Текст книги "Юрий Никулин"

Автор книги: Иева Пожарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

ТАК ЖИЛИ…

1930-е годы… Многие тогда каждый вечер ложились спать, имея рядом с прикроватной тумбочкой собранный чемоданчик, в котором лежали зубная щетка, мыло, полотенце, носки, пара белья… Ночные аресты шли повсюду, было ощущение, что все стоят в одной длинной очереди, но какой ты по счету, когда подойдет именно твоя очередь, никто не знал. Люди опасались соседей, коллег по работе, знакомых, друзей, даже жен и мужей. Но Никулиных эта эпидемия страха как-то миновала – они жили прежней жизнью, нелегкой, полной забот, но всегда интересной.

Из интервью Юрия Никулина: «Как же я завидовал другим ребятам, когда у них появлялись велосипеды! Я мечтал о велосипеде. И однажды купил три билета лотереи "Автодор" по полтиннику. И мой билет выиграл велосипед! Но выигрыш можно было получить и деньгами – сто пятьдесят рублей. А дома не было денег. Мама сказала: "Слушай, возьми деньгами, а мы тебе с отцом после купим". – "Я знаю, что не купите". – "Купим!" Не купили…»

Никулины много чего не могли себе позволить. Но жили, как рассказывал Юрий Владимирович, «весело, с юмором». Юра подрастал, и у них в Токмаковом переулке, кроме соседей по дому и друзей отца, которые заходили в гости, чтобы посидеть-поговорить, стали собираться и Юрины товарищи. Комната такими вечерами превращалась в своеобразный клуб, в котором люди засиживались порой до четырех часов утра. Главным в этих посиделках были общение, разговоры, споры. Обсуждались новые книги, фильмы, спектакли – родители Никулина были увлеченными театралами, не пропускали ни одной премьеры. Так вот сидели, пили чай, к чаю подавались сухарики, сушки, иногда бутерброды с маслом или дешевой колбасой. Старшие Никулины были милые, хлебосольные люди, хотя лишнего куска у них в доме не водилось.

Нередко «вечера у Никулиных» посвящались анекдотам. Никулин-старший прекрасно умел их рассказывать, к нему даже приходили этому учиться. «Рассказывать анекдот, признаваться в любви и занимать деньги нужно быстро», – шутил Владимир Андреевич. Он знал тысячи анекдотов, собирал их, записывая в клеенчатую тетрадь. Эта общая тетрадка «жила» у него еще с дореволюционных времен. Бумага в ней была, как вспоминал Юрий Владимирович Никулин, «обалденной». Юра и сам завел себе в 1936 году записную книжку для анекдотов, – ему, как и его отцу, нравилось их записывать, – и до войны у него накопилось их в ней с полторы тысячи. Но в 1930-е годы, особенно с их середины, записывать анекдоты было уже небезопасно. За некоторые из них можно было и срок получить. Например за такой: «Лектор говорит: "В городе А. построена электростанция…" Его перебивают: "Я только что оттуда. Никакой электростанции там нет". Лектор продолжает: "А в городе Б. построен новый химический комбинат…" Его снова перебивают: "Я там был неделю назад. Никакого комбината там нет!" Лектор не выдерживает: "Я вам так скажу, товарищи, нужно поменьше разъезжать и побольше газеты читать!"» Или такой: «Покупатель заходит в булочную: "У вас молока нет?" – "Вы ошиблись. У нас булочная, у нас хлеба нет. А молока нет – во-о-он через дорогу молочный магазин"». Анекдоты такого рода Юра записывал в зашифрованном виде, то есть не весь анекдот целиком, а только опорные слова [ 9].

