Текст книги "Шестнадцать зажженных свечей"
Автор книги: Игорь Минутко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Глава десятая
«День варенья»
В квартире Пчелкиных, в большой комнате с телевизором – который на этот раз, слава богу, выключили,– был накрыт длинный стол: тарелки с закусками, ваза с яблоками, две бутылки шампанского, симметрично расставленные бутылки пепси-колы, минеральной воды и лимонада, в фарфоровой вазе розы, а в центре стола – огромный бисквитный торт с шестнадцатью свечами, еще, естественно, на зажженными.
Возле стола хлопотала Лариса Петровна, с модной прической, сделанной утром в парикмахерской на Новом Арбате, в нарядном платье собственного фасона.
– Костя! – крикнула Лариса Петровна.– Мы забыли студень! Он в холодильнике. Неси!
Появился из кухни Костя. Он нес в продолговатом блюде студень, украшенный петрушкой и веточками укропа.
– Костик! Вот сюда!– сказала Лариса Петровна. Они нашли место для блюда со студнем,– Значит, давай еще раз прикинем, все ли у нас рассядутся.
– Я пригласил шестерых,– сказал Костя, взглянув на старинные часы в деревянном футляре. Стрелки показывали без двух минут шесть,– Жгута... то есть Славу, с матерью, с Эфирным Созданием...
– И очень правильно! – перебил сына Виталий Захарович, входя в комнату.– Начал человек новую жизнь – всячески поддержим...
Виталий Захарович не успел договорить: стенные часы пробили шесть раз, и тут же в передней музыкально пропел звонок.
Костя поспешил открывать дверь.
В передней появился Эдик.
– Поздравляю, сэр!– Он передал Косте сверток, упакованный в плотную глянцевую бумагу с контурным изображением старинных замков.– Роман Агаты Кристи.
– Спасибо! – обрадованно сказал Костя.– Проходи, ты первый!
Они вошли в комнату.
– Здравствуйте,– сказал Эдик.– Поздравляю с новорожденным.
Лариса Петровна улыбнулась:
– Ты, Эдуард, как всегда, пунктуален. Вы не сговаривались с Кириллом прийти вместе?
– Кирилл не придет,– быстро вставил Костя. И, встретив вопросительный взгляд матери, добавил:– Он не приглашен. Эдик, пошли ко мне!
Костя обнял друга за плечи, и они покинули праздничную комнату.
Лариса Петровна и Виталий Захарович переглянулись.
– Триумвират распадается,– задумчиво сказал Виталий Захарович.
– Я не знаю, в чем тут дело,– взвинченно перебила Лариса Петровна,– Не знаю конкретно... Но уверена: все из-за этой девчонки! Сегодня у нас с тобой есть возможность познакомиться с ней поближе. И, возможно, поговорить.
– О чем? – спросил Виталий Захарович.
– О чем... Во всяком случае, рано все это для Константина. Впереди десятый класс. И вообще... Вот, похоже, рушится дружба с прекрасными ребятами. И, значит, мы отдаем его в другую компанию.
– Он, Лара,– мягко сказал Виталий Захарович,– в том возрасте, когда вправе сам выбирать себе друзей.
– Подожди! Если всерьез говорить об этой Лене... Я навела справки. Дочь заведующей меховым ателье. К тому же Лена из компании Мухина. Я считаю, надо энергично вмешаться,
– Каким образом? – спросил Виталий Захарович,– Не горячись, Лара. Ты никак не можешь понять, что наш сын уже не ребенок, а взрослый.
– Это ты мне говоришь! – возмутилась Лариса Петровна.– Да, взрослый! Слишком рано они становятся взрослыми! И это не значит...
В передней зазвенел звонок. Виталий Захарович пошел к двери.
...В комнате Кости Эдик флегматично рассматривал книги на полке.
– Как беллетрист,– говорил он,– Моэм, по-моему, скучноват. Вот мемуары – блеск! «Подводя итоги» читал трижды. Потрясающая самоирония...
– Значит,– перебил Костя,– ты осуждаешь? Надо было пригласить?
– Не знаю,– сказал Эдик,– Мне трудно тебе ответить, Я позвонил Кириллу. Там обида на всю жизнь. Говорит, из-за какой-то юбки...
– Это для него,– перебил Костя,– она какая-то юбка. А для меня...
