстратные черты.

Сочетая свидетельства археологии долины Сумбара с этнографическими чертами ее обитателей, можно попытаться объяснить пепонятпый прежде факт, что там до сих пор не встречено остатков поселений более раннего времени, чем культура архаического Дахистапа. Переосмысление типа жилищ открывает новое направление методики их поиска: не исключено, что поселения эпохи бронзы следует искать по окраинам холмов недалеко от исследованных могильников, поскольку они могли состоять из полуземлянок типа современного гокленского куме.

Исходя из оседлого образа жизни древнего населения долины Сумбара (это вытекает из приведенных выше соображений и общего облика культуры эпохи поздней бронзы), можно с уверенностью говорить о том, что оно занималось возделыванием земли и разведением домашнего скота.

Непосредственных свидетельств земледелия в виде специфических орудий пли остатков его продукции в материалах могильников не найдено. Однако эту основную отрасль хозяйства все же можно восстановить по ряду косвенных признаков. Так, в одном из центров сортового разнообразия пшениц, в окружении оседлоземледельческпх культур с тысячелетними традициями, в зоне поливного и богарного земледелия, в эпоху поздней бронзы не могло существовать собирательское или только скотоводческое хозяйство, тем более что вне зоны степей и полупустынь, к каковым долина Сумбара не относится, чисто скотоводческого хозяйства никогда не было. Но у нас нет данных для установления системы земледелия, наличия искусственного орошения. Можно полагать, что на каких-то полях, отвоеванных у тугаев или расположенных в лесистых предгорьях, произрастали пшеница и ячмень: на поселениях северной подгорной равнины Копетдага находили остатки их зерен [Лисицына, 1978]. Из них приготовляли хлеб и кашу; из ячменя, кроме того,– пиво. Сравнительно большой ассортимент посуды говорит о достаточно большом разнообразии пищи древнего населения.

Определение назначения найденной в могилах посуды представляется пам заслуживающим внимания. Когда па исследуемом памятнике ассортимент посуды невелик, то каждый из сосудов может быть полифункционален. В Сумбарских могильниках набор керамики весьма разнообразен, что, по-видимому, свидетельствует о дифференциации ее функций (рис. 22).

Первичный анализ керамики, проведенный выше, показывает, что глиняное тесто, из которого был изготовлен тот пли иной сосуд, так же как и технология его изготовления, не имеет значения для нашей цели. При определении функции сосуда надо исходить из его формы и типа. Так, коллекция состоит из столовой и хозяйственной (хумчи и большие кувшины) посуды. Кроме того, сосуды резко различаются по величине, что позволяет выделить сосуды коллективного пользования (хумчи, кувшины, чайники со сложным носиком) и индивидуального (различные горшкп, сосуды с трубчатыми носиками, чаши). Поэтому естественно попытаться разделить всю керамическую коллекцию на группы, в каждой из которых сосуд коллективного использования сочетался бы с одним или несколькими сосудами индивидуального применения.

Наиболее часто встречается хумча (рис. 22, 7), которую всегда сопровождает горшочек с открытым носиком (рис. 22, 2); в непотревоженных могилах он находится либо рядом, либо внутри хумчи. Определение назначения этой пары предельно просто: хумча была вместилищем для воды, а горшочек с открытым носиком служил для употребления этой воды, играл роль современного ковшика.

Следующим по частоте встречаемости сосудом была чаша (рис. 22, 3). Этот сосуд не предназначался для мясной пищи, так как в нем ни разу не было найдено костей животных; вряд ли также он служил емкостью для какой-то жидкости. Скорее всего, в чашу могли класть кушанье из злаков; в ряде случаев остатки каши находили именно в чаше (Сапалли-Тепе). На Сумбаре таких остатков не обнаружено, но нельзя забывать о разных условиях и возможностях сохранения органических продуктов. Каша же была основным продуктом главной отрасли древней экономики – земледелия.

Рис. 22. Группировка посуды по се назначению (2—23).

