Текст книги "Ворона летает по геодезической (СИ)"

Автор книги: Игорь Блинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Не пароль, а купюра, – простонала брюнетка.

– Так, понятно, купюра. Крупная купюра-то?

– Десять долларов…

Ермолаев открыл сумочку модели “ночи Кабирии” в поисках кошелька. Там в большом количестве лежали сотенные рубли. Замызганная десятидолларовая бумажка обнаружилась в боковом кармане.

– Вот, Серый, эта банкнота и есть пароль.

Милиционер брезгливо отдернул руку.

– Тьфу, какая грязная…

– Можешь в химчистку сдать, – Ермолаев опять протянул купюру.

– Да ну, не надо, я с женщин денег не беру.

– Может, ты вообще взяток не берешь? – поинтересовался Ермолаев.

– Давали б, брал бы – а так не приходилось.

– Свежо придание… Ладно, не валяй дурака, бери деньгу.

– Десять долларов у меня свои есть, новенькие.

– Ага, только что нарисовал… Причем тут твои – может, надо именно эту?

– Да вряд ли, – Мещеряков с сомнением покачал головой. – Какая разница?

– Ну, не знаю…

– Вот именно. Да будь ты проще, – милиционер достал портмоне, пошелестел бумажками и спрятал. – Ну вот. Ладно, давай и эту. Да не боись – все будет нормалек, даже если меня там кто-то узнает. Ну и что, что милиционер, им же нужна милицейская крыша – вот я и предлагаю свои услуги. Все, чем мы рискуем, – он перешел на шепот, – тем, что этой телке потом язык подрежут. А это не наша забота…

– Баскакова пока не беспокоить? – спросил Ермолаев, когда Мещеряков уже собрался выходить.

– Нет, – тот покачал головой. – А что, думаешь, надо?

– Как раз не надо. Терзают меня сомнения…

– По поводу?

– Да как сказать… Ладно, потом обсудим, а сейчас надо спешить.

– Какие сомнения-то? Думаешь, не одобрит?

– Вот рапорт представишь, одобрит. А пока сами разберемся. Давай, давай..

– Даю, даю.

Поднимаясь по лестнице, Мещеряков приготовил купюру. Он решил, что будет надежнее, если бандиты увидят ее сразу. По крайней мере, сразу будет ясно, по реакции – наколола бандитка или нет. В случае чего успеет сделать ноги.

– Кто? – спросили за дверью.

– Дед Пихто. Да свои, свои, открывай, – развязно ответил Мещеряков и несколько раз дернул ручку.

Щелкнул замок и дверь отворилась.

– От Баскакова? – спросил его горбоносый.

Мещерякова бросило в жар. “Причем тут Баскаков? Как они узнали?” – лихорадочно соображал он, выискивая пути к отступлению.

– Ну-ка, – кавказец взял десятидолларовую бумажку, внимательно посмотрел на нее, сунул в карман и скрылся на кухне.

– Э, пароль-то отдай, – запротестовал Мещеряков.

Краем глаза он увидел, как кто-то стал у двери за его спиной. Из кухни вышли двое. Одного из них Мещеряков сразу же узнал. Это был тот самый тип, которого он задержал около школы, и за которого получил от Баскакова нагоняй.

– Ствол есть?

– Нет, – Мещеряков развел руки, и тот, кто стоял сзади, быстро его обыскал. – Да нет оружия…

– Жалко, что нет.

– Почему жал… – хотел спросить Мещеряков, но в этот момент получил сильный удар в солнечное сплетение.

Сгруппироваться он не успел и рухнул на пол.

– Ну что мусор, купюра-то не та, – ехидно заявил кавказец.

“Ах, идиот, надо было Ермолаева слушать, – подумал с досадой Мещеряков. – Дело дрянь”.

– Ошибся я, – ответил он. – Здесь другая, в кармане.

– Ошибся ты, ошибся. Кто тебя послал, мусор?

– А пошел ты сам… – презрительно ответил Мещеряков.

“Что могло произойти? – недоумевал Ермолаев. – Легенда была безупречна. Что теперь? К Баскакову? Не уверен. Пока надо разведать ситуацию, а Серый – парень не промах, так просто не пропадет…”

Ермолаев пристроился на скамейке в скверике и, раскрыв газету, стал наблюдать. Его почти скрывали деревья, так что можно было просидеть довольно долго, не привлекая внимания.

