Текст книги "Гарнизон (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Топ, топ, шарк… Комиссар, судя по всему, подошел вплотную к священнику.

– К чему я предавался ностальгическим мемуариям? Чтобы ты, Фаций, затвердил очень простую вещь. Здесь не лучшее место для жизни, как ни поверни, но несколько лет я прожил в мире с самим собой. И не спешу умирать за какой‑то империум, святую веру и прочие возвышенные вещи. Я верен себе. Отчасти – гарнизону, потому что они мои солдаты, и без них я пропаду. И больше – никому и ничему. Нам нужно бежать с Ахерона. Для этого необходима боевая техника. И ты мне ее обеспечишь, иначе… Перспективу я тебе обрисовал, и теперь, думаю, ты в ней не сомневаешься.

– Я разоблачу тебя.

– Давай, – усмехнулся Тамас. – Пробуй. Командования, которому ты мог бы написать кляузу, уже нет. А личный состав молится на меня, как на святого. На спасителя и защитника, который единственный знает, что и как нужно делать. Поп, который не только обрекает всех на смерть, но и клевещет, можно сказать злоумышляет против мудрого и доброго командира – это очень хорошо, очень еретично! Так что – в добрый путь.

– Ты все предусмотрел, – недобро, зло протянул Фаций.

– Друг мой, мне больше ста лет, – опять усмехнулся Хаукон. – Я на четверть составлен из биопротезов и видел больше, чем ты можешь себе представить. Да, я все предусмотрел. Пожалуйста… – Тамас вновь сменил тон и вернулся к просьбе. – Прошу тебя, не усугубляй наши проблемы. Я не хочу идти на радикальные меры, и тебе они тоже не нужны. Выполни мою просьбу и окормляй дальше своих верных прихожан, как считаешь нужным.

– Лжец, лукавый лжец, – мрачно хмыкнул Лино. – Ты ведь знаешь, что…

Он оборвал себя на полуслове, видимо, не считая нужным продолжать.

– И все‑таки одного ты не предусмотрел…

– Чего именно? – с интересом спросил комиссар – еретик.

– Ты – не главный на базе.

– А, ты про Холанна, нашего коменданта… – протянул Тамас.

Уве стиснул зубы, ожидая пренебрежительного отзыва, мимолетного оскорбления. Очередного унижения.

– Понимаю, – с ноткой неподдельного уважения вымолвил Хаукон. – Думаю, понимаю, к чему клонишь…

– Он – комендант. А ты – нет. Ты даже не настоящий комиссар… Уже. И только комендант может мне приказать экзорцировать оскверненную технику. А ты сам приложил много сил, чтобы все видели в нем таинственного героя и очень значимого человека из Танбранда.

Фаций решился, и его голос вновь преисполнился уверенности – твердой, непреклонной.

– Если Холанн прикажет мне, я выполню этот приказ. Но он не прикажет. А ты можешь… – священник запнулся, но все же договорил задуманное. – А ты можешь идти в жопу со своими хотелками.

– Хитро, хитро придумано… – задумчиво согласился Хаукон, и Уве отметил про себя, что так же выразился накануне орк Готал. – Да, мне, пожалуй, будет опасно идти сразу против двоих – священника и коменданта. Но, думаю, это не проблема.

– Надейся. предатель, – скрежетнул Фаций, но Тамас пропустил выпад мимо ушей.

– Да, определенно не проблема, – решил вслух Хаукон.

– Он не сломается! Ты не сможешь запугать его!

– Я и не собирался его пугать. Да, я ему угрожал, но сейчас не тот случай, – неожиданно сказал еретик, и Уве почувствовал удивление, бездонное, как океан Ахерона. А комиссар тем временем размышлял вслух, или, быть может, читал лекцию священнику.