Употребление конических сосудов со сливом (рис. 22, 4), которых найдено столько же, сколько чаш, для жидкости не вызывает сомнения благодаря сливу, но вряд ли в могилу ставили два сосуда с водой. Можно предположить, что в сосуд со сливом наливали молоко пли какой-то жидкий молочный продукт, полученный от второй ведущей отрасли древней экономики – скотоводства.

Все сосуды с носиками объединены в одну группу по функциональному признаку (рис. 22, 5—9). Ключом, который позволяет приблизиться к определению содержимого этих сосудов и пониманию их назначения, является сложный носик с длинным и узким желобчатым сливом. Известный немецкий этнолог К. Йеттмар (Геттинген) встречал у аборигенов Северного Пакистана сосуды для хранения растительного масла с подобными же носиками. Длинный желоб носика предназначался для вкладывания туда свернутой тряпки, играющей роль фильтра. Следовательно, столь длинный носик является не элементом украшения сосуда, а его технической особенностью; в сосуд с таким носиком наливали жидкость, которая перед употреблением должна была быть профильтрована. Вряд ли это было растительное масло, скорее всего – напиток типа пива или вина. Мы склоняемся в пользу первого, поскольку местные жители, как и население всего Древнего Востока, испокон веку выращивали ячмень – исходный продукт для пива – древнейшего алкогольного напитка [Пиотровский, Флиттнер, 1940, с. 28]. В то время пиво представляло собой мутную и густую жидкость с большим количеством растительных примесей, которую без предварительной фильтровки употреблять было нельзя.

Следовательно, можно предложить набор посуды, состоящий из чайника со сложным носиком и сосудов с трубчатыми носиками, считать предназначенным для употребления пива. Первый заменял собой современный графин, откуда пиво через тряпичный фильтр, наливали в сосуды с трубчатыми носиками. Последние являлись индивидуальными сосудами и применялись для питья пива через трубчатый носик [ср.: Чайлд, 1956, с. 252], в который мог быть вложен еще дополнительный фильтр в виде комочка шерсти или растительных волокон. Отсюда нужно исключить два сосуда с носиком-раструбом (VIr) из кухонного теста.

Следует, однако, сделать оговорку, что для питья пива служили сосуды с трубчатыми носиками, найденные только в погребениях взрослых мужчин. Такие же сосуды преимущественно горшковидной формы с небольшим венчиком (рис. 22, 6), обнаруженные в детских могилах, надо считать, естественно, поильниками.

Следующая группа посуды, состоящая из сосуда коллективного использования и сосудов индивидуального применения, объединяет кувшин и горшочки (с одной ручкой, с двумя ручками и без них; рис. 22,10—13). Определить конкретное содержимое кувшина и горшочков пока затруднительно, но все же можно дать его некоторые характеристики. Это был безусловно жидкий продукт. Поскольку сомнительно, чтобы он употреблялся непосредственно из кувшина, то горшочки могли быть единственными сосудами, при помощи которых поглощалось содержимое кувшина. Многие горшочки, особенно с одной или двумя ручками, имеют отчетливые следы законченности, которые могли образоваться только в результате прямого воздействия коптящего пламени костра или очага. Это позволяет предположить, что в маленьких сосудах подогревалось питье, хранящееся в кувшинах: какой-нибудь напиток на молочной основе или пастой либо отвар трав. Во всяком случае можно быть уверенным, что в могилу ставили питье, которое перед непосредственным употреблением должно было подвергаться термической обработке.

Вазы, сферические сосуды с двумя ручками, кубки, графины и сосуды уникальных форм составляют незначительный процент от общего количества, и невозможность установить даже предположительно их функцию не является существенным недостатком. Мы считаем, что важно было сделать попытку определить функцию некоторых основных сосудов, а потом проверить ее при помощи других характерных особенностей погребального комплекса. Если эта проверка принесет положительные результаты и поможет выяснить некоторые черты погребального обряда, то предложенное определение назначения того или иного сосуда следует рассматривать более приближенным к истинному решению проблемы.

В состав пищи входили также продукты скотоводства, остатки которых в виде костей мелкого рогатого скота встречены во многих могилах. Мы не можем утверждать, что стадо состояло только из мелкого рогатого скота, хотя остатков других домашних животных не было найдено. Направления в скотоводстве, даже при наличии только мелкого рогатого скота, были различными: оно давало людям мясо и молоко (правда, мы не можем точно определить, как последнее перерабатывали) , ценнейшим его продуктом была шерсть.