Из дома вышла бабушка с огромной сумкой. Через полчаса в подъезд вошел потрепанного типа мужик. Не то. Вскоре в поле зрения оказалась знакомая фигура. Это был Баскаков.

Чтобы полковник не заметил его, когда будет выходить из дома, Ермолаев перебрался в дальний уголок сквера.

Баскаков вышел не один, а в сопровождении человека в черной кожаной куртке. У подъезда они распрощались и разошлись в разные стороны.

Прикрываясь случайными прохожими, Ермолаев по-индейски вполуприпрыжку преследовал человека в черном, который ускорил движение и через пару кварталов юркнул в подвал пятиэтажки. “А если он заметил слежку, и сейчас с нетерпением замер под лестницей с кирпичом в руке? Тут надо осторожнее”, – Ермолаев скользнул взглядом вдоль стены. Четыре подъезда, четыре подвальных двери. Если гад проберется по трубам, то его не поймать. Некогда раздумывать. Ермолаев осторожно отворил дверь и шагнул на ведущую вниз лестницу.

Еще не привыкнув к желтоватой полутьме, он почти физически ощутил столб белого света, накрывший его со спины – кто-то третий распахнул дверь с улицы. Ермолаев едва успел вжаться в темный закуток, погрузившись ногами во что-то мягкое, как мимо, почти касаясь, проследовал шуршащий плащ и скрылся в глубине подвала.

Ермолаев прислушался. Тихо, как кошка, он подобрался ближе и медленно выглянул из-за перегородки. Оба собеседника стояли к нему спиной. Словно почувствовав посторонний взгляд, один из них резко оглянулся. Ермолаев спрятался, не успев разглядеть лица. Нет, с двумя ему сейчас не справиться. Мысли путались, Ермолаев неровным шагом направился к выходу, но зацепил какую-то металлическую конструкцию, и она с оглушительным грохотом и эхом рухнула на бетонный пол. “Эк я неловок, старею, наверное, – сказал себе Ермолаев. – Однако бежать прочь и как можно скорей… черт побери, египетские приключения, серия вторая”. Грохнули выстрелы, и штукатурка рассыпалась пыльным облаком.

Выбежав на улицу, Ермолаев свернул за угол. Изрядно поплутав и оторвавшись от преследователей, он перевел дыхание и пошел не торопясь.

Его нагнал милицейский “уазик” и резко затормозил в двух шагах впереди. Лязгнула дверца, и оттуда буквой “Г” вывалился гигантского роста милиционер с пистолетом в руке. Сообразив, что это по его душу, Ермолаев кинулся в подворотню. “Стой, стрелять буду!” – закричали сзади диким голосом. Какой фальцет у этого дяди Степы, удивился Ермолаев. Щелкнул выстрел. Врешь, не возьмешь, прошипел Ермолаев любимую чапаевскую фразу. Двор оказался проходным, но местная милиция наверняка в курсе всех возможных лазеек. И он нырнул в первую же парадную. Это было рискованно, но оставляло шанс – например, выбраться на крышу. На втором этаже он приостановился. Может, позвонить в какую-нибудь дверь? На ближайшей красовалась фотография собаки при медалях. Занятно. Оттуда свирепо залаяли. Мигом перескочив на третий, Ермолаев выбрал самую обшарпанную и позвонил. После томительного ожидания и какой-то возни на пороге возник мужик в тельнике с хабариком, руки перемазаны разноцветным.

– Проходи, браток – как ни в чем не бывало пригласил морячок.

Ермолаев важно кивнул и вошел.

– Две комнаты, санузел, кухня, чулан, – продолжал мужик. – Сейчас Глаха придет, сеструха. А у тебя что?

– Да типа есть варианты, – пробормотал Ермолаев.

Все кругом было завешано картинами. Видать, сестра Аглафера не любит искусство и сопутствующий ему запах скипидара, догадался Ермолаев, вот и разъезжаются. Чтобы потянуть время, он указал на самую большую картину, изображающую рыбу неведомой породы:

– Это форель?

– Сам ты форель, – возразил мужик. – Это символ Иисуса Христа.

– Это почему, – искренне удивился Ермолаев. – Он что, вегетарианец был?

Мужик слегка рассердился:

– Сам ты ветерен…ветера…рианец.

– А что?

– Ну там как бы… Рыба. А черт его знает, почему.

Ермолаев провел пальцем по очень реалистично нарисованной раковине:

– А это символ чего?