Однажды Юра, – ему было тогда лет пятнадцать, и он переживал первый «пик» интереса к собирательству анекдотов, – вися на подножке трамвая, услышал анекдот, который рассказывал стоящий рядом с ним на площадке парень своему приятелю: «Один богатый англичанин пришел в зоомагазин и просит продать ему самого лучшего попугая. Ему предлагают попугая, который сидит на жердочке, и к каждой его лапке привязано по веревочке. Продавец говорит: "Попугай стоит десять тысяч, но он уникальный. Если дернуть за веревочку, привязанную к правой ноге, попугай читает стихи Роберта Бернса, а если дернуть за левую – поет псалмы". "Замечательно, – говорит англичанин, – беру". Он заплатил деньги, забрал попугая и пошел к выходу. И вдруг повернулся и спрашивает у продавца: "Скажите, пожалуйста, а что будет, если я дерну сразу за обе веревочки?.."».

Вдруг парень, который слушал анекдот, воскликнул: «Выходим!» И молодые люди на ходу спрыгнули с трамвая.

Придя домой, Юра всё рассказал родителям. Целый вечер Никулины гадали, какая может быть у анекдота концовка. Прикидывали, перебрали сотни вариантов, но никакого интересного финала так и не придумалось. Ну ладно, что ж тут поделаешь! Нет анекдота – и всё тут! Но было очень обидно.

Знал бы тогда Юра, что он, хоть и двадцать с лишним лет спустя, все-таки услышит концовку этого анекдота…

* * *

Сказать, что отец и сын Никулины были близки – значит ничего не сказать. С самого Юриного рождения и до смерти Владимира Андреевича эти двое были как будто одним человеком. Даже если в силу обстоятельств разлучались на долгое время. Всегда, во всех делах и вопросах старший и младший Никулины были заодно, но однажды появилась в их жизни страсть, которая одновременно и соединяла их, и разъединяла. Футбол – вот как называлась эта страсть.

Лет до двенадцати Юра относился к футболу спокойно, даже равнодушно, хотя отец и водил его довольно часто на стадион смотреть матчи. Сам Владимир Андреевич всегда был футбольным болельщиком и хотел, чтобы сын тоже полюбил эту игру. И своего он, в конце концов, добился. Юра полюбил футбол… но стал страстно болеть за «Динамо», а отец-то болел за «Спартак»!

Футбол… Футбол у нас в стране всегда был больше, чем футбол. Это было не просто зрелище, следить за которым любят азартные, темпераментные люди. Нет. Стадион был единственным местом, где каждый мог позволить себе… просто поорать. Другого места для выплеска своих эмоций у миллионов советских людей просто не было. К тому же в довоенной Москве спорт был одной из немногих относительно свободных сфер советской жизни. Режим не заставлял человека болеть за какую-то конкретную команду. Любимый футбольный клуб каждый выбирал себе сам и болел за него как хотел.

В Москве было несколько команд. Их болельщики разделялись примерно так: половина – за «Спартак», половина – за всех остальных. Почему так получилось? Многие считают, что главная причина заключалась в удачном названии команды. Тогда все дети и многие взрослые знали имя лидера восстания рабов в Древнем Риме… Как могли с этим сравниться названия других команд – «Динамо», ЦДКА, «Локомотив» или «Торпедо»?

Но «Спартак» был самым популярным не только из-за революционно-звучного имени – имелись и другие причины. В частности, потому, что не относился к силовым структурам. «Динамо» представляло МВД. ЦДКА – армию. А «Спартак» не был клубной командой властей и потому как бы принадлежал всему обществу. Интересно и то, что «Спартак» всегда был любимцем публики, независимо от своих успехов или неудач на футбольном поле. Подобное явление необычно, даже уникально, а в истории мирового спорта такого, пожалуй, и вовсе не было. Спортивные аналитики уже много лет назад вывели закономерность: за команду активно и массово болеют, если она удачно выступает. Но как только команда начинает стабильно проигрывать в сезоне-двух, ряды ее болельщиков очевидным образом редеют. Со «Спартаком» такого не случалось никогда. Почему? Не в последнюю очередь из-за братьев

Старостиных. Владимир Андреевич Никулин болел за «Спартак» именно потому, что в нем играли братья Старостины, они ему нравились. Да и просто «Спартак», по его мнению, был о-о-очень хорошей командой.