– Он сказал; мужская дружба – превыше всего.
– Дружба! – воскликнул Костя,– Хорош друг! Скажи: ты тоже мог бы… как он?
–Я – нет,– поспешно сказал Эдик.– Никогда!
– Возможно, я не прав,– Костя пристально посмотрел на Эдика,– я во всех начинаю сомневаться. Вот мы с тобой – друзья. Так?
– Думаю, да,– сказал Эдик.– За многие годы проверено.
– Проверено,..– повторил Костя.– Чем проверено? За эти годы наша дружба хоть раз подвергалась серьезному испытанию? Да и дружба ли это? Вот скажи: что мы друг о друге знаем? Кроме нашей школы, английских книг и журналов, всякого там показушного трепа на публику, что нас еще объединяет? Я, например, что у тебя на душе, не знаю. Или так: можешь ты мне все-все о себе рассказать? Сокровенное? Можешь?
– Дай подумать...– В голосе Эдика была растерянность.
– Не можешь! – даже с торжеством сказал Костя.– Теперь по-другому. Представь ситуацию: мне грозит смерть. И у тебя есть единственная возможность спасти меня, рискуя собственной жизнью. Ты станешь рисковать?
– Слушай! – развел руками Эдик.– Это же крайность, экстремальный вариант. Зачем?
– А вот, например, Жгут... Мы знакомы – и месяца нет. Говорили всерьез один раз. Со Жгутом не разговоришься. Но он, если бы такая ситуация... Я знаю, он за друга жизни не пожалеет!
– Красиво излагаешь, – попытался пошутить Эдик.
– Костя! – послышался голос Виталия Захаровича,– Встречей гостей!
– Извини.– Костя пошел к двери.
В комнате разговаривали родители и учитель школы каратэ. В стороне стоял Очкарик с картонной коробкой.
– Владимир Георгиевич!– обрадованно сказал Костя.– Здравствуйте! Как я рад, что вы пришли! Вы познакомились?
– Познакомились,– ответила Лариса Петровна, улыбнувшись.
– Подарок мой состоит из двух частей,– сказал Владимир Георгиевич. Он прошел в переднюю и вернулся с деревянным веслом, на нем была эмблема «Олимпиада—80».– Я тебе говорил: в тренировки включены походы на байдарках. С десятого числа начнем готовиться. Получай!
– Спасибо! – сказал Костя, принимая весло.
– Теперь второе.– Владимир Георгиевич извлек из кармана маленькую коробочку, раскрыл ее.– Штучка эта восточного происхождения.
На подставке из черного гранита сидела фарфоровая фигурка старого японца – олицетворение сосредоточенности, углубленности, одиночества.
– «Проникни в самого себя» – тек это называется,– сказал Владимир Георгиевич, протягивая фигурку Косте.
– Какая прелесть! – воскликнула Лариса Петровна.
– А это от нас с Дулей.– Очкарик протянул Косте картонную коробку.– Вернее, делал он. Я только помогал.
Костя снял с коробки крышку и достал макет одномачтовой яхты, изящной, легкой, той самой, которая была на схеме в книге Владислава Константиновича.
– Здорово! – сказал Костя,– Неужели Дуля сам сделал?
– Сам.– Очкарик осторожно погладил корпус яхты пальцем.– Дед говорит, у него руки настоящего мастера.
– А где же сам Дуля? – спросил Костя.
– Он...– Очкарик явно смутился,– Он сейчас придет. Немного задерживается.
В передней прозвенел звонок. Костя поспешно побежал открывать дверь.
За ним в комнату вошел Жгут со стопкой книг, аккуратно связанной алой атласной лентой.
– Вот,– сказал Жгут.– От нас с мамой.
На корешках можно было прочитать: «Три мушкетера», «Воскресение», «Королева Марго».
– А где сама Ольга Пахомовна? – спросил Виталий Захарович, и в голосе его прозвучала тревога.
– У нее в клинике...– Жгут замялся.– Как это? Активный курс лечения. Положили на две недели. Домой не пускают.
– Вот и прекрасно! – бодро воскликнул Виталий Захарович и, наверно, чтобы сгладить возникшую неловкость, повернулся к жене:—Лара, давай-ка проверим, все у нас на столе в порядке?
