Текст книги "Ворона летает по геодезической (СИ)"

Автор книги: Игорь Блинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

– Эва до чего договорились! Уже и Крым оккупирован?

– Да не оккупирован, говорю же. Просто украден.

– Да ну тебя… – прервал разговор Григорович и встал. – Я вижу, ты так и стоишь на своем. Ну ладно, – он протянул Ермолаеву руку. – Много дел еще. Прощай и не поминай лихом.

“Постараюсь”, – подумал Ермолаев.

“Латвия, Украина… – думал он, возвращаясь от Григоровича. – Даже у металла есть память – как ни сгибай, как ни выпрямляй, как ни скручивай, а при возвращении к исходным условиям он опять принимает первоначальную форму. И земля тоже все помнит. И не в том смысле, что все на этой земле заговорят по-русски, а просто вернется то, что человек не идет по жизни под долларом как под парусом, и что человек человеку – не волк…

И это придет, и раньше чем тревожно ожидают те, страдающие от умственного ожирения. Если утвердится Калин-царь, встанет и Илья-Муромец. Не торгаш с пригоршней монет спасет мир, не жандарм, слезший с ароматизированного нужника, а наш русский солдат, который может спать на голой промерзшей земле, укрывшись плащ-палаткой, питаться кашей и черствым хлебом, и при этом оставаться человеком.

Целое поколение можно заставить забыть, кто построил город Юрьев или крепость Грозную, но напомнит земля, пропитанная русской кровью, и нестерпимо будет на ней черной душе…

Русский медленно запрягает. Это терпеливый человек. Пока он не обращает внимание на тявканье мелких шавок, но когда поедет, тогда, извините, мало не покажется. И никакой заокеанский дядюшка не утешит. Но когда? Когда же? Или Севастополь навеки останется Городом Украинской Морской Славы?..”

Француз чувствовал себя хозяином мира:

– Пожалуй, я приглашу тебя в Бордо. У меня там дом.

– Нет, спасибо, – ответил Шапиро, подкидывая и хватая ртом орешки.

– Как?.. – слегка оторопел Тураншо.

– То есть спасибо, конечно, но некогда.

Француз слегка растерялся. Он подошел к музыкальному центру и поставил диск. Зазвучало “В лесу прифронтовом” на французском языке.

– Это песня Сержа Гинзбурга, знаешь ее? – с нескрываемой гордостью произнес Тураншо.

– Какая-такая Бумбарашка?

– Ч-что?

– Какая, спрашиваю, Сержа Гинзбурга?

Тураншо подозрительно глянул на Шапиро и пояснил:

– Серж Гинзбург – мужчина.

– Так ты сам спросил, знаю ли я ее, вот я решил, что это женщина.

– Я имел ввиду песню, знаешь ли ты эту песню.

– А-а-а… Песню-то знаю, конечно. Хорошая песня, старая. Люблю все старое. Раньше все было лучше…

– Еще бы. Серж Гинзбург – это выдающийся композитор, у него очень сложная музыка, – француз указал пальцем вверх, но Шапиро, подняв голову, увидел там только хорошо выбеленный потолок. – Следующая вещь тоже будет очень хорошая.

Следующей песней оказалось урезанное переложение популярной классической мелодии, за ней последовала песня-близнец утесовского шлягера.

Тураншо удалился, и через минуту вернулся, бережно держа за дно пыльную бутылку.

– Это такое вино, – сказал он, – что только большие знатоки могут оценить его необыкновенный, редкий вкус. Оно хорошо с устрицами и морскими фруктами, слегка политыми лимонным соком.

– Ну да, наверное.

– А вот паштет, очень дорогой, смесь гусиного и свиного.

– Хм.

– А вот салат, – продолжал Тураншо. – В нем много всяких ингредиентов – консервированный тунец, кукуруза, авокадо, рис, капуста, помидоры, огурцы, соя, лук, салат, кедровый орех, оливковое масло, горчица, уксус.

– Гх-м.

– Да-да, вот вы, русские, предпочитаете простую еду. У нас же, у французов, много фантазии, и мы не боимся смешивать разные компоненты.

– М-да.

– Ну, а теперь вино, – торжественно провозгласил Тураншо.

Он чопорно разлил по чуть-чуть, поднял рюмку, оценил на цвет, слегка крутанул и просунул внутрь свой не очень короткий нос, собираясь насладиться изысканным ароматом.

