Текст книги "Пикник на Аппалачской тропе"

Автор книги: Игорь Зотиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

– Игорь Алексеевич, посмотрите на эту карту. Вот Берингов пролив. С одной стороны его – вы. С другой – мы. В середине пролива есть два острова, это острова Диомида. Один из них – Большой Диомид – принадлежит вам, другой – Малый Диомид – нам. Вот здесь, на вашем острове, стоят пункты вашего наблюдения за нами, а вот тут – наши наблюдательные пункты. Здесь у нас живет несколько человек, стоит маленькая радиолокационная установка. Так вот, мы хотели бы установить рядом еще одну, более мощную станцию для постоянного наблюдения за льдами во всем проливе. Но ведь сейчас идет процесс разрядки, и если мы начнем строить в это время новые станции на границе с Россией – вы поднимете шум, и будете правы. Поэтому мы решили сделать вам предложение: мы построим на одном из этих островов, вашем или нашем, радиолокационную станцию, а обслуживать ее будет смешанная американо-советская команда. Тогда у вас не будет оснований не доверять нам. Как бы это было здорово! Мы бы открыли новую эру отношений между нашими странами в Арктике, эру сотрудничества и дружбы, как в вашей любимой Антарктиде. Но для этого нужно получить согласие с вашей стороны. Могли бы вы нам помочь?

– Конечно, это было бы прекрасно, но что могу сделать я – простой ученый?

– А вы расскажите о наших планах кому-нибудь из начальства, узнайте их реакцию. Если она будет положительной, то мы тут же приступим к работе.

– Если бы я и поговорил с кем-нибудь, это был бы слишком низкий уровень. Хотя я могу написать о вашем предложении в официальном отчете и пустить его на волю начальства…

Разговор был для меня необычный. Я чувствовал, что надо взвешивать и продумывать каждое слово.

– А почему вы сами не обратитесь прямо к нашему правительству? – спросил я.

– А потому, Игор, что нам могут не разрешить это сделать. Ведь в наших ведомствах есть большие силы, которые против контактов с СССР. И если там скажут «нет», мы уже не сможем делать то, что делаем сейчас. У этих противников один аргумент: «Русские все равно не согласятся…» Но если бы мы могли точно знать, что «русские согласны», это могло бы перевесить чашу весов…

– Хорошо, – решился я. – Когда вернусь в Вашингтон, расскажу об этом в нашем посольстве, а когда приеду в Москву – в Академии наук.

В тот же день я приехал в Вашингтон, а на другое утро уже сидел в заставленной письменными столами комнате на первом этаже посольства. Знакомые ребята из отдела науки, знакомая обстановка. Я уже бывал здесь в предыдущие приезды.

– Здравствуйте, откуда вы и куда… Расскажите, какая цель вашего приезда, как идут дела… Распишитесь в посещении… Не нужна ли наша помощь, совет…

И тут я попросил встречи с кем-нибудь из начальства. Им оказался советник посольства по науке. Невысокий, живой, с быстрыми глазами и движениями, доброжелательный, улыбающийся человек твердо пожал мне руку.

– Чем могу быть полезен? Вы хотели со мной поговорить?

Я представился, рассказал о КРРЕЛ, об Антарктиде, о желании совместных исследований в Арктике.

Когда я кончил, мой приветливый хозяин перестал улыбаться, внимательно посмотрел на меня.

– Объясните, почему они обратились к вам, а не к другому с этим предложением?

Вопрос застал меня врасплох. Я никогда не думал об этом.