– Холанн мог бы много добиться. К сожалению, его слишком долго заколачивали в чуждую ему форму силами всей воспитательной машины Танбранда. Природная живость ума и прочие полезные качества искривились и застыли в новой матрице. В иных обстоятельствах из него мог бы получиться хороший сержант или унтер. Может быть даже офицер. Но теперь поздно меняться, ведь ему, кажется, уже за сорок… Так вот, к чему я это говорю. Холанн не глуп и по – своему смел. Он не побоялся даже выйти со мной к оркам, хотя чуть не упал в обморок пару раз. Ему можно грозить в малом, но если я поставлю на кон судьбу Волта, это его только укрепит. Поэтому я не стану его пугать. Я расскажу ему то же, что рассказал тебе – о наших перспективах и о том, что выхода нет. Уверен, он сделает правильный выбор.

– И о своем отступничестве тоже расскажешь?

– Если понадобится, – непреклонно подытожил Тамас. – Он не сумасшедший фанатик, а просто человек, который мало что видел в своей жизни. Фанатика я бы просто убил. С человеком – договорюсь.

Разговор – если это можно было назвать разговором – стремительно увял. Собеседникам было больше нечего сказать друг другу. Судя по быстрым шагам, еретик Тамас вышел первым, сочтя тему исчерпанной. Священник вышел следом, тяжело, шаркающей походкой. Дышал он столь тяжело, что не видя Фация Уве мог бы предположить, что за ящиком бредет одышливый старик.

Боль в мышцах от долгого неестественного положения разом свалилась на Холанна. Заставила зашипеть и скривиться при первом же движении. Гайка, похоже, только сейчас отдала себе отчет, что большую часть подслушанного разговора она провела в объятиях коменданта. Пусть почти платонических, но все же… она смутилась и отпрянула к стене, под стеклянный прямоугольник, одергивая ворот, поправляя длинные светлые волосы. Туэрка отвернулась от Холанна, ее вздернутый нос в профиль казался еще более курносым и… милым.

Уве с силой растер лоб, стянутый глубокими морщинами и выдохнул. Посмотрел на Туэрку, которая по – прежнему избегала его взгляда. На кусочек звездного неба, что виднелся сквозь стекло. На телескоп.

И отчетливо понял, что теперь ему предстоит принять первое настоящее решение в своей жизни. Полностью самостоятельное, от которого вполне вероятно зависела чужая жизнь… или смерть. Решение, от которого нельзя увильнуть или сбежать, хотя бы потому, что Гайка слышала все, а сейчас Уве скорее умер бы, чем дал ей повод считать себя слабым трусом.

Но самым страшным было то, что Холанн не мог сказать, на чьей стороне его предпочтение. Десятилетия прожитой жизни, вера в Бога – Императора – все вопияло о том, что Тамас мерзкий еретик, а речи его есть сладкий яд, что отравляет души маловерных. Уве повторял себе это снова и снова стиснув зубы, сжав кулаки до боли в тонких слабых пальцах уже немолодого счетовода.

Но не мог поверить до конца, всей душой, без сомнений и колебаний.

"Неужели так и начинается Отступничество? С малого сомнения?.." – спросил он себя. уже понимая, что некому дать ответ.

И тут завыли тревожные сирены.

Глава 26

День сорок четвертый

Танбранд обращался в склеп, дистрикт за дистриктом, уровень за уровнем. Однако внешне он не походил на темную могилу. Стационарные аккумуляторы все еще хранили энергию, теплоэлектростанции пережигали прометий на электричество, автоматика и сервиторы поддерживали работу отдельных систем и районов в меру своих скудных возможностей. Часть районов погрузилась во тьму, но другие по – прежнему сияли светом. Повинуясь таймерам загорались и гасли сигналы на высотных вышках. Каждый час звонили будильники, а пневматическая почта административных учреждений гоняла впустую тысячи капсул.

Хозяин покинул дом, а тот никак не хотел признавать это, пытаясь сохранить видимость жизни…

Смерть неспешно накрывала Танбранд темным, беспросветным крылом, в котором каждое перо было чьей‑нибудь трагедией, о которой, впрочем, уже никому не суждено узнать. И все же, были те, кто отказывался мириться с роковой предопределенностью.

