Текст книги "Война за империю (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

Соавторы: Евгений Белаш
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Рузвельт воззрился на собеседника с видом праведника, который вместо святого Петра с ключами от рая, узрел адские врата. Но вице-президент сжал тонкие губы и промолчал.

– Чаю? – неожиданно спросил Ходсон. Рузвельт мотнул головой, и президент налил лишь себе. После чего вымолвил:

– Мы стоим на плечах гигантов, построивших нашу великую страну. И сами приложили немало сил, чтобы приумножить ее силу и величие. Если в гипотетической войне с красной Евразией Америка не сможет победить и подчинить себе мир, несмотря на все преимущества, которыми одарил ее Господь… То это будет уже не наша вина.

Франклин думал долго, очень долго для политика, привыкшего мгновенно прикидывать все возможные варианты на мысленных счетах. Ходсон прихлебывал немного остывший, но по-прежнему вкусный чай из белоснежной чашки китайского фарфора.

– Нет, – произнес, наконец, вице-президент, и было видно, как тяжело далось это единственное слово. – Наша страна не досталась нам от предков, мы взяли её взаймы у потомков.

Теперь помолчал Ходсон. И его ответ стал так же краток.

– Жаль.

– Пожалуй, мне пора, – сказал Рузвельт, положив ладони на колеса своей каталки. – Благодарю за чай, он был великолепен. Но я все же предпочитаю кофе. Быть может, со временем вы навестите меня, и мы побеседуем столь же плодотворно уже за чашкой мокиато.

– Не злоупотребляйте этим напитком, он вреден для здоровья, – с лучезарной улыбкой посоветовал Гарольд Ходсон.

– Я буду очень умерен и осторожен, – столь же благостно отозвался Франклин Делано Рузвельт. – До свидания, господин президент.

– До свидания, господин вице-президент.

Глава 26

Стук в дверь был очень тихим, почти неслышным, словно кошка поскреблась. Шанов оторвался от записей, поднял голову, прислушиваясь. Стук повторился. Полковник закрыл тетрадь, в которой что-то писал, накинул рубашку и пошел открывать.

В коридоре стояла Наталья, необычно собранная. Шанов отметил, что сегодня на ней белое платье с красными цветами и красными же вставками на боках и плечах, как будто накинутый жилет. На его памяти соседка обычно надевала гораздо более строгие вещи в темной окраске. Светлые волосы женщина заколола в тугой узел на затылке, а в руках держала небольшой пакет в оберточной бумаге.

– Здравствуйте, – сказал Шанов, прикидывая, что бы все это могло значить. Наталья почувствовала слабый, но очень характерный спиртовой запах, чуть заметно втянула воздух носом и взглянула ему за спину. Офицер запоздало вспомнил, что на столе, все еще стоят бутылочка с микстурой и мерный стаканчик, о которых он забыл с утра.

– Лечитесь? – строго спросила она.

– Ну… да… в общем, – неопределенно отозвался Шанов, проклиная невнимательность и забывчивость.

– Пустите, меня, пожалуйста, – строго попросила она.

Пару мгновений Шанов поколебался и, наконец, хмуро сказал:

– Проходите.

Женщина вскинула голову на длинной красивой шее и проследовала мимо него. Шанов впервые увидел ее так близко и отметил, что глаза у Коноваловой необычного изумрудного оттенка, очень насыщенного, с мелкими черными крапинками. И вообще она была похожа на эльфа – достаточно высокая, но тоненькая, с очень светлыми длинными волосами, как будто из английской сказки про народ холмов, что им с Петром в детстве читала…

Шанов мотнул головой, отбрасывая непрошеные и ненужные воспоминания. Закрыл дверь.

– Прошу, садитесь, – так же хмуро он подвинул стул и не преминул убрать подальше, в шкаф, лекарственный пузырек.