А Костя отвел Жгута в сторону, спросил шепотом:
– Значит, с матерью все устроилось?
– Все в норме! – В голосе Жгута прозвучала радость.– Друг твоего отца... Ну, этот психиатр... Он замечательный человек! И клиника замечательная. Прямо не знаю, как Виталия Захаровича благодарить...
– Да брось ты! – перебил Костя.
– Теперь, может, заживем по-настоящему,– Никогда Костя не видел Жгута таким возбужденным и веселым.– Мне бы ее женить. Только где хорошего мужика возьмешь? А этого Жоржика, козла клетчатого, я погнал.– И Жгут засмеялся.
В комнате часы пробили половину седьмого. Костя быстро взглянул на них. Лариса Петровна перехватила его взгляд.
– Кого еще нет, Костик? – осторожно спросила она.
– Дули и... Лены,– сказал он.
– Может быть, будем садиться? – предложил Виталий Захарович.– А они тем временем подойдут.
– Правильно! – преувеличенно оживленно сказала Лариса Петровна.– Прошу всех к столу! Прошу! Костик, зови Эдика.
...Все сидели за столом. Пустовало два стула: рядом с Костей – для Лены и между Владимиром Георгиевичем и Очкариком – для Дули. Затягивалось неловкое молчание. Костя, побледневший, напряженный, ждал...
Лариса Петровна глядела на сына.
«Да, да!..– смятенно думала она.– Теперь вижу, понимаю; все серьезно у моего мальчика. Но почему такой выбор? Где справедливость? Неужели для этой девчонки мы вырастили сына? Бред, ерунда какая-то... Но что, что делать?..»
Тяжкую тишину нарушил Эдик.
– Очевидно,– бесстрастно сказал он,– у одной нашей общей знакомой таков стиль: опаздывать. Но ведь представительницам слабого пола все...
Эдик не договорил – в передней опять звонили.
Костя метнулся открывать дверь.
В переднюю вошел Дуля. Был он совершенно новый, начиная с костюма: расклешенные «по-морскому» черные брюки, тельняшка под легкой спортивной курткой, коротко, под «бокс», подстриженные волосы – Дуля превратился в моряка. Сказать он ничего не успел.
– Где Лена?– набросился на него Костя.
– Понимаешь...– Дуля покосился на открытую дверь в большую комнату.– Ее Муха не пускает, Уже, наверно, с полчаса.
– Где они? – задохнувшись, спросил Костя.
– Внизу, в подъезде.
– Проходи, садись за стол. Я сейчас.
Костя выскочил на лестничную площадку, взглянул на кнопку лифта – она горела красным огнем, лифт был занят.
Он стал быстро спускаться по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек.
На предпоследнем лестничном марше Костя замедлил бег, стал ступать осторожно: до него доносились голоса.
– Ты глупый, глупый! – говорила Лена.– Ты ничего не понимаешь! Пчелка замечательный! Я не могу...
– Тогда,– перебил Муха,– только со мной! Понятно?
– Он же тебя не приглашал! – Отчаяние было в голосе Лены.
– Подумаешь! – сказал Муха,– Не приглашал... Ты меня пригласила! Я – твой сопровождающий.
– Нет, я пойду одна!
– Не пойдешь!
– Какой ты! Отстань! Отстань!..
Голоса смолкли. Костя осторожно спустился по лестнице, завернул за угол.
Возле окна на лестничной площадке стояли Лена и Муха. На подоконнике лежала гитара, и рядом был небрежно брошен букет гвоздик. Муха целовал Лену. Ее руки вспорхнули ему на плечи, кольцом обвились вокруг шеи.
Костя почувствовал, как бетонный пол качнулся у него под ногами, поплыли стены. Но не смотреть он не мог...
Первой его взгляд почувствовала Лена: она вырвалась из объятий Мухи, резко повернулась, увидела Костю, в смятении сделала шаг назад.
Теперь Лена и Муха смотрели на Костю.
Он медленно спустился по последнему маршу лестницы к лифту. Нажал кнопку. Сказал спокойно:
– Я вас приглашаю. Обоих.
Лена отчаянно замахала головой, молча говоря «нет». Муха неопределенно усмехнулся.
Заскрежетал лифт. Дверцы его разошлись.
– Прошу! – сказал Костя.