“Хорошо, что не до краев налил, – оценил Шапиро предусмотрительность француза. – А то бы, ей-богу, носярой бы втянул все разом, как слон”.

Тураншо чавкнул, что-то промычал и закатил глаза. Шапиро, не долго думая, выпил все залпом и поморщился:

– Кислятина.

На глазах у изумленного ценителя продуктов виноградного брожения он взял бутылку и большой стакан, наполнил его до краев, положил ложку сахарного песка и перемешал. Вино запузырилось.

– Вот теперь что надо, – Шапиро попробовал и довольно закивал. – На квас похоже. У нас такой на углу продают.

Француз задохнулся и побагровел. Он мог бы стерпеть многое, но не оскорбление того, что священно для каждого истинного потомка галлов.

– Русская с-свинья! Вон отсюда!.. – он хотел схватить гостя за рукав, но тот ловко увернулся.

– Вообще-то я с Полтавы, – уточнил Шапиро.

– Плевать мне на Полтаву, – захрипел Тураншо.

– Какие мы грозные, – пропищал фальцетом Шапиро и смачно плюнул. Получилось удачно – плевок укрепился у француза между ног.

Тот схватил вилку и начал ей размахивать, хрипя и завывая.

– Не любишь вареники, лях – вот тебе икра заморская, – Шапиро сгреб морские фрукты и швырнул французу в голову, залепив глаза и лишив возможности ориентироваться в пространстве.

Тураншо заревел в голос как раненый изюбрь и стал бегать по квартире, натыкаясь на предметы, опрокидывая и гремя.

Шапиро не спеша спустился по лестнице с чувством выполненного долга.

– …Лягушками кидались? Ну, вы даете… – Ермолаев живо представил себе эту сцену, и ему стало хорошо на душе.

– Ну, а что он пристал со своими паштетами? Тоже мне, наука… – плаксиво ответил Шапиро.

– Тебе-то хорошо… А меня он демократией изводил. Только и слышишь – “демократия” да “демократия”. А где эта демократия? На Западе?

– Да, тут поспорить можно, насчет демократических традиций, – поддержал Шапиро. – Между прочим, как раз Сократ был сторонником аристократического устройства, и с тех пор у них элита правит, кучка избранных – тех, кто знаменитее, образованнее, богаче, или хотя бы контактнее других и хитрее. Конечно и плебсу дают голос, но тут же внятно объясняют, что можно и что нельзя. Конечно, это демократия – ведь элита тоже вроде как народ представляет, его лучшую, так сказать, часть.

– А у нас?

– А у нас, – ответил Шапиро, – у нас соборность была, мы жили общиной. И когда народ пытались отодвинуть, он бунтовать начинал. Может, и слова такого никто не знал – “демократия”, а только народ сам, без указки умников страну спасал, когда ей опасность угрожала. И от поляка, и от француза, и от немца. А теперь элита проклюнулась, желают стать властителями умов, а сами пустоголовые, спят и видят, как им народ будет внимать затаив дыхание. А народ их на вилы поднимет когда-нибудь, дай только срок.

– Не время сейчас распри разводить, – возразил Ермолаев.

– Не время, конечно. Но если эти господа и дальше будут пакостить на своей земле, да еще заграничного дяденьку на помощь призывать, то ей-богу, на рогатину их или дубиной…

Ермолаев вспомнил свой спор с Григоровичем и Курбатовым, и заерзал от неприятного воспоминания.

– Может, у нас и была настоящая демократия, еще раньше чем у них, – подытожил Шапиро.

– Ох ты, господи, да какая разница, как это назвать – одно сотрясание воздуха… Выдумали тоже – “демократия”, “тоталитаризм”, “капитализм”. Игра в слова.

– Это известный феномен, – согласился Шапиро, – сначала мы играем в слова, потом они нами играют.

– Да мы, вроде, отыгрались уже – прививку получили в свое время. А этим, – Ермолаев крутанул головой в ту сторону, где за окном догорала вечерняя заря, – мозги пудрят, а они еще просят. Паралич сознания. Пусть лучше вустриц уминают, это то, что им надо, и к чему у них настоящие способности, а мозги свои пусть поберегут, чтобы сыры и паштеты различать.

– Ну, это ты из другой оперы, – ответил Шапиро. – Пожалей зверушек.