Наталья села ровно и прямо, положив сверток на стол, а руки сложив на коленях. Сейчас она одновременно походила и на прилежную ученицу старших классов, и на учительницу, готовую сурово спросить с нерадивого ученика. Шанов остался стоять, скрестив на груди руки. В клетке, стоящей около окна, Морской Свин по имени Петр Иванович просунул через прутья мордочку и тихо забурчал, присвистывая.

– Между прочим, вы могли бы и сесть, – чуть дрожащим голосом сказала Наталья. – Мне неудобно смотреть на вас снизу-вверх.

– Хорошо, – полковник сел. – Что вам нужно.

– Мне нужно… я хотела бы… – чувствовалось, что ей стоит немалого труда казаться строгой и внушительной. Шанов молча слушал, хмуря брови.

– Боемир Ефимович, ну что это такое?.. – спросила, наконец, она, так и не сумев до конца сохранить 'учительскую' маску.

– Извините, не понимаю, – недоуменно ответил Шанов, попутно удивившись, что Наталья запомнила его имя и отчество, которые, насколько мужчина помнил, она слышала от него только единожды.

– Боемир Ефимович, я вам помогла, устроила вам медицинскую … консультацию.

– Да. Спасибо.

– Ну почему же вы так ужасно относитесь к своему здоровью?

– Я пью все, что порекомендовал тот врач.

– Но это же недостаточно! Он ведь говорил о полном обследовании и о многих других вещах! Вы не соблюдаете режим, ложитесь за полночь, встаете до рассвета! Так нельзя, и я… я жалею, что тогда вам помогла! И я сама сообщу о вас в клинику Бурденко! Не хочу, чтобы вам стало… стало совсем плохо.

– Понятно, – тихо сказал Шанов.

– И вообще, что это за имя – 'Боемир'? – неожиданно выпалила она ему в лицо и мгновенно осеклась, сразу и густо покраснев.

– Понятно, – повторил Шанов, не уточняя, что именно ему понятно. – Воды хотите?

– Что?..

– Я говорю, вы хотите стакан воды?

– Нет…

– Как пожелаете, – согласился Шанов. – Что я могу сказать…

Он вздохнул, провел рукой по подбородку, словно приглаживая невидимую бороду.

– На самом деле меня звали по-другому. Но как – я забыл. Вы уже узнали обо мне немного… что было в моем прошлом, про рану в голову и стреляную еще. Вот после этого я забыл, как меня звали. Просто забыл. Меня тогда подобрал пограничный летучий отряд. Точнее, дозор. Они дали мне новое имя, сокращенное от 'Боец Мировой Революции'. Боемир. Хорошее имя, как мне кажется.

– Д-да, – вымолвила Наталья.

– Что до моего здоровья…

Шанов легко поднялся со стула, прошел по комнате, хмурясь и двигая пальцами, будто дирижируя невидимым оркестром. Остановился у фотографий на стене, подумал немного.

– Видите ли… Вы уже наверняка поняли, что я военный. Не могу сказать, чем я занимаюсь, сами понимаете. И дело тут такое…

Шанов снова сел, он казался немного растерянным и неуверенным в себе. И, судя по всему, удивлялся такому состоянию не меньше, чем пораженная Наталья.

– Если я сейчас начну… нет, не так, не то говорю.

Человек, который обычно был эмоционален, как танк в бою, неожиданно потер виски, двинул челюстью.

– Если сейчас медицина мной заинтересуется, то меня отправят на лечение. Скорее всего. И отстранят от дела, которым занимаюсь. А это важное дело, его нельзя сейчас бросать. Никак нельзя. Просто не могу. По своим причинам. Поэтому, пожалуйста… давайте вы не будете угрожать бурденкой.

– Клиникой имени Бурденко, – машинально поправила она.

– Да, извините, запамятовал. В общем…

Он посмотрел ей прямо в глаза, и Наталья не увидела во взгляде ни угрозы, ни давления. Только молчаливую просьбу, которую нелюдимому офицеру было очень сложно выразить словами.

– Давайте так сделаем, – предложил он. – Я расскажу вам, почему мне сейчас нельзя в больницу. Но потом, когда…

– Когда об этом можно будет говорить? – подсказала она.