Обильное количество разнообразных предметов вооружения в погребениях долины Сумбара свидетельствует не о наличии в первобытной среде частых военных столкновений (к тому же нет укрепленных поселений, нет оборонительных доспехов), а о большой роли охоты, которой занимались мужчины. Охота являлась постоянным мужским промыслом, который давал возможность питаться мясом и одновременно не трогать домашний скот. Это был достаточно опасный промысел, поскольку охотник мог сам стать жертвой хищника; видимо, такими трагическими случаями на охоте, в частности, можно объяснить наличие в могильниках кенотафов.

Как все земледельцы, население долины Сумбара разводило домашний скот, который практически круглый год мог питаться подножным кормом. Пока нет прямых свидетельств разведения крупного рогатого скота, а что касается мелкого, коз и овец, то он выпасался вдалеке от поселений. Дело это было небезопасным, поскольку домашние животные представляли собой лакомую добычу для хищников Туркмено-Хорасанских гор. Вот и второе объяснение наличия в мужских погребениях большого количества различного оружия – стада надо было активно охранять от хищников при помощи лука и стрел, дротиков и копий. Следовательно, стада пасли вооруженные пастухи, скорее всего юноши и молодые мужчины. Таким образом, на долю мужчин приходились занятия вне дома, связанные с напряжением сил и повышенной опасностью.

Были у мужской части населения и занятия около поселка или в нем самом. Например, строительство жилищ вряд ли осуществлялось женскими руками; надо полагать, что именно мужчины заготавливали дрова и доставляли их в поселок (возможно, совместно). По-видимому, многие трудоемкие работы: изготовление кирпичей, строительство жилищ, расчистка земельных участков от растительности или камней, крупные охотничьи операции и некоторые другие – требовали объединенных усилий и проводились коллективно.

Конечно, дома каждый мужчина занимался каким-либо промыслом, но в могильнике сохранилось очень немного данных об этом. Определенно можно говорить об обработке шкур и кож. Сам процесс обработки нам неизвестен, но наличие в некоторых могилах ножей с короткими и полукруглыми лезвиями говорит о том, что их владельцы могли изготовлять из обработанных кож различные вещи – ремни, сумки, обувь и т. п. Для того чтобы соединить два куска кожи, они шильями прокалывали отверстия, в которые продергивали либо толстую нить, либо тонкий ремешок.

Женская часть населения была привязана к дому и поселку главным образом из-за рождения и воспитания детей; мальчики только с 7– 8 лет поступали к мужчинам для продолжения воспитания и приобщения к мужским занятиям, а девочки до выхода замуж оставались в женской группе. Следовательно, практически все женские занятия были связаны с домом и детьми, с изготовлением одежды и утвари, с приготовлением пищи, сохранением и переработкой продуктов питания.

Основными производствами, степенью развития которых определялся уровень культуры в целом, были гончарство и металлургия. К сожалению, мы можем говорить только о типах готовой продукции (см. выше), но не о технологии ее изготовления и совершенно ничего не знаем об организации производства. Следовательно, кроме общих фраз, в равной степени могущих быть приложенными к любой археологической культуре, нам сказать нечего.

Зато материалы могильника позволяют глубже и полнее осветить такую древнюю отрасль, как обработка шерсти и изготовление из пряжи различных изделий. Практически все женские погребения содержали веретено (пряслице), а это означает, что все женщины пряли. Пряжа использовалась по-разному. Есть сведения о том, что древнее население было знакомо с ткацким станком (отпечатки ткани на бронзовых предметах), но его конструкция остается нам неизвестной. Однако традиционность оборудования для домашних промыслов, в частности для ткачества, у народов Востока, а также примитивные ткацкие станки, сохранившиеся у туркмен в настоящее время, позволяют предположить, что современные ткацкие станки ненамного отличаются от древних. Приводить описание последних нет надобности, поскольку это сделано в ряде этнографических работ [Овезов, 1959, 1976].

