Текст книги "Шестнадцать зажженных свечей"

Автор книги: Игорь Минутко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Глава тринадцатая

Паруса Гарика Таркова

В комнате с лоцманской картой, макетом многомачтового парусника, фотографиями на стенах находилось четыре человека: Владислав Константинович Спивак сидел в своей коляске, которую подкатили к открытой двери балкона, рядом с ним, вокруг журнального столика, расположились Очкарик, Дуля и Костя. Дуля был в тельняшке, которая выглядывала из-под ковбойки. Вид у Дули был напряженный и печальный.

Владислав Константинович посмотрел на макет парусника «Меркурий», вздохнул. И нарушил молчание:

– Знаете, что я однажды прочитал у Бальзака? Примерно так: ничего на свете нет прекраснее, чем скачущая лошадь, танцующая женщина и фрегат, плывущий под парусами.

– Накрылись мои паруса,– понуро сказал Дуля.

– Нет, я не понимаю! – воскликнул Костя,– Как он может все за тебя решать?

– Может,– сказал Дуля.

– Ты заранее не расстраивайся,– посоветовал Владислав Константинович.– Поговорим.

И в это время в передней требовательно зазвенел звонок.

– Он...– произнес Дуля.

Очкарик быстро пошел открывать дверь и вернулся в комнату с мужчиной могучего сложения.

– Проходите, пожалуйста! – пригласил Очкарик.

Мужчина стоял в дверях, пристально осматривал комнату.

– Здравствуйте,– сказал он наконец довольно.-. хмуро.– У вас прямо, как в музее.

– Здравствуйте,– дружелюбно откликнулся Владислав Константинович.– Что же вы стоите? Вот.– Он показал на кресло рядом со своей коляской.– Садитесь.

Мужчина прошел к креслу, грузно сел, побарабанил сильными пальцами по подлокотникам. Взглянул на старика в коляске.

– Я вас представлял...– начал он и остановил себя.– Это, значит, вы нашего Георгия к морским делам пристрастили?

– Давайте для начала познакомимся,– предложил старик.– Меня зовут Владиславом Константиновичем. Я бывший моряк.

– Никита Иванович Гусаков,– представился мужчина.– Отчим этого оболтуса.– Он кивнул на Дулю.– По профессии слесарь-инструментальщик.

– Отличная профессия,– сказал Владислав Константинович.

– Я тоже так считаю,– твердо и угрюмо согласился Гусаков.– Позвольте, Владислав Константинович, сказать вам прямо, по-рабочему. Задурили вы нашему Гарьке голову. У нас с матерью на его счет план вот какой: с осени пойдет в ПТУ при нашем заводе, мою профессию освоит.– Гусаков усмехнулся.– Может, я династию начну. И для жизни... Ничего, как-нибудь две с половиной имею. Плюс премиальные раз в квартал. И его натаскаю. У нас семья – еще двое, Гарьки помладше, и сейчас супруга тяжелая ходит, к осени ждем пополнение. Так что второй работник очень даже к месту придется.

– Я хочу корабли строить! – отчаянно крикнул Дуля.

– А я хочу быть китайским императором,– зло отрезал Гусаков.– Мало ли кто чего хочет.

– Подождите, Никита Иванович.– На щеках Владислава Константиновича выступил румянец. Говорил он с одышкой.– Давайте все обсудим спокойно.

– Что обсуждать? – начал горячиться Гусаков.– Вы тут все за нас с матерью решили: заканчивать ему десятилетку, институт выбрали. А с нами вы посоветовались? С родителями?

– Для этого я и попросил Гарика пригласить вас,– устало сказал старик.– Ничего мы за вас не решали. Вы решать будете. И уже вижу, как. Вы, Никита Иванович, собираетесь совершать нравственное преступление!

– Не понял.

– Вы хотите убить в вашем сыне самое главное, основу будущей жизни – мечту! Крылья подрубить перед, полетом.

– Вы на меня высокими словами не давите...

– И знаете, что за сим последует? – продолжал Владислав Константинович.– Вы толкаете Гарика на старую дорожку...

– Опять не понял! – перебил Гусаков.

– Вы считаете...– Старик начинал задыхаться.

– Дед!

– Ладно, ладно. Вы считаете, будет лучше, если ваш сын опять вернется в подъезды, в какую-нибудь новую компанию, подобную той...

