Текст книги "Убийство в Амстердаме"
Автор книги: Иэн Бурума
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Глава шестая
Способный мальчик
1
«Bay», – сказал он. 12 июля 2005 года. Последний день суда над Мохаммедом Буйери. Мохаммед Б., как называли его в голландской прессе, или Mo, как звали его друзья, был обвинен в убийстве Тео ван Гога, в покушении на убийство нескольких полицейских, а также в том, что угрожал Айаан Хирси Али и терроризировал голландское население.
«Bay» было едва ли не первым словом, которое Мохаммед, невысокий, полный молодой человек в темной джеллабе, произнес в ходе суда. Он отказался от защитника и отказался защищать себя сам в суде, решения которого не признает. Ибо истинны только законы Бога – шариат. В начале процесса он подтвердил свое имя. Все остальное время, проведенное в почти пустом зале суда в одном из пригородов Амстердама, Мохаммед улыбался тонкой улыбкой, дергал свою жидкую бородку, поправлял очки в тонкой металлической оправе и играл ручкой. Только однажды, когда председательствующий судья Удо Бентинк спросил, почему подсудимый отвернулся от общества, которое предоставило ему полную свободу исповедовать свою веру, он позволил себе дать волю гневу. «Во имя Аллаха, милостивого и милосердного! – воскликнул он по-арабски, а затем продолжил на голландском языке: – Я каждый день молюсь Аллаху и прошу его, чтобы он не позволил мне изменить мой теперешний образ мыслей».
Вот и все, что он сказал до этого «вау», американизма, просочившегося в язык молодежи в 1960-е годы и закрепившегося в нем. «Bay», как и кроссовки «Найк», которые Мохаммед носил под своей джеллабой, стало символом молодежи всего мира, воспитанной на американской уличной культуре. На его голове был своего рода тюрбан, свернутый из черно-белой каффии, палестинского платка, ставшего знаменитым благодаря Ясиру Арафату. Тео ван Гог сфотографировался в похожем платке для обложки одной из своих книг, которая называется «Аллах лучше знает». Ван Гог сделал это в насмешку, в то время как Мохаммед – возможно, не менее театрально – подражал стилю пророка седьмого века.
«Что вы сказали?» – спросил судья.
«Я сказал «вау», вы правильно записали. Я могу теперь что-то сказать и рассчитывать, что вы не будете прерывать меня? Я могу сказать здесь что-то критическое?»
Судья предложил ему продолжать. И Мохаммед произнес одну из самых удивительных речей, когда-либо звучавших в голландском зале суда. Он говорил медленно, отрывистыми предложениями, с амстердамским акцентом, к которому примешивались марокканско-голландские интонации. Сначала он обратился к матери Тео ван Гога, Аннеке. Он не может «чувствовать ее боль», сказал он, потому что не знает, каково «потерять ребенка, рожденного в мучениях, стоивших ей стольких слез». К тому же он не женщина, а она не мусульманка.
Он сказал, что не намеревался выступать с политической речью. Но он хочет, чтобы она знала, что он убил ее сына не потому, что он (Тео) был голландцем, и не потому, что он, Мохаммед, чувствовал себя оскорбленным как марокканец. Тео не был лицемером, продолжал он, поскольку говорил, что думал. «Разговоры о том, что я чувствовал себя оскорбленным как марокканец, или обиделся, что он называл меня козолюбом, все это ерунда. Я поступил, руководствуясь своей верой. Я заявляю, что, если бы это был мой собственный отец или младший брат, я поступил бы так же». Что касается его умонастроений, он может заверить суд, что, если его когда-нибудь выпустят, он сделает то же самое.
Он объяснил суду, что его обязывает «отрезать головы всем, кто оскорбляет Аллаха и его пророка», тот же самый священный закон, который не позволяет ему «жить в этой стране или в любой другой стране, где разрешена свобода слова». Увы, страны, где такие люди, как он, могли бы найти убежище, не существует, поэтому у него нет иного выбора, кроме как жить в Нидерландах.