Население пользовалось крашеными тканями; различные минеральные и органические красители жители Южной Туркмении применяли издревле и почти до начала XX в. Однако есть данные, что ткани не только окрашивали, но и орнаментировали разными геометрическими или растительными узорами. Об этом говорят два штампа, найденных в женских могилах (С-1-131 и П-1-11). С их помощью, как удалось доказать на огромной коллекции металлических, каменных и керамических штампов с поселений северной подгорной равнины Копетдага [Хлопин, 1978, с. 33—38], узор наносили на ткань краской и как-то закрепляли. Правда, материал, из которого были сделаны эти штампы, – фаянс – для передачи набивного рисунка был значительно хуже, чем металл, но, видимо, в те времена он удовлетворял запросы общества.

Бронзовые спицы, найденные в некоторых женских могилах либо парами, либо по четыре штуки, указывают, как вязали пряжу: двумя спицами вязали полотно, а четырьмя – чулок. Бронзовые иглы также могли быть использованы не только для шитья, но и при изготовлении ковров, особенно те, которые лежали парами.

Вопрос об истоках и истории ковроделия на территории Туркменской ССР более сложен и запутан, чем многие другие вопросы истории материальной культуры. Поскольку туркменские ковры и по сей день славятся во всем мире, неудивительно, что вопросы их происхождения и их древность затрагивались во многих специальных и общих работах [Дудин, 1928; Пугаченкова, 1967; Мошкова, 1970, и др.]. Мы не хотим здесь проводить специальное исследование, но должны обрисовать современное положение в вопросе о ковроделии, ибо могильники дали принципиально новые материалы, которые освещают его иначе [Хлопин, 19796, с. 7-9; 1980а, с. 31-36].

Первой действительно научной работой, посвященной коврам Средней Азии, является статья С. М. Дудина, вышедшая в свет более 50 лет назад [1928, с. 71—155]. Он рассматривал ковры разных областей и народов Средней Азии с различных аспектов на уровне научных концепций того времени. О происхождении ковровых изделий в статье говорится немного, по то, что все-таки сказано, целиком базируется на господствовавшей тогда теории, что первоначально образ жизни пародов Средней Азии был кочевым, а оседлые народы появились вследствие того, что часть кочевников осела на землю, но сохранила многие черты кочевого быта, которые тогда с интересом искали и находили этнографы. Вот что писал Дудин: «Уже одно то обстоятельство, что ковровые изделия – явление, общее для всех стран так называемого мусульманского Востока, границы которых совершенно совпадают с местами расселения кочевников-пастухов в настоящем и в не очень отдаленном прошлом, говорит в пользу предположения, что ковры – продукт именно кочевого пастушеского быта (здесь и ниже выделено мной. – И. X.)» [там же, с. 76]. Затем он перечислил преимущества ковровой ткани, по справедливости воздавая ей должное, и закончил так: «В быту оседлого населения Средней Азии и соседних с ней стран с мусульманским населением ковры.. . пользуются тем же почетом и любовью, как и у кочевников. .. так как здесь (т. е. у оседлого населения. – И. X.) сохраняются и по сей день все домашние навыки изжитого кочевого быта» [там же, с. 77].

Действительно, если ко всему подходить с указанных выше позиций, то иначе трудно объяснить наличие ковров у оседлого населения. Однако фактический материал, добросовестно приведенный С. М. Дудиным, вступает в противоречие с его теоретическими рассуждениями: «По степени распространения первое место в обиходе кочевников Средней Азии бесспорно принадлежит войлочным коврам (кошмам. – И. X.), второе – безворсовым тканям (паласам. – И. X.) и только третье место – ковровым изделиям с ворсом» [там же, с. 78]. Ареалы ковров не совпадали с ареалами кочевого населения; наоборот, ковры большей частью существовали у оседлых обитателей Южной Туркмении, которым в то время были незнакомы узорчатые кошмы. Последние, в настоящее время широко распространенные и в Туркмении, имеют свои истоки на Востоке, в частности в Киргизии и Восточном Туркестане, где их производят и поныне с поразительным разнообразием не только орнаментального покрытия, но и техники изготовления (в Туркмении кошмы делают одним, причем самым простым, методом). Следовательно, данные Дудина показывают, что он просто постарался исторически подойти к предмету исследования и объяснил его с принятой тогда точки зрения на историческое развитие народов Средней Азии. А сейчас это более чем очевидно, поскольку теория оседания кочевников на землю и превращения их в оседлых земледельцев постепенно уходит в область истории науки.