А уж соперничество «Спартака» и «Динамо» – это притча во языцех! Матчи между «Спартаком» и «Динамо» были настоящими войнами на футбольном поле и время от времени превращались в войны на трибунах, где между болельщиками вспыхивали драки. Вот и Никулины дома если не дрались, конечно, то уж спорили самозабвенно, до хрипоты, отстаивая каждый свою команду. То есть в их семье появилась маленькая проекция всесоюзных футбольных страстей.

Отец с сыном завели наглядную таблицу футбольного первенства страны. В более чем скромную обстановку их девятиметровой комнатки эта таблица вносила особое настроение. Устроена она была так: из картона Юра вырезал фигурки футболистов, примерно по 25 сантиметров высотой, и каждого раскрасил так, что картонный футболист носил форму той или иной команды. Эти картонные фигурки Юра подвешивал на гвоздики в стене. Гвоздик выше других – первое место, гвоздик пониже – второе и т. д. Под каждой фигуркой булавкой прикреплялась продолговатая бумажка с данными: название команды, количество набранных ею очков, количество сыгранных матчей. В зависимости от того, как играла та или иная команда по ходу чемпионата, сколько забивала голов и набирала очков, Никулины меняли местоположение картонных футболистов, перевешивали их с гвоздика на гвоздик. Так что таблица была у них словно живая [ 10].

По тому, как Юра рисовал фигурки, легко можно было догадаться о его отношении к командам. Плохая команда – картонный игрок перекошенный, с опухшим лицом (в то время у болельщиков было в ходу такое жаргонное выражение – «эти припухли», то есть крупно проиграли), хорошая команда – футболист выглядит красивым, подтянутым, волевым. Таким Юра, разумеется, нарисовал динамовца. А спартаковца он изобразил настолько карикатурно, что отец призвал его уважать «Спартак» и попросил переделать фигурку.

Из воспоминаний Юрия Никулина: «Была у отца и своя футбольная примета. Однажды мы слушали по радио трансляцию футбольного матча. Играл "Спартак" и уже проигрывал 0:1, а до конца оставалось мало времени. В волнении отец подошел ближе к репродуктору и встал в дверях. Вдруг "Спартак" сравнял счет, а за минуту до конца матча забил второй гол и выиграл со счетом 2:1. С тех пор каждый раз, когда играл "Спартак", отец, слушая радиотрансляцию, за пятнадцать минут до конца матча, независимо от того, какой был счет, вставал в дверях.

– Так будет вернее, – улыбаясь, говорил он».

* * *

Однажды Владимир Андреевич получил крупный заказ от клуба «Трактор», а потом – и солидный гонорар. Но деньги ему выдали «трешками», и он принес битком набитый ими портфель! Зашел в комнату, – а Лидия Ивановна в это время как раз прилегла отдохнуть, – сказал торжественно: «Внимание!» и начал обкладывать свою жену этими «трешками» со всех сторон. Как же этот гонорар был кстати! В доме почти всё закончилось, остались только черный хлеб и немного маргарина вместо масла. На радостях Никулины тут же отправились в магазин, купили самую дорогую халу, семгу, двести граммов печенья, соевых подушечек, сто граммов сливочного масла… Холодильников тогда еще не было, и много масла люди никогда не брали – только зимой могли купить, скажем, полкило, потому что брусок этого масла можно было положить между форточками или в холодный шкаф у черного хода. Из воспоминаний Юрия Никулина: «Обычно хлеб брали по 500–800 граммов. Хлеб тогда нарезали ножами. На глаз точно не отрежешь, поэтому продавцы всегда добавляли довесок. Отец говорил: „Довесок самый вкусный“. – „Почему?“ – „В нем вся честность продавца!“ Я пробовал довесок, и мне казалось: да, правда, самый вкусный…»

Иногда, если Владимир Андреевич получал хороший гонорар, Никулины ходили делать покупки в коммерческий гастроном. Всё там было необычно: молодые продавцы в белых шапочках и нарукавниках, бутафорский слон, качающий головой и обставленный корзинами с фруктами, какие-то диковинные конфеты… Однажды, придя с отцом в коммерческий магазин, Юра стал свидетелем забавной сценки. Пожилая дама спросила: «А что это леденцы у вас так блестят?» Продавец мигом ей ответил: «А мы их каждые полчаса облизываем!» – «Как?!» В очереди скандал, крик, позвали директора магазина, и Владимир Андреевич вступился за продавца: «Надо же понимать юмор!»