– Почему? Ну… мы же работали вместе, дружим много лет. Да, собственно, у них там, кроме меня, никого из наших и не было в последнее время, а потом…

– Вы извините, что я все это спрашиваю, – снова улыбнулся дипломат. – Но если мы отправим телеграмму в Москву, возможно, мне придется отвечать на этот вопрос. Мне нравится эта идея, и я готов подготовить текст телеграммы. Посла сейчас нет, поэтому решение о ней практически лежит на мне. Но я должен предупредить вас, Игорь Алексеевич, что подобные телеграммы мы посылаем не часто, и каждая из них является обоюдоострым оружием. Она пробивает, прорезает те преграды, которые, казалось, непреодолимы, но она же может поранить сильно руку, которая ее держит. Мы должны быть абсолютно уверены в том, что за сделанным предложением стоят силы, хотя бы часть сил на уровне правительства США. Не получится ли так, что на телеграмму будет получен ответ с нашей стороны и мы его передадим американцам, но вдруг окажется, что за этим предложением никто не стоит с их стороны. Эх, если бы связаться с кем-нибудь из высоких научных кругов здесь, в Вашингтоне, и попробовать через них проверить…

– Вы знаете, один из моих антарктических друзей сейчас занимает очень высокий пост в руководстве наукой здесь, в Вашингтоне. Может, с ним поговорить?

– И вы его хорошо знаете?

– Достаточно, чтобы позвонить в любое время… Мы старые друзья…

– Тогда попробуйте встретиться с ним, расскажите все как есть, вплоть до нашего с вами разговора, и спросите прямо – стоит ли нам серьезно относиться к тому, что вы мне рассказали. Желаю успеха!

С волнением набрал я номер моего старого друга, объяснил секретарше, кто я.

– Одну минуточку, я посмотрю, по-моему, он вышел, – сказала она, но через секунду в трубке послышался знакомый голос:

– Игор, это Филл. Как поживаешь?

– Филл, здравствуй, – заторопился я. – Завтра я улетаю в Москву, а сейчас очень хотел бы с тобой встретиться. Хотя бы минут на пять. Это очень важно.

– О'кей!

Даже через провод я почувствовал, как посерьезнел Филл.

– Можешь ли ты быть у меня через полчаса?

– Да, могу.

– Тогда приезжай.

Через полчаса я уже сидел на четвертом этаже в большом кабинете и рассказывал все высокому, по-мальчишески худощавому, несмотря на свои пятьдесят лет, Филлу.

С каждым моим словом Филл становился все серьезнее.

– Ну что ж, правильно сделал твой сотрудник посольства, что не послал сразу телеграмму. Дай мне двадцать часов, – улыбнулся он. – Сейчас два часа дня. Завтра в десять утра я дам тебе мой ответ и совет. Итак, до завтра.

Снова иду пешком мимо Белого дома на улицу посольств. Мой новый знакомый дипломат еще на работе. Рассказываю обо всем.

На другой день в десять утра мой американский друг сухо сообщил мне, что навел справки и ему почти официально сказали, что переданное через меня предложение не должно приниматься всерьез.

– И еще тебе совет, Игор, – Филл вновь настроился на дружескую волну. – Старайся никогда не ввязываться в такие дела…

Еще через час об этом узнал и секретарь посольства.

– Ах, как жаль, – сказал он. – А такая хорошая получилась телеграмма. Ну ничего, разорвем ее. Счастливого вам пути домой.

Да, я чувствовал, что хочу домой, что я очень устал… Но мне было жаль, что все сорвалось и советские и американские ребята не будут вместе крутить ручки одного радиолокатора в Арктике.

За два часа до отлета уже в аэропорту Даллас, что в сорока минутах езды от города Вашингтон, я снял трубку автомата, набрал «ноль». При этом американский автомат превращается в телефон с девушкой-оператором.

– Мисс, я хочу сделать разговор на длинное расстояние с доктором Ассмус. Его телефон… – и я продиктовал длинный, с междугородным кодом номер КРРЕЛ.

– Как будет говорить мистер, за деньги или коллект-колл?

Я попросил коллект-колл, то есть разговор, когда оплачивает тот, с кем ты разговариваешь.

– Минуточку, сэр, – вежливо, но деловито сказала девушка. – Как ваше имя?

И я услышал щелканье набираемых цифр, услышал, как она говорит с оператором КРРЕЛ:

– Мистер Зотиков из Вашингтона хотел бы говорить с доктором Ассмус по коллект-холл. Принимаете ли вы на себя расходы?

– Да, да, – торопливо закричал оператор.

