Текст книги "Пикник на Аппалачской тропе"

Автор книги: Игорь Зотиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

Сквер-танцы и партнерша Диана

Куриные крылышки – коронное блюдо города Буффало. О том, как живут молодые преподаватели. Все мои соседи встают в пять. «Любопытство придает мне мужество». Получаю удостоверение личности. Первое посещение школы сквер-танцев. Моя партнерша – Диана. Машина с верхом, приклеенным липкой лентой. «Приходите к нам в „Маяк любви“». Как проходит воскресное утро в Америке-82. Мой адрес; «Бульвар Ниагарских водопадов, дом 2000». Что делать при перемене адреса? Посещение «Общества спасения во время шторма». «Кто хочет воспарить сегодня?» Рассказ Дианы. «Только записанные на бумагу слова имеют цену, Игор». О том, как идет моя работа. Доктор Эйве и приглашение в Боулдер.

Дневник.

13 сентября, понедельник.Поздний вечер, сижу и пишу в коридоре за столом перед доской объявлений нашей «холодной лаборатории». На доске этой висят и вырезки рисунков из юмористических журналов и разные смешные фразы, которые американцы так любят. Вот какие вырезки пришпилены сегодня на доске:

«Терпение – это то, что нам так нравится у водителя, который едет за нами, но не у водителя, который перед нашим носом…»

«Самое трудное в движении по лестнице успеха – это пробраться через толпу в самом низу».

«Идиот» – этим словом в Древней Греции назывались люди, которые не сделали своей профессией политику, работу «на благо общества».

Может быть, поэтому наши современные политики думают о всех нас, кто этим не занимается, как об идиотах?

Рядом на этой же доске висит очередная выписка из «Закона дорог»:

«Любой экипаж с мотором рассматривается как брошенный, если он оставлен на дороге без разрешения больше чем на 4 дня. Согласно закону, он будет убран, а последний зарегистрированный владелец будет по закону платить расходы по транспортировке и хранению этой машины».

Молодые преподаватели нашего факультета взяли меня в дешевый ресторанчик, где подают коронное блюдо Буффало – приготовленные в страшно остром красном соусе куриные крылышки: большая длинная тарелка с кучей крылышек, накрытых коричневой чашкой, куда кладут косточки, а в другом углу тарелки – блюдце с густой сметаной, нарезанной длинными палочками сырой морковкой и стеблями сельдерея. Берешь «горячее» от острых приправ крылышко, суешь его в сметану и ешь, запивая пивом и заедая смоченной в сметане морковкой. Блюдо это не очень дешево даже в нашем ресторане, рассчитанном на студентов, порция стоит четыре доллара. Правда, в конце дают такой хитрый купон: красный билет, на котором написано: «Сэкономишь более четырех долларов, если с этим купоном ты возьмешь одну двойную порцию крылышек, то вторую, тоже двойную порцию получишь бесплатно». Мои новые друзья, чувствуется, ходят сюда часто и имеют много таких купонов. Нас было четверо, мы заказали только две двойные порции крылышек, а нам принесли четыре двойные. Я думал, что мы не съедим такие горы крылышек. Но мои друзья и не собирались делать этого. Они попросили официанта принести «пакет для собаки» и попросили убрать в него половину из того, что нам принесли, чтобы взять с собой домой. Вообще практика складывания в «пакет для собаки» того, что люди не доели в ресторане, очень распространена здесь, и никто не стесняется забрать с собой половину бифштекса или гарнир, если у тебя вдруг пропал аппетит. И официант отлично понимает, что этот пакет конечно же не для собаки. Когда он по вашей просьбе приносит пакет для собаки, чтобы положить туда остатки еды, то в этом коричневом бумажном пакете у него припасены и баночка для оставшейся подливки, и вощеная бумага для гарнира, и алюминиевая фольга для остатков мяса. И будьте уверены, официант завернет все как надо, чтобы компоненты, которые не должны при хранении смешиваться, не смешались, пока вы довезете пакет до дома. И будьте уверены также – он не уничтожит вас при этом презрительным взглядом. Богатство Америки создается и таким путем.