Вспоминая об отце, Юрий Никулин рассказывал, как тот просто обожал разговаривать на улице с пьяными, подолгу стоял с ними, поддакивал. Лидия Ивановна очень волновалась из-за этого: «Володя, тебя побьют!» – «Так я сразу убегу, если начнут бить. Они ведь такие открытые».

Юрий Владимирович был другим: не любил терять время, никуда не опаздывал, к пьяным относился настороженно… Никакого сходства с отцом!

* * *

В сентябре 1936 года в Москве пошел фильм Чарли Чаплина «Новые времена». Осенним выходным днем, несмотря на дождливую погоду, Никулины всей семьей отправились в Зеленый театр Парка культуры и отдыха имени Горького смотреть этот фильм. В театре в то время стоял громадный экран, и фильмы могли смотреть одновременно много тысяч зрителей – конечно, стоя, но об удобствах тогда мало кто думал.

Чарли Чаплин всегда был любимым комедийным актером Никулина, но в 1936 году Юра, пятнадцатилетний юноша, о гениальном комике Чаплине только слышал или читал. В кино он его еще ни разу не видел, потому что последняя картина Чаплина «Огни большого города» вышла на экраны в 1931 году, и в СССР ее тогда не показали. Более ранние фильмы Чаплина у нас в стране тоже было негде посмотреть. Так что похода в кино на «Новые времена» Юра ждал, как ждут первого свидания.

В тот вечер, как только на белом полотне экрана появился маленький человек с черными усиками, Юра забыл обо всем на свете. Не существовало больше огромного зала под открытым небом, тысяч зрителей вокруг, куда-то исчез дождь – был только Чаплин. Это были полтора часа счастья, восторга, блаженства. Юра и смеялся над похождениями невезучего Бродяги, и переживал за него. Фильм кончился, люди расходились, и Юра, шагая рядом с отцом, все думал и думал о Чаплине. Внутри, в душе, звучала музыка из кинофильма. «Новые времена» настолько покорили Юру, что на следующий день он пошел смотреть фильм снова, но все билеты оказались уже проданы. Еще раз на эту картину Юра сумел попасть только через два дня.

А спустя несколько месяцев на экранах Москвы пошли «Огни большого города». Скитания Чарли, бродяги-безработного, по громадному городу, – а ведь нигде человек не бывает так одинок, как среди множества людей, – его любовь к бедной слепой девушке, продавщице цветов, выступление на боксерском ринге… Сцена бокса была поставлена невероятно комично, но у Юры вместе со смехом стоял комок в горле, когда он смотрел на Чарли, избитого, униженного, выброшенного на улицу. Да, поразительных, виртуозно исполненных трюков в картине было много, но за ними не потерялась мысль о доброте и благородстве, страдания маленького человека брали за живое.

Из воспоминаний Юрия Никулина: «Более двадцати раз я смотрел "Огни большого города". И каждый раз, когда маленький нищий человек говорил цветочнице: "Теперь вы видите?" – я вытирал слезы.

В зале зажигался свет, а я еще некоторое время сидел подавленный, ошарашенный увиденным, потом медленно шел домой, испытывая самые прекрасные, добрые чувства. Шел по улицам Москвы, наполненный грустью, радостью, желанием стать лучше…

Анализируя каждый эпизод фильма, я поражался, как продуман и отточен каждый жест и взгляд актера. Наверное, фильмы Чарли Чаплина помогли моим творческим поискам в цирке и кино. Они стали для меня эталоном смешного» [ 11].

ДАЛЕКО ОТ СТОЛИЦЫ

«Почти семь лет я не снимал с себя гимнастерку, сапоги и солдатскую шинель…» – вспоминал позднее Никулин.