– Андрей Владимирович, я навел кое-какие дополнительные справки и решил отказаться от вашего предложения, – сказал я. И пошел готовиться к посадке на самолет, отлетающий в Москву.

«Как удивительно, – думал я. – Казалось еще недавно, что в нашем посольстве сидят лишь сухие чиновники. И вот те же люди, первый же из них оказался готовым писать „обоюдоострую“ телеграмму для того, чтобы попытаться использовать подвернувшуюся возможность, чтобы улучшить отношения наших стран в далекой Арктике. Может, Филл принадлежал к „другой компании“, – размышлял я, – к тем, кто против более тесных наших контактов в Арктике?» Ответа не было…

ЧАСТЬ 2
ЗАТЯНУВШЕЕСЯ ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ СВЕТА

Я становлюсь «резидентом» города Лебанон

 
Раз он стремится домой, он придет домой.
Хотя бы пойдя со сроками на компромисс.
И пусть он не сразу нащупает дверь рукой,
И пусть домочадцы его уже заждались.
 

Роберт Фрост. «Из девяти книг»

Переезд на базу Пойнт Мак Гю. Пожилой Мопассан и наркотики. Встречаю борцов за равноправие женщин. Подушечки надо совать в уши. Задержка в Лос-Анджелесе и мистер Триппи. Приезд в Лебанон и жизнь в семье Тони Гау. Порядок работы в КРРЕЛ. Барбара – оператор телефонов. Питер – специалист по канализации и бизнесмен. Становлюсь «резидентом» города Лебанон и получаю права водителя штата Нью-Гемпшир. Что такое «Мак-Доналде». Китай напал на Вьетнам. Беседы с дочерьми Ассмуса…

Почему-то всегда американские четырехмоторные самолеты, осуществляющие воздушный мост между Новой Зеландией и США, улетают на север из Крайстчерча ночью.

Вот и в ту ночь субботы 21 января 1979 года мы, участники американской антарктической экспедиции, военные и члены их семей, отлетающие из Южного полушария в США, долго сидели-полуспали в зале ожидания Чи-Чи, как зовут американские моряки Крайстчерч.

Только где-то после полуночи все неисправности были устранены и нас пригласили на посадку.

Салон самолета «Локхид Си-141» с звучным названием «Стар-лифтер», что значит «подниматель к звездам», представлял собой огромную без окон бочку, в которой стояли ряды кресел с узким проходом в середине. По количеству кресел в каждом ряду, по числу рядов и по тому, что в салоне не было окон, только два маленьких иллюминатора чуть ли не у самого потолка, салон этот напоминал скорее зал кинотеатра, чем внутренность самолета. Но на этом сходство со зрительным залом кончалось. В отличие от кинотеатра перед садившимися на нумерованные сиденья по нумерованным билетам пассажирами пол салона резким изломом уходил вверх и достигал где-то вдалеке самого потолка, где виднелась открывающаяся задняя дверь-стена этого огромного самолета. Именно задняя, потому что кресла в самолете стояли так, что пассажиры сидели спиной по направлению полета, и единственным, на что мы могли смотреть, была гора разноцветных чемоданов, баулов и ящиков казенного и личного груза, притянутых сеткой широких красных ремней, под углом уходящей к верхней части, которая на земле была опущена вниз, образуя широкий вход в самолет. Большинство моих соседей по креслам сразу уснули или дремали, вставив в уши похожие на конфетки плотные ватные тампоны, которые после взлета разносил и предлагал всем желающим молодой военный в рубашке, покрытой множеством больших ярких нашивок, смысл которых был мне не понятен.