– Холодно…

Первый дозорный яростно потер ладони, словно хотел добыть из них согревающий огонь. Лазерная винтовка моталась на широком ремне, методично ударяя хозяина по груди. Человек затопал ногами, с одной стороны энергично, разгоняя кровь по замерзшим членам. С другой – как‑то очень осторожно, словно кот, ступающий одновременно сильно и легко. Так, будто дозорный опасался шуметь.

Его напарник поднял голову и скептически обозрел пляску замерзающего. Поправил оружие – солидный, хороший дробовик с барабанным магазином и клеймом энфорсеров Арбитрес. За минувший месяц оружие пережило уже трех владельцев, и четвертый надеялся, что на нем печальная очередность и закончится.

– Холодно! – повторил первый трагическим шепотом.

– Под утро всегда так, – второй тоже решил поучаствовать в разговоре.

Раньше их сторожевой пост был обычной будкой маршрутного контроля. Здесь годами сидел даже не сервитор, а самый примитивный сервочереп с вынесенной системой оптического контроля за грузовыми геликоптерами. Теперь все изменилось. Череп забрал для своих нужд инженер – археолог, а освободившаяся кабинка стала самой высокой наблюдательной точкой северного анклава живых. Отопления здесь изначально не предусматривалось – череп не нуждался во внешнем подогреве, обходясь собственным термоэлементом. А устанавливать новый никто не решился – по некоторым сведениям поднявшиеся реагировали в первую очередь на тепло. Так что дозорным, попарно несущим двенадцатичасовые вахты, приходилось несладко, даже с термокомбинезонами.

– Все равно холодно! – возмутился первый, словно кто‑то с ним спорил.

Второй примиряюще поднял ладонь, показывая, что не собирается спорить. Он так же замерз и устал, но находил успокоение не в словах, а ожидании момента, когда можно будет спуститься вниз, туда где тепло и хотя бы относительно безопасно. Будка с мертвыми приборами, пустыми разъемами под кабели сервочерепа, со стеклами, покрытыми сажей и примерзшим пеплом, слишком напоминала малый переносной крематорий.

Небо чуть просветлело, однако солнце еще скрывалось за горизонтом, ему оставалось не менее часа пути до рассвета. Еще функционировавшая автоматика Танбранда выключала прожекторы и сигнальные вышки. Над темными, закопченными "крышами" с матовыми бляшками отравленного льда прокатывались раскаты заводских сирен, сзывавших мертвых рабочих на остановившиеся заводы.

– Скоро, – невпопад сказал второй дозорный, но первый его понял, понимающе кивнув

Да, скоро конец их сидения.

Впоследствии никто из них не мог в точности сказать, когда это произошло. Слишком тихо, незаметно, можно сказать мягко все случилось. Как будто солнце самую малость ускорило небесный ход, и алая корона раннего рассвета выкатилась из‑за горизонта быстрее обычного. Больше не было ничего – ни грома, ни порывов урагана, ни вспышек. Вообще ничего, только мягкий розоватый отсвет над тонкой линией, где черные изломанные плоскости верхних уровней Танбранда граничили с темным небом.

Первый дозорный был из военных пенсионеров губернатора Теркильсена. Он видел много такого, о чем не любил думать и вспоминать. Но теперь пришлось. Он всмотрелся в далекий рассвет, осенил себя крестом – запрещенным знаком подпольного культа, шепча не то молитву, не то проклятия. Второй отвернулся, чтобы не видеть столь возмутительно еретического действа, но промолчал. Он был достойным сыном Бога – Императора, но бывают времена, когда даже подвальный еретик становится ближе иного истинно верующего.

Первый снова перекрестился и чуть дрожащей рукой снял трубку полевого телефона.

* * *

Судьба находит человека хитрыми путями и приходит в разных обличьях. Холанн, как и любой человек, мечтал о том, что когда‑нибудь в его жизни случится что‑нибудь по – настоящему значимое. Некий подвиг, достойное деяние, которое возвысит его, покажет всем, что под личиной незаметного счетовода скрывается личность незаурядная. Может быть даже великая. И вот его мечта осуществилась, пожалуй, даже с лихвой. Но Уве был готов отдать многое, очень многое, чтобы этого никогда не случилось. Потому что мечта обещала величие, славу, наконец просто чувство собственного достоинства.

