Текст книги "Гарнизон (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

– Здесь действует режим полного карантина, – с неожиданным спокойствием ответил комендант, – Исключений не делается ни для кого. Все, кто на базе, работают для выживания базы.

– Комендант, ты совсем отупел от безделья? Я тебя в такую дыру законопачу!.. – жирный сделал многозначительную паузу, предлагая Уве самому домыслить все грядущие ужасы.

Холанн вторично пожал плечами и вновь собрался уйти.

– Ничтожество! Слабое, бесполезное ничтожество!

Уве так и не понял, кто это сказал – толстый или его спутница. Но прозвучало, будто пощечина. Или, скорее, последний удар, окончательно подточивший ветхое, долго и старательно разрушаемое строение. Мир вокруг разом изменился, свет словно перешел в иной спектр – теперь Холанну казалось, что все окрашено в синеватый тон. Уве видел все очень четко, болезненно – контрастно. Видел, слышал, осознавал.

Бесполезный. Слабый. Ничтожный. Все в точности, как нашептывал голос у ангара. В точности, как чувствовал сам счетовод – не желая признаваться в этом самому себе.

Уве посмотрел на жирного. Тот что‑то говорил, широкого разевая рот с очень красными – будто напомаженными – губами. Звуки вязли в холодном воздухе, как пули в желе. Шлепала подбородками жена администратора, размахивали пухлыми кулачками "дети", каждый из которых возможно был равен по возрасту коменданту. Только охранник в зеленом отступил на шаг, словно неосознанно хотел отдалиться от патронов.

– Нет.

– Что 'нет'? – не понял толстяк.

– Нет, – повторил Холанн и поднял руку в черной перчатке.

– Сержант, – негромко скомандовал он.

– Здесь, – сержант возник, будто из ниоткуда, лучась боязливой исполнительностью.

Черная ладонь коменданта по широкой дуге опустилась параллельно мерзлой земле и затоптанному снегу, пока не указала в точности на летающую машину и стоящих рядом с ней.

– Я хочу, чтобы эти люди умерли.

Сержант сипло втянул воздух и срывающимся голосом возразил:

– Никак не могу… господин комендант… никак

– Позовите комиссара, – попросил Холанн. Контраст между мертвенным спокойствием речи и тьмой в глазах коменданта оказался столь выразителен, что сержанта как ветром сдуло.

Ждать пришлось недолго, Тамас или оказался неподалеку, или поспешил на вызов.

– Что случилось… – Хаукон быстро, с внимательным прищуром оглядел мизансцену. – Господин комендант?

– Под замок! – орал жирный, потрясая ручками. – Под трибунал!

– Господин комиссар, – сказал Холанн и сам удивился – слова рождались сами собой, выстраиваясь в правильные фразы, наилучшим образом отражая мысли самого Уве. Но больше всего комендант поразился собственному спокойствию. Чудесный синий фильтр отсекал все лишнее, оставляя лишь спокойный, несуетливый расчет. И Холанн наслаждался каждым мгновением этого нового ощущения.

– Этот человек… эти люди бежали из Адальнорда, оставив свой пост. Они потеряли право приказывать и ждать к себе какого‑либо особенного отношения.

Холанн немного подумал, выстраивая в уме следующую фразу. А комиссар едва удержался от того, чтобы недоуменно почесать затылок и спросить – не подменил ли коменданта какой‑нибудь злобный брат – близнец.

– Они дезертировали и предали тех, о чьем благе обязались заботиться. Они предали губернатора Теркильсена, который облагодетельствовал их. Они предали Ахерон и Бога – Императора, который любит всех людей, желая им только блага и защиты. Как комендант базы номер тринадцать я обязан вынести приговор и вынес его. Сержант выразил сомнение в моем приказе. Комиссар Тамас, пожалуйста, устраните эту проблему.

Толстая семейка в замешательстве уставилась на телохранителя. Телохранитель мрачно посмотрел на солдат с лазганами.

– Холанн… – комиссар посмотрел на коменданта со странным, совершенно новым любопытством. В его взгляде не было уважения, скорее удивление. Тамас стал близко, почти вплотную и говорил очень тихо, так, что слова достигали только ушей Уве. – Вы не слишком… заигрались?