А я не спал и вспоминал свой первый перелет через океан в такой же «бочке» без окон. Это было в середине ноября 1975 года. Сказать по-честному – летел я тогда с замиранием сердца. Несмотря на телеграмму из Вашингтона, говорящую о том, что меня встретят, я волновался. Мне казалось, что как только я ступлю на американскую землю, то тут же стану жертвой каких-либо провокаций, которые конечно же кто-то тайно готовит против меня, и буду беззащитен против гангстеров и преступников разного рода, которыми наводнены американские города. Но как только я прошел паспортный и таможенный досмотр, которые показались мне на удивление простыми, быстрыми по сравнению с тем, что я встречал в своей стране, я тут же увидел улыбающееся лицо одного из старинных друзей, с которым я работал вместе в Антарктиде, и я понял, что все страхи и опасения оказались напрасными. Спустя несколько дней мы после посещения мест, связанных с будущей моей работой в Антарктике, оказались в Лос-Анджелесе, готовые полететь к Южному полюсу. Нам была дана инструкция: «Вы должны прибыть вместе с вашими личными вещами и грузом, который вы хотите взять с собой в Антарктиду, к входу в офис авиакомпании „Юнайтед“ в международном аэропорту Лос-Анджелес (такого-то числа). В 12.00 от этого входа отправляются автобусы на базу Пойнт Мак Гю, откуда вы полетите в Антарктиду. Необходимо иметь при себе паспорт, свидетельство о здоровье, сертификат о прививках».

Конечно же мы прилетели заблаговременно, сложили свои вещички в кучку на улице перед стеклянными, автоматически открывающимися при приближении человека дверями и решили по очереди немного прогуляться по площади перед аэровокзалом. Посмотреть было на что. Время от времени прибывали самолеты с Гавайских и Филиппинских островов и из других экзотических стран, залы заполнялись яркими толпами, благоухающими какими-то неведомыми нам запахами. Там и сям в ней выделялись букеты экзотических цветов.

Но вот время наше подошло, а у входа в офис, у терминала, как здесь говорят, никого еще нет. Только за пять минут до назначенного времени как-то незаметно к нужному месту подъехали два больших старомодных автобуса, окрашенных в какой-то неопределенный цвет, в который обычно красят военные корабли. Молодые водители в зеленых грубых брюках и таких же рубашках и темных очках открыли все двери и отошли в сторонку в тень. Сразу же откуда-то появились разного возраста в большинстве своем почему-то по-академически неловкие мужчины и начали затаскивать в эти двери горы чемоданов и ящиков с оборудованием.

– Это автобусы для отправления в антарктическую экспедицию? – спросил я.

– Да, сэр! Эти автобусы отправляются на предельно закрытую военно-морскую базу тихоокеанского флота Пойнт Мак Гю. Именно оттуда отправляется сегодня самолет в Антарктиду. Если вам туда, грузите вещи и садитесь сами, – четко чеканя слова, как рапортуя, произнес один из молодых людей в зеленом, всем своим видом показывая, что он как бы играет в солдатики, но все это не всерьез.

«Хоть бы документы кто-нибудь проверил или спросил о том, кто мы. Может, есть другой самолет, который улетает сегодня же, но с менее закрытой базы?» – подумалось тоскливо. Я еще не привык к американским порядкам, по которым все, что не запрещено, надо толковать как разрешение.

Примерно час ехал наш автобус вдоль берега. Океан был по левую руку, значит, ехали мы на север. Мы то выезжали в просторные долины, и океан был почти на одной высоте с нами, то дорога оказывалась много выше, и нас отделял от него обрыв. Но и обрыв этот, и домики, прилепившиеся к нему, не были похожи на наши крымские пейзажи. Нет, все здесь, казалось, было более выдержанным, спокойным: краски менее яркие, обрывы не такие высокие, берег не такой изрезанный, волны более редкие. И только когда попадались какой-нибудь человек или дома для сравнения, можно было понять, что все это гораздо значительнее по масштабам, чем в Крыму. Это был берег Тихого океана!

Наконец наш автобус выехал на плоскую, как стол, низину-болото, покрытую до горизонта высохшей травой. Через некоторое время проехали тянущийся, насколько хватал глаз, забор из проволочной сетки, по которому тянулась надпись: «Собственность правительства США. Не пересекать». И вскоре мы подъехали ко второму такому же забору с широкими воротами, над которыми крупными буквами было написано: «Предельно закрытая военно-морская база тихоокеанского флота Пойнт Мак Гю».