Но никак не кошмар настоящего выбора. Отвратительно реального. И безусловно неотвратимого.

Для Холанна все зло мира воплотилось в белом листе настоящей бумаги, что лежал на столе, рядом с заправленным зелеными чернилами пером.

– Пора решаться, – произнес Тамас. Комиссар – еретик стоял за левым плечом коменданта и казалось, что бесплотный голос сам собой возникает в холодном воздухе. – Время не ждет.

Время действительно не ждало… Холанн вновь вспомнил ужас минувшей ночи, когда на Волт напали. Точнее, это сложно было назвать "нападением". Из тьмы, простирающейся за границей электрического света, выступали темные фигуры. На первый взгляд человекоподобные, но странно, противоестественно искаженные. Асимметричные, скрюченные непотребным образом, передвигающиеся на первый взгляд неспешно, однако с ужасающей целеустремленностью.

В них стреляли, сначала из лазканонов, залпами, по команде – чтобы не убить, но испепелить, стереть даже тень существования подобных существ. После – уже из всего подряд, хаотично и торопливо, часто промахиваясь. Красные и зеленые сполохи рвали ночь яркими вспышками, впивались в уже мертвые тела, взрываясь раскаленным паром и обугленными частицами плоти. Пришельцы шатались и падали, поднимались, чтобы идти дальше, полностью игнорируя раны, убийственные даже для орков, не то, что живых людей. Но ожоги, сквозные раны и оторванные конечности ни на мгновение не замедляли их продвижение. Пожалуй, это и было страшнее всего… Не изуродованные подобия прежде живых, не белесые глаза, подернутые инеем и тонкой пленкой льда. А мертвая целеустремленность, полное безразличие ко всему, кроме маленькой крепости живых в безбрежном океане ночи.

Медик Александров вышел, чтобы обследовать поверженных пришельцев. По возвращении он сорвал скафандр биозащиты и немедленно сжег его, собственноручно. А затем поклялся именем Бога – Императора, Омниссии и всех имперских святых, что мертвая плоть окажется внутри стен Волта только после его – хирурга – гибели, и ни секундой раньше. Никаких исследований, никаких образцов.

Если кто и намеревался возразить, он оставил сомнения при себе.

– Уве, надо решаться, – прошелестел из‑за правого плеча голос священника. – Пора закончить это безумие… Пора остановить происки Врага!

– Фаций, это неспортивно, – оборвал его невидимый комиссар. – У тебя было достаточно времени, чтобы изложить свою точку зрения.

Уве зажмурился и с трудом переборол желание закрыть уши сухими, холодными ладонями. Но казалось, что вид бумаги и пера прожигает веки, впечатываясь в сетчатку.

– Останови это, – прошептал священник. – Есть вещи, которые нельзя творить, даже ради спасения людей. Плоть смертна, но дух находит посмертное упокоение, утопая в вечной любви Бога – Императора. Даже если экзорцизм удастся, пусть в малом, он лишь на какое‑то время спасет тела. И навсегда осквернит души причастных.

– У нас нет выбора, – негромко проговорил комиссар. – Если гарнизон не обретет боевую технику, мы все падем. Станем жертвами чудовищ, накрытых тенью Владыки Тлена. Если дерево поражено плесенью, лучше отсечь больную ветвь, но сохранить ствол. Если на кону жизнь многих, кому‑то придется рискнуть ради всех.

Холанн потер глаза, яростно, до боли и огненных кругов, будто пытался стереть со зрачков образ проклятого приказа. руки казались ледяными и чужими. Наверное, так осязает безрукий с протезами…

– Не заставляй меня прикасаться к Враждебным Силам, – горестно взывал Фаций из‑за правого плеча. – Если так суждено, я сделаю это ради спасения душ, которые хочет испачкать этот… еретик своими клеветническими наветами. Но прошу – не умножай скверну в нашем мире! Уве, я молю тебя…

– Грех – это не попытка спасти людей, – сумрачно вымолвил Хаукон. – Грех – это бездеятельность, когда еще можно что‑то решить.