– Я комендант Волта, – так же тихо ответил Уве. – Я тот, кто посылает людей на смерть. На погибель не только тела, но и самой души. А игры… игры кончились. Фаций мертв. И я могу лишь молиться о том, чтобы Бог – Император вырвал его душу из когтей демонов Варпа. И это ведь твой урок, Хаукон – отсечь малое ради выживания большего.

– Похоже, у меня появился ученик и последователь… – протянул Тамас. – Не многовато ли еретиков для одного Волта?

Холанн ничего не ответил. Он просто пошел прочь, не оглядываясь, не говоря ни слова. Наслаждаясь чувством ясности и полной отрешенности от любых сомнений и комплексов. А комиссар неожиданно усмехнулся, глядя ему в спину. Ливрейный слуга очень быстро переводил взгляд с Уве на своего хозяина, затем на комиссара и обратно. Руку он держал у набедренной кобуры с небольшим лазпистолетом, но не касаясь оружия.

– Я дам тебе выбор, – сказал Тамас телохранителю, с кривой усмешкой на губах. – Ты можешь остаться с ними… Или с нами.

Зеленый помотал головой, словно стряхивал воду с мокрых волос. Щеки и нос у него побелели от холода – разговор затянулся, а телохранитель был одет куда легче своих хозяев. Затем ливрейный молча шагнул в сторону от жирдяев. И снова. И снова. При этом он исподлобья глядел на администраторшу – именно на нее, а не на супруга – и в глазах слуги полыхнула застарелая, наконец‑то прорвавшаяся ненависть.

Холанн шел неспешно, размеренно, глубоко и ровно дыша. Позади Хаукон громко и четко скомандовал:

– Отделение, оружие к бою!

Почему‑то молчали беженцы из Адальнорда. То ли страх замкнул им рты, то ли они до сих пор не могли поверить, что вот так – просто и буднично – заканчивается их жизнь.

– Огонь.

Сам по себе выстрел из лучевого оружия бесшумен, только тихо жужжит система охлаждения. Восемь стволов гудели, как маленькая трансформаторная будка. И оглушительно шипела, стреляя облачками перегретого пара, влага, которую испаряли лазерные лучи.

– Прекратить огонь, – скомандовал комиссар. – Трупы сжечь. Оставшегося – в карантин. Сержант – по завершении работ доложить мне по воксу, далее вам надлежит отбыть трое суток на гаупвахте, за проволочку в исполнении приказа коменданта Холанна. Но я заменяю ваше наказание шестью часами работ над Химерами. Исполнять.

Холанн уходил все дальше. Он прошел недалеко от Гайки, которая дернулась было вперед, будто хотела подойти к коменданту. Но остановилась на полушаге. Уве посмотрел прямо в ее глаза, большие, разноцветные глаза, полные… ужаса. Не того страха, что заполнил зрачки администратора Адальнорда, но скорее отвращения. Туэрка смотрела на коменданта так, как если бы Холанн внезапно бросился к трупам и стал пожирать человеческую плоть.

Уве вспомнил свои чувства, что испытывал к механессе. Вспомнил надежды, робкие и тайные – о том, что может быть, со временем она ответит ему хотя бы тенью взаимности. И с отчетливой ясностью понял – сегодня он безвозвратно потерял то, что мог лишь надеяться обрести.

* * *

– Странный он… и страшный.

– Кто?

– Да комендант наш.

– Эт точно…

– Слышь… а чего его теперь Поджигателем кличут? А иногда – Горелым.

– Да тут история была… в общем прилетел к нам какой‑то хрен с бугра, из самого белогорода. Все как положено, семья, охрана, золото там и прочее. Да как начнет фанфарить! Даешь ему дорогу и транспорт чуть ли не до самой Терры!

– О как! И чего дальше? Комендант то чего сделал?

– А Поджи… ну то есть господин Холанн глянул на него, пристально так… И взгляд страшный, меня аж в холод кинуло. Глазищи жуткие, волос седой. Прямо не человек, а Инквизитор какой!

– А дальше?!

– Дальше… Щелкнул так пальцами и тихо – тихо говорит – "позвать сюда комиссара". И голос – прямо шипение, а не голос.