– Я ничего такого в виду не имел! – резко отозвался он, с неожиданным напором, как будто Наталья уже выведывала важные государственные секреты. Но почти сразу сник.

– Расскажу, в общем, – глухо повторил он. – Потом. Только медицины сейчас… не надо.

Они молча сидели друг против друга, Наталья – прямо, чуть откинув голову. Шанов наоборот, склонился вперед и опустил руки на коленях. Свин сверкал бусинками маленьких глазок и тихо что-то бормотал на своем свинском языке.

– А у меня вам подарок, – сказала Наталья.

– Подарок?..

– Да. Аркадий вас хотел поздравить… с днем рождения.

– Он у меня осенью, – в замешательстве признался Боемир. – В ноябре.

– Но мы же не знали, – улыбнулась она, легко-легко, самыми краешками губ, словно бабочка крыльями взмахнула.

– Это книга, – Наталья протянула Боемиру сверток. – Она называется 'Граф Монте-Кристо', написано французским писателем Дюма. Наверное, вам будет интересно.

– Спасибо, – Шанов принял подарок, покрутил в руках, явно не представляя, что с ним делать.

– Мне не дарили подарков… давно, – неожиданно признался он. – С тридцать девятого года. Отвык.

Наталье вспомнилось, каким тоном Боемир говорил 'привык' в ответ на обвинение Стерлигова насчет жизни в ненависти. И очень захотелось спросить, кто дарил ему подарок в тридцать девятом году. Не та ли 'Руперта' о которой упоминал Стерлигов? Наталья посмотрела в словаре и узнала, что это немецкое женское имя, довольно редкое, означающее 'Известная'.

– Спасибо, – с непривычной, невиданной ранее теплотой сказал Шанов, положив ладонь на сверток. – Я его потом открою. В детстве… любил подержать подарок закрытым и помечтать о нем. Позже.

– Хорошо, – Наталья будто очнулась ото сна. Поднялась, машинальным движением пригладила волосы и чуть одернула платье. – Я тогда пойду. И пожалуйста…

Она заколебалась, думая, как же его назвать, 'Боемир' или все же по имени-отчеству. Невидимая, невесомая ниточка неожиданно связала двух одиноких людей в этой комнате. Тонкая и легкая, как лучик лунного света, непрочная. Сотканная из ее беспокойства о здоровье Шанова, его внезапно прорвавшихся воспоминаний, нежданного подарка. Из произнесенных вслух слов, но главное – из того, что осталось несказанным.

– Пожалуйста, позаботьтесь о себе.

– Подождите.

Его просьба догнала женщину у самой двери.

– Наталья… может быть вы сходите… выйдете… в общем не составите ли мне компанию.

Шанов вздохнул, борьба с внезапно проснувшимся косноязычием оказалась труднее рукопашной схватки.

– Я хочу вас куда-нибудь пригласить, – сказал он, наконец, с решимостью человека, бросающегося в ледяную прорубь.

* * *

– Черт подери! – в голос орал Солодин, сжимая телефонную трубку. – Где моя вода!?

Покойник, тихо вошедший, скорее даже просочившийся в начальственный кабинет, тихонько присел в углу, на грубо сколоченном табурете. Механик принял вид благочинный и возвышенный, всячески показывая, что вполне подождет. Свирепо взглянув на Трактора Ивановича, командир вновь переключился на содержательный разговор с невидимым собеседником. Очевидно, тот попытался оправдаться, потому что после короткой паузы полковник заорал еще громче:

– Я не требую отдельную комнату для умывания, которая, к слову, моей бригаде положена по уставу, с оборудованными местами для мытья ног! Но вода мне нужна! У нас сейчас постоянное гарнизонное размещение, а это значит, что в сутки на одного человека должно приходиться не менее тридцати пяти литров! А на деле и десяти не набирается! И они, эти десять литров, по нормам вообще допустимы только в полевых условиях!

Он снова послушал. Покойник вздохнул.