Арестовавшим его полицейским он сказал, что стрелял в них «с намерением убить и быть убитым». Это заявление вызвало у полицейских необычный всплеск эмоций. Слезы потекли по их щекам, и они бросились обниматься, гладя друг друга по головам и похлопывая по спинам. Сообщалось, что после пережитой травмы их преследуют ночные кошмары и частые приступы слез. Мысль о том, что в центре Амстердама разгуливал убийца-смертник, была просто невыносимой.
Мохаммед невозмутимо закончил свою речь такими словами: «Вы можете прислать всех своих психологов, всех своих психиатров, всех своих экспертов, но, говорю вам, вы никогда не поймете. Вы не можете понять. И я говорю вам, если бы у меня был шанс выйти на свободу и повторить то, что я сделал второго ноября, клянусь Аллахом, я сделал бы то же самое».
«Это все, что вы хотели сказать?» – спросил судья.
«Я здесь не для того, чтобы жалеть себя или обвинять кого-то, – сказал Мохаммед в заключение. – Может быть, это послужит каким-то утешением для госпожи ван Гог. Это все. Остальное мне безразлично».
«Любая мелочь помогает», – пробормотала Аннеке ван Гог после суда.
Судье ничего не оставалось, как приговорить Мохаммеда Буйери к пожизненному тюремному заключению.
Это был очень необычный суд, и присутствовавшие на нем вели себя странно. Бывшая жена Тео, впервые увидев Мохаммеда, крикнула убийце своего мужа: «Смотри, Mo, такой же платок!» – и показала фотографию с обложки книги ван Гога.
Адвокат Мохаммеда Петер Пласман почти все время выглядел мрачным. Нелегко защищать клиента, который не хочет, чтобы его защищали, и говорит судье, что совершил бы убийство снова при первой же возможности.
Друзья Тео поделились своими впечатлениями о суде по телевидению. Они были разочарованы, потому что убийца был явно недостоин своей жертвы. Теодор Холман считал трагедией, что «человек, убивший Тео, оказался таким тусклым, лишенным индивидуальности типом». Гейс ван де Вестелакен, продюсер Тео, назвал Мохаммеда ничтожеством.
Самое эмоциональное заявление в зале суда сделала Аннеке ван Гог, также подчеркнувшая ничтожность убийцы. «Неудачник, – сказала она про него, – но неудачник, совершивший убийство». И не только это. Неудачник, «три года живший на пособие», неудачник, ловивший кайф от просмотра видеозаписей убийств и пыток, неудачник, убежденный в том, что его бог приказал ему «убить свинью». Не будет ему никакого рая, сказала она, и семидесяти двух девственниц тоже.
Тео, ее любимый сын, был убит за свои идеи. Она процитировала один из трактатов Мохаммеда: «Никаких дискуссий, никаких демонстраций, никаких петиций, никаких маршей. Только смерть отделит ложь от правды». Это не сулит ничего хорошего стране, сказала она, «где работы Вольтера, Мольера и Джонатана Свифта издавались в семнадцатом и восемнадцатом веках, потому что их запретили на родине авторов». Тео, сказала она, был храбрым продолжателем этой традиции, нашим современным Вольтером или Свифтом.
Таким образом, все снова вернулось к Просвещению. Леон де Винтер, еврейский писатель, часто подвергавшийся нападкам со стороны ван Гога, заявил в газете «Уоллстрит джорнал», что нация Спинозы и Эразма мертва. За чаем в своем саду в Вассенаре Аннеке ван Гог прочитала мне короткую лекцию о природе ислама. По ее мнению, это «закоснелая религия, не знавшая эпохи Просвещения». Марокканцы после убийства «не хотели признавать очевидного», потому что «это характерно для их культуры, в которой господствуют мужчины. Они не способны к самокритике».
Это мнение стало общепринятым, и его повторяли как мантру многие обозреватели, эксперты и политики. Но оно не отвечало на вопрос, который все задавали себе во время суда над Мохаммедом Буйери. Почему молодой человек, не бедный и не угнетаемый, получивший приличное образование, человек, легко заводивший друзей, любивший выкурить косячок и выпить пива, – почему такой человек превращается в воина пророка, одержимого единственным желанием – убить и, что еще более непонятно, умереть? Тот же вопрос люди задавали после взрывов в лондонском метро. Их устроили такие же молодые люди, игравшие в крикет, встречавшиеся с девушками, ходившие в паб. Мы знаем одно: они убивали во имя Аллаха и его пророка. Почему они это делали, объяснить труднее.