– Ничего! – перебил Гусаков.– Все мы через подъезды и компании прошли. Как видите, живем не хуже других. Дурь с годами слетит, и я из Гарьки рабочего человека сделаю. Или вы против?

– Да разве об этом разговор? – Очкарик подал Владиславу Константиновичу стаканчик с лекарством, и он быстро, казалось, не заметив, выпил содержимое.– Демагогией занимаетесь, Никита Иванович! Поймите, у Гарика блестящие способности! Он, может быть, родился для... А! – Старик безнадежно уронил руки.

– Владислав Константинович! – Костя вскочил.– Покажем? Витя, давай!

Костя и Очкарик ринулись в другую комнату и вернулись с макетами яхты, многомачтового парусника, военного корабля.

Мальчики выстроили на журнальном столике перед Гусаковым целую игрушечную флотилию.

– Вот! —сказал Костя.– Это все Дуля.

– Сам? – удивленно спросил Гусаков.

– Конечно, сам! – подтвердил Костя.

– Я у него в подручных был,– добавил Очкарик.– То подать, это подержать.

Гусаков осторожно взял макет трехмачтовой шхуны, стал ее рассматривать со всех сторон.

– Гарик прекрасно читает чертежи,– сказал Владислав Константинович.– У него природная смекалка, он рожден кораблестроителем.

– Для поступления в кораблестроительный институт,– сказал Костя,– надо уже сейчас готовиться. У меня в девятом по всем математикам – годовые пятерки. Я Дуле помогу. А по физике... Есть у меня приятель, он по физике прямо профессор.

– Когда у вас в семье родится еще один ребенок,– вставил Очкарик,– мы все будем помогать: что надо по хозяйству, по дому. Лишь бы Дуля учился, в институт готовился.

Гусаков теперь внимательно рассматривал макет эсминца. Однако лицо его оставалось хмурым. Наконец, он сказал:

– И все одно: блажь. Раз, два – и судьбу переменили парню.

– Да эту судьбу-то,– опять заволновался Владислав Константинович,– вы ему придумали. И не спросили у парня, нравится ли она ему.

– Зато верное дело. Ошибки не будет. А тут... Одно дело – игрушки городить, а настоящие корабли...

В дверь снова позвонили.

– Наконец-то! – вырвалось у Кости.

Очкарик убежал в переднюю и вернулся с Владимиром Георгиевичем.

– Всем общий привет! – сказал учитель школы каратэ.– Немного опоздал? Извините! Как всегда, транспорт,– Он подошел к Гусакову.– Никита Иванович, не так ли? – Он протянул руку.– Будем знакомы: Владимир Георгиевич Говорухин.

– Гусаков,– ответил отчим Дули.

– Так вы! отпускаете нашего капитана? – бодро спросил Владимир Георгиевич.

– Куда это еще отпускаю? – изумился Гусаков.

– Как?– в свою очередь, удивленно воскликнул учитель школы каратэ.– Я подумал, вы уже обо всем договорились. Ведь в июле мы идем под парусами по Клязьме, сейчас разгар подготовки и тренировок.

– Кто это мы? – мрачно спросил Гусаков.

– Мы – это вот я и они.– Владимир Георгиевич показал на Костю и Дулю.– Восемнадцать человек их у меня.

– Ничего не понимаю,– сказал Гусаков.

– В общем, история такая. Я веду занятия в школе каратэ. Летом с начальной группой я обычно отправляюсь в десятидневный поход. Там и тренировки, там и разговоры о жизни, что, уверяю вас, Никита Иванович, очень важно. Потом походный быт, костер... Что сильнее может объединить мужчин? – Владимир Георгиевич подмигнул Косте.– А в этом году... Нашего участкового Николая Павловича Воробьева знаете?

– Дон Кихота,– улыбнулся Костя.

– Знаком,– коротко ответил Гусаков.

– Так вот,– продолжал Владимир Георгиевич.– Николай Павлович подал мне идею под парусами с ребятами пойти. Есть у него дружба с речниками. Правда, поставил условие: взять с собой шестерых гавриков из разных дворов. Ну, ребятишки, сами понимаете. Среди этой шестерки ваш сын. О нем ничего плохого сказать не могу. Скорее, наоборот. Короче говоря... Кладу на сей поход половину своего отпуска. Имеем мы три посудины. А флагман «Сатурн» из старья ваш сын переоборудовал. Вернее, работы шли под его руководством.