Итак, официант сложил нам куриные крылышки в пакет, положил туда слитую в бумажный стаканчик с крышечкой подливку-сметану, завернул отдельно палочки сельдерея и морковки, поставил пакет рядом с тем, кого он посчитал главным в нашей компании, и ушел.

А мои провожатые объяснили мне, что пакет этот они отдадут завтра одному из их коллег, недавно окончившему этот же факультет, пакистанцу, который работает на факультете в положении, которое у нас в вузах называется «почасовик». Он работает над докторской диссертацией, и ему осталось до защиты совсем немного, но он потерял почему-то право работать и сейчас живет на таких пакетах-подарках и стал худым, как скелет. Вообще, как пишет студенческая газета, молодые преподаватели-«почасовики» являются самыми бедными жителями Буффало. Они получают от 3100 до 3500 долларов в год. Из тех пятерых, кто был со мной в ресторане, у троих нет даже машины.

– Как близко к работе вы живете? – спросил я одну молодую женщину-преподавателя.

– В четырех милях, – был ответ.

– Как же добираетесь на работу?

– Иногда на автобусе, а когда он не ходит – а ходит он редко – пешком. Это занимает у меня лишь час. Я люблю ходить, – спокойно ответила она.

Сейчас уже И вечера. В комнате моего нового мотеля так жарко, что я сижу в одних трусах, хотя окно и дверь на улицу в темноту настежь открыты. Термометр на стене комнаты показывает 83° по Фаренгейту. Сколько по Цельсию – не знаю. Для этого надо делать пересчет. Временами прямо в трусах выхожу на тротуарчик вдоль дома и босиком хожу по нему. Там прохладнее. Вообще к новым мерам привыкаешь так быстро. Я знаю, сколько стоит галлон бензина, сколько миль проходит моя машина на одном галлоне. А тут вдруг фирма, у которой я покупаю бензин, перешла на литры. Я увидел, что счетчик показал 11 долларов, а другой счетчик – что я заправил 37 литров, и я вдруг растерялся. Не соображу – много это или мало, дорого или дешево. Представляю, как трудно американцам переходить с миль и галлонов на километры и литры. Но переходят.

Уже 6 часов утра, вторник. Еще совсем темно, но утренней прохлады в комнате нет. Вдруг в темноте резко звякнул стартер машины соседа. Через секунду, не хлопнув дверью, не зажигая фар, машина на «цыпочках» трогается, хрустя по гравию. Здесь мои соседи встают в пять, уезжают в шесть. Рабочая Америка. Они стараются не шуметь утром: ни одна дверь не стукнет, а столько машин выезжает. Подошел к окну, помахал рукой в темноту: «Привет». Уверен, что тот, кто в машине, видел меня, ведь у меня в комнате свет. А его, рабочего человека, не видно. Ведь в машине темно, да и сам он негр…

Подошел к окну… Прямо перед моим окном, за гравийной дорожкой, – небольшой болотистый пустырь, заросший высокой дикой травой, похожей на наш степной ковыль. А на зелени этой травы щедро разбросаны тоже дикие, похожие на крупные ромашки, только желтые, незнакомые мне цветы. Они не дают мне покоя, я чувствую, что должен нарисовать их букетом, вставленным в темно-зеленую американскую бутылку из-под растительного масла, на фоне темной красно-коричневой кирпичной стены комнаты. Этот цвет стены так изысканно сочетается с ярким светло-желтым цветом цветов. Удивительно, что и в природе эти цветы окружены темными красно-коричневыми как бы хвостиками, верхушками каких-то злаков, растущих среди стеблей травы.

Но пора в душ и на работу. Опять в траве кричат «кошки». Светает. Включил телевизор – идет… урок американской утренней гимнастики, аэробики. Без десяти семь.

16 сентября, четверг.Любопытство придает мне мужество. Для меня более важен не первый, а второй вопрос. Это обычно – «почему?». Почему вы поступили так? Почему вы не сделали, не поступили так? Почему они не могли добиться этого?