– Ну и что, что нет канализации! – снова возопил Солодин. – Все равно это считается за стационарное расположение, и даже без централизованной трубной канализации нам положено не меньше двенадцати литров на нос! И не надо мне крутить… мозг! 'Справочник офицера по войсковому хозяйству' – моя настольная книга! Так что будьте любезны, обеспечьте все необходимые санитарно-гигиенические условия и организуйте водоснабжение, иначе я вынужден буду доложить вышестоящим инстанциям!

Инженер грохнул трубкой по аппарату с такой силой, что даже стекла задребезжали, и шумно перевел дух.

– Волокитчики, мать их, – прорычал Солодин. – Я должен поколдовать и сотворить чудо, а эти… даже быт нормально организовать не могут. Ну, ничего, всех победим!

Он еще раз фыркнул, теперь с видом триумфатора.

– Все-таки волшебные слова – 'доложу по инстанции', – сообщил Солодин, окончательно отдышавшись и успокоившись. – Ей богу, вот это достижение социализма мне очень даже по душе.

– Ну, не везде и не всегда, – заметил Покойник. – Разрешите доложить, тащ командир?

– Ты хоть смирно встал бы для порядка, – буркнул Солодин. – Если уж по уставу… Докладывай. И чего так долго? Почти месяц, даже больше возился…

– Волокита! – развел руками механик. – Секретность! Но докладываю. Танки принял, танки привез. Без башен, с ЗИПом, как заказывали. Все и еще пять штук на всякий случай, для технического людоедства.

– Каннибализма, Иваныч, а не людоедства – поправил полковник. – То есть для поедания себе подобных. В нашем случае – для разборки на запчасти.

– Ну, пусть так, – отмахнулся механик. – Немцы мне всю душу вымотали – все расспрашивали, зачем нам их трофеи.

– Но ты ведь сохранил военную тайну? – строго вопросил Солодин.

– Враг не дремлет, – значительно сообщил Покойник, поднимая длинный указательный палец с намертво въевшимися пятнышками машинного масла и мазута. – Он коварен и может замаскироваться даже под союзников. Нет, ни слова.

– Это правильно. Теперь, что думаешь про машины? Я не прогадал?

– Нет, – почти благоговейно выдохнул механик. – Был бы я поэтом, как Маяковский, стихи бы про такие машины писал! Советские танки, конечно, лучшие в мире, но эти, пожалуй…

Механик осекся, Солодин усмехнулся с понимающим видом и сделал движение, будто прикрыл рот ладонью.

– Это чудо какое-то! – с жаром продолжил Покойник, немного тише. – В прежнем, 'боевом' сборе они нам без надобности, поэтому скинем все лишнее, наводчик-заряжающий тоже не нужен. И тогда в каждой машине хватит места для пяти человек или для двух членов экипажа и всякой снасти для работы. Удобство, отладка, броня, подвеска – это просто сказка. Слушай, я в это дело не верил, но ты был прав. Для бригады такие 'французы' – лучше любой 'брони', что мы нарыли бы у своих.

– Ну что, – с энтузиазмом сказал Солодин – Тогда пошли смотреть!

Глава 27

Май 1944 года

– Заходи.

Мартин мысленно перекрестился. В последний месяц босс Ченнолт перманентно пребывал в состоянии наивысшей раздражительности и внезапный вызов не сулил ничего хорошего. Впрочем, чего-то криминального или недостойного австралиец за собой не чувствовал, поэтому худшее, чего следовало ожидать от внезапного вызова на ночь глядя – разнос 'просто так' или особо скверное задание. И то, и другое было делом привычным. Мартин отчеканил три шага и застыл строго перед очами командира. Макфарлэнд 'Дайте два' привычно шуршал документами.

– Садись.

Мартин сел. Спохватился, что присев на самый краешек стула, заведомо поставил себя в положение провинившейся стороны и намеренно развалился повольготнее. Командир не преминул это отметить.

– Еще ногу на ногу закинь, – брюзгливо предложил Ченнолт.