– Папа! – перебил Дуля.– Поедем на водохранилище, и мы тебе покажем!

– Зрелище того стоит,– сказал Владимир Георгиевич.– Особенно когда ветер наполняет паруса «Сатурна».

– Вы по мне,– сказал Гусаков,– прямо тяжелой артиллерией.

– Полно, Никита Иванович,– успокоил Владислав Константинович.– Правда, для вас все это несколько неожиданно.

– Потому и держали от родителей в тайне,– сказал учитель школы каратэ.– До поры. Готовили сюрприз: все три парусника – на плаву.

– Думали,– опустил голову Дуля,– увидят корабли – не откажут.

– Понимаете, Никита Иванович,– сказал Владимир Георгиевич.– Для ребят эти паруса – экзамен на достойное будущее.

– Доконали,– усмехнулся Гусаков.– Покажите свой «Сатурн»...

– Да хоть сейчас! – перебил Дуля.

Из открытой на балкон двери прилетел легкий ветер, паруса макетов туго наполнялись им, и показалось, что флотилия Гарика Таркова двинулась в плавание.

Глава четырнадцатая

Старая липа

Прошло две недели с тех пор, как Костя Пчелкин и его друзья нанесли визит товарищу Метелкину В. А. Было похоже, что письмо в защиту старой липы возымело положительное действие: каждое утро, выйдя из своего подъезда, Костя видел могучее зеленое облако, в котором неистовствовали воробьи.

И вдруг!..

Было субботнее утро. Телефонный звонок ворвался в сон Кости, в котором были Лена, он, музыка, берег реки.

Еще не открыв глаза, он схватил трубку:

– Да? Слушаю?

– Костя! Костя!..– Голос Очкарика прерывался от волнения.– Мамонт вместе с этим лысым добились своего...

– Что?

– Они будут пилить липу!..

– Когда?

– После обеда... Костя, надо что-то немедленно придумать.

– Погоди, сейчас.– Он рывком вскочил с кровати.– Погоди, Очкарик, дай подумать... Так... Слушай. Нет, сначала я позвоню одному человеку. А ты сиди у телефона, жди...

...Наступил полдень. Ярко светило солнце, и это особенно было видно по контрастной тени от старой липы на асфальте.

Вокруг древнего ствола дерева сидели, подстелив газеты, Костя, Лена, Очкарик, Жгут, Дуля. Костя читал английский журнал.

Подошел медленно, вроде бы неохотно Муха, за ним шествовали еще двое.

– Видали чокнутых? – спросил Муха у своих сопровождающих.

Те послушно захохотали, но без особого энтузиазма.

– Муха,– сказала Лена,– А вы присоединяйтесь.

– Да что вы говорите? – иронически сказал Муха.– Присоединяться? Сидячая забастовка! Мужественная защита зеленого друга! Кретины! Да они вызовут милицейскую машину, и вас растащат, как щенят.

– Не растащат,– сказал Костя, Оторвавшись от журнала.

Взгляды Мухи и Пчелки встретились.

– Цирк! – завопил Муха.– Алле-гоп в двух отдалениях! Граждане, собирайтесь! Бесплатное представление!

И действительно, подошла любопытствующая пенсионная пара. Молодая мама подкатила коляску с младенцем.

– Муха,– сказал Жгут,– закрой поддувало!

– Ты смотри! – не унимался Муха.– И Жгут у нас теперь убежденный борец за справедливость! Сейчас повеселимся. Надо скорее занимать свободные места. Джон, стуло! Одна нога здесь, другая там!

Джон убежал и скоро вернулся с двумя пустыми ящиками из-под фруктов. Мухе и его сопровождающие устроились на ящиках невдалеке от липы, приняв позы зрителей, закурили.

В это время у липы появился Эдик.

– Салют! – поздоровался Эдик.

– Салют! – ответил Костя.

– Ну, вы даете! – азартно сказал Эдик.

Лена протянула ему лист газеты:

– Бери!

Эдик устроился рядом с Леной.