50 лет назад раскопки двух холмов у сел. Анау под Ашхабадом выглядели весьма одиноко на всем Переднем Востоке. Мнение же о изначальности кочевого быта прочно вошло в сознание исследователей после фундаментальных трудов В. В. Бартольда и других русских и европейских востоковедов. И через 40 лет после С. М. Дудина известный знаток искусства народов Средней Азии Г. А. Пугаченкова утверждала эти же мысли следующими словами: «Создание туркменского ковра связано не с земледельческой, а с кочевой или полуоседлой скотоводческой средой; отсюда исходное сырье – отборная, отлично обработанная шерсть, которой располагала любая семья, отсюда высокие технические качества ковра, который в условиях перекочевок должен был отличаться чрезвычайной прочностью, отсюда и многие художественные особенности, определяющие его яркое своеобразие и радикальное отличие его от изделий городских ковроткацких мастерских феодального Востока» [1967, с. 177—178]. Аргументация приведенного положения не очень веская: отборная, отлично обработанная шерсть имелась и у каждой оседлой семьи; высокие технические качества ковра определялись его сущностью; художественные особенности как раз являются доказательством его глубокой самобытности, которая, если присмотреться внимательнее, уходит далеко в глубь тысячелетий все на той же территории – в оседлые поселения эпохи энеолита и бронзового века северной подгорной равнины Копетдага. Показательно, что Пугаченкова сама отмечает этот факт на страницах своей книги [там же, с. 21—22], но не интерпретирует его должным образом.

Теперь накоплены разнообразные материалы, которые позволяют заново поставить вопрос об истоках и древности туркменского ковроделия. И не только поставить, но и ответить на него, имея для этого в руках необходимый комплекс фактов. К таким фактам относятся, во-первых, орнаментальный комплекс на керамике эпох энеолита и бронзы, который стал достоянием науки только два последних десятилетия и еще не весь нашел отражение в печати, во-вторых, орудия труда, которые связаны непосредственно с изготовлением ковров, ставшие известными только в течение последних 8 лет. Орнаментальные соответствия отмечали и прежде, но керамические узоры никогда не объясняли в качестве прямых предшественников ковровой орнаментации, и поэтому столь яркие соответствия, доходящие иной раз до многократного тождества, вызывали только удивление. Теперь же, когда мы имеем во множестве орудия ковроделия, восходящие к эпохе поздней бронзы, орнаментальные соответствия приобретают особое значение, ибо позволяют не только опустить в глубь тысячелетий возникновение коврового орнамента, ио и проследить столь же глубоко корни туркменского народа па его исконной территории.

 

Рис. 23. Ковровые ножи.

1 — современные ковровые ножи (кесеры); 2 — нож-кесер эпохи поздней бронзы (реконструкция).

В восьми женских погребениях могильников Сумбар I и Пархай I были найдены предметы, которые дают возможность заново определить древность изготовления ворсовых ковров на территории Южной Туркмении, – серповидные тонкие пластинки с лезвием по выпуклому краю и отверстием на одном из закругленных концов. Ясно, что это узкоспециализированный режущий инструмент, применявшийся для какой-то женской отрасли производства, но в то же время достаточно редкий. У современных ковровщиц широко используется такой же точно, но, естественно, железный нож-кесер (рис. 23, 1) для единственной операции – обрезания ворсовой нити ковра. Эта операция происходит в тот момент, когда узел уже завязан на нитях основы и его опускают на готовую часть изделия. Мастерица держит кесер в правой руке и, с силой опуская узел обеими руками, как бы касается нити остро отточенным лезвием; такого прикосновения достаточно для того, чтобы узел с ворсом оставить па месте, а при следующем движении рук вверх уже выделить те нити основы, вокруг которых завязывается следующий узел. Серповидная форма ножа является наиболее удобной, целесообразной и отработанной, ибо позволяет лезвию одновременно и перерезать нить любым местом, и скользить по пей. Поскольку нажим на лезвие ничтожен, то клинок ножа очень слабо крепится в рукояти, иногда – на глубину 1—1.5 см. Зная все особенности современного коврового ножа, их можно обнаружить и у древних ножей, которые найдены в могилах эпохи поздней бронзы. Они имеют идентичный изгиб лезвия, слабое скрепление с рукоятью при помощи небольшой, видимо, деревянной шпильки.