Мартин понял, что малость перегнул и принял соответствующую моменту внимательно-выжидательную позу.

– Уже лучше. Есть дело… – чуть дружелюбнее сообщил американец.

Австралиец смотрел на командира и не узнавал его. Ченнолт бывал разным, но всегда непоколебимо уверенным в себе, как и положено стопроцентному янки. Тон, жесты, легкое покачивание головой – все выдавало человека сомневающегося и неуверенного.

– Есть дело… – повторил Ченнолт. – Сейчас поедешь с ремонтной бригадой к Саутгемптону. Там истребительный аэродром. Примешь 'Комарика', посмотришь на экипаж. Утром вылетишь, в установленном порядке и будешь нарезать круги над акваторией, пока не опустеют баки. Потом повторишь. И так до полной темноты.

У Микки отвисла челюсть. Грамотный и квалифицированный пилот-ночник в дневном и бесцельном вылете – это почти то же самое, что танк на дорожных работах. Тем более если для этой работы требуется ехать в ночь невесть куда, да еще и принимать чужую машину. Всем видом австралиец изобразил немой вопрос. Ченнолт вздохнул.

– Ситуация следующая. Есть у Ее Величества корабль, 'Глочестер'. Ничего выдающегося, но денег стоит. Неделю назад он перегонял в сопровождении конвой в Атлантике и получил две торпеды. От кого неизвестно, раньше однозначно списали бы на происки злого Ганса, но теперь вполне может статься, что подарок и от Ивана. Крейсер на ходу, но потерял скорость и хорошо осел. Поэтому, теперь он идет на ремонт в Портсмут, но на два дня завис в Саутгемптоне.

– Гражданская гавань, – заметил Мартин, – непорядок. Хорошо черпнул?

Американец фыркнул.

– Не то слово! От гидроударов разошлись швы на треть борта, и посудина ползет по уши в воде. В Саутгемптоне его на живую нитку подлатают и погонят дальше. Сегодня и завтра чинят, посменно, без перерыва, на него перевели почти весь квалифицированный гражданский персонал. Послезавтра крейсер затемно уходит дальше.

– Босс, это все хорошо, но мы то здесь при чем? – осторожно осведомился Мартин, – да и я все-таки ночной…

– Поучи меня работе, – едко заметил Ченнолт. – Сам знаю. Но дело вот в чем… Час назад мне позвонили по знакомству… Уже практически в сумерках видели и слышали воздушного разведчика. Не немецкого, русского. Вполне возможно, что у 'комми' хорошее зрение и хорошая оптика. Подраненный крейсер в гавани – цель законная и приятная. И мне это очень сильно грызет душу. Если бы я был на месте какого-нибудь Ганса или Ивана, и если бы я на ночь глядя получил сведения, что совсем одинокий крейсер кинул якорь в пределах вытянутой руки… То, наверное, что-нибудь попробовал бы изобрести по этому поводу. Боюсь, что коммунисты и изобретут. Сделать что-то они смогут только завтра, потом корабль пойдет в сопровождении специального воздушного эскорта и 'ботов Черчилля'. На базе примешь на борт моего соотечественника, он из 'Национального изобразительного сборника', при камерах и немецкой цветной пленке. Будете крутить маршрут над гаванью и снимать все, что случится. Если случится. Вот и вся твоя задача.

– Босс, можно вопрос?

– Нельзя! Все твои вопросы я и так знаю. Почему ты? У меня нет сейчас под рукой других опытных пилотов, которых завтра можно было бы запустить над Саутгемптоном. Ночник – не страшно, даже если начнется бой, я запрещаю в нем участвовать. Зачем это надо? Я хочу видеть своими глазами масштабную воздушную операцию русского Фронта и материал, с которым я мог бы поехать домой, чтобы потребовать еще пригоршню самолетов и разного оборудования к ним.

– Командир, а вы предупредили англичан, чего можно ожидать?

– А как же!

– И что?