– Ты гляди! – промолвил Муха.– Интеллектуальное пополнение. Интересно, как с ними блюстители порядка обходиться будут? Точно вам говорю: намечается интересное зрелище!

И тут примчался пацанчик лет десяти, зашептал, округлив глаза:

– Идут! Мамонт, его рабочие и один с этой...

Он не успел договорить – возле дерева появилось четверо мужчин: директор продовольственного магазина Василий Васильевич Мамонтов, двое рабочих в синих халатах и здоровенный детина с бензопилой.

– Значит, так,– говорил на ходу Василий Васильевич рабочим,– вы прикиньте, куда она упадет, и натяните шнур. Будете наблюдать, чтобы никто не подлез.– И тут он увидел ребят, которые тесным кольцом сидели вокруг ствола липы.– Это что такое?

– Внимание! – гаркнул Муха.– Занавес поднят! Оркестр! Почему молчит оркестр?

Но было напряженно-тихо возле старой липы.

– Я вас спрашиваю,– уже гневно закричал Василий Васильевич,– что это такое?

– Мы вам не позволим спилить липу,– спокойно сказал Костя и опять опустил глаза в журнал.

– То есть как это?..– Мамонтов шагнул к Косте.– А ну пошли отсюда, хулиганье! Вон!..

– Вы на нас не орите,– сказал Эдик.

– Мы нервные,– добавил Костя.

– Что? Да я тебя...– Василий Васильевич сделал еще один шаг к Косте.

– Между прочим,– заметил Дуля,– у него второй разряд по каратэ.

Мамонтов поспешно отступил назад, сказал своим рабочим:

– А ну, гоните их отсюда!

Один рабочий направился было к ребятам, невозмутимо сидевшим на своих местах, но тут вступил Жгут:

– Дядя, будешь широко шагать, штаны порвешь.

Рабочий остановился на полпути, сказал:

– Что я, Василий Васильевич, милиционер?

– Правильно! – закричал Мамонтов.– В милицию! Вы мне ответите, шпана! За решетку упеку! Оставайтесь здесь! – сказал он рабочим,– Я мигом!

И Василий Васильевич Мамонтов тяжелой трусцой покинул поле сражения.

– Браво! – В напряженной тишине Муха захлопал в ладоши.– Вступление закончилось, начинается непосредственно драма!

Мухе никто не ответил, никто не смотрел в его сторону.

...Через полчаса вокруг ствола старой липы сидели не только Костя и его товарищи, но и пяток ребят помоложе. В стороне стояли двое рабочих и детина с пилой. Прибавилось и сторонних наблюдателей, все больше пенсионного возраста. По-прежнему в позах зрителей сидели на ящиках Муха и двое его сторонников.

Ребята под липой молчали. В толпе наблюдателей тихо переговаривались.

И вдруг все смолкло – к липе шли Василий Васильевич Мамонтов и участковый милиционер Николай Павлович Воробьев.

– А я-то думал,– на ходу завелся Василий Васильевич,– совесть у них проснется! Нет, сидят...

– Одну минуту, товарищ Мамонтов,– сказал Николай Павлович.– Сейчас разберемся. Ну? – Он спокойно посмотрел на ребят.– Кто говорить будет?

– Он...– вскочил Очкарик,– хочет спилить нашу липу! Без нее мой дед умрет...– И мальчик не смог от волнения говорить дальше.

– Погоди, Очкарик,– сказал, поднимаясь, Костя.– Мы, Николай Павлович, не позволим спилить липу. Для Владислава Константиновича, вот для его деда, она...– Костя не сразу нашел нужное слово,– ...источник жизни. А для всех нас? Вы посмотрите на нее! – И все посмотрели на красавицу липу, которая доверчиво шумела над людьми своей листвой.– Чтобы выросло такое дерево... Этой липе, может быть, сто лет! Мы никого не подпустим к ней!– И Костя опять сел на газету.

– Мы здесь будем сидеть день и ночь! – сказала Лена.– Но к липе никто не подойдет.

– Так...– задумчиво произнес Николай Павлович.– Теперь ваше слово, товарищ Мамонтов.

– Я не понимаю,– раздраженно заговорил Василий Васильевич.– Уже разъяснил вам...

– Вы и им разъясните.– Участковый милиционер кивнул на подростков.