– Ничего не из оперы. В Европе побеждает леность ума, воинственная тупость, двойные стандарты. Видно же невооруженный глазом – если случается у них, то это трагедия, а если у нас, то что-то типа возмездия. Вот, здесь террористы метро взорвали или самолет – думаешь, там кто-то посочувствовал? Да нет, руки потирали – так, мол, вам, русиш швайн, вот как отважные борцы за свободу вам дали втык. Когда они театр захватили, по французскому телевидению сразу такая дрянь пошла, диву даешься… Документальные фильмы, встречи в студии, и все об одном – нечего русским сочувствовать, они и не такое заслужили. Чуть ли не “держитесь, шахиды, мы с вами”. А уж если в Испании поезда рванули, так уже “небо плачет над Мадридом”. Безоблачное. Как будто муравейник разворошили. Даже не муравейник, а…

– Тут ты не прав. Еще не хватало злорадствовать. Надо быть выше этого, показать им пример, в конце-концов. Те, кто в этих поездах ехали, ехали на работу, на учебу – они же не виноваты, что у них в верхах идиоты.

– А кто виноват, Пушкин? Демократия ведь, вроде. Кто этих идиотов выбирал, кто в Страсбург моральных уродов насажал? Сам же говорил – на рогатину.

– Ну, я не про то… И знаешь ли, подобное было когда-то, когда союзники Дрезден разрушили. Мол – все немцы, в том числе женщины, дети и старики были ответственны за приход Гитлера к власти, вот и получай, фриц, бомбочкой по голове.

– Да, слышал. Когда же они сами-то получат гранату?

– А никогда. И с этим надо жить, – как отрубил Шапиро.

Ермолаеву не нравился этот хладнокровно-циничный тон. “Эх, Шапиро, Шапиро, ну у тебя и нервы”, – подумал он.

– И все-таки я верю, что история разберется, и они получат за все, и за Югославию, и за Чечню. Эти господа в Париже, Лондоне, Варшаве ответят за все свои пакости, – сказал Ермолаев.

– Конечно-конечно, – иронически ответил Шапиро. – Ведь есть Божий Суд.

– Может, и нет, да хочется верить, что ответят.

– Да нет, проживут они свою жизнь в сытости и довольстве, и наградят их всех Орденом Почетного Легиона. А некоторых Орденом Дружбы Народов или медалью какой-нибудь.

– Пусть награждают. Чем больше абсурда, тем скорее все станет ясно для населения. Меня волнует – чтобы они нас оставили в покое. И что они к нам-то пристали?

– А из спортивного интереса, я полагаю. Каждый сходит с ума по-своему – кто-то баксы копит, кто-то карьеру делает, ну а кто-то Империю Зла разрушает. И от скуки. Щука нужна, чтобы карась не дремал, а если бы России не было, ее пришлось бы выдумать.

– Да уж, – кивнул Ермолаев. – Мы-то без них можем жить, а они без нас – нет. Вот я читал об одном эксперименте, с крысами.

– В каком смысле?..

– Нет, ты послушай. Было две группы крыс, белых, лабораторных. Одних хорошо кормили, поили, обогревали и не беспокоили. А других постоянно обламывали – например, есть не давали, электрические разряды пропускали и прочее. Так вот, после вскрытия обнаружилось, что у благополучных мозг почти атрофировался, и организм ослабел, а у тех, кого раздражали, в мозгу – развитая система сосудов и вообще, более полноценное состояние. Вот я и думаю, что мы – это как регулярный электрический разряд для буржуев, чтобы у них мозги не размягчились. Так что они нам спасибо должны сказать.

– Спасибо от них не дождешься, их бы вообще устроило, если Россию асфальтом закатать. Не нужны мы им такими.

– Но они-то нам нужны, – возразил Ермолаев. – Значит, должна быть и обратная связь.

– Смотри, вот Достоевский что писал, – Шапиро взял томик и полистал. – Ага, вот: “Европа нас готова хвалить, по головке гладить, но своими нас не признает, презирает нас втайне и явно, считает низшими себя как людей, как породу, а иногда так мерзим мы им, мерзим вовсе, особенно когда им на шею бросаемся с братскими поцелуями”. Видишь – все уже сказано, надо ли переливать из пустого в порожнее?.. Чаю хочешь? – спросил Шапиро без всякого перехода.