– То же, что я сам ответил бы на их месте. Это не немецкая зона ответственности, поэтому Гансы не полезут топить крейсер без согласования с русскими. За одну ночь им всю бумажную работу по совместной подготовке не уложить. А Иваны технически не способны 'вдруг', с минимальной подготовкой провести операцию на потопление корабля… Да еще по наводке одного-единственного разведчика. Если что и появится, то их будет мало, неорганизованно и обычный 'зонтик' все отобьет.

– В общем, правильно звучит, – заметил Мартин. – Но наше дело летное, приказ партии и правительства будет выполнен.

– Завязывай с этими красными фокусами, – рявкнул Ченнолт. – Я, по-твоему, похож на Сталина?

Босс со своим томагавкообразным носом и пронзительным взглядом на Сталина не походил ни разу. А смахивал скорее, на старого и очень злобного грифа. Но Мартин решил более не испытывать терпение командира.

– Так точно, босс! Будет исполнено, босс! Разрешите идти, босс?

– Иди, – смягчился американец. – Бумаги сейчас возьмешь у… – он качнул головой в сторону 'Дайте два', тот зашуршал еще более деловито. – Все оформлено. Там полетные карты, документы на заправку и прочее снабжение за счет местных, согласования по району патрулирования. На месте дадут разрешение оператору на съемку стратегического объекта. Бедняга еще не знает, что, скорее всего этих кадров он не увидит, как своих ушей.

– Не патриотично, – позволил себе самую малость пошутить Мартин.

– А что делать… – почти горько ответил Ченнолт. – В общем, вперед! И сделай мне отличный фильм с живописными видами красивого города и большого порта.

– А если?..

– 'Если', то я хочу видеть комми, как если бы сам стал ангелом, обзавелся крыльями и с арфой летал над морем. На чем летают, как действуют, все до последней заклепки и падающих гильз. Этот фильм нужен мне. Лично мне.

Мартин уловил полную серьезность в голосе босса. Полную и абсолютную.

– Я понял. Сделаю.

– Сделай. Все, бери бумаги и прочь с глаз моих.

* * *

Шейн сидел на скамейке, глубоко засунув руки в карманы. В английской погоде его больше всего раздражала вечная сырость. Сам Питер вырос в местах теплых и сухих, поэтому постоянное навязчивое ощущение тумана, буквально разлитого в воздухе, иногда просто бесило. Впрочем, тренированное сознание давно научилось абстрагироваться от бытовых неурядиц.

Голуби столпились вокруг скамейки, воркуя и временами резко хлопая крыльями. Голубей Шейн тоже не любил, воспринимая исключительно в качестве провианта, которого немало в свое время добыл при помощи отцовского 'спрингфилда'. Крылатые крысы хотели жрать, будучи прикормленными сентиментальными 'томми', и ждали, что человек на скамейке сейчас отсыплет пригоршню крошек.

Сентиментальные англичане… Живут по карточкам, одеваются по нормам, которые не позволяют даже дорогих перламутровых пуговиц, но при этом бросают хлеб летающей нечисти…

Шейн вздохнул, почесал нос и надвинул кепку на лоб. В бесформенном пальто, с недельной щетиной он выглядел в точности как средней руки рабочий с военного завода, проводящий единственный за две недели выходной в парке, наслаждаясь одиночеством и ничегонеделанием.

Время идет… До конца условленного часа оставалось пять минут. Шейн машинально собрался, незаметно для постороннего взгляда, буквально прокатив по телу волну напрягшихся мышц. Он понимал, что если раскрыт и находится под наблюдением британских специальных служб, готовых к захвату, то никакая бойцовская подготовка не поможет. Но… мало ли?..

За три минуты до конца срока в конце недлинной аллеи показалась знакомая фигура. Ангус Галлоуэй не спеша подошел, слегка щурясь, как ученая сова. Ирландец опустился на скамейку со вздохом человека, глубоко удовлетворенного жизнью, миром и возможностью, наконец, отдохнуть после пешей прогулки.