Слова эти кажутся мне очень близкими (их сказала молодая корреспондентка, ведущая знаменитой программы новостей «АВС-Ньюс», когда спросили о ее работе)…

Ну а теперь к делу. Сейчас четверг. Только четверг или уже четверг – не пойму. С одной стороны, время летит молниеносно. Эти два дня сижу «налив свинец в зад» – как когда-то крепко выразился о своей работе мой учитель в гляциологии. Стараюсь подготовить семинар по теплофизике древних оледенений для университета в городе Боулдере в штате Колорадо, который мне предложили провести местные ученые.

Сижу до конца работы. «Обедаю» или «имею ланч», не знаю, как сказать точнее, примерно с 12.00 до 13.00. Порядок уже заведен. Приношу с собой в пакете многослойный бутерброд, стебель «салери» и яблоко, ну а кофе всегда готов. Здесь же, за своими рабочими столами, мы с Денисом едим, не стесняясь друг друга, так как у нас отдельная комнатка, хоть и без окон. Сидим за своими большими столами лицом друг к другу, но между нами стенка, хотя и не доходящая до потолка, но создающая иллюзию, что ты один. На потолке и на столе – лампы дневного света и телефон, который мы передаем друг другу через стенку, когда надо. Вполне рабочая обстановка.

Вчера получил официальное удостоверение личности, говорящее, что я работник университета. Теперь я могу пользоваться всеми библиотеками «кемпуса», то есть университетского городка. Кроме того, я получил «стик» – листочек бумаги, который приклеивается на задний бампер машины. Теперь уже нет опасности, что мне пришлют штраф за то, что я ставлю машину «на земле и дорогах, принадлежащих университету». Ведь кругом висят объявления, говорящие о том, что посторонним ставить свои машины нельзя, и без стика на бампере я чувствовал себя неуютно.

На днях рассматривал свои документы на машину – маленькую бумажку не больше самих американских прав – и увидел вдруг мелкую надпись: «По приказу закона владелец машины при перемене адреса должен не позже чем в десятидневный срок сообщить в Бюро моторных перевозок новый адрес». Сходил к Берни за советом, ведь изменения несущественны, может, не беспокоить бюро? Но Берни отнесся к этому со всей серьезностью:

– Как хорошо, что прошла только неделя, значит, ты еще не нарушил закон. – И он стал звонить в бюро. – Исправь сам от руки номер дома в документе, но обязательно съезди зарегистрировать это исправление в бюро.

И я поехал в бюро. Важный чиновник выслушал меня. Дал заполнить большой бланк. Я заполнил, принес к нему, готовый к длительной процедуре.

– Подпишитесь, – сказал чиновник.

Я подписался. Он забрал бумагу.

– А еще что делать? – спросил я, видя, что он мною уже не занят.

– Все, сэр, – сказал чиновник. – Ведь вы исправили адрес у себя в бумажке?

– Да.

– Тогда все.

Когда я рассказал Берни, тот не удивился.

– Если бы ты не сделал этого и когда-нибудь тебя поймали бы, что ты живешь уже в другом месте, у тебя были бы очень большие неприятности, а сейчас – все в порядке.

17 сентября, пятница.Сегодня первый вечер за последние два дня, когда я пришел домой рано. Приготовил ужин, поужинал, написал письма. Сегодня к нам пришла осень. Резко похолодало, сразу вдруг пожелтели листья, зато в доме так приятно, прохладно и тихо. Три дня назад, когда я пил кофе у моих старых хозяев, к мотелю вдруг подъехала машина. Номер был чужой – штат Мичиган. А рядом с номером была таблица «Национальный съезд сквер-дансерс», то есть тех, кто танцует сквер-танцы. Сквер-танцы! Это о них все время писали из своего медвежьего уголка Роб Гейл и Энн. Они писали, что это танцы старой деревенской Америки, когда застенчивые, приехавшие со всего света люди собирались где-нибудь в сарае после работы и ходили кругом. Но мне раньше не удалось увидеть их. Через день я снова встретил хозяина той машины. Он оказался адвокатом. И я спросил его о сквер-танцах.

– А я руководитель одной из таких групп танцоров у себя в штате и собираюсь завтра посетить «открытый дом» таких танцев. Если свободны – поехали вместе, начало в восемь…

На другой день я приехал в мотель «Мавританский двор», в семь вечера.