– С медом.

– Меда нет.

– А чай-то есть?

– Чая, к сожалению, тоже нет.

– Зачем же ты предлагал? – удивился Ермолаев.

– Я не то чтобы предлагал… – затянул Шапиро.

– Понятно. А кофе есть?

– Кофе нет, но есть кофейный напиток.

– Из цикория?

– Нет, из овса.

– Час от часу не легче.

День прошел без происшествий. На душе у Ермолаева было неспокойно. Он не мог избавиться от тягостного ощущения неопределенности. “Наверное, это из-за того, что Дина опять пропала, – размышлял он. – И Вика вела себя неприветливо, как-то демонстративно неприветливо. Не договорив, убежала на тусовку. Конечно, там ей веселее. А маньяк? Ведь не покидает ощущение, что он бродит где-то рядом. Но зацепки-то нет, Баскаков со товарищи исчез, а остальные мертвецы молчат. Такой вот выдался отпуск – путаница в голове и усталость от этой путаницы… А Шапиро – занятная личность, не то что эти зануды типа Курбатова. Хотя при чем тут Курбатов, что это я про него вспомнил… И где все-таки Дина, почему даже ее брат в неведении? Вечерком опять зайду к нему, может есть новости…”

На этот раз Шапиро был совсем не в духе. “Погода влияет на нас на всех, что ли?” – подумал Ермолаев.

– Был сейчас в клубе, – рассказывал Шапиро. – Переругался со всеми… Там одна телка есть, так и та переметнулась. Зла не хватает…

– Что так, – удивился Ермолаев.

– Да, задолбали. Суют мне газету вражью – вот, журналисту Правдину политику шьют.

– Как это политику? – удивился Ермолаев.

– Ну, махинации с ценными бумагами или что… Ведь этого Правдина все знают, он в наших кругах товарищ давно известный, с биографией. Еще в школе мажором был, его и из комсомола поперли, что книгами спекулировал. Он еще потом из себя диссидента строил. Вот что обидно – все же понимают, что Правдин опять по делу вляпался, руки нагрел на чем-нибудь, а вой подняли…

– Книголюбы – народ романтический.

– Раздолбаи, а не романтический. На нем печати ставить негде, а его как героя нашего времени подают. Не понимаю, откуда это.

– Время сейчас такое, информационное. Там, на Западе, не хотят видеть своих недостатков, и на всякий случай предпочитают искать их на стороне, чтоб не волноваться понапрасну…

– Как стервозная баба, – с неожиданной досадой добавил Шапиро.

– Хорошее сравнение.

– Да, и почти не хромает. Женщины на Западе о мужчинах такого мнения, что те – скотские натуры и думают лишь о том, как бы кого сексуально домогнуться. Мои же наблюдения показывают, что напротив – женщины это дело любят, и не меньше, но всегда могут повернуть так, что чуть ли не одолжение делают.

– Где это ты таких женщин видел?

– Да все там же. По моей теории, Запад – это субстанция женская. А женщина – существо западное. Она всегда ищет итог, а не процесс. Она метафизик, а не диалектик. Если видит мужчину – у нее перед глазами свадебные картинки, потом ползунки и подгузники, потом мебель и путевки, потом еще какая-нибудь фигня.

– Ну, у мужчины тоже развито образное мышление, – возразил Ермолаев. – Он может так явственно представить бутылку пива, что она материализуется… – он хотел пошутить, но вышло неубедительно.

– Мужчина – существо восточное. Бутылка – это не итог, а процесс. Любовница – это процесс. А для женщины любовник – это будущий муж. Который немедленно должен поговорить с женой, все ей объяснить и немедленно развестись. А что, собственно, объяснять? Дорогая, мол, вот нашел я себе отдушину, она не стесняется это самое…, ну то есть… Хотя дура дурой, и выдержать я ее могу не чаще раза в неделю, да только она на днях позвонит, и начнет плести чушь, так ты ее пошли подальше, да, собственно, я и сам ее послать давно собираюсь, утомила, блин. Ну, кожа гладкая, голос сексуальный – это я признаю, но жить с такой – уж извините, лучше уж со своей дражащей как-нибудь перекантуюсь до крематория, недолго уж осталось мне, бедняжке, тут хоть знаешь, чего ожидать, а там, представляю, сколько скандалов и истерик еще ожидает, бр-р-р. Женщина была вылеплена из западной глины. Тут всегда – цель и средства ее достижения. А ради чего?.. И вообще, какие-то они все мордастые, эти американки, и рты у них огромные – ни дать ни взять капиталистические акулы.