– Да так, раковина. Иностранцы хорошо покупают. Давеча сразу две взяли, и еще просят. Только ты рукой не того…

– Да, как живая. А ты что, академию закончил?

Художник презрительно скривился:

– А на хрена? Академия что дает – всех под одну гребенку. Губит идиви… индивидуальность. Выпить хочешь?

– Нет, спасибо. Вот от чаю бы не отказался.

– Извини, браток, чая нема. Во – гриб есть. В наличии.

– С удовольствием.

Мужик нацедил из трехлитровой банки стакан древнего напитка. В замочной скважине заскрежетал ключ, и вошла “сеструха Глаха” – женщина лет тридцати. Заметные морщины вокруг рта придавали ей недовольное выражение.

– А вот тут насчет обмена товарищ, – засуетился хозяин. – Вот, смотрим.

Женщина, не поздоровавшись, скрылась в дальних апартаментах.

Художник почесал затылок:

– Она у меня того, со странностями, артистка, одним словом.

– А что так?

– Да вот, разъезжаемся. Говорит, лучше буду бездомных животных держать, а я их не люблю.

– Ну, это нормально, – успокоил его Ермолаев. – Все артистки после заката своей карьеры начинают проявлять необыкновенную заботу о зверушках. Бриджит Бардо, например, или Ванесса Редгрейв.

– А-а-а… Ну, так как насчет этого? – спросил мужик, проведя разрисованной рукой вокруг.

– Да так, подумать надо.

– А, ну давай, думай.

Ермолаев подошел к окну и глянул на улицу. Двор был пуст. Наверное, можно идти.

Внизу ожидал неприятный сюрприз – спускаясь по лестнице, он увидел кружок милицейской фуражки. Мигом вернувшись на третий этаж, Ермолаев позвонил в ту же дверь. Из квартиры доносилась брань, а открывать не спешили. По ступеням застучали тяжелые милицейские ботинки. Ермолаев рванул наверх. Люк, выходящий на крышу, украшал огромный и заржавленный амбарный замок. Там, на третьем, забубнили голоса – очевидно, дверь наконец открыли, и мужик в тельняшке сейчас беседует с милицией. Черт возьми, ну и забавное положеньице. “Куды крестьянину податься?” И тут произошло чудо. Одна из дверей бесшумно распахнулась, и явился ангел в образе длинноногой, голубоглазой и рыжеволосой девушки. О Бог, ты – есть, воскликнул про себя Ермолаев. Вслух же он произнес приглушенным голосом:

– Здравствуйте. Можно от вас позвонить?

– Здравствуйте. А почему шепотом?

Похоже, она совсем не испугалась, увидев на лестничной клетке незнакомца.

– Да там, внизу, один товарищ, с которым неохота встречаться, – ответил Ермолаев, верный своему принципу говорить правду, если не знаешь, что сказать. – Собственно, он мне даже не товарищ, а так, коллега.

– Ну, проходите. Каин, сидеть.

– Ой, спасибочки, выручили, – искренне обрадовался Ермолаев, на ходу пытаясь понять смысл последней фразы.

Долго соображать не пришлось – за порогом он чуть не сел верхом задом наперед на крупную черную собаку с пристальным взором. Так вот почему девушка такая смелая. Не было бы собаки, так и не пустила бы.

– Воспитанная у вас собака, не лает, – заметил Ермолаев.

– Какое там… Совершенно невоспитанный пес – в кровать прыгает, вчера пирожное стащил.

Столь интимные подробности собачьей жизни сделали атмосферу непринужденной, и Ермолаев предложил:

– А давайте познакомимся. Я – Ермолаев.

Каин слегка зарычал.

– Тихо, Каин. Дина, – ответила девушка, приветливо улыбнувшись и протянув руку.

Кожа на ладони была нежная и прохладная.

– Дина, я вас прошу мне помочь, – произнес низким голосом Ермолаев, – я сотрудник уголовного розыска…

Улыбка моментально сбежала с лица девушки. Ее глаза расправились и стали неинтересными. “Ну зачем, зачем я сказал глупость, – ругнул себя Ермолаев, – и вовсе я не сотрудник уголовного розыска, и удостоверения нет, даже липы”. Чтоб выиграть время, он решил наперво позвонить в “контору”, а уж там видно будет.

– Комбинат, – ответили на том конце провода строгим женским голосом.

– Хм… Барышня, соедините, пожалуйста, с Титовым.