...В большой комнате все сидели за столом и молча ждали.
В передней хлопнула дверь, прозвучал бодрый голос Кости:
– Проходите, не стесняйтесь!
– Стесняться не в наших правилах! – ответил Муха.
И все трое появились в комнате: первым Костя – он отступил в сторону, пропуская Муху с гитарой, напряженно-спокойного, за ним растерянную, даже испуганную Лену с гвоздиками в руках.
– Разрешите представить новых гостей,– взвинченно-бодро сказал Костя,– Лена Макарова, лучшая девушка нашего двора, а может быть, и Москвы...
– Здравствуйте,– тихо сказала Лена и протянула Косте гвоздики.– На.
– Благодарю! Теперь Дмитрий Мухин! – продолжал именинник.– Он же небезызвестный Муха...
– Всему обществу,– перебил Муха,– пламенный беспартийный привет! – И он отвесил общий поклон.– Однако,– Муха вроде бы разочарованно оглядел стол,– тут, я вижу, кайф ловить особенно не на чем.
– Ничего! – даже радостно сказал Костя.– Мы будем пьяны от общества друг друга!
– Костик! – Лариса Петровна, с трудом сдерживая себя, поднялась.– Что это значит?..
– Это значит,– перебил Костя,– пора приступить к трапезе.
Муха тем временем поставил гитару в угол, независимо прошелся вдоль стола, повернулся к кухне, хищно подергал носом.
– Жареный гусь! Или утка? Я не ошибся? Обожаю дичь!
– Муха,– сказал Жгут,– кончай базарить.
– Это он от смущения,– улыбнулся Владимир Георгиевич,
– Совершенно верно! – тут же откликнулся Муxa.– Дико смущен. Простите, не знаю, как вас... Хотя наслышан.
– Леночка! – сказал Костя.– Прошу! Вот твое место.
Только сейчас он увидел, что у Лены голубоватые тени положены над глазами, тушью подкрашены ресницы.
Лена села, потупив голову.
– Один момент,– сказал Муха.– Очкарик! Ведь тебе все равно, на каком месте поглощать яства?
– Все равно...– растерянно сказал Очкарик.
– Вот и порядок! – засмеялся Муха.– А мне не все равно.
Он бесцеремонно передвинул Очкарика на свободное место, а сам сел рядом с Леной. Она оказалась между Костей и Мухой.
– Теперь все в сборе? – спросил Виталий Захарович.
– Более чем,– не сдержался Эдик.
– Что же,– сказал Виталий Захарович, вставая,– сейчас мы поднимем тост за шестнадцать лет нашего сына.– Он взглянул на торт.– Шестнадцать свечей. И каждая свечка – год жизни. Кажется, совсем недавно – вчера – я, Костя, привез из родильного дома твою маму и тебя. Никогда не забуду это чувство... Нянечка передала мне туго спеленатую куклу. Я взял ее и вдруг почувствовал, как там, под одеяльцем, шевельнулось нечто... Жизнь. Чудо... Новая жизнь. Это был ты... Помню, я подумал: каким же беспомощным приходит человек в наш, еще так плохо организованный мир. Сколько надо усилий, любви, понимания, чтобы из маленького комочка несмышленой жизни вырос настоящий человек. Я убежден, Костя, что порог своего шестнадцатилетия ты переступаешь именно таким человеком...
– Точно, в нем что-то просматривается,– перебил Муха.– Верно, Леночка?
– Вы, молодой человек, плохо воспитаны? – вежливо спросил Виталий Захарович.
– Отвратительно!– со вздохом сказал Муха.– Сам от этого страдаю.
– Бедняга! – сказал Костя.
– Пацаны! Хватит! – вдруг рявкнул Дуля.
– Хамство всегда агрессивно,– ни к кому не обращаясь, сказал Владимир Георгиевич.
Стало тихо.
– Ничего,– сказал Виталий Захарович.– Наш юный друг немного нервничает. Постепенно обвыкнет. Реакция, судя по всему, у него быстрая. Вернемся к имениннику. У нас с мамой, сын, для тебя подарок. Сейчас! – Виталий Захарович вышел из-за стола, быстро прошагал в свою комнату и вернулся с новеньким транзисторным приемником.– Прошу!
– Спасибо, папа...
– Вот это да! – вздохнул Дуля. Все за столом зашумели.
