Текст книги "Юго-западная Туркмения в эпоху поздней бронзы. По материалам сумбарских могильников"

Автор книги: Игорь Хлопин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Слой Па, содержащий много керамических сосудов, аналогичных найденным в Сумбарских могильниках, занимает самое верхнее положение (слой I – мусульманского времени и перекрывает древнее селище) и датирован 2400—1800 гг. до н. э. Совпадает с Сумбаром прежде всего керамика из ряда погребений: вазы на полой ножке, конические сосуды со сливом, чайники со сложным носиком, горшочки с ручкой у венчика, кувшины; кроме того, на Шах-Тепе, но в более раннем слое (IIв) найдено значительное количество сосудов разных форм с двумя петельчатыми ручками, совершенно такими же, как у сферических сосудов с двумя ручками из Сумбарских могильников. В период IIа на Шах-Тепе эти ручки иногда сохраняются у горшочков, которые в добавление к ним получают трубчатый носик. Кстати, трубчатые носики широко представлены в слое Па, но у сосудов других форм, чем в Сумбарских могильниках. Таким образом, налицо совпадение шести из 12 типов посуды на Сумбаре, к тому же можно проследить еще частичное совпадение деталей. Это значит, что процент сходства двух керамических комплексов равен по крайней мере 50 или даже больше. На основании сравнения только керамических комплексов можно предложить считать Сумбарские могильники и поселения северных предгорий Эльбурса (Шах-Тепе там не исключительное явление) принадлежащими одной культуре, правда двум ее вариантам, ареалы которых отстоят друг от друга по прямой линии на 250 км, но находятся в одной географической зоне.

Таблица 2

Синхронизация культур Северного Ирана и Туркмении (подгорной зоны и юго-запада)

По площади поселение на холме Шах-Тепе не было в ряду выдающихся. Эту роль скорее играло Тюренг-Тепе, расположенное в 18 км на ССВ от Астрабада, в 16 км южнее р. Горган, значительно ближе к горам, чем Шах-Тепе. В начале 1930-х гг. там проводила раскопки американская экспедиция д-ра Вульсина [Wulsin, 1932], а в 1960—1975 гг. работала французская экспедиция под руководством Ж. Дэйе [Deshayes, 1963, 1965, 1966, 1973, 1974а, 1974b). Еще в середине XIX в. в указанном районе был найден клад, который представлял собой остатки богатого погребения [Rostovtzeff, 1919]. Некоторые вещи оттуда имеют соответствия в слое 11а¹ Шах-Тепе, а также в материалах Сумбарских могильников, например золотой чайник со сложным носиком и сферическим туловом без венчика. Следовательно, есть основания считать комплекс клада синхронным как слою IIа¹ Шах-Тепе, так и Сумбарским могильникам.

Гиссар расположен в соседней географической зоне, отделенной от Юго-Восточного Закаспия хребтом Эльбурс. Методика его раскопок, проведенных Э. Шмидтом в 1930-х гг. [Schmidt, 1937], а также публикация материалов не соответствуют сегодняшним требованиям науки, но до появления сведений о новых проверочных раскопках этого крайне важного памятника приходится ими пользоваться. Как бы ни датировать Гиссар, материалы Сумбарских могильников содержат ряд совпадений в керамике из слоев IIIB и ШС. Так, совпадают конические сосуды с двумя петельчатыми ручками, кувшины с ручкой и горшочки с одной ручкой (IIIС).           .

В связи с этим хочется отметить более отдаленные аналогии для сферических сосудов с двумя ручками: совершенно такие же сосуды (правда, светло-коричневые, а не серые) найдены в могильнике Барди-Бал (Луристан). Л. Ванденберг считает, что захоронения с ними следует датировать концом ЖВ-1. Кроме того, в том же могильнике в двух погребениях встречены сосуды со сливами, в одном – горшочек с открытым носиком и ручкой [Vanden Berghe, 1973].