Так уж получилось, что, отслужив в армии по призыву два года, Юра не демобилизовался – не успел. Началась Великая Отечественная война, четыре страшных года в окопах. Потом прошел еще год службы, пока, наконец, он вернулся в Москву. дначалось всё осенью 1939 года с повестки из военкомата. На последней комиссии военком, посмотрев на Никулина, сказал: «Никулин, вы написали, что хотите служить в танковой бригаде. Вы слишком высокого роста, в бронетанковые части не годитесь. Мы думаем направить вас в артиллерию. Как, согласны?»

День 6170-й. 8 ноября 1939 года. Осенний призыв

8 ноября 1939 года в 23.00, как значилось в повестке из военкомата, призывнику Никулину предписывалось быть на призывном пункте. При домашних сборах Юре все знакомые советовали одеться во что-нибудь похуже – в армии все равно всё заменят. Но он надел то, в чем ходил всегда – брюки расклешенные, куртку на молнии, шарф в полоску, серое пальто «в елочку» и кепку. Потому что ни получше, ни похуже этого у него ничего, собственно, и не было.

Около призывного пункта провожающих было больше, чем ребят, уходящих в армию. У дверей стоял часовой с винтовкой. Юра двинулся было внутрь и услышал от часового:

– Обратно не выпускаем.

От этих слов сразу стало как-то не по себе…

Таких законопослушных призывников, как Юра, явившихся по повестке точно в указанное время, оказалось мало. Только к середине ночи собрались все и новобранцев вывели на улицу.

– Юра! – услышал Никулин знакомый голос и оглянулся.

Это был отец. Он, оказывается, всю ночь простоял на улице – ждал сына. Но тут дали команду грузиться по машинам, и Юра успел только помахать отцу рукой на прощание. Никто из них тогда еще не знал, как надолго придется расстаться. Машины тронулись, и призывников повезли по московским ночным пустынным улицам…

Из воспоминаний Юрия Никулина: «Когда нам сообщили, что нам предстоит служить под Ленинградом, все дружно закричали "ура". Но тут же услышали:

– Отставить! На границе с Финляндией напряженная обстановка, город на военном положении»…

* * *

В армии всё было как в армии. Довоенные кинофильмы – «Три танкиста», «Сердца четырех» и другие – рисуют Красную армию 1930-х годов как сплоченную дружную семью.

Улыбчивые военные, красивые лица, статные фигуры, офицеры, дружелюбно относящиеся ко всем и всему вокруг… Однако Юрий Никулин рассказывал о своей армейской службе такие истории, которые однозначно дают понять: Красная армия довоенного времени была не менее специфична, чем нынешняя.

Семь утра. На улице еще темно. Солдаты спят. Вдруг на всю казарму раздается громкое: «Па-а-дъем!»

Все, что произошло в первый день после подъема, глубоко потрясло Юру. Дома даже в просто прохладную погоду его никогда не выпускали из дома без пальто, умывался он всегда только теплой водой. А здесь! Вдруг выгнали на мороз в исподнем, с полотенцем, обвязанным вокруг живота, и беги полкилометра по замерзшей дороге! После зарядки прямо на улице умывались ледяной водой. Юра мылся и был уверен, что схватит воспаление легких. Но обошлось. Зато не обошлось без армейских приколов и шуточек.

Из воспоминаний Юрия Никулина: «В один из первых дней службы старшина выстроил нас всех и спросил:

– Кто хочет посмотреть "Лебединое озеро"?

Я молчал. Не хотел смотреть "Лебединое озеро", потому что накануне видел "Чапаева". Старшина тогда тоже спросил:

– Желающие посмотреть "Чапаева" есть?

Я и еще несколько человек сделали два шага вперед.

– Ну, пошли за мной, – сказал старшина.