2
Профессор Рюд Петере, специалист по исламу, давал свидетельские показания во время суда над Мохаммедом Буйери. Он проанализировал написанное Мохаммедом: письма, статьи для местной газеты, тексты, размещенные на интернет-сайтах. И пришел к выводу, что обращение становившегося все более неуравновешенным молодого человека к идеологии джихада заняло чуть более года. По словам Петерса, Мохаммед начал с того, что отверг «западные ценности». Это произошло примерно в феврале 2003 года. Следующим этапом, которого он достиг в октябре, стало отрицание демократического государства и его правовых институтов. Затем, в марте 2004 года, он призвал к мировому джихаду против демократии. Наконец, в июле он поддержал применение насилия против людей, оскорбивших ислам или пророка.
Многое из написанного Мохаммедом напоминает детские фантазии. В марте 2004 года он объявил, что скоро «рыцари Аллаха» войдут в здания парламента, поднимут «флаг таухида [владычества Аллаха]» и превратят парламент в суд шариата. Другие словоизлияния, в том числе под заголовком «Это наш путь», наполнены зловещими картинами, характерными для запущенной паранойи: «Сражение против Правды ведется с возникновения человечества, но оно никогда не было таким ожесточенным и крупномасштабным, как в наше время. Чудовища из армии сатанинских сил повсюду готовы схватить носителей абсолютной истины и бросить их в свои ужасные темницы. Некоторые чудовища идут даже на то, чтобы убивать говорящих правду в их собственных домах. Народные массы, загипнотизированные наступлением средств массовой информации на души людей, развязанным врагами ислама, являются частью великого невидимого сражения».[36]36
De ideologische en religieuse ontwikkeling van Mohammed Bouyeri. Rapport van het deskundigenonderzoek In de strafzaak tegen M.Bouyeri, Prof. Dr. Mr. Ruud Peters.
[Закрыть]
Эти проявления религиозного экстремизма в большинстве случаев представляют собой отрывки революционных текстов, призывы к джихаду, прославления мученичества, переведенные с англоязычных веб-сайтов. Профессор Петере считал, что Мохаммед не очень хорошо владеет арабским. Если он и переводил что-то с арабского, то, по-видимому, с посторонней помощью, сказал он.
Доклад Петерса, подготовленный для суда, представляет собой странный документ, поскольку он пытался найти логику в безумном бреде, в котором она зачастую отсутствует. Было бы преувеличением говорить об «идеологическом и религиозном развитии» применительно к размышлениям Мохаммеда. Тем не менее доклад заслуживает внимания, не столько из-за того, что в нем говорится об исламе, сколько из-за того, что в нем говорится о революционных фантазиях запутавшегося и очень обиженного молодого человека. Они мало отличаются от фантазий других запутавшихся и обиженных молодых людей, его предшественников. Вы можете найти их в романах Достоевского или Джозефа Конрада – таких вот отчаянных людей, вообразивших себя частью малочисленной элиты, наделенной моральной чистотой и окруженной миром зла. Их преследует идея о насильственной смерти как о подсказанном свыше средстве очищения от мирских пороков. Мохаммед Буйери похож на профессора из книги Конрада «Секретный агент», бомбиста-самоубийцу, «простота идеи которого ужасает», бомбиста, который всегда будет побеждать своих врагов, потому что, по его словам, они «зависят от жизни… а я завишу от смерти, не знающей ограничений и неуязвимой. Мое превосходство очевидно».
Было бы неправильно назвать это нигилизмом, потому что у Мохаммеда имелся утопический идеал, каким бы абсурдным и неуклюжим он ни казался. Это государство чистой веры, куда не может проникнуть ничто, кроме слова Аллаха и его пророка. Когда перед судом его навестил тюремный психиатр, Мохаммед повернулся к нему спиной, надел наушники и отрезал себя от внешнего мира, погрузившись в молитвы из Корана. Стремление найти забвение, отдаться на милость непостижимой стихии – не редкость. Притягательная сила наркотиков, секса и смерти имеет общий источник. Но остается вопрос: почему он? Что превратило Мохаммеда в персонаж романа Конрада?