Керамика долины Сумбара и юго-восточных областей Средней Азии

К востоку от северной подгорной равнины Копетдага, в древней дельте Мургаба, на северной подгорной равнине Гиндукуша и в южной части Среднеазиатского междуречья расположены очаги вторичных земледельческих культур эпохи бронзы. Раскопками последних 10 лет там открыты и изучены принципиально новые могильники, которые, с одной стороны, по материалам синхронны Сумбарским, с другой – отчетливо позволяют определить, за счет чего, откуда и когда возникли названные очаги. В настоящее время общепризнанно, что культура этих мест относится к эпохе поздней бронзы (XIV—X вв. до н. э.), а произошла она в результате передвижения на восток населения северной подгорной равнины Копетдага в конце периода Намазга V – начале периода Намазга VI [Сарианиди, 1977а; Хлопина, 1978, и др.].

Комплекс погребального инвентаря из 10 погребений могильника Дашлы 1 п из 54 погребений могильника Дашлы 3 состоит в основном из керамики. Вся она местного изготовления, но генетические корни имеет в комплексах позднего Намазга V—раннего Намазга VI. Однако можно выделить небольшую группу серой керамики, которая выпадает из основного комплекса и, по мнению В. И. Сарианиди, находит прямые аналогии в керамике Северо-Восточного Ирана. К сожалению, эта керамика только названа, что не дает возможности провести более точное сопоставление. Данная керамика может быть только прямым импортом из указанных областей, точно так же, как посуда из северных предгорий Копетдага в комплексе Сумбарских могильников.

Несколько детальнее можно судить о соответствиях керамике Гиссара III в погребениях Сапалли-Тепе – это кубки на ножках, кувшины с низким горлом и вытянуто-овальным туловом, шаровидные кувшины с катушкообразным горлом; перечисленные формы местного изготовления, и можно рассматривать их как результат влияния. Кроме того, найдены сероглиняные сосуды следующих форм: чайники с трубчатым носиком, чайники со сложным носиком и перемычкой между носиком и венчиком (джаркутанский этап), конические сосуды со сливом; такие сосуды можно рассматривать как импорт из Северо-Восточного Ирана.

Рис. 11. Формы керамики из Сумбарских могильников и их соответствия в памятниках юго-восточных земледельческих областей Средней Азии.

Рис. 11 (продолжение).

Керамические и вещественные комплексы очагов культуры, расположенных на более поздних территориях Гиркании, Парфии, Маргианы, Бактрии и Согда, поражают единообразием (рис. 11). Истоки этих комплексов уходят в недра развалин южнотуркмеyистанских поселений эпохи бронзы. Анализируя данные комплексы, можно отметить в них следы различного воздействия со стороны культуры Юго-Западной Туркмении и Северного Ирана. Во-первых, на северной подгорной равнине Копетдага керамические комплексы Намазга IV и V сложились в значительной степени под влиянием культуры Юго-Западной Туркмении и Северного Ирана, которая передала местной керамической традиции многие керамические формы; ряд исходных форм для указанных комплексов можно найти в могильнике ранней бронзы Пархай II [Хлопин, Хлопbна, 1979, 1980]. Поскольку керамика названных восточных памятников происходит от комплексов Намазга V и VI, в опосредствованной форме она может быть частично возведена к керамике раннебронзового века ЮгоВосточного Закаспия. Во-вторых, можно улавливать ослабленное влияние комплекса сумбарской культуры на восток: на Аучин-Тепе (Маргиана), в могильнике Дашлы 1 и на Сапалли-Тепе найдены редкие сосуды со сливом. Эти сосуды, а также чайники со сложными носиками (обломки) появились там как результат заимствования из Юго-Западной Туркмении и Северного Ирана одной из наиболее типичных для тех мест и совершенных керамических форм. В-третьих, группа серой керамики из Дашлы 3 и Сапаллb может быть прямым импортом из тех же мест. Следовательно, влияние культуры Юго-Восточного Закаспия распространялось далеко на восток разными путями и его можно рассматривать как доказательство синхронности этих восточных памятников с памятниками культуры ЖВ-1 Северного Ирана.

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ВЕЩЕЙ

Предметы вооружения

Бронзовые предметы вооружения в противоположность керамике не имеют строгой локальной привязанности. Изготовление предметов вооружения обычно сосредоточивалось в сравнительно немногих центрах; оттуда металлические изделия путем натурального обмена распространялись прежде всего по территории своей культуры, а уже потом в соседние области. Эти изделия оседали в отдельных семьях и были в обиходе не одно поколение; их ломали и чинили, теряли и помещали в могилы с владельцами, чем сознательно исключали из обихода. Удачно найденная форма изделия могла быть скопирована и повторена далеко от места его первоначального изготовления; в этом случае вероятен иной состав металла.