– Позвали?

– Конечно! Как тут не позвать. Сам комендант зовет, тот, кто священнику приказал танки очистить…

– А хрен белый то, что делал все это время?

– Хрен… бушевал, что ему еще оставалось. Да только на стволы то не попрешь. Ну вот, приходит комиссар, а Холанн ему и говорит – сожгите, говорит, этих изменников и трусов!

– Так прямо и приказал?!

– Так и сказал, я собственными ушами слышал.

– Чудеса какие… а я вот на вышке сидел, что к востоку. Мы ничего и не знали.

– Ну теперь вот знаешь. Так, о чем я… а, вот. Так прямо и приказал – сжечь всех, как предателей. Тамас насилу уговорил просто расстрелять. А потом уже сжечь тела.

– Суровый…

– Да, такой вот он. Холанн Поджигатель.

Глава 29

День пятьдесят второй

– Итак, они будут прорываться… – сказал Александров.

За круглым столом под иллюминатором радиорубки собралось лишь четверо. Комиссар, комендант, медик и танкист – механикус. Священник уже покинул мир живых и оставалось надеяться, что его посмертное бытие окажется не столь ужасным, как агония. А Туэрка сказалась больной и устранилась от решения любых вопросов, выходящих за рамки решения сугубо технических проблем.

– Они будут прорываться, – повторил вслед за медиком Иркумов, постукивая костяшками крепких пальцев по столу. И уточнил. – Это точно… они?

– Да, – отозвался Александров. – Сообщение составлял городской мортус, он использовал кое – какие обороты, которыми мы обменялись в рабочей переписке еще… до начала всего этого. Сообщение не поддельное.

– Ясно, – качнул головой танкист.

– Мы ответим? – спросил Александров, ни к кому конкретно не обращаясь. Собственно, его слова даже вопросом назвать можно было с большой натяжкой. То ли предположение, то ли мысль, высказанная вслух пустой стене.

– Нет, – коротко сказал комиссар Тамас, сжимая ладони в кулаки. Он сидел, выпрямившись, положив руки перед собой, будто готовясь вступить в драку с любым, кто осмелился бы оспорить его решение.

– Почему? – спросил блеклым, невыразительным голосом Холанн.

Медик почесал густую бороду, свалявшуюся в подобие войлока от постоянного ношения защитной медицинской маски. Танкист отвел глаза и вздохнул. Но первым ответил все‑таки именно Иркумов.

– Уве, они не дойдут.

– Почему? – повторил комендант.

Щеки Холанна, и ранее не пышущие упитанным румянцем, посерели и обтянули челюсти так, что казалось – еще немного и проступят зубы. Скулы заострились, глаза ввалились в темные провалы глазниц. Комендант очень коротко постригся, безжалостно избавившись от тщательно лелеемой челки, почти что побрил голову на военный манер. Теперь казалось, что седая щетина присыпала голову, словно невесомый пепел.

– Несколько тысяч человек, к тому же разделенных на две группы, с транспортом, собранным с миру по нитке, – начал терпеливое разъяснение танкист. – Сначала им надо обойти по какой‑либо из концентрических трасс вдоль границы застроек и объединиться, потеряв время. Или не объединяться, но тогда арбитр и губернатор пойдут поодиночке, это еще хуже. Скорость движения конвоев будет определяться самыми медленными машинами, то есть карьерными самосвалами. Плюс заснеженные дороги, которые уже два месяца никто не чистит. Даже если у них найдутся тяжелые бульдозеры, общая скорость продвижения составит от силы километров пятнадцать, скорее всего еще меньше. По пути их будут непрерывно атаковать поднявш…

Танкист снова вздохнул, будто устыдившись оговорки и сказал прямо:

– Мертвецы их будут атаковать. Скорость еще больше упадет, а тем временем подтянутся орки. Большой гражданский конвой на открытой местности, растянутый и медленный – самая лакомая цель. Рано или поздно зеленые подобьют и остановят головные машины, а остальные не смогут сойти с трассы. И все… Мы не сможем им помочь. Но сложим головы сами.

– Не сможем… – эхом повторил медик, а комиссар снова промолчал, не меняя ни позы, ни бесстрастного выражения лица.