– Не понимаю! Просто отказываюсь вас понимать, товарищ Воробьев! Все документы я вам показал.– Он потряс бумажками, зажатыми в кулак.– Это чертово дерево мешает машинам с продуктами подъезжать к магазину. Теперь новая техника– фургоны, им совершенно невозможно развернуться. У меня постоянные конфликты с водителями. Дерево... С него какой прок? Хочешь на природу любоваться, езжай в парк культуры и отдыха... Небось вся эта шпана...

– Вы поосторожней в выражениях,– перебил участковый.

– Небось все они каждый день есть хотят! Ко мне в магазин за колбаской и маслицем бегают. И я как директор...

– Одну минуту, Василий Васильевич,– опять перебил Николай Павлович.– Ваша позиция ясна.

– У товарища Мамонтова,– сказал Эдик,– начисто отсутствует экологическое мышление.

– Вот, пожалуйста,– сказал Василий Васильевич.– Еще и оскорбления.

А участковый Воробьев подошел к детине с пилой:

– И у вас не дрогнет рука спилить эту красавицу?

– Я на работе,– сказал детина,– мне за это деньги платят.– Он усмехнулся: – «Рука не дрогнет...» И не такие дерева валили.

В толпе наблюдателей послышались негодующие возгласы.

Участковый Воробьев потер рукой лоб, опять повернулся к директору магазина:

– Значит, вам эта липа мешает подвозить продукты?.. А вы что-нибудь знаете о ней?

– О ком? – спросил Мамонтов,

– Об этой липе.

– А почему я о ней должен что-то знать?

– Наша липа,– Николай Павлович говорил уже всем,– стояла здесь, когда и этих недавних домов не было и довоенных. Вон,– Воробьев махнул в сторону рукой,– первый корпус в тридцатых годах при ней строился. Липа до революции тут росла, да будет вам известно, Василий Васильевич! И когда во время октябрьских боев здесь сгорели два деревянных дома, она тоже горела. Спросите у стариков. Несколько лет стояла обугленная, залечивала раны и выстояла, однажды весной зазеленела. А в Отечественную?

– Верно! – взволнованно сказал старик пенсионер из толпы.– Под этой липой мы новобранцев из нашего двора на фронт провожали, а когда немец к Москве подошел – ополченцев в народное ополчение.

Тихо было под старой липой, только ветер легко шелестел листвой.

– Не знал я,– смущенно сказал директор магазина.– Да и план у меня. Опять же конфликты с шоферами.

– Да успокойтесь вы, Василий Васильевич,– сказал участковый Воробьев.– Продуктовым фургонам трудно подъезжать к магазину? Но ведь не из-за одной липы. Смотрите, вон телефонные автоматы.– Четыре кабины стояли под углом к рабочему входу в магазин.– Ведь они тоже мешают. Перенести их на пять метров...

– Кто разрешит? Тут материальные затраты. С АТС дело иметь...

– Я это устрою,– пообещал Николай Павлович.– Дайте неделю срока.

– Точно? – с недоверием спросил директор магазина.

– Слово даю.

– Ура-а! – закричали ребята, вскакивая со своих мест под старой липой.– Ура-а-а!

И некоторые из них пустились в дикий пляс вокруг дерева.

Костя победно посмотрел в сторону Мухи. Но ни Мухи, ни его сопровождающих не было.

Очкарик подбежал к окнам дома и закричал звонко:

– Дед! Все в порядке! Мы победили! Липа будет расти!

А по щекам Лены ползли слезы.

– Лена, ты что? – прошептал Костя.

– Он бы тоже мог с нами! – Она не скрывала отчаяние и тоску.

– Кто?

– Кто, кто...– И в глазах Лены Костя увидел вспышку внезапной ненависти к себе.– Мушка! Вот кто...

Глава пятнадцатая

Нет повести печальнее на свете...

Да, он сказал ей: «Все. Все кончено. Мы не будем встречаться. Прощай». Именно так, несколько театрально, он сказал ей по телефону: «Прощай! Прощай навсегда!» И в ответ Лена засмеялась: «Какой ты глупый». И положила трубку.

Все? Неужели все? Костя твердил себе: «Все, все кончено».