3
Хамид Буйери, отец Мохаммеда, – сравнительно успешный человек, но в ужасном физическом состоянии. Годы тяжелой низкооплачиваемой работы в Амстердаме, куда он приехал в 1965 году из Франции, так изуродовали его колени, что он уже не может опускаться на них, когда приходит молиться в соседнюю мечеть. Он вынужден сидеть на стуле. Ему было нелегко вырастить восьмерых детей в тесной квартире на зарплату мойщика посуды. Он работал сверхурочно, а в выходные дни делал все покупки. Его жена почти не говорила по-голландски. И все же, по сравнению с жителями Дуар-Ихаммален, нищей деревушки в горах Риф, где он в пять лет начал пасти коз, Хамид – богатый человек. Мечеть у реки, вниз по течению от деревни, с красивым минаретом, отделанным красной, желтой и зеленой мозаикой, была построена на его деньги. Еще он построил дом, в котором живет его брат на маленькую пенсию, заработанную за годы каторжного труда в Париже. Сам Хамид любит проводить летний отпуск в другом своем доме, в Уджде, курортном городе с гостиницами, ресторанами и кафе, расположенном недалеко от алжирской границы.
В последний раз Мохаммед побывал в родной деревне своего отца в 1999 году проездом, путешествуя по стране на своем белом «пежо». Он недостаточно хорошо знал берберский язык, чтобы свободно общаться с родственниками, а деревушка, из которой почти все юноши уезжали работать в Европу, потому что едва ли могли заработать на жизнь, выращивая зерно и маслины в твердой красной глине, не представляла для него особого интереса. Он предпочел пожить в Уджде, где почти все свое время проводил в кофейнях, слушая западную поп-музыку.
После убийства ван Гога в прессе много писали об успешной интеграции Мохаммеда в голландское общество. Говорили, что он был «способным, умным ребенком», «положительным», популярным и активным членом общины. Это отчасти правда, но один из учителей средней школы, где он учился, помнит, что он был «робким и замкнутым»[37]37
NRC Handelsblad, 09.07.2005.
[Закрыть] мальчиком, постоянно отводившим взгляд в сторону. Он всегда страдал излишней полнотой, был не в ладах со спортом и стеснялся девочек. Однако учился он очень прилежно, потому что хотел получить хорошие отметки, сделать карьеру и преуспеть в жизни.
Когда Мохаммед поступил в среднюю школу имени Мондриана, она еще была смешанной. Около 40 процентов учеников имели иностранное происхождение, в основном марокканское. Все принимали участие в театральных постановках, в демонстрациях мод и в школьных экскурсиях. Но за время учебы Mo произошли изменения. Мусульманским девочкам запретили ездить на школьные экскурсии. Мальчики прогуливали уроки и все время смотрели спутниковое телевидение или сидели в закусочной на соседней площади Аугюста Аллебе. За пять лет школа стала «черной», почти 100 процентов учеников составляли «аллохтоны».
Спустя несколько недель после гибели ван Гога я разговаривал с директором смешанной школы в восточном районе Амстердама, недалеко от места убийства. В его школе учатся дети сорока двух национальностей. Когда речь заходит об экскурсиях и других внешкольных мероприятиях, против участия в них своих дочерей всегда выступают марокканские родители, а не турки или другие мусульмане. Однако марокканские девочки числятся среди самых усердных учеников. «Чтобы выйти из-под влияния своих отцов», – объяснил он. Я спросил его, что он думает о Мохаммеде Буйери. Приходилось ли ему сталкиваться с радикальной молодежью такого рода?
Отвечая на мой вопрос, он начал издалека. «Десять лет назад, – сказал он, – мы советовали способным ученикам, относящимся к меньшинствам, прилагать больше усилий. Мы давили на них, говорили, что, для того чтобы преуспеть, они должны работать больше других. Часто им это удавалось, но когда получалось не так, как они рассчитывали, когда они терпели неудачу – возможно, из-за дискриминации, – они порой приходили в ярость».