– Надо бы надеть рубашку с длинными рукавами, – сказал мне Джон, адвокат. – Ну, да ладно, раз вы не собираетесь танцевать…

Поехали мы на двух машинах. Джон собирался там быть до конца, а я решил лишь чуть-чуть посмотреть и сразу уехать домой. Ехали долго. Стемнело. Подъехали к небольшой, скромной архитектуры церкви, у которой стояли десятки машин. Двери церкви открыты. Яркий свет изнутри освещал нарядных людей, толпившихся в дверях. Мы с трудом нашли место для стоянки.

– Это «Церковь Доброго пастуха». Сегодня танцы здесь, а завтра – в другом месте, – сказал Джон.

«Танцы в церкви?» – молча удивился я.

Церковь напоминала большой школьный зрительный зал с простой сценой и поставленными к стенам стульями. На одной из стен, там, где обычно вешают стенгазету, висела самодельная картина. На ярко-зеленом лугу паслись белоснежные овцы, а среди них – неумело нарисованный пастух в бурке и с посохом. Только это отличало церковь от зала московской школы. К нам тут же подошла средних лет женщина в короткой юбке, сильно расширяющейся книзу. Многие были в таких юбках, из-под которых высовывалось еще много других, кружевных и накрахмаленных.

– Хеллоу! – сказала она. – Меня зовут Ненси, – и показала на большой ярко-желтый стик – наклейку, приклеенную к груди. На стике красными типографскими буквами было крупно напечатано: «Хелло, меня зовут…» А дальше на белом пространстве фломастером от руки выведено: «Ненси».

– Пожалуйста, сюда, – пригласила Ненси к столу, за которым сидел человек.

– Зарегистрируйтесь, пожалуйста…

Я было загрустил, но для регистрации требовалось лишь назвать имя и фамилию. Я начал говорить, что работаю в университете, но меня прервали:

– Нас не интересует, чем вы занимаетесь, когда не танцуете.

И человек дал мне такой же стик, как у Ненси. На нем было крупно написано «Игор». И все.

– А теперь сходите в буфет. Там есть кофе и сладкие бублики. Буфет бесплатный, – и мужчина показал на угол, где толпился народ.

Мы заметили, что рядом с мужчиной стоял маленький ящичек, в котором зеленели долларовые бумажки, и полезли за бумажниками.

– Ничего не нужно. Мы уже набрали нужную сумму, – остановил нас человек, и мы пошли в буфет.

Я смотрел во все глаза. И было на что. Самым младшим здесь было лет по шестнадцати. Самым старшим – далеко за семьдесят. А типажи и одежды! Судя по неуверенности в поведении, многие были здесь впервые, и я успокоился.

Вдруг на сцену вышел человек с микрофоном и пригласил всех стать в две линии, мужчины справа, дамы слева.

– Теперь повернитесь лицом друг к другу. Обе группы, сделайте шаг вперед, навстречу друг другу. Теперь еще шаг… Еще шаг вперед.

Так наши линии постепенно сошлись.

– А теперь, начиная с меня, каждый мужчина становится прямо против ближайшей партнерши. Кому не хватило партнера или партнерши – перейдите в соседнюю линию.

Против меня стояла темноволосая невысокая пухленькая девушка лет двадцати.

– А теперь станьте друг от друга на расстоянии полусогнутой руки. Положите руки друг другу на плечи. Прочитайте имя, написанное на стике партнера, произнесите его громко…

В нестройном хоре голосов я тоже произнес то, что прочитал:

– Диана.

Девушка громко захохотала:

– Не Диана, а Дайане. Разве есть такое имя – Диана? Хотя мне нравится, как это звучит. – Потом она посерьезнела и спросила: – Зачем вы так шутите? Это нехорошо.

– Что нехорошо?

– А то, что написали на стике не свое имя, а слово «Игор».

– Как не свое, меня так зовут.

– Не может быть, это не человеческое имя, – уверяла девушка.

– А чье же? – вступился за меня Джон.