Разговор по телефону состоялся в тот самый вечер, когда ребята отстояли липу. Костя тогда приготовил длинный монолог, монолог молодого влюбленного человека, хладнокровного, мудрого, если хотите. Да, он скажет ей, что любит ее, что будет любить ее всегда, всю жизнь. Пусть она выйдет замуж за другого человека. Он все равно будет любить ее, свою жизнь он посвятит ей. И по первому зову... О! По первому зову, если только она скажет: «Приди»,– он придет.

Так должен был начинаться этот гордый и трагический монолог, но Лена сказала: «Какой ты глупый»,– и положила трубку.

Что же делать? Все кончено? Однако он не сказал ей самое главное: «Свою жизнь я посвящаю тебе». Надо сказать, и это будет последняя точка. Ведь до похода под парусами остается всего два дня.

Если позвонить по телефону, она опять положит трубку.

Значит... Написать письмо. Но удивительно! Костя никак не мог заставить себя написать это письмо – первое и последнее, единственное. Несколько раз он садился за стол, но ручка застывала над чистым листом бумаги.

Вот и сейчас Костя сидел у себя в комнате, и перед ним лежал белый чистый лист бумаги. Ведь так просто! Написать первое слово: «Лена!» или «Здравствуй, Лена!».

В дверь позвонили. Костя взглянул на часы – было без двадцати семь. Он прошел в переднюю, открыл дверь – перед ним стояла Лена.

– Ты? Зачем?..

– Ты один? – перебила Лена и вошла.

Костя закрыл дверь, и теперь они стояли друг против друга.

– Костя, я всего на минутку. Проститься...

– Проститься?

– Да. Такси уже у подъезда.

– Куда ты едешь?

– А! В деревню свою. Маман везет. На свежий воздух и парное молоко. Терпеть не могу парное молоко.

– Лена! Я тебе буду писать письма. Можно?

– Конечно, можно! Люблю получать письма. И пусть в них будут стихи.

– Стихи?..

– Да! Про любовь. Записывай адрес.

За летние каникулы – из похода под парусами, с дачи – Константин Пчелкин написал Лене Макаровой восемнадцать писем. В них постоянно было одно: «Я люблю тебя! Я люблю тебя... Я люблю тебя... Моя жизнь принадлежит тебе». На эти письма он не получил ни одного ответа.

...Такси проохало под сумрачной аркой, и первое, что увидел Костя в своем дворе, была старая липа: она встречала, приветствовала его – двигалась под ветром зеленая густая крона, в которую были вкраплены первые желтые листья; открыв дверцу машины, Костя услышал шелест листвы, азартное воробьиное чириканье, и все эти звуки слились в одно: «Лена! Лена! Лена...»

Они поднимались в лифте, ему что-то говорили родители, он, кажется, отвечал, но думал о другом: «А вдруг ее нет дома? Что если она еще не вернулась из деревни, и я ее не увижу...»

Как только открылась дверь, Костя бросил в передней баул, ринулся в большую комнату к телефону.

Лариса Петровна и Виталий Захарович молча смотрели на сына. Потом Виталий Захарович осторожно закрыл дверь, и Костя остался один.

Телефонный аппарат был покрыт тонким слоем пыли. Костя сразу не смог набрать номер, будто неведомая сила удерживала его, он написал пальцем на желтом корпусе: «Лена»,– наконец, чувствуя, как учащенно начинает биться сердце, стал набирать номер ее телефона и, странно, эти семь цифр, пока вращался диск, светились в его сознании раскаленными красными знаками.

Длинные долгие гудки. Там, в ее квартире, к телефону никто не подходил.

«Неужели ее нет?..»

Щелкнуло, кто-то взял трубку, совсем рядом Костя услышал легкое дыхание.

– Да? – спросила она.

– Лена? – Костя задохнулся и больше не мог произнести ни слова.

– Кто это?

– Лена, это я...

– Пчелка! – Радость, радость прозвучала в ее голосе. Неподдельная радость! – Как хорошо, что ты позвонил! А то я уже собиралась уходить.

– Куда?

– К Соньке. Есть у меня подружка по училищу. Хотели вместе идти. Ты свободен?

– Да, Лена.

– Слушай! Сегодня в «Красном пролетарии» открытие сезона в дискотеке. Я звонила. Там у меня механик знакомый. Новых кассет полно. Вот натанцуемся! Пошли?