Одинаковые предметы вооружения, найденные на разных памятниках, с одной стороны, указывают на их синхронность, с другой – эти же предметы могли в действительности сильно разойтись во времени. Однако последним принято пренебрегать и больше склоняться к теории синхронности; по-видимому, так будет правильнее, особенно если исходить из того, что каждый тип вещи имел свой срок жизни, а эти сроки в среднем совпадали везде. В то же время до нас дошло ничтожное количество бронзовых предметов вооружения, причем чем крупнее и массивнее предмет, тем слабее у него была возможность пройти сквозь фильтр тысячелетий. Поэтому насчитывается относительно много наконечников стрел, меньше – наконечников копий и ножей, а мечи, кинжалы или топоры представлены единицами. Значит, при анализе металлических предметов вооружения надо иметь в виду, что отсутствие какого-нибудь из них на том или ином памятнике отражает вовсе не его действительное отсутствие в то время, а только уровень наших сегодняшних знаний о данном предмете.

Листовидные с упором и усиливающим ребром наконечники стрел были выделены Е. Е. Кузьминой в особый тип, местом возникновения которого была определена Южная Туркмения [1966, с. 33]. Это было сделано до раскопок в долине Сумбара, которые не только подтвердили принципиальную правильность данного мнения, но и несколько переместили возможный центр их изготовления на поселения Юго-Западной Туркмении. В течение последнего десятилетия к двум ранее известным наконечникам стрел с поселений Мешед-Мисрианской равнины прибавились еще один оттуда же [Комаровская, Панарин, 1970, рис. 60, I], 8 экз. из Сумбарских могильников и, что, пожалуй, наиболее существенно, литейные каменные формы с поселений подгорной равнины Копетдага [Щетенко, 1972, с. 53]. Хотя мы и не имеем прямых доказательств изготовления таких наконечников стрел в Юго-Западной Туркмении, нельзя также считать все изделия подобного рода привозными с поселений подгорной равнины Копетдага только па том основании, что там найдены неоспоримые свидетельства их местного изготовления. Скорее всего, по всей южной земледельческой зоне наконечники стрел изготовляли принципиально одной формы. Эти наконечники следует датировать широко – второй половиной II—началом I тыс. до н. э.

Наконечники дротиков или легких метательных копий найдены в меньшем количестве; они обнаружены в Сумбарских .могильниках, а один – в Намазга-Тепе [Кузьмина, 1966, с. 31]. Поскольку дротики повторяют во многих деталях наконечники стрел (срединное ребро, – упор на черешке, ширина пера), можно считать, что производство наконечников дротиков было распространено на тех же территориях. Называть этот предмет привозным нельзя, это – местное изделие, но значительно более широкого ареала, чем та или иная культура, выделенная по керамике.

Наконечники тяжелых ударных копий по своему применению соответствовали поздней рогатине п известны в еще меньшем количестве. С перечисленными предметами вооружения их сближает черешковый насад, что позволяет эти изделия считать также происходящими из южных земледельческих областей. Однако они не имеют столь явственного упора, как например копья из верхнего слоя Гиссара; кроме того, последние отличаются длинным черешком с крючком для прочной заделки в древке.

Кинжал из могильника Сумбар I не имеет аналогий, если не считать меча с Мадау-Тепе (культура архаического Дахистана) длиной 54 см [Массон, 1956а, с. 405]. У того и другого мощное срединное ребро и маленький отросток для прикрепления рукояти. У сумбарского экземпляра в этом отростке есть отверстие для заклепки, а в мадауском такое отверстие неизвестно, хотя не исключено, что оно и было.

К предметам вооружения относятся четыре каменных навершия булав, которые по ряду признаков отличаются от наверший посохов, несущих какую-то социально-идеологическую нагрузку. Поскольку до сих пор не производилось отделение булав от наверший, трудно сказать, имелись ли эти предметы вооружения у других народов. Видимо, там, где найдены навершия, были в обиходе и булавы.