– Мы не ответим… и не пойдем им навстречу? – уточнил Холанн. Ответа он не дождался. Молчание повисло в рубке, тяжелое и черное, как смог над Танбрандом до бедствия. В нем уже угадывалось решение, продиктованное страхом и неуверенностью. Решение жалкое и недостойное… но обещавшее жизнь и безопасность.

Уве закрыл глаза и глубоко вдохнул. Представил путь беженцев, которые скоро покинут Танбранд, в отчаянной попытке спастись. Перед его внутренним взором прошла череда картин, нарисованных щедрым воображением. Разбитые машины, сброшенные с дороги, расстрелянные орочьими шутами. Обгорелые остовы грузовиков, куски обшивки, сорванные измененными руками нежити. И люди… те, кто до последнего верил в спасение. Простирающие в немом проклятии темному небу замерзшие, обледеневшие руки из наметенных сугробов.

– Что ж… – негромко произнес Тамас. – Думаю, на этом…

– Нет, так нельзя.

Три пары глаз уставились на заговорившего коменданта. Комиссар смотрел все так же – без всяких эмоций. Медик хмурился и терзал многострадальную бороду. А Иркумов… Странно он смотрел, с непонятным выражением. Как будто Холанн сказал то, что хотел, но не мог выговорить сам танкист.

– Так нельзя, – повторил Уве, поднимаясь со стула. Он подошел к окну и поднял жалюзи, умножая лучи неяркого солнца, проникающие в рубку.

– Я слышу это от человека, который пожелал смерти дезертиров из Адальнорда? – саркастически осведомился Тамас. – Господин комендант, вы уже встали на путь жесткой практичности, так не стоит с него сворачивать.

– Поймите, Уве, – тихо сказал Александров. – Это вопрос не трусости. Мы сможем отрядить в помощь конвою от силы человек пятьдесят, на большее техники не хватит. На фоне нескольких тысяч, что пойдут на прорыв, это ничтожно малая величина. Если арбитра и губернатора остановят враги, наш отряд ничем не поможет. И если мы потеряем этих бойцов…

– И технику, – вставил Тамас.

– Да… и технику… то Волт мы не удержим. И тот же Готал первым придет нас ограбить.

– И мы останемся ждать? – сумрачно спросил комендант.

– Да, так лучше всего. Ждать и молиться Богу – Императору, чтобы он удержал подальше мертвых и орков от конвоя. А мы с готовностью примем тех, кто все‑таки дойдет.

Холанн посмотрел на Иркумова, который вновь отвел взгляд. Посмотрел на комиссара, сверкнувшего темными бездонными льдинками зрачков.

– И все‑таки, так нельзя, – выговорил комендант, медленно, с крепнущей уверенностью. – Философия спасения большого ценой потери малого… она очень разумна.

Уве говорил в пустоту над столом, но все прекрасно понимали, кому на самом деле адресованы его слова. Понимал и комиссар, его верхняя губа чуть вздернулась, открывая край острых белых зубов. Но Тамас молчал.

– Я вижу в ней только один минус, – рассуждал Холанн так. – Это вопрос грани. Когда следует остановиться? Если жертвовать раз за разом чем‑то ради большего, то что в конце концов останется от этого самого "большего"? Мы откажем в помощи беженцам ради своего выживания… А что потом? Кого бросим следующим? От кого и от чего откажемся? И снова, и снова… Должна быть граница, на которой надо остановиться. Иначе… это будет уже не прагматизм, а…

Холанн умолк, так и не найдя подходящее слово. Ему казалось, что синий фильтр из незримого стекла потихоньку рушится, осыпаясь мельчайшими осколками. Но ясность мысли, дарованная им, осталась, просто она… изменилась. Уве знал и понимал, что следует сделать и почему. Теперь оставалось лишь донести свою уверенность до остальных.

– Уйти в изоляцию и карантин – это было разумно. Очистить технику, обрекая Фация на смерть – это было жестоко, но понятно… может быть понятно… Но сейчас мы решаем неправильно. Те, кто пойдет из Танбранда – люди, как и мы. И бросить их – значит… значит признать, что нет у нас никаких других целей, чем прожить как можно дольше. Любой ценой. А от этого будет один шаг до… чего‑нибудь куда более страшного. Что потом? Помолиться Враждебным Силам? Ограбить и выгнать обратно тех, кто все‑таки дойдет до Волта? Пустить на мясо самых слабых и бесполезных? Одно решение за другим, расчетливые и правильные… куда они нас приведут.