– Титов на объекте.

Ермолаев тихо выругался.

– Когда будет?

– Сегодня не будет.

– Вот что, передайте-ка ему, пожалуйста: звонил сотрудник Ермолаев, у него важные сведения по Семринску.

– Поняла вас, – тем же металлическим голосом ответила секретарша.

Дина не хотела признаться себе, что этот Ермолаев ей все же чем-то понравился.

– А у меня вчера был День Рождения, – сказала она. – Хотите шампанского?

Ермолаев хотел отказаться, но от простых слов на душе стало уютно, и он ответил:

– С удовольствием.

Разговор неспешный и ни о чем… Ермолаев почти успел забыть о своем приключении, и только в глубине сознания что-то говорило ему, что здесь он в безопасности, и можно не торопиться покидать приют беспечной рыжеволосой феи.

– …А тогда почему мужчины предпочитают глупеньких дурочек? – продолжала она.

– Неправда. При первой встрече красивая внешность – это как, гм… как золотой ключик, а дальше… Через три дня глупая надоест.

– Обязательно надоест?

– Бывает “всепоглощающая страсть” – вот она длится дольше. Ну, скажем, полгода.

“Вот уж экспертом-психологом не приходилось быть доселе, – подумал он. – Что ж, пока неплохо выходит”.

– А если женщина умная, но некрасивая?

– Классики говорят, что это хорошо, – отметил Ермолаев. – Но мне кажется, что некрасивые женщины редко бывают достаточно умными.

– Это почему? Разве ум как-то связан с красотой?

– Во-первых, да. У ума нет лучшей спутницы, чем красота: и то, и другое сопричастно высшему совершенству. Во-вторых, некрасивые преступно растрачивают свой ум на борьбу с несправедливостью природы.

– Тогда что же делать некрасивым?

– Быть добрыми. И добродетельными.

– А красивые могут быть глупыми, но добродетельными?

– Наверное, не могут: добродетель у глупых обычно принимает форму этакого лицемерия – глупые ведь все опошлят.

– Так как же некрасивая и не очень умная женщина может быть истинно добродетельной?

– Если найдется человек, который искренне сочтет ее красивой, и она в это поверит. И она действительно станет красивой – ее такой сделает любовь. Если эта любовь бескорыстная.

Девушка задумалась и пригубила шампанского.

– А я… – нерешительно заговорила она спустя некоторое время. – Я красивая, как вы думаете?

Ермолаев ответил не сразу. Нос у нее длинноват, кажется, да и подбородок какой-то, веснушки… Но вот глаза… Ее лучезарный взгляд, пышные золотые волосы, стройная фигура… Сказать ли правду? И он сказал правду:

– По-моему, вы удивительно красивы.

Дина почувствовала бы фальшь. Но ей ответили искренне…

Ермолаев провел ладонью по ее волосам, она закрыла глаза, он приблизился и жадно вдохнул аромат ее кожи…

Из прихожей раздался звонок. Каин поднял голову. Дина тихонько подошла к двери и посмотрела в глазок.

– Все в порядке, это соседка снизу.

Ермолаев, взглянув на вошедшую, слегка растерялся – это была “сеструха Глаха”. Та сразу узнала его:

– А вас, товарищ дорогой, мусора уже обыскались, утомились и смылись. Так что шли бы вы подальше. А ты, милая, я вижу, совсем рехнулась.

– Послушайте, – вмешалась Дина. – Все не так, как вы думаете.

– Ой, Диночка, – пропела соседка, – добрая душа. Наивная ты дурочка.

Та покраснела. Ладно, подумал Ермолаев, мне пора.

– Ну, я двинулся, – начал он прощаться. – Аглафера, рад был познакомиться, Дина, если позволите, я к вам позвоню (он так и сказал – “к вам”, имея ввиду дверной звонок, поскольку не успел спросить номер телефона).

Он отвесил поклоны и вышел. Дина нагнала его уже в подворотне, когда он осторожно выглядывал на проспект.

– Вот, – протянула она бумажку. – Это адрес моего брата. Он тебе поможет.

Ермолаев взял листок, молча поцеловал Дине руку и удалился. Девушка зарделась и упорхнула как стрекоза. “Втрескалась по уши! – подумал Ермолаев. – А почему бы и нет, ведь я парень хоть куда…”

Бросив шипящую таблетку в стакан с водой, Титов долго соображал, чего это вдруг звонил Ермолаев.