– Бог – Император слышит всех и ведает обо всем. Молитва спасет нас, если на то будет Его воля!

– Я видел много убитых на поле боя и вне его. И ни один из них не спасся только молитвою. Бог – Император слышит лишь тех, кто кричит от ярости, а не страха!

Решайся, Уве… Ты хотел стать кем‑то большим, нежели простой счетовод. Ты был оскорблен, когда комиссар унижал тебя неверием и пренебрегал тобой. ты хотел ответственности и значения. Что ж, теперь ты обрел желаемое…

Кто сказал? Или то были лишь путанные, безумные мысли в голове Холанна?..

Кто знает.

Решайся, Уве Холанн, счетовод первого разряда в Службе Взысканий. Комендант Базы номер тринадцать…

Решайся…

* * *

– Это определенно ядерный взрыв. У меня нет доступа к информации сейсмодатчиков, но корона вспышки слишком характерна. И кроме того, как я говорил… в свое время, в Адальнорде хранились спецзаряды. Так что…

Инженер – археолог умолк, многозначительно разведя руками.

– Я думал, что внешние последствия атомного подрыва выглядят как‑то более… эффектно, – с сомнением заметил мортус.

– Адальнорд слишком далеко, – мрачно ответил арбитр Сименсен, опережая инженера. – Сама по себе вспышка и 'гриб' не видны за линией горизонта. Но никакой иной эффект такой картины не дал бы. Это ядерное оружие.

– Не оружие, – желчно и занудно поправил инженер. – Спецзаряды были сугубо мирными, для геологической разведки…

– Я помню, – оборвал его арбитр, пожалуй, слишком резко.

Инженер – археолог оскорбленно умолк.

– Извини, – после некоторой паузы сказал Владимир, тоном ниже и непривычно мирно. – Я… в общем навалилось все… сразу.

– Понимаю, – кивнул инженер, принимая извинение.

– Что это могло быть? – вступил в диалог мортус. – Попытка отбиться?

– Вряд ли, – скривился Владимир. – Скорее они пытались завалить проход. Насколько я понимаю, поднявшиеся массово двинулись вдоль трассы 'ядра', прямо к Белому Городу. Возможно, и получилось… хотя сомневаюсь.

– Сомневаешься? – вопросил мортус и добавил после короткой заминки. – Твари поганые…

Пояснять, к чему, точнее кому относилась последняя фраза не пришлось. С самого начала бедствия жители и администрация Адальнорда самоизолировались, вполне четко обозначив, что в сложившихся условиях проблемы Черного Города высшую касту не интересуют. В общем снова подтвердилась старая истина – на 'верхах' процент подонков намного выше среднего уровня. Даже в тщательно отобранной и выпестованной администрации губернатора Теркильсена, весьма качественной по меркам планетарных управлений.

– Сомневаюсь, – утвердительно повторил арбитр.

– Применение исследовательского атомного… – инженер замялся, явно не желая злоупотреблять словом 'оружие'. – Приспособления для целенаправленного и контролируемого разрушения суть высокое искусство. Одно дело – пробурить шахту посреди пустоши, грамотно расставить датчики и рвануть в нужный момент. Другое – рассчитать закладку таким образом, чтобы обвалить проход и не накрыть все остальное. Так что я полагаю, счастья им от этого точно не будет.

– Да и Варп с ними, – зло подытожил мортус. – Пусть хоть все сдохнут. Чем это грозит нам?

– Принципиально ничем, – пожал плечами инженер. – Умеренное заражение накроет зону радиусом в триста – четыреста километров. Ветер дует стабильно в сторону Танбранда, так что нам нанесет осадков. Но боеприпас не специализированно – радиологический. В чистом поле или легких постройках это было бы опасно, но в городе лишь незначительно повысится уровень заражения. А вот крепости арбитров может… поплохеть. Она куда ближе к Адальнорду и соответственно к эпицентру.

– Я не рассчитываю на крепость, – сумрачно вымолвил Боргар.