– Уве, я никогда не делал секрета из того, что превыше всего ставлю выживание гарнизона, – пожал плечами комиссар. – Выжить и покинуть планету, пока орки не превратили ее в свой форпост. Или пока не пришел тот, кто вызвал весь этот… катаклизм. Надеюсь, вы не думаете, что тот психический удар общего безумия вызвали зеленые? Вы можете произнести еще какую‑нибудь красивую и пламенную речь, но это не изменит сути вопроса. Конвой обречен. Идти помогать ему – самоубийство. Волт не может позволить себе терять технику и людей. Вот три посылки, из которых следует математически точный вывод – мы не пойдем на верную смерть. Тот, кто прорвется – что ж, мы с готовностью примем их.

– Не примешь, – тихо сказал Холанн. – Ты прекрасно понимаешь, что они не забудут, как мы бросили их. Это мина с длинным фитилем, которая рано или поздно взорвется. Ты избавишься от них, так или иначе… конечно же, во имя общего блага.

– Этого не понадобится, – усмехнулся комиссар тонкими губами. – Именно потому, что я приказал не отвечать на их вызов. О передаче из города знаем мы четверо, и госпожа Льявэ. Полагаю, никто не станет делиться этим знанием с… посторонними. Мы примем возможных… гостей… как спасители и благодетели. И это избавит всех от возможных осложнений.

Холанн хотел было что‑то сказать, но комиссар поднял руки, размыкая кулаки. Словно останавливая произнесенные слова выставленными ладонями.

– Господин комендант, я не намерен вступать в этико – философский диспут. Солдаты гарнизона не пойдут на верную смерть. Это мое последнее слово, и я надеюсь, вы не считаете, что сможете перебить мой приказ своим?

– Нет, не смогу… – Уве наморщил лоб, что‑то обдумывая.

– Это хорошо. Я оценил ваш душевный порыв, но ради общего блага пусть он останется именно порывом, не более.

– Я не смогу приказать бойцам, – задумчиво вымолвил Холанн.

– Именно так. Поэтому…

– Но я могу призвать добровольцев, – так же задумчиво, словно сам себе, проговорил комендант.

Тамас фыркнул и с иронией вопросил:

– Кто же поведет этих "добровольцев"?

– Я.

Медик шумно выдохнул, совсем как мехбосс в процессе торговли с комиссаром. Иркумов крякнул и подпер голову руками, словно мысль Уве оказалась слишком тяжела.

– Как… интересно… – с расстановкой сказал Хаукон Тамас. – Возможно я что‑то упустил, и у вас есть опыт командования? Хотя бы приличные результаты в настольных играх для подростков?

– Нет.

– Вы вообще умеете стрелять? Из чего‑нибудь, хоть из рогатки?

– Нет.

– И вы намерены кинуть клич, собирая добровольцев в помощь конвою?

– Да.

Тамас покачал головой с видом скорее укоризненным, нежели сердитым.

– Несерьезно, – сказал он, разводя руками. – Уве, давайте, вы не станете тратить мое время на такие глупости? Честное слово, это даже не смешно. И я предупреждаю – я начинаю находить ваши… экзерции… опасными. Повторю – сообщение о конвое не должно выйти за эти стены, в любой форме.

– Я пойду с ним, – очень негромко сказал Иркумов, не поднимая опущенной головы.

– Что? – не понял комиссар. Верхняя губа вздернулась еще выше, и еретик оскалился, будто хищник, припавший к земле перед прыжком.

Танкист распрямил плечи и улыбнулся. Очень слабо, лишь самыми уголками рта, но с блеском в глазах.

– Да, похоже мои "стописят" так и не дождутся своего часа, – почти весело сказал Иркумов Холанну. И повернулся к Тамасу со словами. – Он прав. Да, неразумно, нерасчетливо. Но он прав. И я пойду с ним.