Таким образом, комплекс характерных предметов вооружения практически не обнаруживает большого сходства с аналогичными изделиями из соседних областей. Хотя предметов вооружения эпохи развитой и поздней бронзы на подгорной равнине Копетдага известно мало, ио они достаточно выразительны, что позволяет говорить о том, что в Юго-Западной Туркмении и на северной подгорной равнине Копетдага были разные металлургические традиции. Комплекс вооружения, как и комплекс керамики из Юго-Западной Туркмении, имеет более четкую югозападную ориентацию. Тем более что, например, кинжал из Сумбарского могильника как будто находит соответствия в талышских погребениях эпохи поздней бронзы [Кузьмина, 1966, с. 54; Morgan, 1896, р. 63].

Инструменты

Ножи с длинным и прямым лезвием известны практически везде, поскольку их форма полностью отвечала назначению, которое было довольно разносторонним в отличие от узкоспециализированных инструментов. Они имеют обоюдоострый плоский клинок без срединного ребра, но с незначительным утолщением, небольшой черешок для насада рукояти, но без отверстий для заклепок. Такие предметы, надо полагать, изготовлялись если не в каждом поселении, то уж в каждой их группе; они, вероятно, не были объектом обмена. Истоки обоюдоострой формы ножа уходят к ранним этапам металлургии; подобные изделия найдены в энеолитических слоях поселений северной подгорной равнины Копетдага и Геоксюрского оазиса. Попутно следует сказать, что на памятниках южной земледельческой зоны в целом эти ножи преобладают, хотя известно несколько однолезвийных ножей (Намазга-Тепе, Яз-Тепе и др.). Что касается последних, то они исключительно широко распространены па востоке и северо-востоке Средней Азии, в Фергане, Северной Киргизии, Ташкентском оазисе [Кузьмина, 1966, с. 37—50]. Находки таких ножей в Южной Туркмении можно объяснить лишь тем, что перед нами пример взаимопроникновения двух обособленных культурных традиций: передневосточной, связанной с изобретением и изготовлением двулезвийных ножей на деревянной рукояти, и центральноазиатской, связанной с изобретением и изготовлением однолезвийных ножей с металлической же рукоятью.

Ножи с коротким полукруглым лезвием и с черешком для насада рукояти являлись очень специфическим инструментом, предназначенным исключительно для разрезания. Аналогии этим инструментам нам неизвестны.

Шилья настолько многочисленны и однотипны начиная с самых ранних этапов развития металлургии, что не могут служить каким-либо определителем хронологии памятника.

Вязальные спицы можно считать таковыми только потому, что они лежали в погребениях всегда парами. Эти предметы могут быть обнаружены только в могильниках. Действительно, они найдены в захоронениях Сапалли-Тепе [Аскаров, 1977, с. 73, табл. XXXIII]. Отдельные стержни широко известны и в других местах к востоку и западу от ареала сумбарской культуры, но их нельзя считать спицами.

Иглы встречены в Сумбарских могильниках также парами. Они известны во всех оседлоземледельческих культурах с самых ранних времен и поэтому не могут быть использованы для установления относительной хронологии памятников.

Ковровые ножи – тонкая полукруглая пластина с выгнутым режущим краем и отверстием на одном из концов для прикрепления рукояти – также специфичны. На сегодняшний день известны две аналогии: в слое IIа¹ Шах-Тепе [Аrnе, 1945, fig. 606] – нож с закрученной в кольцо рукоятью, происходящий, как и сумбарские, из разрушенного женского погребения с пряслицем, и в слое IIIB Гиссара [Schmidt, 1937, Н. 3863].

Обойма из фаянса в виде широкой и короткой трубки с тонкими стенками является редкой находкой, но связывается нами с инструментами, а не с украшениями по ряду признаков и наблюдений. Скорее всего, такие предметы были предназначены для охвата деревянных рукоятей ковровых ножей. Аналогии им указать пока затруднительно, помимо предмета, найденного в слое IIа¹ Шах-Тепе [Arne, 1945, р. 289, fig. 606], который во всем соответствует изделиям из Сумбарских могильников, кроме орнаментального оформления.