Мортус и инженер как по команде уставились в пол. Оба они категорически не поддерживали решение арбитра оставаться в Танбранде и полагали, что лучше было бы попробовать прорваться в крепость Арбитрес, несмотря на риск. Пусть даже малой группой, оставив всех остальных, чтобы затем вернуться и эвакуировать гражданских, основательно вооружившись, на соответствующей технике.

– Там оставалось только дежурное отделение, – Владимир уже не раз подробно разъяснял свои резоны, однако счел необходимым еще раз кратко повторить. – И оно не вышло на связь, ни тогда, ни сейчас. Крепость молчит, хотя там станция, способная добивать на противоположную сторону Ахерона. Это значит, что оставшийся гарнизон мертв. Возможно крепость захвачена, возможно вымерла из‑за просочившейся эпидемии. Так или иначе, это слишком большой риск – разделять наши скудные силы и отправляться в неизвестность. Прорываться надо всем вместе.

– Надо… пробиваться, – решительно сказал мортус Мейер. – Воды почти нет. Я урезал пайки до абсолютного физиологического минимума, но даже при таком нормировании ее хватит от силы на две недели. Может быть на три, если процент смертности сохранится, и мы урежем норму в три четверти от минимума.

– Раньше начнется бунт… – проворчал инженер, словно стыдясь, что ему приходится разъяснять прописные истины. – Люди готовы терпеть многое, но только если у них есть надежда. А у нас сейчас надежды нет… выживание ради выживания.

– Я понимаю, – согласился Боргар.

Все трое замолчали. Мортус поправил старый медицинский халат, который носил, почти не снимая, поскольку буквально поселился в лаборатории, совмещенной с лазаретом. В углу тихо похрипывал микрофонами сервитор, просеивающий эфир в поисках оставшихся станций.

– Наличие новых формаций… поднявшихся… подтверждено, – немного невпопад сообщил Мейер. – Похоже, теперь правильнее говорить не о совокупности отдельно взятых… мертвецов, а о формировании среды, совмещающей множество специализированных форм и крайне враждебной человеку.

– Среды… – повторил арбитр почти без всякого выражения.

– Да. Среды.

Инженер – археолог кашлянул, вновь привлекая к себе внимание.

– Электролитическая фабрика молчит, – сообщил он. – Уже почти сутки.

– Я в курсе, – по – прежнему бесстрастно отозвался арбитр.

– Владимир… – Мейер обратился к Сименсену по имени, заметно робея от такого панибратства, но все же с должной решимостью. – Я все понимаю… Нас мало. Крепость молчит. Эфир частично восстановлен, но упорядоченной стабильной связи по – прежнему нет. Малые передатчики не добивают далее пяти – шести километров. Ретрансляционная антенна в жопе. По мере решения технических проблем очаги жизни убывают. Коротковолновые воксы полиции и арбитров отлично работают, но их некому принимать – это спецтехника. Пневматика могла бы помочь, но она управляется с единого коммутатора, куда нам не пробиться, а без этого в нашем распоряжении только трубки со сжатым воздухом. Мы до последнего ждали какой‑нибудь помощи и пытались соединиться с Теркильсеном. Но теперь – все. Запасы на исходе…

– Надо пробиваться, – жестко и прямо вымолвил инженер. – При выжженном центре Танбранда и полном разрыве транспортной сети удержаться в городе уже невозможно. Необходимо скоординироваться с губернатором – и уходить из этого могильника…

– Куда? – спросил арбитр, продолжая давний и неоднократный спор, вновь повторяя уже не раз высказанные контраргументы. – Мне напомнить, сколько у нас гражданских на содержании и защите? А у Теркильсена? Все пункты, до которых мы можем добраться хоть с какой‑то вероятностью, либо слишком малы, либо захвачены против… то есть заражены. А те, где можно укрыться, слишком далеко, до них сотни километров по заснеженной пустоши или заметенным трассам. Мы ничего не выиграем, вот в чем беда…

– Это уже неважно, – сказал инженер – археолог.

– Что? – не понял арбитр, а мортус недоуменно воззрился на инженера.