– Так зовут ужасного монстра, чудовище, которое убивает людей. Человека нельзя называть таким именем… Разве вы не смотрели телевизионный фильм о монстре Игоре? – сказала уверенно маленькая Диана.

– Но ведь это старинное русское имя, – начал было я, забыв, что за этим всегда следуют вопросы о том, как меня пустили в Америку и не собираюсь ли я тут остаться… Конечно же Диана-Дайане спросила весь этот «джентльменский набор» и успокоилась только тогда, когда узнала все детали.

А потом началось хождение парами и какие-то детские подлезания под «ворота», образованные руками партнеров. Кавалеры менялись дамами, пары бегали, сходились и расходились.

– А теперь обнимите друг друга, – раздавалась вдруг команда, сопровождаемая веселым визгом партнерш.

Когда через полчаса объявили перерыв и все пошли пить кофе, мою рубашку можно было выжимать. Так продолжалось несколько раз, и я не заметил, как пролетело время.

Машина Дианы стояла где-то очень далеко, и мы с Джоном пошли проводить ее. Ведь улицы в одиннадцать вечера здесь до жуткости пустые. У нее была огромная черная ржавая машина с откидывающимся верхом, перехваченным во многих местах крест-накрест липкой лентой.

– Мне подарили эту машину в Армии спасения. Но верха не было, я сделала его сама. Мой папа – механик. Он починил мотор, и вот она ездит. Ведь без машины здесь нельзя…

Она открыла дверь. Внутри на ржавом железном полу стояло лишь одинокое сиденье водителя.

– Скоро я сделаю другие сиденья, – щебетала Диана. – Я занимаюсь различным рукоделием с группой дефективных детей и думаю с ними починить сиденья. Одновременно научу их этому.

Оказалось, что Диана умеет все это делать сама, потому что не раз помогала отцу – механику по автомобилям.

– Вы что, работаете преподавателем? – спросил я.

– Нет, – был ответ. – Я занимаюсь этим бесплатно, для своего Лорда. (Лорд – это значит «Господин», в смысле «Бог»). Это все от моей церкви…

– А чем вы вообще занимаетесь: работаете, учитесь?

– Школу я уже кончила, работы настоящей нет. Поэтому ухаживаю за престарелой семьей. Но это постоянная, на полдня, каждодневная работа. Они платят мне сто двадцать долларов в неделю, – сказала она гордо.

– Но ведь на эти деньги трудно прожить…

– Конечно, трудно. Но мне легко. Мне ведь ничего не надо. Я все делаю для него, для Лорда. Утром прихожу в церковь рано. Тук-тук. Лорд, открой к себе двери…

– И он открывает?

– Да, конечно. У меня есть ключи. Я ведь активистка, – смеется она. – Две вещи я люблю больше всего, даже три. Ходить в церковь, танцевать и петь, – продолжала она уже серьезно.

– А кто вы, Диана: католичка, протестантка, лютеранка?.. – спросил я ее осторожно.

– А никто. Просто христианка, – ответила она весело. – Вы знаете, как мы называем нашу церковь? Маяк любви. Джон, Игор, приходите к нам.

Когда мы с Джоном шли обратно к своим машинам, то долго молчали. Домой приехали к полуночи.

И вот снова наступило воскресенье. Утро прекрасного солнечного осеннего дня. Это утро нельзя представить без длинных рядов машин, стоящих у самых разнообразных церквей, без идущих по всем программам почти до полудня проповедей и церковного пения. Я понял, что за последние два года что-то изменилось в Америке. Но объяснила мне это норвержско-датская семья одного профессора университета. Оказывается, никогда раньше влияние церкви, желание людей ходить туда, не было столь велико. Сейчас по радио и ТВ все время обсуждается возможность принятия нового закона – об обязательной ежедневной молитве всех школьников во всех средних школах страны. Этому есть сильная оппозиция: не ясно, какую молитву должны читать американские дети – евреи, мусульмане, христиане редких в Америке религиозных групп. Многие считают, что написанная кем-то и произносимая в обязательном порядке молитва – это уже не молитва. Но узнать современную Америку образца 1982 года без церкви невозможно. Поэтому, например, сегодня я внимательно смотрел и слушал телевидение все утро, щелкал переключателем программ.