Муха откинулся к спинке стула и, нагнувшись за Леной к Косте, сказал тихо:
– Ты извини, все тут с подарками. Один я пустой. Ничего.– Он подмигнул имениннику.– Что-нибудь придумаю. Мне только надо пожрать. Плохо соображаю на пустой желудок.
– Костя, вот спички! – Лариса Петровна протянула сыну спичечный коробок,– Зажигай свечи. А папа займется шампанским.
Костя в наступившей тишине стал зажигать свечи, воткнутые в торт, на котором коричневым кремом было написано: «С днем рождения! 16 лет».
Одна за другой зажглись шестнадцать свечей. Хлопнула пробка, вылетая из бутылки шампанского. За столом поднялся праздничный шум. Все потянулись с бокалами к Виталию Захаровичу.
– С днем рождения, Костя,– сказал Виталий Захарович.– Будь счастлив, мой хороший!..
Лариса Петровна произнесла дрогнувшим от волнения голосом:
– Мы с папой очень тебя любим и желаем, желаем...– Она резко отвернулась, сдерживая слезы.
Со всех сторон послышались голоса:
– С днем рождения!
– Сэр! Будьте счастливы!
– Живи сто лет!
– С днем варенья! – тихо сказал и Муха, украдкой взглянув на Владимира Георгиевича и потянувшись к Косте со своим бокалом мимо Лены.
Между ними было ее бледное лицо. Лена опустила ресницы, накрашенные темно-синей тушью, они вздрагивали. И вдруг порывисто повернулась к Косте:
– С днем рождения. Пчелка! Ты лучше всех! – И Лена быстро поцеловала Костю в щеку.
– Браво! – снисходительно сказал Муха.
Участниками этой короткой сцены были только они трое: остальные чокались, смеялись.
– Теперь закусывайте,– говорила Лариса Петровна,– чтобы все съесть. Ребята, без стеснений. Вот витаминный салат, заливная рыбка.
Все стали есть, подкладывая друг другу, переговариваясь. Потом и голоса смолкли. Слышался стук ножей и вилок да чавканье Дули, который, как всегда, отнесся к еде весьма серьезно.
Взглянув на него, Муха нарушил молчание:
– Уста жуют.
...Уже был съеден гусь с яблоками. Хаос господствовал на столе.
– Будет еще чай,– сказала Лариса Петровна, взглянув на сына,– с тортом и всякими сладостями. Но, может быть, сначала немного потанцевать? Подвигаться? Только женского пола у нас маловато.– Она взглянула на Лену.– Особенно для мальчиков.
– Достаточно,– усмехнулся Муха.– Для современной жизни... Простите! Я хотел сказать: для современных танцев нам ее вполне достаточно. Верно, Пчелка? В современной жизни... Все сбиваюсь. В современных танцах совсем не обязательно: один партнер только с одной партнершей...
Виталий Захарович хотел ответить Мухе, но учитель школы каратэ остановил его:
– Подождите,– сказал он тихо.– Постепенно все станет на место. Лучше, если сами ребята...
– Танцы! Танцы! – преувеличенно весело перебила Владимира Георгиевича Лариса Петровна.
Отодвинули к стене стол, растащили стулья. Костя, проверив кассету, нажал клавишу магнитофона.
– Знаменитый ансамбль «Чингизхан»! – крикнул он.
Комнату заполнила напряженная, зажигающая музыка, темп которой стремительно нарастал.
Лена стояла у окна, ее тело – непроизвольно – уже повторяло еле заметными движениями ритм мелодии, а на лице был страх.
К ней одновременно подошли Костя и Муха. И оба смешались.
Первым нашелся Муха:
– Просим, мадмуазель!– И он взял ее за руку, Лена сначала хотела вырвать руку, потом передумала, протянула вторую руку Косте, сказала:
– Пошли, мальчики!
И они трое ринулись танцевать. Им хлопали в такт. Ритм стал захватывать их. Все больше, больше... Дуля, забывшись, крикнул:
– Муха! Давай!
И танец вроде бы незаметно превратился в единоборство Кости и Мухи за Лену. Девочка перелетала от одного к другому. И все трое постепенно поняли смысл своего танца. И уже не могли остановиться.