Автобус остановился у караульной будки рядом с открытыми настежь легкими воротами. Я думал, что уж тут-то начнется проверка документов или хотя бы сверка наших фамилий с какими-нибудь списками. Но этого не произошло. Часовой – по-видимому, это был он, потому что на белом ремне, которым он был подпоясан, висела, тоже белая, огромная кобура револьвера, – посмотрел на автобусы, улыбнулся и, подняв руку в приветствии, крикнул слово, которбе до сих пор сопровождает меня в Америке. Это слово – «Хай!», то есть «Привет».

Еще через несколько минут, проехав мимо ангаров и странных самолетов с приделанными им на «спины» разного вида как бы обтекаемыми грибами, по-видимому антеннами различных радаров, мы остановились у большого, но легкой конструкции здания с надписью: «Пассажирский вокзал». Опять началась вдруг гонка с выгрузкой груза и перетаскиванием его внутрь вокзала, потом – срочная проверка необходимых документов, когда все мы образовали несколько очередей к пяти или шести солидным служащим, рукава зеленых рубашек которых были покрыты нашивками и шевронами. Я стал к тому, над которым висела табличка с буквой «зет», и, к моему удивлению, американский «старшина» нашел целую папочку документов, принадлежащих мне, а также проспектов и инструкций, которые я должен прочитать, чтобы знать, что делать дальше. Дал мне «старшина» и маленькую коробочку, в которой лежала небольшая пластинка из белого матового, отливающего характерным знакомым блеском металла. «Титан», – подумал я и увидел, что к пластине приделана длинная цепочка из металлических блестящих шариков.

– Проверьте, правильно ли написана на пластине ваша фамилия. Прочитайте мне номер, который на ней стоит рядом с фамилией. Прекрасно. А теперь прямо при мне наденьте цепочку на шею. Не смущайтесь, что пластинка сначала холодит грудь. Вы к ней скоро привыкнете. Старайтесь не снимать.

Я надел цепочку на шею и сунул пластинку под рубашку. Цепочка была длинной, и пластинка оказалась висящей где-то у нижней части груди.

– Прекрасно, – снова повторил «старшина», посмотрел на меня, как на дело своих рук, остался доволен и только после этого позволил себе отвлечься от формальной процедуры: – Я вижу, вы из России. Добро пожаловать под крыло нашего флота. Я надеюсь, что вам с нами будет хорошо, – сказал он и, перестав улыбаться, став серьезным, протянул мне руку.

Еще четверть часа продолжалась бешеная гонка взвешивания и сдачи в багаж чемоданов и ящиков. Затем последовала новая команда – всем пройти в зал ожидания и ждать объявления о посадке в самолет. Этот зал был похож на любой из залов ожидания и в нашей стране. Большое помещение, уставленное рядами скрепленных друг с другом кресел, как в кинотеатре. Только ряды эти были поставлены на большем расстоянии друг от друга, и поэтому сидящие пассажиры могли вытянуть ноги, не опасаясь загородить этим проход для других, и поставить рядом с собой «ручную кладь».

Рядом со мной худой и высокий, судя по длине протянутых ног в черных блестящих, наверное, сорок пятого размера туфлях, человек. Одет он в щегольские цвета светлого хаки брюки, подпоясанные черным широким матерчатым ремнем, и рубашку с короткими рукавами, из-под расстегнутого ворота которой выглядывал ослепительно белый клинышек майки. Над карманом рубашки распростерта бронзовая птица с якорем в центре. По опыту своей жизни с американскими моряками во время зимовки в Антарктиде я уже знал, что такая птичка бывает у летчиков, пилотов, которые имеют право садиться на авианосцы. На кончиках отложного воротничка рубашки выделялись тоже бронзовые и тоже птички (только другой формы, больше напоминающие орлов). Это знаки различия полковника в армии или капитана первого ранга во флоте. Мне легко было разглядывать моего соседа. Загорелое худое лицо его, с коротким бобриком и седеющими висками, было частично прикрыто пилоткой, на которой сбоку был приделан тот же орел. Так принято у американских военных – повторять знак ранга на головном уборе. Тогда можно определить чин военного, даже если он наденет комбинезон или куртку без знаков отличия.