– Ну ты даешь, – удивился Ермолаев. – Или недоперепил, или женить тебя надо, к чертовой матери.

– Ни-ни-ни, – замахал руками Шапиро. – Мы в детстве с Динкой дрались – я еще тогда решил, что никогда не женюсь.

– Логично, – согласился Ермолаев. – Я вот тоже никогда не женюсь.

– Э-э-э, а Динка как же, ей всю жизнь в девках ходить?

– М-да, – почесал затылок Ермолаев. – Об этом я как-то не подумал.

– Напрасно, гражданин начальник. Об этом думать никому не поздно и никогда не рано. А вообще сдается мне – собрался ты на другой жениться…

– На какой на другой?!. – Ермолаев даже привстал.

– А видели тут тебя с одной. Такая шатенка с косичками, молодая. Знакомая личность.

– Да ты опупел, братец! Она же еще в школе учится.

– Вот и видно, чему она там учится…

– Не пори жеребятину. И вообще – кто видел, когда и где?

– Не помню.

– Я ей просто помог… Да что я, в конце концов, оправдываюсь?!. – в сердцах воскликнул Ермолаев.

– Динка будет недовольна… – не слушая его, продолжал Шапиро.

– Да ее маньяк преследовал, вот на этой почве мы и столкнулись. А маньяка я найду, – Ермолаев нервно стал ходить по комнате. – Найду и вырву глаза, вот этими самыми руками.

– Вот как? Вырвешь? С чувством глубокого удовлетворения? Да вы, батенька, сам маньяк, да-с. Это ведь замкнутый круг получается. Зло порождает зло, и так далее.

– А сам недавно что говорил? “Зла не хватает” – кто говорил? Значит, бросить все и сослаться на волю божью? – с раздражением процедил Ермолаев.

– Нет, конечно. Спокойнее надо, спокойнее, рассудительнее. Есть же законы человеческого общежития. А то таких дров наломаешь… Эмоции здесь – не лучший союзник.

– Легко говорить.

– А ты успокойся и сам рассуди – можно ли поддаваться сиюминутному? Помнится, в тридцатых годах вот так же все бросились японских агентов ловить, в едином порыве. Прошли те времена, прошли. И не должны возвратиться. Вот смотри, – и Шапиро вытащил из под стола книгу.

– Эти мне книголюбы! Фантазейные сочинения оставь в покое, тут не изба-читальня… И времена эти не прошли, и не скоро пройдут. И не могу я рассуждать, когда уже терпения не хватает. Убивать надо сволочей – и все.

– Когда тебя лично касается, всегда побеждают эмоции.

– Почему лично, где лично?

– У вас ведь с ней что-то было?

– С кем?

– Да с той, с кем же еще.

– Да ничего не было, – возмутился Ермолаев. – И быть не могло, с ума ты спятил, что ли… Я же говорю… А потом она участвовала в моем расследовании, вот и все.

– А зачем ей это надо было, как ты думаешь?

– По-моему, это естественно. Ведь ты тоже всегда посодействуешь, я уверен.

– Я – из чувства долга и патриотизма, и немножко – из любви к приключениям.

– И она тоже.

– Сомневаюсь, – ответил Шапиро. – В ее возрасте Родина – это уютная комнатка с плакатами на стенах и попса из наушников. Американская, кстати.

Ермолаев промолчал.

Шапиро раскрыл фолиант:

– Вот, послушай, перевел я тут одну сказку. По-моему, интересно.

– Сказку, сказку… – пробурчал Ермолаев.

– Да, слушай. “Давно это было, когда земля наша была еще среди воды. Пошел один охотник по имени Хутха в лес и видит – стоит на том берегу реки Русский Богатырь. Сам величиной с гору, а на голове его – железная шапка, верхушкой небо протыкает. Выстрелил Хутха в него из лука, отскочила стрела от железной шапки. Испугался Хутха, понял, что не справиться ему с Русским Богатырем, побежал в лес и горько заплакал. Тут Ворон пролетал. Узнал он про беду, засмеялся и говорит – а ты его угощай и песни ему пой. Послушался Хутха, предложил Русскому Богатырю угощение. Русский богатырь ест и нахваливает, а Хутха песню ему поет. Слушал Русский Богатырь, слушал, да и заснул. А Ворон опять совет дает – вот, у Русского Богатыря ружье рядом лежит, возьми его и стреляй. Взял тогда охотник ружье и выстрелил. Пробила пуля железную шапку, и умер Русский Богатырь. А Хутха потом отдал за Ворона свою дочь, и пошел от их детей новый народ”.