Ох, погуляли… Не каждый день делегация из Канады. Тоже крепкие мужики. “Мимо бегут канадцы, режут коньками лед, а на воротах Зингер песенку поет…” – прохрипел Титов вполголоса, но в голове зашумело, и он прилег на диван. “Однако, хоть сотрудник он и молодой, но зря суетиться не станет. Три-четыре, па-а-адъем…” – Титов встал и подошел к телефону. Палец никак не хотел попадать на нужные кнопки. “Ладно, терпит”, – от положил трубку и неровной походкой вернулся к мягкому кожаному дивану.

– Добрый вечер, я от Дины.

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! – взял под несуществующий козырек молодой человек, похожий на Гарольда Ллойда.

– Но я не лейтенант… даже, – изобразил смущение Ермолаев.

– Это ничего, – успокоил хозяин и отрекомендовался, щелкнув каблуками и уставившись в пол. – Шапиро. Брат Дины. Родной. Почти.

Загадками говорит, подумал Ермолаев и, приложив ладонь к пустой голове, ответил:

– Ермолаев. Животновод.

Шапиро удивленно поднял глаза, но ответил невпопад банальность:

– Да-да, Динка много о вас рассказывала.

Единственная комната была завалена книгами – они громоздились даже на подоконнике и в пересохшем аквариуме. Мебели мало, на полу – древняя радиола.

– Я тоже книжки люблю, – заявил Ермолаев.

– Вот за это и выпьем, гражданин начальник.

– Лады, вот только позвонить надо.

– Телефона нет.

А ведь врет, что сестра обо мне успела рассказать, подумал Ермолаев, только вот почему он меня назвал лейтенантом?

Когда по полу покатилась первая пустая бутылка и была откупорена вторая “Столичная”, чистая как слеза, Ермолаеву стало совсем хорошо, и он спросил:

– Как ты думаешь, Дина за меня пойдет?

– Пойдет. А может, и не пойдет. Пойми этих баб.

– Но ведь она твоя сестра…

– Э-э-э… Да.

– Слушай, друг, а как тебя зовут?

– А Шапиро…ик.

– Как-как?

– Шапиро.

– Да нет, не фамилия, а, типа, имя.

– А…имя.

– Ну да, типа, имя.

– Ну… Шапиро и Шапиро.

– Нэ поэл, – Ермолаев разлил по граненым, – Шапиро энд Шапиро? Что-то знакомое.

– Давай выпьем.

– Давай.

Вот и во второй осталось на донышке.

Шапиро подошел к проигрывателю.

– “Поющие сердца” хочшь? Атикварый…ный дисок, – непослушным языком вопросил он. – Люблю все антикр…, ну это, старое. Раньше все было лучше.

– Ес-тес-сно, – с аналогичной дикцией ответствовал Ермолаев, вовсе не думая передразнивать, а просто так получалось.

“Стучись в любую дверь, когда беда подступит…” – складно запела радиола. На глаза навернулись слезы. Шапиро принял торжествующий вид, словно он и был автором песни, закатил глаза и начал подпевать. “Стучись в любую дверь, тебе откроют двери”, – разложили они на два голоса.

– Шапиро, дружище, извини, не знаю, как твое имя-отчество, – заплетающимся голосом проговорил Ермолаев, – Э…забыл.

– А, ну и хорошо, – ответил Шапиро.

– Ну, а все-таки, – поинтересовался Ермолаев, – Нет, а все-таки… А как Дина рассказывала об-обо мне, у тебя т-телефона нет?

– А голубиная почта?

– А-а-а.

– Бэ-э-э.

Шапиро поднялся, в меру пошатываясь, и через минуту притащил старинного вида книгу в потертом кожаном переплете.

– Видал?

Ермолаев сфокусировал взгляд и с удивлением обнаружил над фолиантом сияние. Галлюцинация? Да нет, просто пыль в лучах света. Эффект дифракции и интерференции, как учили еще в школе.

– Видал? – повторил безымянный Шапиро и уронил книгу на пол.

Ермолаев встал, но пол предательски зашатался, как при лиссабонском землетрясении, и он опять сел.

– Во, – сказал Шапиро, указывая логтем на книгу, – здесь все написано.

– Напечатано? – задал глупый вопрос Ермолаев.

– Чернилами…ик, – ответил уже совершенно окосевший брат красавицы, погрозил пальцем в пространство, затем вяло провел рукой в воздухе и упал на раскладушку.