Рядом с летчиком лежал на полу огромный зеленый полупортфель-получемодан со множеством «молний» – тоже казенная вещь Нэви, которую я видел не раз.

Когда я сел в кресло, чуть скрипнув им, хозяин «птичек» вдруг снял с лица пилотку, посмотрел на меня прищуренными глазами, окруженными лучиками морщин, какие бывают у людей, много времени проводящих на улице не только при хорошей погоде.

– Ждать, догонять, а потом опять ждать… Это ведь главное, чем занимаемся мы, военные, а?.. – сказал он вдруг мне миролюбиво, улыбнулся, подмигнул и вдруг опять откинул голову в прежнее положение и накрыл глаза пилоткой. Ведь вопрос его не требовал ответа.

К сожалению, он оказался прав: ждать пришлось долго. Диктор объявлял посадку на самолеты, улетающие в Японию, Филиппины, Тайвань… А про нас как будто забыли. Недалеко от меня расположилась женщина лет тридцати пяти с двумя детьми семи и десяти лет. Одеты все красиво и празднично. Дети капризничают, бегают в буфет, который здесь же в углу, и пристают к маме, канючат что-то. Но вот диктор объявил о том, что приземлился самолет из Пенго-Пенго. Есть такой остров в Тихом океане, на котором существует американская база. И вся семейка радостно вскочила и побежала к выходу. Через несколько минут они возвращаются. Впереди – сияющая женщина с огромным букетом экзотических цветов, волна запаха которых сразу заполнила зал. За ней – высокий человек, копия моего спящего соседа, только лет на двадцать моложе. И дети радостно висят на его руках, обнимают на ходу. Соскучились, видимо, по отцу, вернувшемуся из дальних, а может быть, и опасных стран.

А я смотрю дальше и вижу немолодого уже мужчину в черном, как бы помятом от долгой носки пиджаке и таких же не новых брюках. Лицо его напоминает портрет постаревшего Мопассана. Только усы остались как бы от молодого Мопассана – густые, черные, блестящие. Человек этот не один, а с собакой, которую он держит на поводке. Немолодую, видно перекормленную, а может больную, собаку с черной гладкой шерстью, над глазами – желтые пятна, порода полицейских собак, я таких часто видел в старинных кинофильмах или на картинках.

Человек, без всякого, видимо, плана, медленно останавливался около сидящего с вещами военного, собака нюхала его брюки, портфель-чемодан, карманы форменной куртки, лежащей на портфеле. Потом человек и собака не спеша передвигались к следующему пассажиру. Никто не обращает на них никакого внимания, и они тоже не беспокоят никого. Хозяин собаки не просил никого открыть что-нибудь, показать. Да и собака, обнюхав очередные вещи или человека, не испытывает больше к ним интереса. И тут я понял – это же полицейская собака и детектив ищут наркотики! Как интересно! И тут же я испугался. Ведь среди моих вещей есть много разных лекарств. Что, если их запахи будут схожими с запахами наркотиков?

Хозяин собаки уже подошел ко мне, и собака, как мне показалось, с преувеличенным вниманием стала нюхать меня и мои вещи. Я затаил дыхание. Но престарелый Мопассан с собакой уже переходят к следующему пассажиру.

Скоро объявили, что те, кто отправляется в Антарктиду и Новую Зеландию, должны выйти на улицу и сесть в автобус, отправляющийся к самолету. Несколько минут мы стоим в очереди, которая выстраивается к трапу: ведь самолет берет почти двести человек. Очередь в основном состоит из мужчин, но в двух-трех местах выделяются более яркими одеждами женщины. Две из них стоят передо мной. И чувствуется, тяжелые ящики ручной клади, какие-то приборы. Молодые женщины с трудом передвигали их, когда очередь передвигается. И мне как-то неудобно: мужчина идет почти налегке, а перед ним женщины передвигают такие тяжести.

– Извините, пожалуйста, – обращаюсь я к той, что стоит рядом со мной, – можно мне помочь?..