– И что можно сказать на основе прочитанного? – спросил Ермолаев.

– Вот что странно. В то время остяки не признавали убийства, – сказал Шапиро. – Стрелять в человека для них было невозможным. Вот и спрашивается – кто кому рассказывал сказки, местные приезжему иностранцу или наоборот?

– Погоди, погоди, ты говоришь – убить человека… А если этого Богатыря они воспринимали не как человека?

– Как монстра? – задумался Шапиро. – А это возможно.

– То-то и оно. Даже сейчас пресса умеет мозги промывать. А тут приехал интеллигентный ученый и давай проповедовать темным людям. Пару чудес показал – электрический фонарик там или еще что-нибудь – и дело в шляпе.

– Не так все просто, – ответил Шапиро. – Тут много интересного, и насчет чудес тоже. Я заметил несколько странностей насчет этой книги…

– Да разве книга может сотворить настоящее чудо? – перебил его Ермолаев. – Сколько же можно ныть и искать легких путей? Только и слышим пошлость на пошлости: “хотели как лучше, а вышло как всегда”, “дураки и дороги”, “воруют”… Что возвышает человека, комфорт? Допустим, в Европе люди живут в комфорте. А вот какие великие достижения в культуре можно назвать за последние десятилетия – когда, между прочим, уже выросло новое поколение – ну кроме глубочайшей убежденности в собственном, опять же, культурном превосходстве? Нет ответа. А магия – это такое же средство достижение комфорта и материального благополучия. О чем гадают? О деньгах, о славе, о всякой там карьере, о том, чем господь несправедливо обделил. Как поповны на женихов гадают. А вот на недостаток ума или таланта не жалуются, потому что там каждый с детства о себе знает: он самый, самый, самый – спасибо доктору Споку… Никакая магия не сделает человека человеком. Только он сам. Нужно только вспомнить, что ты – человек.

– Насчет магии поспорить можно. Да и другие вещи тут есть.

– Что, карта, где указаны сокровища?

– Откуда ты знаешь? – удивился Шапиро. – Вообще-то, вроде того.

Ермолаев подошел к столу и молча пролистал книгу.

– Где карта-то?

– Есть и карта, – ответил Шапиро. – Но этот персонаж других сокровищ искал.

– Духовных, что ли?

– Да, представь себе, – ответил Шапиро. – Там есть что-то вроде изложения нравственного кредо. И проект создания независимого сибирского княжества. Там и про золото есть, только я пока не разобрался, в реальном это смысле или в фигуральном.

– Разберись, разберись. Предтеча он был, этот американец, вот что, – подытожил Ермолаев.

– Предтеча современной западной агентуры, то есть?

– Нет, предтеча Шайтана.

– Ох ты, господи, – отшатнулся Шапиро.

– Да, и книга эта тоже бесовская.

– Напрасно ты так, хорошая книга.

– Занятная, – согласился Ермолаев и пролистал фолиант. – Я же не говорю, что ее надо в огонь. Рисунки интересные. Вот и карта, а здесь, наверное, клад зарыт. “Ве-жа-коры”, название поселка. Что-то знакомое как будто… Чушь это собачья.

– Может, и чушь, да только много есть на свете такого, что и не снилось нашим мудрецам.

– Эт точно…

– Пойдем выпьем.

– Завязал. Да и не время сейчас.

“Не время сейчас пить и веселиться Русскому Богатырю, когда воронье не дремлет, – подумал Ермолаев. – Наверное, это действительно так…”

– Знаешь, друг Шапиро, – произнес он после недолгого молчания. – А иди работать к нам, в нашу систему.

– Э, нет, не надо, – протестующе поднял руки Шапиро.

– Что так?

– Принципы у меня. Терпеть ненавижу дисциплинку и все такое. Давай-ка будем заниматься нашим общим делом, но каждый на своем на своем месте – ты по-своему, а я по-своему.