– Даже так… – прошипел комиссар, и его руки машинально дернулись к поясу, где, как и всегда, висели две кобуры с верными, много раз испытанными в боях пистолетами.

– Хаук… – проговорил Александров.

– Что?! – с прорвавшейся наконец яростью выпалил комиссар.

– Они не правы… – отозвался медик, оставив, наконец, бороду в покое. – Но… я понимаю мотивы.

– Да что бы ты понимал!

– Господин Тамас, – с холодным достоинством парировал хирург. – Мой послужной список вам известен. Так же вам известно, что я не разделил участь моей планеты лишь потому, что наш корабль завис в варпе на семь лет. Я не командую Волтом и гарнизоном. Но имею право на собственное мнение. И высказываю его. Я не согласен с… комендантом и механиком базы номер тринадцать. Но я понимаю их мотивы и не нахожу причины, чтобы останавливать их силой оружия, к чему вы определенно склоняетесь.

– Виктор! – воззвал Тамас. И неожиданно угас, словно машина, выработавшая все топливо и благословение Омниссии.

– За тобой никто не пойдет, – зло посулил он Холанну. – Никто не отправится на верную смерть!

– Тогда я пойду один, – улыбнулся комендант Волта. Улыбнулся не от того, что ему было весело, а скорее от странного внутреннего облегчения. От ощущения легкости, сменившего постылую тяжесть былых решений.

– Сколько ни пойдут, а все наши, – подытожил Иркумов, не совсем понятно, но выразительно. – Ну что же… надо бы речь приготовить.

Часом позже Уве шел по дорожке, мощеной бетонными плитами, все так же мечтательно улыбаясь. Он смотрел не столько под ноги, сколько в небо, на котором начинали зажигаться первые ранние звезды. Путь коменданта лежал к двухэтажной пристройке к большому приземистому складу. Третий визит… В сказках третье действие обычно оказывалось решающим. Но счетовод уже понял на простых и наглядных примерах, что сказки обычно лгут.

Она открыла после второго стука, будто ждала. Несчастная, измученная тяжелым трудом и страхом женщина. Теперь Уве видел, что она куда старше, чем ему показалось ранее. Но это было уже неважно.

– Что вы хотели? – тусклым, каким‑то неживым голосом спросила она.

Холанн вдохнул чистый холодный воздух, в котором угадывалась легкая, далекая нотка гари от теплоэлектростанции. Пожалуй, только теперь, глядя в разноцветные глаза Туэрки, он осознал, что через несколько часов скорее всего умрет. И это знание не придавило к земле, а наоборот, заставило Уве почувствовать несокрушимую уверенность в том, что он собирался сделать.

– Вы пришли звать меня в добровольцы?

В первое мгновение Холанн не понял, что она имеет в виду. Потом сообразил, что Гайка наверняка слышала обращение коменданта ко всему гарнизону.

"… мы не знаем тех, кто попытается вырваться из Танбранда. Но мы точно знаем, что они люди, такие же как мы. И если не поможем им, то чем же мы отличаемся от орков и нежити? …

Я не стану приказывать идти со мной. Я просто пойду. И буду рад тем, кто отправится вместе со мной…"

– Нет, – улыбнулся он, глядя на нее, не отрываясь, словно пытаясь отогреть Туэрку взглядом. – Знаете…

Он немного помялся, переступая с ноги на ногу.

– А, к демонам все! – решительно сказал Уве, махнув рукой. – Наверняка это будет стоить мне пощечины, но все равно.

Он ступил вперед и поцеловал Гайку.

* * *

Анклав готовился. Секция за секцией, этаж за этажом приходили в тихое, но энергичное движение, по строгому расписанию, которое составили буквально за сутки нечеловеческими усилиями руководителей. Требовалось быстро, но очень тихо погрузить на технику всех беженцев, подготовить прорыв, и при этом до последней минуты создавать видимость обыденного существования осажденной крепости. Как совершенно справедливо заметил в свое время мортус – Танбранд уже не был захвачен отдельными, пусть и многочисленными, врагами, но поглощен предельно враждебной человеку средой. И никто не хотел будоражить ее раньше времени.