Думы о религии снова напомнили мне тот день, когда мы с Джоном-адвокатом прощались с Дианой после скверганцев. Тогда она вдруг дала нам маленькие, как бы визитные карточки.

– Если вы свободны вечером в пятницу или утром в воскресенье, приходите в наше общество. Вам понравится наше пение. Я обожаю его…

Мы, не глядя, сунули карточки в карман. «Вряд ли я пойду», – решил я. И вдруг в четверг звонок Джона-адвоката:

– Игор, хозяйка опять дала три билета на концерт в зал, где ты уже был. В этот раз там будет выступать знаменитая наша певица Кони Френсис.

Кони Френсис! Я видел уже рекламу, знал, что после семи лет тяжелейшего недуга эта знаменитая певица, создательница 16 «золотых» дисков, как писали газеты, «дотронувшись до дна, снова взлетела выше, чем прежде». Да и зал, о котором я писал, мне нравится. Он весь из дерева, ведь его построил город Северный Тонаванда, где расположен этот зал, в память о прошлом своем «деревянном» величии.

Здесь я должен наконец пояснить более подробно, почему упоминания о Буффало часто перемежаются с названиями городов Амерст, Северный Тонаванда и других, хотя речь идет все о том же. Буффало состоит из многих городов, примыкающих друг к другу. Собственно Буффало – только самая старая, прибрежная часть, город небоскребов, старинных домов и притонов. К нему примыкает город Амерст, где расположены новые здания университета и наш геологический факультет. Рядом с ним по другую сторону Бульвара водопадов расположен город Северный Тонаванда. Когда-то к бойням и элеваторам Буффало, расположенным на берегу озера Эри, привозили скот и зерно, а плоты и баржи с лесом проплывали в реку Ниагара и останавливались в Северном Тонаванда – центре лесной промышленности Америки тех лет. Дальше путь водой преграждали водопады Ниагары. Ну а сейчас Северный Тонаванда – небогатый город, потому что железные и особенно шоссейные дороги заменили в основном водный путь. Вот в южном и восточном углу этого города с внешней стороны от скоростной дроги номер 290, опоясывающей Буффало, и стоит мой мотель.

Зал, в котором должна была петь певица Френсис, называется «Мелоди фер» и представляет собой огромный шатер из некрашеного, покрытого лишь бесцветным лаком дерева. И сам шатер без единой колонны внутри, и все под ним – полы, стулья, лестницы – деревянное в память о деревянном былом величии города.

Третий билет на концерт в этом зале мы решили отдать нашей новой знакомой – Диане, так как знали, что в пятницу в семь она всегда бывает в своем «Маяке любви», а концерт наш начинается в десять тридцать. Ведь здесь вечерняя жизнь кончается поздно. Совсем недавно, по закону, бары и рестораны стали закрываться в два часа ночи. А до этого они закрывались в четыре утра.

Ехали мы долго, сначала по скоростной кольцевой дороге № 290, потом по авеню Делаваров. Чем ближе к реке Ниагаре, тем беднее дома. Но вот и нужная улица. Нужный номер. Длинный деревянный одноэтажный дом. На улице много машин, но людей нет. Двери закрыты. Окна заделаны полупрозрачным цветным стеклом, через которое пробивается свет. Над фасадом широкая надпись большими буквами: «Общество спасения во время шторма». А ниже, более мелкими буквами: «Маяк любви».

Дверь закрыта. Никого вроде нет. Переглянулись: была не была. Вошли. Маленькая, как бы семейная гостиная. По стенам полки с книгами, светло, уютно. В комнатке несколько человек, мужчин и женщин в обычных одеждах. Несколько ребятишек вертится между ногами. Все с доброжелательностью смотрят на нас. Вперед прошел крепкий малый лет тридцати пяти, загорелый, по виду рабочий, но в пиджаке и при галстуке. По-видимому, священник, или как он у них там называется.

– Добро пожаловать, рад, что вы пришли к нам. Проходите в зал. Как вы узнали о нас?