– Все-таки подумай.

– Поздно думать, я уже взрослый и менять привычки не могу. Может кондрашка хватить.

– Жаль, – Ермолаев поднялся и протянул руку.

Уже у двери Шапиро сказал:

– И Динке не предлагай.

– Да я… Как это тебе в голову взбрело, что…

– Взбрело или нет – просто комическая ситуация возникнет…

“Что он имел в виду, когда говорил про Дину и ситуацию? – думал Ермолаев, спускаясь по лестнице. – Загадочный все-таки этот Шапиро. Интеллигенция, едрен-батон…”

Он шел по улице, и какая-то неотвязные мысли, перебивая друг друга, не оставляли его и беспокоили: “Тайга, Курбатов, Ве-жа-ко-ры…”

У перекрестка он остановился и повернул назад.

– Ну-ка, неси свою книгу, – вместо приветствия выпалил он ошеломленному Шапиро.

– Здрасьте…

– Здоровались уже. Давай ее сюда.

– Яволь, герр офицер!

“Так, вот и та картинка, которую Вика запомнила. Неужели та самая?” – Ермолаев захлопнул фолиант и повернулся к Шапиро:

– А где ты ее взял, эту книгу?

– Да у твоей подруги купил, на книжном рынке, где же еще.

– Ну, я упал… Раньше не мог сказать?

– А ты и не спрашивал.

– Курбатов… – Ермолаев со всей силы хлопнул себя ладонью по лбу.

– Погоди, постой, – Шапиро не успел удивиться, как уже хлопнула дверь и раздался звук быстро удаляющихся шагов.

“Что-то он нервный стал”, – подумал Шапиро и выглянул в окно.

Ермолаеву повезло – Григорович был дома.

– Курбатов сейчас где? – сходу атаковал вопросом Ермолаев.

– Курбатов-то? А он как корабль по волнам – нынче здесь, завтра – там. Ребята говорили, он в Сибири подрабатывает. Он с виду как бы хлипковат, но вообще-то жилистый. А зачем он тебе?

– Дело есть.

– Вроде уехал, – неуверенно ответил Григорович.

– Насовсем?

– Кто его знает… В тайгу уехал. Там у него свой дом, от предков достался, что ли. А здесь он недавно, с приисков вернулся, квартиру снимал.

– А почему ты решил, что с приисков? – спросил Ермолаев.

– Да он ребятам золотого песка давал, деньги понадобились, а у меня ювелир знакомый…

– А куда он уехал, в какой город? – перебил Ермолаев.

– Да какой там город… Маленький поселок в тайге, ни электричества, ни водопровода, ни советской власти там.

– А называется как?

– Название я как раз помню, даже стихи были, для рифмы подошло – Вежакоры, во как.

– Вежакоры?! Ну и штука…

– А что?

– А то, что земля наша маленькая, вот что.

“Неужели Курбатов, поверить не могу. Курбатов, этот невзрачный человечишка, и есть тот самый! Я рассчитывал выйти, по меньшей мере, на Князя Тьмы, а попался мелкий бес. Вернее, с виду мелкий, а по сути… Что есть Человек с Большой Буквы, чем он отличается от зверя? Тем, что приносит добро окружающим, и не потому что так удобнее ему самому, а просто так. Не задумываясь и не предавая свои добрые дела громкой огласке. Достоинство человека – его дар созидания, осмысленное желание сделать мир лучше и красивее. Человек – это прежде всего Строитель, но чтобы стать им, нужно преодолеть инертность и жадность. Но, увы, многие этого уже не могут. Кто-то дергает за ниточки, кому-то выгоднее, чтобы было по-другому, чтобы толпа днем горбилась ради заработка, а вечером наводняла магазины. Всем удобно, и всем спокойно, и приятно пребывать в полусне. Легче получать радость от поедания, чем от выращивания. Красота съедобна – вот девиз современной цивилизации, где достоинство личности определяется не тем, сколько он создал, а – сколько потребил. Это хомо фабер наоборот – в торжестве душевной лености из вещей высокого уровня выкачивает их свойства и превращает в отходы. Курбатов – один из них. Разрушитель Красоты. Нет, он не мелок. Имя ему – легион…”

Глава семнадцатая. Кадавр Курбатова.