– Рад видеть вас, – с неподдельным радушием сказал Ангус. На мгновение Питер почувствовал сомнение – этот ли человек относительно недавно без всякой злобы, с доброжелательной иронией приговорил его, Шейна, к смерти? И только чудом приговор не был приведен в исполнение.

– Тоже рад, – коротко отозвался американец.

– Прошу прощения за задержку, дела и заботы, – с ходу перешел к делу собеседник. – Итак, можете передать своим друзьям, что мы достигли соглашения.

Питер выдержал небольшую паузу, ожидая продолжения, но Галлоуэй явно не собирался развивать тему дальше без подтверждения, что его слова услышаны и поняты.

– Они будут рады этой вести, – с осторожной дипломатичностью сказал Шейн. – Признаться, я восхищен тем, как быстро вы решили вопрос. Что потребуется от нас? Я могу организовать доставку и все остальное, что необходимо.

– Пока ничего не нужно. Это мой личный агент, поскольку после резни, что вы, мой друг, учинили в Глазго, прибегать к ресурсам организации было бы… неразумно. Мне и так пришлось изобретать правдоподобную историю, которая бы все объяснила. Впрочем, это мои заботы и не относится к нашим нынешним заботам. Надеюсь, у вас хорошая память?

– Да.

– Тогда слушайте и запоминайте каждое слово. Через две недели в воскресном номере 'The New York Times' вы дадите рекламное объявление следующего содержания…

Галлоуэй продиктовал текст, Шейн добросовестно запомнил, отпечатывая слова в памяти, как литеры печатной машинки.

– Тот, кто позвонит по указанному телефонному номеру и назовет сегодняшний день недели, а также число, будет представлять меня и выполнит любой приказ. Абсолютно любой. Далее поступайте по своему усмотрению.

– Я понял.

– Вы запомнили все сказанное? – с вежливой настойчивостью осведомился ирландец.

– Да.

– Отлично… – Галлоуэй поднялся и с мечтательным прищуром взглянул на солнце.

– Еще одно, – сказал он словно себе в воротник, тихо, но очень четко и настойчиво. – Этот человек не должен вернуться. Никогда и ни при каких обстоятельствах, чем бы ни закончилось … предприятие. Надеюсь, мне не нужно разъяснять, что это в общих интересах?

– Напомню, что я не в курсе сути вашего договора. Я курьер, передаю сообщения, и только.

– И, тем не менее – передайте мои слова в точности. Для полной гарантии, что они проникнут в нужные уши.

– Будет сделано, в точности.

– Тогда оставляю вас. Впереди длинный день, открытый для множества полезных дел. Дальнейшая связь – как мы условились ранее. Вопрос поставки денег и оружия обсудим немного позже.

* * *

Оператор оказался вполне компанейским парнем. Классический янки, 'Джон Смит' с улыбкой в шестьдесят четыре зуба, набором дежурных шуточек в стиле 'Янки Дудл' и забавной, почти наивной открытостью миру, так отличавшей американцев от британцев. В пять минут парень поведал всем окружающим о жизни, карьере, любимой жене Карен и сыне Сэмми, о сволочном начальстве, стабильно недоплачивающем за метры пленки, а также о замечательной погоде, неожиданной в 'Альбионе', который обязательно должен быть 'туманным'. А еще о новых дебатах в конгрессе, 'Оборонительной программе' Рузвельта, сенатских скандалах и большом расследовании относительно махинаций с новейшими самолетами 'Черная Вдова'. Штурман, так же американец, едва не плакал от необходимости расстаться с соотечественником, но в кабине 'Москито' было место только для троих. Поэтому, учитывая солидный объем операторского багажа, Мартин здраво рассудил, что в полете над крупным портовым городом штурман ему не понадобится и сократил экипаж до двух человек – себя и стрелка.

Согласование полета заняло на удивление мало времени, немногим более, чем для полной заправки самолета. И теперь самолет Мартина плавно накручивал круги над саутгемптонской гаванью на ленивой скорости чуть больше трехсот миль в час, на высоте около тринадцати тысяч футов.