– Нас пригласила сюда мисс Дайане Лозанн. Нельзя ли было бы ее увидеть? – начал неуверенно Джон.

– О, к сожалению, сестра Дайане сегодня запаздывает. Ведь она работает в доме престарелой еврейской семьи, а сегодня еврейский Новый год, у нее много работы. Но она придет, вот-вот придет. Пройдите.

На сцене стояли две женщины, совсем молодые, девушки лет двадцати. Одна держала в руках скрипку, вторая – стержень с мохнатым шаром на конце – микрофон певицы. В углу разместился оркестр: барабан, электрогитара и небольшая труба. Человек в плохо сидящем пиджаке вышел вперед и сказал совсем немного. Смысл его слов был: «Бог – это любовь». Он махнул рукой, девушка в розовом костюмчике с микрофоном выступила вперед и запела. Это был не столько религиозный гимн, сколько песня радости и наслаждения, только обращенная куда-то вверх. Подняв вверх свободную от микрофона руку, закинув вверх голову с закрытыми в экстазе глазами, девушка пела все быстрее и быстрее, извиваясь всем телом, и зал подпевал ей, многие так же, как и она, подняв руки, притопывали в такт ногами. Гремел барабан, заливалась труба и скрипка, звенела гитара в каком-то странном регистре. Я слушал и смотрел на молодых мужчин и женщин, особенно на женщин – они были более эмоциональны. Воздев вверх тонкие руки, покрытые золотыми браслетами, в каком-то почти эротическом экстазе, извивались и пели они свои песни Лорду.

И вдруг все смолкло. Девушка устало-удовлетворенно открыла глаза, как бы проснувшись. Все захлопали. И опять человек в плохо сидящем пиджаке вышел вперед:

– Спасибо, сестра Дебора. А теперь сестра Дженни сыграет нашему Лорду на скрипке.

И вновь гремел оркестр, и хор пел что-то, хлопая в ладоши. И опять – все быстрее, быстрее. А потом вдруг вышла на сцену женщина лет тридцати пяти – красивая, уверенная – и, попросив детей выйти, начала проповедь. Смысл ее был удивительно прост: зачем стремиться к чему-то, зачем беспокоить себя. У Лорда для каждого все предрешено. А у тебя есть только одно – любить или не любить всех ближних. Так люби их, и тебе воздастся, на тебя сойдет блаженство. После проповеди сестра Джин – ее звали так – вдруг спросила:

– Кто хочет попытаться воспарить сегодня?

После маленькой паузы подняла руки одна пара, а потом еще одна. Они вышли вперед, стали в ряд. Сначала сестра Джин подошла к молодой женщине. Парень, что играл на гитаре, барабанщик, певица – все встали в плотный круг вокруг женщины, оттеснив от ее друга. Джин что-то тихо говорила женщине. Потом быстро подняла обе руки и как-то рывком дотронулась ими до висков женщины. И женщина вдруг повалилась навзничь. Помощники Джин подхватили ее и осторожно положили на пол. А певица уже накрывала ее каким-то легким одеялом. Потом Джин подошла к мужчине, и через минуту он тоже, расслабившись, повалился на спину, в руки ассистентов Джин. Скоро все четверо уже лежали. Наступила тишина, и мне вдруг стало страшно. Даже рубашка на спине взмокла. «Боже мой! Что же здесь делается! И куда я попал?»

Вот тогда-то я и увидел в первом ряду Диану…

Уже после концерта в баре куриных крылышек, куда нас отвез Джон, я спросил ее, что это был за странный пугающий ритуал, когда человек должен падать на спину. Диана посмотрела на меня удивленно:

– Это не ритуал. Это они теряли сознание, и, если бы их не поддержали, они бы разбились. Тут надо быть очень внимательным, – продолжала она. – Ведь некоторые падают не назад, а вперед или вбок. Или просто оседают, где стояли. А их надо растянуть, чтобы они легли на спину.

Я почувствовал, как у меня начали шевелиться волосы на затылке и стала спина вновь мокрой.