Нас привели на кухню и мы до ночи чистили картошку. Это и называлось смотреть "Чапаева". В фильме, как известно, есть сцена с картошкой…»

Поначалу солдаты да и вообще все окружающие отнеслись к Юре насмешливо – ходит какой-то худющий новобранец. Когда в первый раз роту повели в баню и Никулин там разделся, все вокруг сразу начали хохотать: «Ну, просто глиста в обмороке!» Но еще больше ему доставалось во время строевой подготовки. Когда Никулин маршировал отдельно перед строем, все со смеху покатывались. На его длинной нескладной фигуре шинель висела мешком, голенища сапог болтались на тонких ногах-ходулях. Спасало Юру только то, что он нисколько не обижался, а смеялся вместе со всеми [ 12].

День 6192-й. 30 ноября 1939 года. Зимняя война

30 ноября 1939 года началась финская война. Юра к тому времени не прослужил в армии еще и месяца. Всё началось с тревоги. Всех солдат-срочников собрали в помещении столовой, и политрук батареи Ломако сообщил, что Финляндия нарушила советскую границу и среди наших пограничников есть убитые и раненые. А потом политрук подошел к Юре и спросил: «Никулин, что ж, завтра финскую границу переходим, а ты не комсомолец?» И Юра в тот же день написал заявление: «Хочу идти в бой комсомольцем» [ 13].

Интересно, что официально война так и не была объявлена. Советское руководство предполагало завершить ее намного раньше, чем финская – или, как ее называли по-другому, Зимняя – война закончилась в действительности. Две недели – и победа над маленькой страной в кармане. Всегда считалось, – в Советском Союзе, по крайней мере, – что эту войну развязали финны своими провокационными вылазками на границе и обстрелами советской территории. На самом деле это было не так: войну начал СССР после того, как по пакту Молотова – Риббентропа в конце августа 1939 года Финляндия была отдана на откуп советским стратегическим интересам. Советско-финская граница в 1939 году проходила слишком близко к Ленинграду. Сталину, естественно, это не нравилось, поэтому было решено силовым путем отодвинуть границу по Карельскому перешейку за Выборг, сделав тем самым советской еще и довольно длинную береговую линию Финского залива. Сначала решили действовать по «прибалтийскому» варианту – сформировали близ границы Временное рабоче-крестьянское правительство Финляндии из советских коммунистов финского происхождения. После неизбежной, казалось бы, победы это правительство планировалось переместить в Хельсинки.

Военные действия начались 30 ноября 1939 года, практически под зиму. Или даже, можно сказать, зимой, потому что под Ленинградом морозы ударяли еще до ноябрьских праздников. И вот что интересно: специально для этой войны братья Покрасс, авторы знаменитых песен «Дан приказ ему на запад…», «Три танкиста», «Мы красные кавалеристы» и других, тоже написали пропагандистскую песню – «Принимай нас, Суоми-красавица!». Ее в 1939 году исполнял Ансамбль красноармейской песни и пляски Ленинградского военного округа под управлением Александра Анисимова. Песню даже выпустили на пластинке, но довольно скоро изъяли из продажи. Песня, конечно, канула в Лету, но слова ее очень любопытны. Они были записаны у Никулина в тетрадке. Вот они:

 
Сосняком по откосам кудрявится
Пограничный скупой кругозор.
Принимай нас,
Суоми-красавица,
В ожерелье прозрачных озер!
 

 
Ломят танки широкие просеки,
Самолеты кружат в облаках,
Невысокое солнышко осени
Зажигает огни на штыках…
 

 
Ни шутам, ни писакам юродивым
Больше ваших сердец не смутить.
Отнимали не раз вашу родину —
Мы приходим ее возвратить.
 

Напрашивается вопрос: если огни на штыках зажигает «невысокое солнышко осени», значит, советское наступление готовилось все же осенью? Но почему-то выступили за день до начала зимы: похоже, советское командование долго не могло подготовиться к войне. Вдобавок план военных действий, подписанный Сталиным, был крайне непродуман и опирался на ошибочное представление о слабости финской армии и ее невысоком боевом духе. И самое важное: советское командование не учло наличия на Карельском перешейке мощной системы укреплений – так называемой линии Маннергейма. На ней-то война главным образом и застопорилась.