Следовательно, специфические орудия производства свидетельствуют о том, что в последних веках II тыс. до н. э. ковровщицы имели в своем распоряжении отработанную форму инструмента – ковровый нож (рис. 23, 2). На основании этого можно говорить, что истоки ковроделия уходят еще глубже, возможно ко времени развитого и позднего энеолита (Намазга II—III). Во всяком случае ясно, что производство ворсовых ковров не может считаться порождением кочевого быта, это – исконное занятие земледельцев.

И действительно, современная туркменка в домашних условиях для выделки ковра средних размеров (примерно 2X1.5 м) тратит почти полгода. Все это время основа натянута на раму, за которую мастерица садится в каждую свободную минуту. Конечно, конструкцию можно снять и свернуть на какое-то время, но колья рамы остаются на месте, и поэтому ее можно сравнительно быстро растянуть снова. В условиях кочевого быта производство ковров сопряжено с гораздо большими трудностями, хотя вполне осуществимо.

Однако мы не собираемся полностью изъять у кочевников изготовление термоизоляционных материалов, столь нужных в их быту. И у кочевников возникло, развивалось и частично проникло в оседлоземледельческий быт прекрасное ремесло – изготовление кошм из валяной шерсти. Красивой и яркой расцветки, эти изделия могли-служить надежным изолирующим от земли материалом, что как раз и было нужно в условиях кочевого быта. И в самом деле, в заведомо кочевых областях, в Северной Киргизии, Восточном Туркестане и др., есть много разновидностей валяных ковров, отличающихся по степени трудности их изготовления, что указывает на хорошее владение материалом [Махова, Черкасова, 1968, с. 13—30]. Показательно, что в Южной Туркмении, в исконных областях изготовления ворсовых ковров, имеется по сути дела один технический прием для производства кошм. Это доказывает, что надо разделять ныне сосуществующие подстилочные изделия из шерсти по их происхождению в рамках определенной формы хозяйства: земледельческий оседлый быт породил ковер, скотоводческий кочевой – кошму.

Всем предыдущим изложением мы вовсе не хотели сказать, что именно древнее население долины Сумбара было той этнической средой, где возникло и развивалось производство ворсовых ковров. Оно в равной степени складывалось и в земледельческих оазисах северной подгорной равнины Копетдага, но там не найдено инструментов, относящихся к ковроделию. Видимо, это связано отчасти с тем, что в том районе нет таких могильников, как в долине Сумбара, а найти на поселении тонкий ковровый нож весьма трудно. Тем не менее подобные инструменты известны на некоторых синхронных памятниках Юго-Восточного Закаспия, в частности в слое IIа¹ Шах-Тепе [Агпе, 1945, fig. 606]. Значит, изготовление ворсовых ковров в эпоху поздней бронзы практиковалось не только в южных земледельческих областях Средней Азии, но и в Северном Иране.

Таким образом, мы попытались осветить некоторые занятия населения долины Сумбара в последних веках II тыс. до н. э. Все отрасли, о которых шла речь, были выделены на основании археологических находок из могильников этого времени. Однако следует учесть, что могильники не могут дать адекватное представление о хозяйстве населения в целом; материалы из них отразили только те отрасли, которые, по мнению данного населения, были существенными или традиционными для предков. Ставя в могилы те или иные предметы, люди сообщали своим предкам нужные сведения об умершем сородиче, совершенно не предполагая, что эти сведения достигнут не умерших родственников, а археологов более чем через 3000 лет. Однако и таких сведений достаточно для того, чтобы, хотя бы частично, составить представление о хозяйстве эпохи поздней бронзы в южных областях Средней Азии.