Ермолаев почувствовал, что он очень устал. Утро вечера мудренее, подумал он вслух и заснул на полу, подложив несколько книг под голову, вместо подушки.

Ему приснилась Дина в свадебной фате. Дико звучала лезгинка.

Марк еще раз нажал кнопку дверного звонка. Ничего. Он уже хотел развернуться, когда щелкнул замок и его как куклу зашвырнули вовнутрь.

– Да это свой, француз, убери ствол, – услышал он голос Ахмеда.

– А, извини, дорогой…

Передав посылку, Марк маялся уже полчаса, не решаясь уйти. В воздухе стояло напряженное молчание. Мрачные лица кавказцев, захваченный милицейский агент – все это заставляло его нервничать. “А милиционер, кажется, уже умер”, – подумал он. Словно прочитав его мысли, тот пошевелился.

– А сычас я пакажю, как ми расправлаимса са шпионамы, – наконей произнес Иса.

Он достал большой кинжал изогнутой формы, схватил связанного за волосы и начал медленно перерезать ему горло. Кровь хлынула широким ручьем. Тураншо ощутил, что сердце его готово лопнуть как мыльный пузырь…

А Иса все резал и резал, пока мертвая голова не завалилась назад, держась, как показалось Тураншо, на одном тонком лоскуте.

– Ну што, поныравылос? – Иса смеялся, показывая ряд золотых зубов. – Да нэ боиса, ты – наш.

“Что значит “ваш”?…” – подумал Тураншо.

– Да, – зачем-то сказал он вслух.

– Ну, а кто убирать будет? – спросил Ахмед.

– Какой убирать, ноги надо делать, – ответил Саид. – Квартира засвечена, непонятно, что ли… Ахмед, ты – к мусору на фатеру, разберись, что и как, и живо.

“Прочь отсюда, прочь, – повторял про себя Тураншо. – Уже через неделю буду дома, все расскажу – пусть только попробуют не выплатить вознаграждения за моральный ущерб”.

Дверь квартиры Сергея Мещерякова была взломана. Брюнетка лежала на полу с простреленной головой. Увидев это, Ермолаев понял, что и самого Мещерякова уже нет в живых.

“Полный провал, – думал он, идя по улице. – Путану почему-то не жалко. Что же до Серого, так он всегда был рисковый парень… А ведь это свинство – то, что я сейчас себе говорю. А, может, и не свинство. Кто виноват? Коррумпированный Баскаков и местная мафия. Если Титов не объявится и не пришлет спецназ, меня тоже шлепнут и – концы в воду…”

Он сам не заметил, как подошел к тому дому, где накануне нашел спасение от преследовавших его милиционеров.

Он позвонил, и дверь тотчас отворилась. Дина по-кошачьи уцепила его за рукав и увлекла в квартиру.

– А где Ксерокс… то бишь Каин, – Ермолаев недоуменно посмотрел по сторонам.

– Так он не мой, мне его во временное пользование давали.

– Ну и как, попользовалась? – Ермолаев чувствовал себя здесь легко и непринужденно, и не испугался грубо пошутить.

– Фи-и-и, какой пошляк вы, товарищ.

– Пардон, натура такая. Так значит, нам никто не помешает?

– А как бы он помешал?

– Ну… – замялся Ермолаев. – Приревновал бы или что…

– И что?

– Ну, укусил бы за… То есть зарычал бы и вообще.

– Ой, как страшно. Собачка зарычала и наш герой бросился наутек, – низким голосом обрисовала Дина сцену, взъероша Ермолаеву волосы.

Он расценил это как сигнал и медленно обвил ее рукой за талию.

– Сейчас… – девушка мягко отстранилась и вышла из комнаты.

Она появилась через несколько минут, которые Ермолаев провел как под гипнозом. Он не ожидал, что все произойдет так быстро и просто.

Она по деловому разделась и повалила его в кровать.

Баскаков оказался мерзавцем, Титов не давал о себе знать, шефу Ермолаев позвонить не решился. В очередной раз топорно сработав, он рисковал получить “полное служебное несоответствие”.

“Такое ощущение, как будто погружаешься в трясину, – думал он. – Кто поможет? Вика отпадает, а что насчет Дины Шапиро?..”

Глава одиннадцатая. Слово и сволочи.