Поняли это и все присутствующие в комнате. Лариса Петровна быстро подошла к магнитофону, выключила его, сказала шутливо:
– Хватит! Хватит! После плотной еды... Так и до заворота кишок надолго. Может, что-нибудь другое?
Ей на помощь пришел Владимир Георгиевич:
– Константин,– сказал он,– а почему бы тебе не показать нам свое мастерство?
– Не понял, Владимир Георгиевич,– ответил Костя, еще не отдышавшись.– Вы хотите, чтобы я продемонстрировал несколько приемов?
– Где твоя скрипка? – спросил Владимир Георгиевич,– Почему бы…
– Простите,– перебил Костя,– для скрипки я не в форме. Скрипка...– он взглянул на гитару Мухи в углу,– не гитара, И вообще сегодня меня должны развлекать, а не наоборот. В конце концов я именинник, Муха! Ты, правда, по непроверенным агентурным данным,– виртуоз на гитаре. Может быть, для общества...
– Прежде всего для тебя,– серьезно сказал Муха. Он вытер платком вспотевшее лицо, взял стул, поставил его на середину комнаты, сел, обвел всех взглядом, сказал:– Жгут! Гитару!
Жгут было рванулся к гитаре, но тут же остановился.
– У самого ноги есть.
Муха взглянул на Жгута, усмехнулся.
– Верно, есть. Я и забыл. Ты теперь не мой.– Он взглянул на Костю.– Его.
Муха медленно поднялся, взял гитару, опять сел на стул, тронул струны.
– Мой кумир – Высоцкий. Посвящается, подчеркиваю, имениннику!
И он запел, блестяще подражая своему кумиру, с характерной хрипотцой и надрывом:
В тот вечер я не пил, не пел,
Я на нее вовсю глядел,
Как смотрят дети.
Как смотрят дети...
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Что мне не светит...
Пронзительная, обнаженная жуть была в этой песне и в ее исполнении. Костя увидел, с каким восторгом смотрит Лена на Муху, и ослепляющая темная ревность опять переполнила его до краев.
...А тот, кто раньше с нею был,
Он мне грубил, он мне грозил...—
пел Муха под надрывный аккомпанемент гитары.
А я все помню, я был не пьяный.
Когда ж я уходить решил,
Она сказала: «Не спеши».
Она сказала: «Не спеши, ведь слишком рано...»
Муха, резко оборвав пение, накрыл струны рукой.
– Виноват. Наверно, не то. Пьянь, поножовщина из-за бабы... Пардон, из-за женщины. Что? – Ухмылка блуждала по его лицу.– Общество шокировано?
И тут вскочила со стула Лена, закричала:
– Не верьте!.. Не верьте ему! Все он врет! Он... Он не такой! Он даже стихи пишет! Муха – поэт!
– Вот это новость!– с восторгом воскликнул Костя.– Может быть, стихотворец нам что-нибудь из последних творений...
– Извольте! – перебил Муха, поднимаясь со стула и ставя гитару к стене.– Как раз сегодня ночью накатил на меня потный вал вдохновения. Встал...– он взглянул на торт,– зажег свечи...– он посмотрел на остов гуся в блюде,—...извлек из хвоста пролетавшего за окном гуся перо, И накайлил стишок. Сейчас изображу..
Муха переменился: стал напряженным, строгим, исчезла его развязность. Он, явно волнуясь, вышел на середину комнаты.
– Опять же,– сказал он, чуть усмехнувшись,– посвящается имениннику.
Муха стал декламировать. С первой же строфы страсть зазвучала в его голосе:
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои —
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи,—
Любуйся ими – и молчи.
Как сердцу высказать себя!
Другому как понять тебя!
Поймет ли он, чем ты живешь!
Мысль изреченная есть ложь...
Муха, так же как песню, оборвал декламацию.
– Дальше не написал: родитель поздно вернулся, хлопнул дверью и спугнул Музу. Затрепетала, сердешная, крылышками – парх-парх! – и вылетела в форточку, А у меня в голове как раз концовочка забрезжила. Пока есть только две строки:
Лишь жить в самом себе умей —
Есть целый мир в душе твоей...