Веретена, от которых сохраняется лишь их неорганическая часть – пряслице, это тоже инструмент. Пряслица строгой биконической формы и изготовлены только из камня, но, видимо, разных пород. Такие предметы широко известны во всех оседлоземледельческих культурах южной зоны. Однако предметы столь строгой формы происходят только из слоев поздней бронзы: они найдены в Маргиане, причем там отличаются кружковым орнаментом [Массон, 1959, табл. XII, 1—5], в Вактрии, где есть и с кружковым орнаментом, и без него [Сарианиди, 1976а, с. 42], в Согде, где также имеются орнаментированные, хотя преобладают гладкие [Аскаров, 1977, табл. XXXIV—XXXV]. Пряслица с кружковым орнаментом встречены в Гиссаре [Schmidt, 1937, pl. XX], в слоях Джхукара памятников долины Инда [Majumdar, 1934, pl. XXXIII] и в Мундигаке IV₃ [Casal, 1961, fig. 138]. В дополнение следует отметить наличие неорнаментированных пряслиц совершенной биконической формы в слое Шах-Тепе Па¹ [Arne, 1945, pl. XXVI].

Такие пряслица являются довольно определенным показателем принадлежности памятника к эпохе поздней бронзы, поскольку подобные предметы более раннего и более позднего времени отличаются своими пропорциями. Но особенно следует обратить внимание на стеатитовые орнаментированные пряслица, большинство которых происходит с мургабских поселений эпохи поздней бронзы. По-видимому, это изделия одного мастера или группы мастеров, которые не только обеспечили ими женщин своих поселений, но и распространили их по широкой территории. В данном случае пряслица надо рассматривать не только как показатель эпохи, но п как показатель строгой синхронности. Это значит, что слои поселений с такими изделиями, а также с другими, украшенными кружковым орнаментом, как например в Гиссаре IIIВ, следует считать практически одновременными.

Фаянсовые штампы усеченно-конической формы причислены к инструментам. По своему назначению они входят в обширную группу так называемых печатей, широко распространенных на земледельческих поселениях южной зоны в эпоху развитой и отчасти поздней бронзы и употреблявшихся для нанесения орнаментальных фризов с одинаковыми элементами [Хлопин, 1978, с. 33—38]. Эти «печати», которых только на памятниках северной подгорной равнины Копетдага, на землях Древней Бактрии (поселения Дашлы 1 и 3) и Древнего Согда (поселение и могильник Сапалли-Тепе) насчитывается много десятков, были сделаны из бронзы, камня и терракоты. Фаянс как материал для их изготовления восточнее долины Сумбара неизвестен, что заставляет рассматривать поделки из фаянса в качестве влияния какой-то западной индустрии. Следовательно, само их наличие в Сумбарских могильниках не противоречит отнесению последних к эпохе поздней бронзы. Тождественные изделия найдены в слое IIа¹ Шах-Тепе, в могиле с разрушенным женским погребением. Кроме усеченно-конической поделки там же были два пирамидальных штампа с изображением крючкового орнамента, напоминающего свастику [Arne, 1945, р. 288, fig. 605].

Обзор инструментов показывает, что среди них есть как широко распространенные типы предметов (ножи с прямым лезвием, спицы, пряслица, штампы), так и специфические для Юго-Западной Туркмении (ножи с коротким лезвием, ковровые ножи). Эти предметы играют роль падежного синхронизатора культурных слоев не только разных памятников одной культуры, но и разных культурных провинций.

Предметы престижности

Из предметов престижности, к которым относятся каменные навершия жезлов или посохов, бронзовые пластинчатые диадемы и широкие бронзовые наручи с орнаментом, только первым двум можно подобрать аналогии в культурах Переднего Востока и Средней Азии; наручи же являются пока уникальными предметами.

Каменные навершия посохов, известны в культурах южного земледельческого пояса достаточно хорошо, но они имеют определенные временные рамки. Так, несмотря на большие масштабы работ, эти предметы не были найдены в слоях развитой бронзы (Намазга V), зато они есть в слоях поздней бронзы (Намазга VI) и раннего железного века (Яз-Тепе I) – обнаружены на Теккем-Тепе [Ганялин, 1956а, с. 73; Щетенко, 1973, с. 485]. Восточнее подгорной равнины такие изделия не встречены, кроме единственного экземпляра в могильнике Тигровая Балка в Таджикистане, где его можно расценивать как далекий импорт [Пьянкова, 1974, с. 178—179]. Но на иранских памятниках они известны: каменные– в слое Шах-Тепе II [Аrnе, 1945, fig. 572, b], бронзовые – в Гис-саре [Schmidt, 1937, pl. LII], медные – в Астрабадском кладе с Тюренг-Тепе [Rostovtzeff, 1919]; аналогичный предмет был найден также в слое VI (некрополь В) Сиалка и относится уже к раннему железному веку [Ghirshman, 1939, р. 48].