У ларька двое бурно беседовали об искусстве. Один из них был тот самый художник в тельняшке, который разъезжался с сестрой. Правда, теперь он был одет в дорогую замшевую куртку (продал картину с раковиной или рыбой, догадался Ермолаев). Второй был довольно бородатый мужик ростом не менее Петра Первого, в черном плаще артистического покроя. На парапете набережной располагался натуральный натюрморт из нескольких кружек янтарного напитка и пучка воблы.

– Вот ты говоришь, импрессионисты, – продолжал глахин брат. – Да если хочешь знать, у нас в Союзе семьдесят пять процентов – импрессионисты.

– Нет? – удивился баритоном бородатый.

– А то! Пишут раздельным мазком – раз. Если бы они не были импрессионисты, разве фирма покупала бы – два. Вот, к примеру, Назаретов-покойник. Японцы с руками отрывали. Ты бери тараньку-то, а-е-а-у, – зажевал вяленую рыбу художник, неразборчиво продолжая говорить.

Бородач деликатно закусил. Ермолаев подошел и поздоровался. Художник его сразу узнал.

– Ба, здорово, браток, какими судьбами? – протянул он руку. – Вот, Гриша, это известный диссидент, с Солженициным сидел.

Ермолаев удивился, но виду не подал. Бородач с уважением поклонился, пребольно пожал руку и представился:

– Григорович, поэт. Слыхали?

– Григорович, тот самый? – почтительно отреагировал Ермолаев. – Читал вашу эту, как ее… Очень своенравная книга.

– А вот мы про импрессионистов беседуем, – сказал художник в замшевой куртке, сдувая пену.

Ермолаев знал, что импрессионисты жили очень давно.

– Я знаю, – сказал он. – Все, кто на первом этаже живут в Доме Художника, все импрессионисты.

Его собеседники наморщили лбы.

– Почему на первом? – спросил после некоторой паузы поэт Григорович.

– Так лифта нет, а они люди все пожилые, – ответил Ермолаев. – Одному, к примеру, уже за сотню перевалило. За вторую даже.

– Чево? – не понял Григорович.

Художник в это время приник к пиву.

– Вот юбилей намедни справляли, туда-сюда, надрались, на карачках ползли по лестнице, – продолжал Ермолаев. – Сам видал.

Наступило неловкое молчание. Художник отлип от пива. Григорович ободрился.

– Ваньку валяем? – подмигнул поэт.

– Случается, валяем.

– Правильно, надо жить играючи.

– Такие дела, дружище, – поцарапал его за пуговицу Ермолаев. – Приятно поговорить с интеллигентными людьми, вот и того… А вообще-то лично я предпочитаю картины старых мастеров. Только их нет у меня.

– Во-во, – одобрительно отозвался художник, ухватив очередную кружку. – А ты тут на дело или как?

– Да, у меня одно важное дельце.

– Неужто опять по жипл… жилплощади? – и художник хитро подмигнул.

– Да нет, жилплощадь подождет, – сказал Ермолаев. – Приятеля ищу.

– А то зайдем тут рядом, фаустовского приговорим, у нас уже есть, – и он продемонстрировал огромную бутыль испанского крепленого вина.

– И то…

– Браток тут у нас, Курбатов, живет рядом – экстрасенс, романтик, классный мужик.

На деревьях каркнула ворона.

– Карр! Ворона прилетела на дубовый сук, – начал декламировать Григорович. – Карр! Другая рядом села, в бок соседку тюк. Карр, соседка, купим сани, коли гроши есть в кармане – будем ездить мы с тобой в Прагу из Либани…

– Душевные стихи, – заметил Ермолаев. – Образные.

– Да, ну вообще-то, – зачесал лоб Григорович. – Это не то, чтобы мои…

– Разумеется. Эти стихи принадлежат всему культурному человечеству, – успокоил его Ермолаев.

Они приблизились к кирпичной пятиэтажке.

Дверь открыл мужчина неопределенного возраста в старинном сюртуке, слегка смугловатый, нос с горбинкой.

– Вот это Курбатов, – начал представлять их друг другу художник. – А это дружище наш, как тебя то бишь… В-общем, свой в доску. А это Гриша – ну ты знаешь.

– Ермолаев, – протянул руку Ермолаев.

В квартире было пусто и мрачно.

– Так кого ищешь, батька? – художник, опять в тельняшке, которая все же обнаружилась под замшевой курткой, разливал портвейн.

Ермолаев не успел соврать, как раздался звонок в дверь, и вскоре в комнату вошла Глаха собственной персоной.