На третий день Зимней войны советские войска продвинулись на некоторое расстояние вглубь финской территории. Батарея, в которой служил Юра Никулин, получила приказ выставить наблюдательный пункт в поселке Куоккала – знаменитом, облюбованном ленинградцами дачном месте, нынешнем Репино. Тогда Куоккала разделялась на две части – Западную и Дальнюю. В Западной Куоккале перед войной стояло порядка 160 жилых домов, пять гостиниц и пансионатов, были школа, четыре магазина, две аптеки, дом Союза рабочих, полицейский участок, баптистский молитвенный дом и православная церковь. И в Дальней Куоккале было немало всего: 120 жилых домов и дач, две школы, несколько магазинов, молельный дом и с десяток общественных зданий. Русские и финны жили здесь, соседствуя, в течение нескольких столетий.

Когда началась Зимняя война, после первых же выстрелов финны покинули свои дома в Куоккале, бросив весь скарб. В одном из таких брошенных домов и разместился наблюдательный пункт, на который от зенитной батареи отправили семь человек старослужащих. Командование предупреждало, что никакие продукты, оставленные в финских домах, есть нельзя, так как они могут быть отравлены. Из воспоминаний Юрия Никулина: «Однажды на батарею с наблюдательного пункта прислали бочонок с медом – явно из имущества, брошенного финнами. Мы стояли и смотрели на него в нерешительности и даже в страхе, пока обстановку не разрядил один боец. Он зачерпнул мед столовой ложкой, отправил его в рот, а затем, облизнув ложку, авторитетно заявил:

– Не отравлено.

Через полчаса бочонок опустел. Никто не отравился».

* * *

Бои шли совсем рядом, но участвовать в боевых действиях Никулину в финскую войну так и не довелось. Зенитная 6-я батарея 115-го зенитно-артиллерийского полка стояла под Сестрорецком и охраняла воздушные подступы к Ленинграду. Свой боевой счет полк открыл 2 декабря 1939 года, сбив самолет ВВС Финляндии.

Командование предупреждаю также, что финны, уходя из своих домов, с помощью военных минировали их. В некоторых местах к минам будто бы привязывали грудных младенцев: лежит такой кулек, плачет, солдат хочет поднять его на руки, а кулек, едва тронешь, взрывается! Поэтому нашим солдатам рекомендовалось в любой ситуации не забывать о коварстве врага и не терять бдительности.

Вообще, о финнах во время той войны ходило много слухов. И на 6-й батарее зенитчики время от времени обсуждали принесенные кем-то истории. Например, говорили о финских снайперах-«кукушках». Снайперы в финской армии действительно были прекрасными профессионалами – возможно, даже лучшими среди снайперов всех европейских армий. А «кукушками» наши солдаты называли их потому, что они якобы сидели на деревьях, чуть ли не на самых верхушках, и оттуда вели меткий прицельный огонь: как орешки, «щелкали» комсостав, распознавая командиров по блестящим бляхам на ремнях, так как рядовым бляхи не полагались. Рассказывали также, что финские снайперы иной раз целыми подразделениями маскируются на деревьях. И что их даже привязывают к деревьям с запасом еды на несколько дней.

Судя по всему, это миф. Финские снайперы вели огонь с земли, а не прятались в кронах деревьев – тем более целыми подразделениями. Никто никогда не встречал в Финляндии ветеранов, которые вспоминали бы о том, как они сидели на ветках. И вообще маловероятно, чтобы снайпер выбирал себе позицию на дереве, ведь у него всегда должна быть возможность быстро отступить, а спуск с дерева сколько времени займет?