– Конечно! Когда?

– Через четверть часа я тебя жду под липой. Начало в восемь, пока доберемся...

– Хорошо, Лена,– перебил он.– Я только переоденусь.

...Он пришел под старую липу раньше Лены. У самого ствола – древнего, темного, в порезах и трещинах – стояли два пустых ящика из-под венгерских яблок. Один из них был застелен газетой, Костя прочитал название статьи: «Нет дыма без огня»,– и сел на эту статью.

– «Нет дыма без огня»,– повторил он почему-то, и тяжкое ожидание неминуемого, страшного, всесокрушающего, которое случится сейчас, через несколько минут, через несколько мгновений, обрушилось на него.– «Нет дыма без огня...»

– Привет! – сказала Лена.

Костя вскочил, и теперь они стояли друг против друга. Лена была в белой короткой куртке, на открытой шее поблескивала золотая тонкая цепочка, и Костя невольно задержал на ней взгляд. Лена заметила это, улыбнулась:

– Нравится? Подарок маман. Ведь мне девятнадцатого аагуста исполнилось семнадцать лет. Что с тобой, Пчелка?

– Со мной все в порядке.

– Почему ты на меня так смотришь?

– Я смотрю на тебя обыкновенно.

– Ты загорел. И вообще...

– Что вообще?

– Я не знаю. Изменился. И худой какой-то. Ты здоров?

– Здоров. Лена, я...

– Пчелка!– Она легко тронула его за руку.– Ведь мы можем опоздать. Пошли?

Кончался август, но осень совсем не ощущалась в Москве: было тепло, даже душно. Наступал уже вечер, уставшее за лето солнце ушло за крыши, зажигались первые огни. Улица была полна движения, пахла фруктами и бензином. На углах продавали цветы, полосатые астраханские арбузы. Люди шли еще в летних одеждах. Но ведь все это обманчиво, правда? Где-то рядом притаилась осень, и через несколько дней,– начато учебного года, здравствуй, десятый класс!..

– Ты почему молчишь, Пчелка?

«Я люблю тебя! Я люблю тебя...»

– Это ты молчишь.

– Мы оба молчим.

«Скажи, что мне сделать для тебя? Скажи: «Умри». И я умру. Хочешь, брошусь под этот автобус?»

– Почему ты не отвечала на мои письма?

Они остановились у перекрестка. Перед ними лежал широкий проспект, и сейчас по нему с ревом катил поток машин, а на той стороне проспекта предупреждающе горел красный глаз светофора.

– Ты так много их написал, Пчелка... Потом... Чудные какие-то письма. Если честно, я половину не поняла, чего ты в них написал. И не знала, как отвечать.– Лена посмотрела на Костю.– Пчелка! В общем, мне все это до фени. А не отвечала... Не люблю я писать письма. Получать их – другое дело. А писать – про что? Как в нашей скучной деревне идет дождь?

– Неужели тебе совсем нечего...

– Подожди, Пчелка.– Лена вдруг взяла Костю за руку, став серьезной и замкнутой, в ее взгляде он прочитал все – и улица, машины, люди, огни поплыли перед ним в пестром крутящемся хороводе.– Послушай... Я тебе скажу, и все станет понятным. Там, в деревне, я получила письмо от Мушки. Одно-единственное... Ведь он в армии, служит. Господи! Да не смотри же на меня так! Я буду его ждать, Пчелка. Потому что я... Ну, ты понимаешь... Ой, смотри, давно зеленый свет!– Лена выпустила Костину руку и ринулась к переходу.

Костя стоял на месте, и пестрый, яркий, праздничный хоровод кружился перед ним: машины, люди, огни, небо, окна. Все быстрее, быстрее, быстрее!..

Лена успела пробежать только половину проспекта – впереди светофор, коротко полыхнув желтым, зажег красный глаз, и тотчас два потока встречных машин, взревев моторами, окутавшись серыми облаками, ринулись по гладкому асфальту, шурша шинами.

Лена оглянулась – Костя стоял на краю тротуара и смотрел на нее.

Лена помахала ему рукой: «Чего же ты? Иди!»

Костя, не двигаясь, смотрел на нее.

Лавина стремительных, могучих, бездушных машин разделяла их.

И разлучала их – навсегда, навсегда, навсегда...