– Конечно, нет! – сердито смотрит на меня. – Откуда вы взялись, что позволяете себе спрашивать меня об этом?

– Извините, ради бога! У меня в стране, в Москве, такое предложение не вызвало бы раздражения женщины… – начал оправдываться я.

– Вы из Советского Союза?!

– Да, из Москвы.

– Тогда вы можете. Забирайте эти проклятые ящики и тащите их.

Мы познакомились. Женщины рассказали, что они – телесъемочная группа из штата Оклахома, едут в Антарктиду, чтобы сделать фильм о пингвинах и тюленях для передач по местному телевидению. Одна из них – оператор, вторая – автор текста и режиссер. Никаких помощников у них нет, потому что они им не нужны, со всеми трудностями они справляются сами, ну, а в ящиках – аппаратура, которую они не решились сдать в багаж: его слишком грубо швыряют при разгрузках…

Я спросил, почему так недружелюбно отнеслись к моему предложению, и молодые женщины рассказали, что сейчас они, женщины Америки, борются за свое равноправие с мужчинами. Равноправие во всем, в любой самой тяжелой работе, чтобы получать одинаковую зарплату, служить в армии и во флоте, даже, если получится, стать президентом Соединенных Штатов. Еще недавно это казалось невозможным, рассказывали они с горящими глазами. Это потому, что американские мужчины убедили многих женщин Америки, что они сильнее и умнее их.

– И мы достигли многого. Наши женщины уже занимают важные посты в правительстве, занимаются бизнесом, работают на самых тяжелых физических работах. И вот недавно они получили равное с мужчинами право ездить и работать в Антарктиде, служить в армии, во многих службах флота. А ведь как трудно было получить в этой стране равные права с мужчинами. Сторонники неравноправия, ссылаясь на то, что равные права подразумевают равные обязанности, говорили избирателям: «Вы считаете правильным, если ваша дочь, отказавшаяся во время войны от службы в армии, будет расстреляна как дезертир? Если не согласны, значит, вы не считаете женщину равной мужчине, потому что ничего не сможете возразить против расстрела вашего сына, если он станет дезертиром во время войны». Но мы все же победили, закон о равенстве принят, и мы будем работать на самых тяжелых работах, но не позволим нашим мужчинам загнать нас снова в рабство. А вы иностранец, тем более из Советского Союза. До вас наши идеи дойдут через десятки лет. Кстати, как у вас в стране обстоят дела с женским вопросом?..

С подозрением, не очень веря мне, они слушали мой рассказ о том, что наши женщины получили равноправие в результате революции в нашей стране и что есть у нас женщины капитаны торговых судов и летчицы, а профессия врача вообще считается женской профессией. Что же касается самых тяжелых работ, например при строительстве или ремонте железных дорог, то у нас это делают женщины потому, что у многих из них нет специальности, а мужчины сидят за рычагами машин или командуют.

Но мои собеседницы смотрели на меня с недоверием. Мне показалось, что они не верят тому, что идеи о женском равноправии с мужчинами могли где-нибудь, кроме их страны, воплотиться в жизнь.

А жаль, что они меня не дослушали, я бы им рассказал о многих опасностях, которые могут встретиться им в этом движении за равноправие.

Сейчас, через много лет после этого эпизода в Пойнт Мак Гю, когда я сидел в салоне-бочке такого же самолета, который вез меня на север, и матрос-стюард уже роздал подушечки-тампоны для затыкания ушей, я вспомнил, что тогда, в первый раз, я задумчиво взял их, полный уже мыслями о встрече с Гавайскими островами, и не спеша положил одну из подушечек в рот. Вкус был весьма специфический. Сидевший рядом американец грубо толкнул меня в бок. Я сначала удивился, ведь американцы так боятся дотронуться друг до друга даже в очереди. Но вскоре все понял: американец изо всех сил, мимикой и руками показывал мне, что подушечки надо вставлять в уши, а не совать в рот…

Но в целом от базы Пойнт Мак Гю у меня осталось приятное чувство, которое потом укреплялось, когда я летал через нее в другие годы. Обычно при возвращении меня и моих советских коллег-помощников хорошо встречали, отвозили в гостиницу и вручали билеты на самолет для дальнейшего следования через США. Что произошло в 1979 году, лучше всего расскажут страницы моих дневниковых записей.