– Купил? – не поздоровавшись ни с кем, обратилась она к художнику.

– Глаха, ну ты, елы-палы… Видишь, я беседую.

– Беседует он! – женщина сграбастала братца и поволокла к двери.

– Звиняйте, ребяты, через часок вернусь, – раздалось из прихожей.

На лестнице утихли голоса, и Ермолаев заметил:

– Крутая у него сестра.

– Да и не сестра, – сказал Григорович. – Это его бывшая.

– Иди ты! – удивился Ермолаев.

– Да они, художники, всех женщин сестренками называют, а мужиков – типа братишками.

Портвейн оказался заборист, и завязалась дискуссия о будущем мироустройстве. Ермолаев подсознательно стараясь избавиться от стресса, завелся и не мог остановиться.

– …Нормально живем, только ноем много, и радоваться жизни не умеем, – говорил он, сжимая в руке пустой стакан. – А пресса и телевидение нагнетает – так что из того, это профессия…

– Где ж нормально – в грязи живем, вся Европа смеется, турки и те меняются, и поэтому Запад им помогает, – Григорович отчаянно спорил.

Курбатов угрюмо смотрел в пол.

– Что ж, Европа всегда нас не любила, всегда презирала, всегда старалась клин вбить между славянскими народами, она как огня боится панславянизма, предпочитая пантюркизм. Не потому, что любит турок больше, чем славян, а потому что турок предсказуем, как кажется западному обывателю. Турком, вроде, можно управлять, кнутом и пряником, или долларом. Славянская душа пугает, потому что ее нельзя определить мерой и числом, она никак не хочет вписываться в стандарты, она – инородное. Для нее нет той ячейки, куда можно положить и больше не беспокоиться. А с турками очень можно жить, можно договориться – Европе азиатские ценности понятны и близки.

– Это как?

– А вот так. Восток-Запад, нет разницы. Днем добывают деньги, вечером их проедают, рыскают кто как волк, кто как ворона – это и есть настоящая житуха, с точки зрения и западного, и восточного человека. А мы другие, вот ведь беда.

– Мы другие, они другие, что ж, так жить нельзя?

– Да мы-то можем, у нас и пространства много, и ресурсов. А они как раз не хотят, все не могут угомониться, и никогда не угомонятся, столько тратят сил и мозгов… Мы ведем войну, которую нам навязали. Можно сказать, это вечная война, и ее невозможно проиграть.

– Невозможно выиграть, – возразил Курбатов.

– Невозможно проиграть. Как бы ни хотелось это многим и там и здесь. Поляки в Москве посидели, да и сплыли, и духу их не осталось, тевтонцы во Пскове – где они? В конце концов, помнится, шведы Кемь взяли…

Курбатов скептически усмехнулся:

– Ох, когда это было… И все-таки Россия – это вымирающая страна. Как геополитическое образование она нежизнеспособна, надо это признать. Всякая империя нежизнеспособна, – категорично отрубил он.

– По-твоему, жизнеспособны только моноэтнические образования? – поддел Ермолаев.

– Ну, хотя бы…

– Я вот я думаю, в таких странах очень легко подавить любую инициативу, прикрываясь национальной идеей, и всякое развитие прекращается. Государство, как любой организм, должно обновляться, а тут страна смотрит не вперед, а назад, боится всего того, что отличается от “народных традиций”. В результате – остановка жизнедеятельности и разложение.

– Значит, у нас-то должно быть все прекрасно. Однако все видят, что со свободой у нас в стране не очень… – подхватил Григорович.

– А что “свобода”, “свобода” – тут надо еще разобраться.

– Ну хорошо, – опять вступил в разговор Курбатов и начал загибать пальцы, – вот, к примеру, получить какую-то несчастную бумажку превращается в потерю нервов и унижение. Или в овощной магазин приходишь, а там продавщица тебя обхамит.

– Звучит парадоксально, но когда продавщица хамит – это именно от ее большой свободы. Или распущенности, как проявлении ее личной свободы. Свобода для одних начинается, когда кончается свобода для других. Государство-то тут причем? От такой “свободы” продавщиц и чиновников государство имеет одни убытки. Если человек имеет определенные обязанности по долгу службы, может ли он быть абсолютно свободен? А вот свобода творчества или свобода в средствах массовой информации – это другое дело, если она, конечно, не приводит к ограничению еще чьих-то свобод.