– Это уже неважно, – повторил археолог. – Я уже сказал, людей убивает не только враг, но и безнадежность. Да, мы мало что выиграем, если рискнем пробиваться из Танбранда. Из худо – бедно защищенного анклава в неизвестность… Но… Владимир, ты слишком методичен и хладнокровен. Ты привык командовать такими же как ты – арбитрами, энфорсерами. Теми, кто может мыслить в категориях расчетливой жестокости. Да, мы понимаем, что сейчас выгоднее ждать до последнего и пробиваться уже, когда не останется надежды совсем, на последних каплях воды. Но раньше нас накроет новый бунт, на сей раз от безнадежности и слепого страха.

– Пора действовать, – согласился мортус.

– Отлично, – скривился Сименсен. – И куда? Куда будем уходить? Где же то заветное место, которое достаточно далеко от Танбранда, чтобы его не захлестывали волны умертвиев, но при этом достаточно близко, чтобы до него можно было добраться? Которое недостаточно велико, чтобы мы надорвались на его защите, но в то же время вместит несколько тысяч человек? Где найдутся припасы хотя бы на несколько недель? Аккумуляторный комплекс пал, сметен ордой из двенадцатого дистрикта. До сейнерных станций нам не дойти. Сланцевый кишит дохлятиной. Остается только крепость, а про нее я уже говорил.

– Надо рискнуть, – сказал инженер. – Выбора то нет…

– Тринадцатая… – неожиданно вымолвил мортус, уставившись в низкий потолок. И повторил, так же задумчиво и загадочно. – Тринадцатая…

– Мейер, ты переутомился и бредишь? – осведомился Арбитр.

– Нет, я вполне адекватен, – с некоторой обидой ответил мортус. – Просто мне тут вспомнилось кое‑что…

* * *

Амасек с бульканьем лился в стаканы. Это был отнюдь не благородный нектар, что подают в фешенебельных ресторанах по пятьсот тронов за бутылку. Не напиток, напоенный ароматом настоящего дуба, из которого сделаны бочки для выдерживания. И даже не офицерский пайковый амасек, сделанный путем разбавления спирта специальными присадками из высококачественных концентратов.

Медик разливал дешевую бурду из медицинского дезинфекта и синтезированного ароматизатора, которая походила на настоящий амасек разве что цветом, и то весьма отдаленно. Но Холанн не замечал ни мутно – желтого цвета с облачкам непонятной взвеси у дна, ни специфического запаха, достойного скорее цеха химической фабрики. Комендант с вниманием опытного алкоголика жадно ловил взглядом уровень жидкости в стаканах.

– Никогда мне синтез не давался, – буркнул Александров, стряхивая с горлышка бутыли последние капли и стараясь попасть ими точно в стакан. Однако в голосе медика слышалось не столько искренне сожаление, сколько…

Холанн не смог бы выразить это понимание словами. Он просто чувствовал родство душ, связавшее двух совершенно непохожих людей. Совместно, по – братски разделенные сожаление, страх и… сомнение. Горькое сомнение, когда разум считает, что все сделал правильно. И все же… всегда остается мысль, что зудит и жжет, подобно отравленной занозе в глубине души.

А что, если это ошибка?

– Пей, Холанн, – скомандовал медик и взял стакан.

Лаборатория была затемнена. Горел лишь один слабый плафон, жалюзи опущены, словно два человека составили заговор и опасались разоблачения.

Холанн принял сосуд с пойлом, подержал в руке, чувствуя его тяжесть и гладкость. Хотя он сам видел, как хирург тщательно вымыл тару в кипятке, стакан показался липким и грязным. Словно чаша с ядом, которую по одной из легенд давным – давно пытались поднести Богу – императору предатели.

– Резкий выдох – и одним глотком, – напутствовал медик. – Потом повторить. Блевать в то ведро.

– Виктор… – почти жалобно воззвал комендант, когда губы хирурга уже почти коснулись желтоватой влаги.

– Чего? – сердито спросил Александров.

– Мы… я… я ведь все сделал верно?.. – прошептал Уве. Уровень 'амасека' в его стакане колебался, словно там бушевала крошечная буря. Тонкие пальцы побелели, будто выкрашенные сигнальной краской.