20 января, суббота.Когда наш самолет из Новой Зеландии приземлился на знакомой уже мне «предельно охраняемой базы Пойнт Мак Гю» вблизи Лос-Анджелеса, я еще не понял, что в Америке за последний год уже кое-что изменилось, и не в мою пользу. Сначала все шло как всегда. Летчиков встречают жены и дети. Нас – представители компании, обслуживающей ученых в Антарктиде.

– Здравствуйте, доктор Зотиков.

И все. Никаких машин и гостиниц, как раньше. Никаких билетов на дальнейший полет. Может, забыли? Задаю наводящий вопрос:

– Вам никто обо мне не звонил? Не заказал мне билеты?

– Нет, никто не звонил!

Погрузил свои ящики в военный автобус, идущий в город, и со всеми отправился в аэропорт. Вдоль дороги теперь уже справа – океан! Многие купаются, хотя холодно. В аэропорту, не подозревая беды, прошу любимую авиакомпанию «Юнайтед» переписать мне билеты на новый маршрут. Ведь, перелетев из Новой Зеландии в Лос-Анджелес бесплатно, я думал обменять мой аэрофлотский билет из Крайстчерча в Москву на билет из Лос-Анджелеса в Москву с остановкой в Хановере, где помещается КРРЕЛ. Но неожиданно услышал:

– Обратитесь в компанию «Пан-Америкэн». Мы ничем не можем помочь.

Переезжаю со своими чемоданами и ящиками к терминалу «Пан-Америкэн», сокращенно ПанАм. Это на другом конце аэропорта. Снова объясняю, что у меня есть билет на самолет из Новой Зеландии в СССР, но я хочу обменять его на билет из Лос-Анджелеса в город Хановер, штат Нью-Гемпшир, а оттуда в Москву, СССР.

Дежурный внимательно посмотрел билеты:

– Ничего не можем сделать. Это для нашей компании слишком трудно. Вам надо послать телеграмму в Москву, чтобы они подтвердили возможность такого обмена маршрута.

– А как же год назад – все ведь было так просто?

– О, тогда мы летали в Москву сами, а сейчас уже не летаем. Ждите ответа из Москвы. Правда, офис будет закрыт до понедельника.

А ведь сегодня только суббота! Вот так! А у меня в кармане осталось только сто долларов. Позвонил в советское посольство в Вашингтоне, попросил помочь с билетами. Но там отвечает только дежурный. У них ведь тоже суббота, Куда идти? Как быть? Наконец по телефону нашел мотель, где берут за ночь только 24 доллара с одного, дают завтрак (бесплатно) и подвозят в аэропорт и обратно без денег. Это по мне. Позвонил в мотель, сказал, что хочу остановиться у них на ночь. Пусть пришлют машину.

Вот так я застрял в Лос-Анджелесе.

21 января, воскресенье.Утром позвонил нашему менеджеру Аэрофлота в Вашингтон. Рассказал ситуацию, просил помочь. Через час он сообщил, что начальник смены компании «Пан-Америкэн» Лос-Анджелеса обещал помочь.

Позвонил в компанию. Мне ответили, что начальника смены надо ждать до завтра. Завтра в городе в главном офисе, может быть, смогут переписать билет. Я решил все-таки сходить снова в аэропорт и не пожалел.

Руководил оформлением билетов у конторки «Пан-Америкэн» уже другой человек. Немолодой, вроде бы даже невзрачный, среднего возраста клерк с жиденькими светлыми прилизанными волосами. «Бесполезно к такому обращаться. Такой не примет самостоятельного решения», – подумал я, но все-таки протянул свои аэрофлотовские билеты, объяснил, в чем дело. Клерк выслушал. Посмотрел на меня долго чуть грустными глазами.