Сразу после выхода в указанный район американца как подменили. Весельчак и балагур испарился, уступив место профессионалу, занятому ответственной работой. Молча и быстро янки распаковал свои многочисленные баулы, бережно уложил киноаппарат на колени и защелкал фотокамерой. Две катушки были отсняты, как из пулемета. Затем 'Смит' толкнул Мартина в плечо и что-то прокричал. Австралиец не понял и изобразил на лице вопрос.

– Как красиво! – заорал янки в самое ухо Мартину. Тот поневоле поморщился и отстранился, прижимая к плечу слегка оглохшее ухо. Нимало не смущенный оператор вновь схватился за орудие производства, а Мартин честно постарался проникнуться красотой окружающего мира.

И это было действительно красиво. Фантастически, невероятно, волшебно. Мартин был классическим ночником и привык не полагаться на зрение. Даже в нечастых дневных полетах по необходимости – на перегоне техники или освоении технических новинок – сразу после того как полоса ВПП уходила из-под колес, он управлял машиной главным образом по приборам. Это было уже в крови, и пилот не собирался отказываться от полезной профессиональной привычки. Но неподдельное восхищение оператора 'Изобразительного сборника' захватило и его.

Солнце только начинало свой ежедневный путь по небосводу, едва вскарабкавшись из-за края горизонта. Воздух был свеж и чист, просто невероятно чист для промышленного района. Легкий ветерок относил дымку вглубь берега и через остекление кабины 'Москито' можно было рассмотреть мельчайшие подробности береговой линии, коробочки ангаров и цехов по сборке 'Спитов'. Тонкие паутинки рельсовых путей соединяли многочисленные строения. Крошечные человечки подобно муравьям трудились в утренней смене. Кораблики стояли у причалов тесно, борт к борту, тонкие стрелы кранов неустанно поднимали и опускали жирафьи шеи, разгружая маленькие кубики контейнеров, предавая их дальше, погрузчикам и человечкам. Мартину вспомнилась игрушечная железная дорога – давний подарок отца. Ветераны доминионов привозили с Мировой войны разные вещи – памятные безделушки, трофеи, оружие, иногда золото и прочие ценности. А его отец вез через два океана и несколько стран подарок малолетнему сыну.

Сейчас, при взгляде на гавань с высоты двенадцати тысяч футов Мартину вспоминалась любимая игрушка. Семья, отец, умеренно беззаботное детство…

Дальше, за береговой кромкой, скрытой под сложной сетью портовых сооружений, начиналось море. Сегодня непогода взяла перерыв, и морская гладь поражала нехарактерной для сезона прозрачностью с голубым отливом. Корабли, разбросанные по бирюзовой глади, пускали дымки и оставляли за собой кружевные пенные усы кильватерных следов.

Небо спорило чистотой и глубиной цвета с морской стихией. Несколько харрикейнов вились в воздухе немного выше 'Комарика' подобно хлопотливым чайкам – патруль не дремал. Один из них прошел совсем близко, так, что можно было видеть улыбку летчика, спрятанную между мехом воротника летной куртки и шлемом – как бы тепло ни было внизу, на земле, на высоте в пару миль и при соответствующей скорости – всегда зима. Англичанин взмахом руки приветствовал коллег, Мартин ответил тем же, американец снимал.

Янки дощелкал очередную катушку фотопленки, вновь перезарядил аппарат. Потом снова развернулся к пилоту и отчаянно зажестикулировал. Он что-то быстро, возбужденно говорил, но забыл включить внутреннюю связь, и голос совершенно терялся за шумом моторов.

– Красиво! Да, очень! – совершенно искренне согласился Мартин.

Оператор продолжал размахивать руками все сильнее, затем резко и неожиданно ударил Мартина в плечо, схватил кинокамеру и с некоторым усилием взвалил ее на плечо, направляя в сторону открытого моря.

И тут летчик увидел то, что так заинтересовало янки.