Поэзия, доложу вам, дело тяжкое. Однако схема финала у меня в мозгах начерталась. Надеюсь закончить оптимистически, в таком смысле: чего это ты все молчишь да таишься, какой-то мир в собственной душе обнаружил. Во-первых, имей в виду, никакой души нет, наукой доказано. Во-вторых, что это за индивидуализм в наше бодрое время? Жми в родной коллектив, раскайся на собрании, и все будет на уровне мировых стандартов. Думаю толкнуть в какой-нибудь популярный журнал для юношества. Как вы полагаете,– он обвел всех, кто был в комнате, насмешливым лихорадочным взглядом,– возьмут?
– Я думаю, возьмут,– принимая условия игры, серьезно сказал Костя.– Только, по-моему, довольно примитивные рифмы.
– Достаточно, молодые люди,– перебил Владимир Георгиевич.– Тютчев для подобных упражнений объект мало подходящий.– Он повернулся к Мухе,– А читаешь ты превосходно.
– Благодарю! – Муха сотворил рыцарский поклон.
– И ты, конечно, разделяешь философию этого стихотворения? – спросил учитель школы каратэ.– «Silentium» – так, кажется, оно: называется? «Молчание»...
– Лучше не продолжайте! – вдруг закричал Муха.– Ведь будет назидание? Мораль? Не надо! Я сыт этим по горло... Все мы сыты!– Он обвел взглядом лица ребят, избегая взрослых.– Мы дохнем от ваших поучений! И проку от них – ноль! Потому что...– Он задохнулся от возбуждения,– Потому что в них нет и капли правды! Вы говорите нам одно, а думаете другое! Учите благородству, честности и прочее, а сами поступаете навыворот!
– Все? – спокойно спросил Владимир Георгиевич.
– Все! Все, как один! Только когда вырвешься из ваших лап, можно стать человеком! Вот, полюбуйтесь: Жгут! Дуля! Да и Ленка... Были нормальными людьми. А теперь? Тьфу! Смотреть противно! Дуля, ты бы уж совсем наголо дал себя обкорнать, что ли... Чего на полпути остановился? А ножом и вилкой тебя пользоваться научили? Научись! Без этого в интеллигентном обществе...
– Муха! – перебил Дуля.– Ты что, взбесился?
– Нет, почему же взбесился? – сказал Костя.– Он так думает.
– А ты, конечно, думаешь иначе? – зло спросил Муха.
– Все мы думаем иначе! – вдруг выкрикнул Очкарик.
– Смотрите!– театрально изумился Муха.– Наш тихоня заговорил. И как! Нет, я ничего не понимаю, конец света.
– Муха,– сказал Жгут,– я там... Когда мы собирались, был нормальным человеком?
Стало очень тихо, и Муха не нашелся сразу с ответом.
– Разумеется,– нарушил молчание Костя,– ему только такое окружение и нужно: он повелевает, остальные подчиняются...
– Сдаюсь, сдаюсь!– Муха шутовски зажал уши.– Как говорится, один в поле не воин.– Его взгляд опять метнулся по лицам Жгута, Дули, Очкарика, Лены.– Быстро вас перетряхнули. Ладно... Понимаю: надо рвать когти.– Он опять взглянул на Лену.– Да! Как же это так? Удаляться без подарка негоже. Вот что!– Муха подбежал к Лене, схватив ее за руку, сорвал со стула и резко толкнул к Косте.– Забирай! Не жалко! Я человек щедрый, дарю! – Костя вскочил, и теперь он и Лена стояли друг против друга.– Ну, чего же ты? Забирай, говорю. Ведь ты... Как это? Все забываю слово... Любишь ее! – И внезапно голос Мухи сорвался.
Глаза Лены наполнялись слезами. Вдруг она резко повернулась, подлетела к Мухе, со всего размаха ударила его по щеке и рванулась в коридор, ведущий на кухню и в ванную.
Муха потер щеку, сказал спокойно:
– На вид соплей перешибешь, а рука тяжелая. Я покидаю общество. Иду зализывать раны.– Он пошел из комнаты, в дверях обернулся: – Главным образом душевные. Если что не так... Примите мои соболезнования. Как говорят в Одессе, извините за компанию.
Муха вышел. Через мгновение в передней хлопнула дверь.
Было напряженно тихо. Откуда-то, казалось, издалека, глухо слышались рыдания Лены.
– Да, ничего не скажешь,– нарушил молчание Эдик,– день варенья так день варенья...