Медик молчал, сжимая сосуд, держа его на весу так, словно опасался сместить хотя бы на несколько миллиметров. Молчал и Холанн, взирая на Виктора с безумной немой надеждой в болезненно расширенных глазах.

– Я тебе так скажу… – вымолвил наконец хирург. – От меня ты в этом злого слова не дождешься. Но… правильно ли… я не знаю.

Он опрокинул 'амасек' в глотку одним движением кисти. Крякнул и шумно выдохнул, зажмурившись, утирая слезы, выступившие сквозь плотно сомкнутые веки.

Уве торопливо последовал его примеру. Закашлялся, заперхал, когда обжигающая жидкость хлынула по пищеводу. Долго пытался отдышаться.

– Прости меня, Бог – Император, – бормотал Уве, горячо, бессвязно, вытирая мокрый рот с искривленными в горестной судороге губами. – Прости меня… простите все… Я хотел, как лучше…

– Пей, Холанн, – повторил Александров, наполняя стакан коменданта, оставив свой пустым. Хирург с тоской глянул пустым взглядом куда‑то вдаль, сквозь стену. Затем на чемоданчик скорой помощи, что примостился в углу.

– Как бы я хотел надраться до полусмерти… – тихо сказал медик, скорее сам себе, чем стремительно напивавшемуся коменданту, который то молился, то молча рыдал. – Пей, Уве, тебе тяжелее, чем всем нам…

Ветер рвал простое белое одеяние Фация Лино. Яростно кусал открытое лицо, ерошил седые волосы священника.

– Я бросаю вызов Разрушительным Силам, – негромко вымолвил Фаций, понимая руки, складывая их аквилой и склоняя голову. Вокруг него затанцевали буранчики серого снега, и комиссар, стоявший чуть в отдалении, готов был поклясться, что снежная крупа стремительно чернеет. Или то мерк свет послеполуденного солнца, и без того слабый?..

– Я преисполняюсь верой, – сказал священник, по – прежнему не поднимая голову. Каждое его слово словно подало на мерзлую землю тяжким камнем.

– Я есть лишь сосуд, наполненный надеждой.

Священник шагнул вперед, к проклятому ангару, чьи ворота были прикрыты и подперты толстым пластиковым брусом, армированным сталью – такие использовали для самовытаскивания застрявших машин.

– Я бесконечно мал и слаб! – возвысил голос Лино. – Но насколько ничтожен я, настолько велик и всемогущ Бог – Император Человечества!

Ветер бесновался, выл голодным зверем… или уже не только зверем…

– Могучий Император, распространи Свой священный свет, чтобы он служил мне опорой в темноте! – закричал священник, воздевая руки к небу, стремительно наливавшемуся чернотой.

– Я чувствую силу Твою в моих костях! Я чувствую силу твою в моих мускулах! Но превыше всего та сила, коей Ты наполняешь мою душу! Я чувствую Императора, кто дарует мне Свое благословение.

Фаций подошел почти вплотную к ангару… а затем легко, словно поделку из искусственной бумаги, отшвырнул в сторону брус, запирающий врата. Серебряные печати, опоясывавшие склеп оскверненной техники, задымились, заплакали каплями плавящегося металла. И комиссар, единственный из тех, кто осмелился не то, что наблюдать – просто находиться вблизи экзорцизма – пал на колени. Не от благоговения, не от зримой силы истинной веры. Не от сожаления по содеянному. Но от леденящего ужаса, что впервые за десятилетия наполнила душу несчастного еретика. От осознания, сколь ужасным силам сейчас суждено пробудиться от многолетнего покоя.

– И по Его велению – Сила со мной, ничтожным слугой! – кричал Фаций Лино, и в этот момент никто не решился бы назвать его 'не готовым принять мученичество за веру', как сделал давеча комиссар. Ворота распахнулись, точнее – разметнулись в стороны, с такой силой и стремительностью, будто внутри прогремел беззвучный взрыв.

– Именем Его, словом Его, волей Его, я изгоняю тебя, скверна, навеки или до положенного Его волей срока! Ради блага живущих и во их спасение!!! – проревел священник и шагнул внутрь.