А Диана деловито рассказывала о том, что в это время их души напрямую разговаривают с Лордом, и что иногда даже слышно, как эти люди говорят на непонятном для всех языке, и что хорошая сторона этого дела заключается в том, что дьявол, который не проникает глубоко в человека, думает, что человек спит, и не следит за ним, и в это время человек может говорить с Лордом без зловредного влияния дьявола…

Да-а-а! Даже Джон был несколько удивлен. А Диана рассказывала нам, как она кончила три года назад школу и ушла из дома и как нашла год назад счастье в работе на благо этого общества радости. И вдруг я все понял.

– Диана, а не кажется вам, что в этом обществе в основном все-таки несчастные люди?.. – спросил я ее осторожно, чтобы не обидеть.

– Конечно! – удивила она ответом. – Неужели я бы стала тратить время, воспитывая не совсем нормальных детей или помогая старикам. Ведь мне только двадцать один год, а я уже дважды была на грани самоубийства. Один раз уже вытащила все из холодильника, собиралась влезть туда и задохнуться. Но в это время в кухню вошел отец. И я вдруг поняла, какое горе я ему принесу. Я его так люблю. А с мамой у нас ничего не получалось. Я была старшей из шести детей, ухаживала за всеми, но мама меня так не любила. И когда мне исполнилось восемнадцать и я кончила школу и получила права водителя, я сказала: «Все. Я уезжаю в город». И уехала. И ничего. Правда, сначала было ужасно. Была комната, появилась эта машина, я ведь работала. Но цели в жизни не было. Я ведь француженка, католичка, наша церковь такая скучная, формальная. А теперь я нашла себя в безвозмездной службе другим. И когда-нибудь Лорд отблагодарит меня, пришлет мне того, которого я буду любить всю жизнь. Правда, может быть, на это уйдет время. Но я готова ждать.

– А у вас не было бой-френда? – осторожно спросил Джон.

– Почему же, был, и не один. Но это было обычно с грустным концом. Это было так, как если бы мне предложили голодной хлеб и я бы взяла его и стала есть, а он бы оказался испорченным. А сейчас во мне душа поет, и, когда я не занята, я больше всего люблю петь и танцевать. Ведь по ночам я даже сама сочиняю стихи. И музыку. Только не знаю, как ее записать. Я не знаю музыкальной грамоты. Но мне кажется, у меня хватит сил выучить ее. Жаль, что у меня нет друга, который смог бы переложить на ноты мои песни. Я не могу обратиться к незнакомому, довериться ему. Ведь не написанное на бумаге не имеет цены. А я ценю свои песни.

Всю дорогу до ее автомобиля, который оставался около странного «Маяка любви», Диана пела нам свои удивительные песни. И опять, как после нашей первой встречи с Дианой, мы с Джоном молчали почти всю дорогу до нашего мотеля. Какое сочетание силы и слабости, наивности и мудрости. Неужели ей только двадцать один. И как жаль, если сестра Джин удержит ее в своих руках. Ей надо бежать. Куда? Учиться! Чему?

…Незаметно прошло уже больше двух недель моего пребывания в Буффало. За это время определились более четко очертания моей работы. Ведь сколько ни пиши для себя развернутых планов в Москве, все равно там, куда ты едешь и на такой длительный срок, все будет иначе. К сожалению, никто не может сказать как, но что это будет иначе, чем планировалось, это уж точно.

Работа моя здесь состоит из трех частей: одна – изучение и обобщение обширнейшего экспериментального материала, накопленного американскими исследователями по движению, тепловому состоянию ледников Антарктиды, в особенности шельфовых ледников, и ознакомление с новейшими направлениями теоретических исследований этих вопросов в США. Вторая – чтение лекций и проведение семинаров в университете, где я работаю, и в других научных учреждениях США. Я должен рассказывать моим американским коллегам о том, что делается в том направлении науки, которым я занимаюсь сам, а также ознакомить их с общим состоянием гляциологии в СССР. Третья часть – изучение ледяного керна, извлеченного нами из скважины в районе станции Джей Найн на шельфовом леднике Росса. Не всего керна, а нижней его части, состоящей из намерзшего снизу из морской воды льда. Поэтому сразу по приезде свою научную работу я начал по этим трем линиям одновременно.