Есть и более удаленные аналогии каменным навершиям посохов или жезлов. В сумбарской культуре известно всего 12 наверший (одно – случайная находка, остальные – из погребений), причем только восемь из них можно считать навершиями посохов, а остальные четыре – навершия булав (см. выше). Подобных предметов в Чога-Замбиле при раскопках храма Киририши (Элам) найдено много десятков [Ghirshman, 1966, pl. LVII—LXI], Совпадения между этими изделиями просто поразительные (рис. 12). Во-первых, на обоих памятниках встречены навершия двух цветов – белые и черные (темно-синие). Во-вторых, форма белых наверший бывает двоякая: с валиком и без него на конце шейки; черные навершия в долине Сумбара всегда сферические, но с более пли менее четко выраженной шейкой, а в Эламе они известны и грушевидной формы. В-третьих, совпадают линейные размеры наверший. В-четвертых, отверстие для насадки навершия на посох высверлено так, что в разрезе представляет собой усеченный конус, сужающийся вверх.

На некоторых навершиях из Чога-Замбиля имеются надписи с именем эламского царя Аттаркиттаха, сына Игехалки, который царствовал в 1310—1300 гг. до н.. э. Постройка указанного храмового комплекса относится к XIII в. до н. э. [Хинц, 1977, с. 50], а запустение – к XI (?) в., поскольку тогда прекращается период Среднеэламского царства, разгромленного Вавилоном. Названные предметы могли попасть в храм при его постройке Унташ-Напиришей, как принадлежавшие предкам последнего, но они могли попасть туда и в качестве более поздних приношений. Однако для нас тут важна прежде всего надпись с именем царя Аттаркиттаха. Эти навершия являются предметами, подтверждающими предложенную датировку сумбарской культуры XIV—X вв. до н. э., особенно ее нижнюю границу.

Наиболее существенно решить, однако, вопрос о том, имеем ли мы право привлекать эти предметы для подтверждения дат сумбарской культуры, столь далекой от Элама. Экспансия Элама на северо-восток, фиксируемая по табличкам с протоэламскпми надписями в слое IV Сиалка (у современного г. Кашана), началась в первые века III тыс. до н. э., во времена Древнеэламского царства. Затем Элам с 1500 по 1350 г. до н. э. находился под властью касситской династии Вавилона. С конца XIV в. до н. э. проникновение эламского влияния возобновилось в связи с началом политического подъема этого государства в среднеэламский период и происходило по традиционным маршрутам и направлениям. Именно в данный период своей истории Элам оказал общепризнанное влияние на своих северных соседей—племена будущей Мидии – и заложил те основы государства, которые через столетия были переняты Ахеменид-ским Ираном [Фрай, 1972, с. 91]. А по времени это соответствовало позднебронзовому веку Юго-Восточного Закаспия, и не исключено, что влияние Элама на далекие северо-восточные области способствовало началу там каких-то внутренних социальных процессов, приведших впоследствии к распаду первобытнородовых отношений, и это помогло более органичному вхождению закаспийских племен в государство Ахеменидов.

Рис. 12. Навершия посохов (булав) из Сумбарских могильников (1—3) и Элама (4—6).

На основании высказанных соображений представляется, что привлечение наверший из Элама, сходных во всем с сумбарскими, для подтверждения хронологических рамок сумбарской культуры является правильным. Именно эти предметы, которые не имеют признаков, характерных для керамики, изготовлявшейся в основном для внутреннего употребления, свидетельствуют о том, что предложенная датировка сумбарской культуры XIV—X вв. до н. э. может быть принята с еще большим основанием.

Бронзовые пластинчатые диадемы известны на поселениях подгорной равнины Копетдага в двух погребениях Намазга-Тепе времени Намазга VI [Массон, 1959, с. 111] и в погр. 7 так называемого Янги-Калин-ского могильника [Ганялин, 19566, с. 382], а также на некоторых памятниках Северного Ирана, в частности в Гиссаре III [Schmidt, 1937, pl. LV], и в Эламе – в Чога-Замбиле [Ghirshman, 1966].