Курбатову снилось, что он умер и, обретя крылья, с огромной скоростью делает круги над какой-то дорогой, затем над бескрайними полями. Внизу мерцают реки и дома. Плавно заходит солнце. Труп его лежит прямо на земле. Вдруг под ним переворачивается огромный люк, и он падает в разверзшуюся пропасть…

Титов со спецназовцами пока не прибыл. Ермолаев маялся во дворе уже час, когда увидел Курбатова, выходящего из подъезда.

“Как бы не упустить… Черт, телефона нет”, – Ермолаев оглянулся и увидел таксофон.

Шапиро был дома.

– Записывай номер, скажешь – пусть группу захвата присылают в район стройки, он туда направился, – Ермолаев повесил трубку и быстро пошел вдоль стены. Темная фигура пересекла пустырь и скрылась в овраге.

“Не буду ждать спецназ – сам управлюсь”, – решил Ермолаев и, уже не таясь, бросился вдогонку.

Каково же было его удивление, когда на краю оврага вместо Курбатова он обнаружил совсем другого человека, намного крупнее, хотя и тоже в черном пальто и шляпе. “Мать честная – Баскаков!..” – Ермолаев был ошеломлен, и не знал, радоваться ему или на всякий случай отойти подальше.

Баскаков увидел его, сунул руку в карман. “Сейчас достанет пистолет, – понял Ермолаев. – И мы меняемся ролями”.

Ермолаев побежал зигзагами прочь, нырнул в арматуру и замер.

Послышались шумные прыжки Баскакова, которые перешли в размеренные хрустящие шаги. “А ведь у него оружие и куча времени, – с тоской подумалось Ермолаеву. – Вот он обследует местность, обнаружит меня и шлепнет, как запертую в клетке неподвижную мишень. И никто не узнает… Надо что-то делать”. Он понял, что отсиживаться нельзя. Раз-два-три… Ермолаев выдохнул и резко вырвался наверх, став в боевую позицию.

Баскаков стоял слишком далеко. Он осклабился и стал приближаться, медленно направляя в грудь Ермолаеву пистолет:

– Ну что, доигрался? Ведь предупреждали тебя – не лезь на чужую территорию.

– Эй-ей, пого… – начал Ермолаев, попятился к краю оврага и ощутил странное движение почвы. Все вокруг закрутилось и он с хлюпом упал в жижу.

Это его и спасло. Баскаков удивился нелогичному исчезновению Ермолаева, на мгновение потерял ориентировку, бессмысленно потыкал во все стороны пистолетом и сделал несколько выстрелов по строительному мусору.

Съехав по мокрой глине на дно канавы, Ермолаев вскочил на ноги и бросился бежать. Теперь под ногами было твердо и сухо. Канава сошла на нет, и Ермолаев юркнул в пространство между жестяными гаражами. Краем глаза он успел заметить какую-то фигуру, показавшуюся из-за высокого куста: “Ну вот, еще один…”

Дальше был тупик. Оставалось только спрятаться за бетонный столб и ждать неминуемой развязки.

“Обложили, – с тоской подумал Ермолаев. – Фу ты, как глупо. Однако, в бою помирать как-никак веселее – хоть одного положу”.

Он прислушался к приближающимся шагам и, выждав момент, выпрыгнул из-за столба.

Перед ним оказался Шапиро, который вовремя ловко пригнулся:

– Ну ты, блин, осторожнее.

Ермолаев расслабился и опустил руки:

– А Баскаков где?

– В Караганде.

– Остроумно. Сейчас явится, нельзя здесь оставаться.

– Верно рассуждаешь, – согласился Шапиро. – Значит, так. Сейчас туда, и сразу налево, где недостроенная стена. Оттуда можно уйти.

Ермолаев кузнечиком перепрыгнул торосы металлолома, бросился за стенку и замер. Сердце стучало ровно, как локомотив.

Подоспел Шапиро.

Что-то свистнуло, и Ермолаев почувствовал, что левая рука его онемела.

– Поздравьте меня, я, кажется, ранен, – сказал он, глядя на струйку крови, бегущую по ладони. – Ей-богу, теперь выхлопочу себе медаль. Посмертно.

– Ну-ка, покажь, – Шапиро бесцеремонно задрал ему рукав. – Э-э-э, батенька, да вас просто камешком посекло.

Действительно, пуля отбила от стены кирпичные осколки, один из которых вскользь задел Ермолаева.