Говорили на никулинской батарее и о дотах линии Маннергейма, которые наши красноармейцы никак не могут взять, потому что они, во-первых, очень глубоки (пять – семь этажей под землей), а во-вторых, сверху прорезинены. Снаряд попадает в резину, пружинно отбрасывается и разрывается уже где-то рядом, а сам финский дот остается цел и невредим. Ну и, конечно, вся батарея обсуждала историю, как один финн, стремительно спустившийся на лыжах с высокой горы прямо в расположение какой-то советской части, на ходу (или на бегу?) схватил с костра котелок с горячей кашей (а может, супом) и столь же стремительно исчез с этим котелком в лесу на глазах изумленных красноармейцев. Ну что тут сказать? Виртуозность финских лыжников во время войны действительно имела место быть, но этот рассказ абсолютно из области фантастики. На 6-й батарее в такое мало кто верил.

А война тем временем затягивалась, от плана двухнедельной кампании советское командование давно уже отказалось. В январе пришли сильные морозы, что только осложнило бойцам жизнь. Хотя обмундирование на батарее выдали приличное – тулупы, телогрейки, шинели, шерстяные подшлемники, валенки, – холод, казалось, проникал до самых костей. Водка, которую ежедневно выдавали солдатам по сто «наркомовских» граммов, Юру Никулина не спасала. Он попробовал ее в армии впервые, и она ему совсем не понравилась, поэтому свои сто граммов он не пил. Но к ежедневной порции водки полагалось на закуску пятьдесят граммов сала, которое он как раз любил, поэтому свою стопку водки Юра менял на сало.

Так прошла зима, а в конце февраля – начале марта 1940 года советские войска, наконец, прорвали долговременную финскую оборону, и 12 марта военные действия с Финляндией закончились. СССР своего добился, но победу купил такой ценой, что о войне решили молчать. По книгам учета РККА Красная армия потеряла убитыми и пропавшими без вести 131 476 человек, и в это число не входят потери флота и войск НКВД. Списки были составлены спустя десять лет после событий, насколько они точные – трудно сказать. И потому специалисты истинное количество погибших в Финскую кампанию советских военнослужащих исчисляют в пределах от 131,5 тысячи до 200 тысяч человек. Финляндия же в той войне потеряла убитыми всего 26 662 человека…

Граница была отодвинута от Ленинграда с 32 до 150 километров, к СССР полностью перешли контроль над Ладожским озером, Карельский перешеек и острова Финского залива. А часть, где служил Никулин, так и оставили стоять под Сестрорецком. И начались мирные и одновременно скучные солдатские будни. В конце апреля 1941 года Юра, как и многие его сослуживцы, начал готовиться к демобилизации. В то время армейские «деды» делали не дембельский альбом с фотографиями, а так называемый дембельский чемоданчик. Один из батарейных умельцев за 15 рублей сделал Юре такой чемодан. Никулин выкрасил его снаружи черной краской, а с внутренней стороны крышки приклеил командную фотографию футболистов московского «Динамо». Положил в чемоданчик всё свое имущество: книгу Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка», любимую, присланную родителями ко дню рождения, записную книжку с анекдотами, письма от родных. Писем из дома к Юре приходило больше всех, но он и сам писал чаще других. В последнем письме родителям он написал, что его служба проходит хорошо.

Так оно и было. С мая 1941 года он – уже старослужащий, какое счастье! – находился на наблюдательном пункте батареи, на станции Олилла, недалеко от Куоккалы. Прекрасные места – кругом зелень, тишина. Жили солдаты в двухэтажном финском доме, на крыше которого устроили застекленную вышку. Это и был наблюдательный пункт. Вахту несли пятеро: Никулин и еще четверо солдат. Продукты сразу дней на десять им привозили на машине. Обслуживали парни себя сами. Начальство было далеко – до батареи от Олилла было километров восемь, – а поэтому жилось весело. Нижний этаж занимала семья полковника, помощника командира полка. Один из товарищей Никулина ухаживал за их домработницей. В этом же доме появлялась еще одна домработница, тоже полкового начальства, молоденькая девушка из деревни, и Никулин про себя подумывал: «А не начать ли мне за ней ухаживать?» Ему нравилась эта девушка: милая, сообразительная, любознательная. Они переглядывались, улыбались друг другу при встрече. Она знала его имя, а он ее – нет.