Сименсен застегнул последнюю застежку бронеплаща, проверил, легко ли извлекается капюшон из клапана за плечами. Перекинув дробовик за спину, арбитр окинул последним взглядом комнатку, которая служила ему штабом и пристанищем последние недели. И без сожаления отвернулся.

Из‑за двери доносился топот множества людей – десятки, сотни, по составленному расписанию спускались вниз, где размещались в транспорте. Беженцы старались производить как можно меньше шума – даже самые недалекие уже успели понять, что теперь в Танбранде слово "незаметность" является синонимом слова "выживание". И все же множество ног – юных и старых, здоровых и больных – создавали тихий рокот, похожий на шум прилива. Боргару невольно вспомнилось детство у моря. И подумалось – как давно он не видел океана… Слишком давно.

Совсем рядом истеричный женский крик ввинтился в глухой рокот, будто острое шило.

– Пустите меня, пустите! Я должна быть первой!

И почти сразу же оборвался коротким истошным воплем пополам с характерным шипением лазерного луча, кромсающего полное влаги тело. Немногочисленные энфорсеры и полицейские не полагались на сознательность гражданских, поэтому пресекали самыми жестокими мерами любые попытки сломать план эвакуации.

– Арбитр?

Это спросила стажер Дживс, чуть приоткрыв дверь. За ее спиной, в полутьме коридора, колыхалось серо – черное марево – сплошная череда движущихся людей, освещенных экономным светом редких ламп. Где‑то заплакал ребенок, кто‑то зашикал, нежный голос матери тихо утешал рыдающее дитя. Боргар стиснул зубы и подтянул повыше миомерные перчатки, проверив крепления.

– Да? – спросил он.

– Пора, – Дживс так и не избавилась от приобретенного заикания, поэтому по – прежнему говорила мало и кратко.

– Я знаю, – отозвался арбитр. И неожиданно, очень мягко, совершенно несвойственным для себя образом сказал. – Дживс… Леанор…

Стажер, уже повернувшаяся, было, взглянула на командира. Похоже, она только что поднялась снизу, из гаража, потому что на сером от въевшейся пыли лице красовался плохо стертый масляный мазок. Сейчас Дживс больше всего походила на солдата в маскировочной "джунглевой" раскраске.

Боргар провел правой ладонью по толстому стволу дробовика, повисшего на широком ремне справа и позади, вдоль торса.

– Леанор… – повторил Владимир и подумал, что второй раз в жизни называет стажера по имени. – Мне жаль.

Она ничего не ответила и не спросила, только глянула исподлобья, в явном смущении и непонимании.

– Жаль, что ваше стажерство прервалось столь… необычно, – Владимир с трудом подбирал слова. – И… наверное…

Он помолчал.

– Наверное я слишком мало ценил ваши усилия. Если нам суждено пережить этот день, я дам вам наилучшие рекомендации, какие только возможно. Если же нет… Я рад, что нам довелось служить вместе.

Она кивнула.

– Что ж, пора, – сказал Боргар, скорее самому себе. Его ощутимо потряхивало от накатывающего возбуждения. В кровь потихоньку выплескивался адреналин, будоража азартным предвкушением схватки и страхом смерти.

– Куда? – спросила она, тихо и врастяжку, но Владимир понял.

– Вам – в головную машину. Я буду в замыкающей.

Теперь Дживс вскинула голову и уставилась на шефа широко раскрытыми глазами. Первая машина конвоя – самое опасное место. И самое ответственное. Именно бульдозер, сделанный по марсианским чертежам, обвешанный импровизированной броней и оружием, будет определять скорость продвижения конвоя, равно как саму возможность его продвижения. И, соответственно, собирать всех врагов, живых и мертвых. По умолчанию предполагалось, что там будет находиться командующий анклавом. А теперь Сименсен доверил Дживс лидировать прорыв, сам же занял лишь второе место.

– Я н – не подведу, – тихо сказала стажер, почти без запинок.

– Я знаю, – усмехнулся Боргар. Мгновение казалось, что вот – вот он шагнет к женщине, рука арбитра дернулась, словно поднимаясь к ее лицу в мягком, почти нежном жесте. Но движение увяло, так и не завершившись.

"А Теркильсен сейчас, наверное, вышибает днища из бочонков с лучшим вином планеты, для старой гвардии" – невпопад подумалось арбитру.

– Идемте, – сказал Владимир. – Во имя и славу Его, подобно терпеливым пастырям, выведем агнцев из пасти зла и скверны… Или разделим их участь.

* * *

– Пора.

Гайка улыбнулась чуть дрожащими губами, стараясь сдержать их дрожь и горестный изгиб. Уве тоже улыбнулся, хотя к горлу подкатил горький ком.

– Ты должен идти… – сказала она, сжимая его руку тонкими, но не по – женски сильными пальцами. И непонятно было, утверждение это или вопрос.

– Должен, – ответил Уве, и в тоне его не было сомнений и колебаний.

Холанн представлял себе эту встречу множеством разных способов. Воображение рисовало всевозможные картины, от сокрушительной пощечины до… впрочем, об этом, пожалуй, стоит умолчать. И как обычно, в реальности все оказалось совсем не похоже на фантазию.

В обращении к Волту комендант дал час на раздумье и принятие решения всему личному составу. Все это время они с Туэркой просидели друг против друга, держась за руки. Одни в целом мире, оставшемся за старыми стенами домика механессы. Им не нужно было говорить, не нужно было даже смотреть друг для друга. Беженка с аграрной планеты, без родины и семьи, да немолодой уже человек, канцелярский мышь – они нашли друг друга в аду чумной планеты, и делили живое тепло уставших пальцев, как величайшую драгоценность во вселенной.

– Ты так смотрела на меня… – решился, наконец, Холанн. – Я думал, что отвратителен тебе…

– Нет, – тихо ответила она. – Просто, ты был… таким непохожим на себя.

– Мне пора, – сказал Уве. – Мне действительно пора. Посмотрим. найдется ли кто‑то, кто пойдет со мной.

– Неужели это обязательно? – еще тише спросила Туэрка. – Теперь?..

– Да. Именно теперь.

– Я не хочу тебя потерять.

– Но если я останусь… – Уве сглотнул, пытаясь убрать ком в горле, от которого лицо само собой кривилось, и слезы собирались в уголках глаз. – Я буду уже не тем, кого ты…

Он умолк, и женщина с красивыми разноцветными глазами склонила голову, понимая и принимая то, что мужчина сказать не смог и не захотел. Две крошечные капли упали на стол, расползлись темными пятнышками.

– Я пойду с тобой, – сказала она.

– Никогда.

Туэрка вскинула голову с такой силой, что ее светлые растрепанные волосы взметнулись. подобно языкам бледного пламени.

– Ты хочешь командовать мной? – резко выпалила она.

– Нет. Но я хочу вернуться… теперь хочу. И мне нужно, чтобы было к кому возвращаться. Меня никто никогда не ждал. Никто… дорогой и близкий мне. Ни один человек. Никогда. Жди меня, и я вернусь.

* * *

Уве был готов к тому, что не придет никто. Был готов к тому, что соберется от силы десяток бойцов, может быть и меньше. Но к четырем вещам он был не готов и воспринял их последовательно, одну за другой.

Первое – в пустом ангаре у восточных ворот, который Холанн указал пунктом сбора добровольцев, оказалось не десяток солдат и даже не два десятка. Но как минимум тридцать человек, возможно немного больше. Уве заметил телохранителя адальнордского жирдяя, ветеран – сержанта Махада с его юной и неотступной тенью – Сэмом Акерманом. Других людей, которых помнил в лицо, но не по именам. Конечно же вездесущего Иркумова.

Второе – танкист не просто создавал суету, но мобилизовал с десяток чумазых людей в спецовках вокруг трех Химер. Уже не хаоситских чудищ, размалеванных всякой дрянью, а почти пристойной имперской техники. Машины были отдраены так, что даже краска оказалась стесана до металла. Фетиши тоже оказались спилены, и в целом от Химер исходила уже не зловещая эманация потустороннего зла, а скорее потаенное чувство угрозы. Холанн осознал, что теперь у его добровольческого отряда будет своя бронетехника. И мимоходом подумал, насколько все‑таки меняется мироощущение людей. Еще месяц назад сама идея о том, чтобы подойти к экзорцированной технике, наполнила бы сердца невыразимым ужасом. Теперь же…