Что-то в этом роде произошло, вероятно, с Мохаммедом Буйери. Его бывший учитель истории сказал газетному репортеру, что радикальная молодежь почти всегда лучше образованна. «Думаю, что в фундаментализме они находят идеалы, недостижимые для них в голландском обществе после окончания школы. Работодатели, например, не берут на работу марокканцев».
Если не считать учителей, большинство коренных голландцев, с которыми Мохаммед сталкивался в повседневной жизни иммигрантской общины, составляли чиновники: социальные работники, сотрудники службы социального обеспечения, местные должностные лица, занимающиеся распределением различных субсидий. На многих он производил – по крайней мере поначалу – впечатление разумного человека. Mo хотел быть опорой для своей общины, хотел помогать людям, обучая их работе на компьютере или организуя молодежные клубы.
Старый друг вспоминал, что Mo был жизнерадостным и любознательным юношей, знал множество интересных историй. Они вместе разносили газеты и говорили о разных вещах, от футбола до черных дыр в космосе. Его политические взгляды были умеренно левыми. Его беспокоила судьба палестинцев, но он получал информацию не из передач «Аль-Джазиры» или марокканского телевидения. Вместо них он смотрел бельгийское телевидение, которое по его мнению, было настроено не так произраильски, как голландское.[38]38
NRC Handelsblad, 09.07.2005.
[Закрыть] Мохаммед почти не посещал мечеть. Его религиозная жизнь практически сводилась к соблюдению поста во время Рамадана. Друзья помнят, как он, накурившись гашиша, развлекал их длинными фантастическими историями, подсказанными его богатым воображением.
Тогда он был настроен позитивно, но в 1994 году испытал первое разочарование. На месте молодежного клуба, который он часто посещал с друзьями, было решено построить новый жилой дом. Местные власти заверили ребят, что вскоре они получат новый клуб. Те попросили, чтобы в новый клуб, находившийся недалеко от старого, их отвозили на автобусе. Их требование было отклонено. Потом им сказали, что клуб они должны будут делить со взрослыми. Общество взрослых устраивало их меньше всего, и последний вечер в старом клубе закончился актами вандализма. После небольшого бунта десятки полицейских с собаками изгнали молодежь из здания. Новое здание несколько раз пытались поджечь. Пришлось принять повышенные меры безопасности.
После окончания средней школы имени Мондриана Мохаммед поступил на курсы бухгалтеров. Затем новая неудача. В ноябре 1997 года он ввязался в конфликт с несколькими полицейскими в одном из амстердамских кафе. Когда год спустя он захотел устроиться на работу в службу безопасности аэропорта Схипхол, ему отказали из-за отрицательного отзыва полиции. Примерно в то же время негодование, не утихавшее в его районе после истории с клубом, внезапно вылилось в полномасштабный бунт на площади Аугюста Аллебе. Его участники бросали бутылки, переворачивали машины, били окна. Но Мохаммеда и его друзей там не было. Они курили траву на дискотеке в одном из северных пригородов Амстердама.
Там он встретил свою первую и, возможно, единственную подругу, наполовину голландку, наполовину туниску, высокую девушку, эффектно выглядевшую в мини-юбке. Он гордился тем, что его видели с ней. Но их отношения длились недолго. Мохаммеду было нелегко привлечь внимание женщин. Ему нравились типичные голландские девушки, возможно, потому, что он считал их «доступными' . Но порой он бывал слишком агрессивен. Во время отдыха на Канарских островах его приятель из Амстердама, тоже марокканский голландец, был обеспокоен поведением Мохаммеда, когда тот попытался познакомиться на улице с испанскими девушками. Отказ привел его в ярость. Он считал, что виной всему расизм.
Прочитав об этом, я вспомнил слова Беллари Сайда, психиатра из Амерсфорта. Он объяснял высокий процент случаев заболевания шизофренией среди мусульманских мужчин в Европе когнитивными нарушениями, вызванными ошеломляющими соблазнами. В то время как многие женщины принимают свободу западной жизни, мужчины, сталкиваясь с отказами и разочарованиями, предаются фантазиям о племенной чести и религиозной добродетели. На смену подростковому желанию «доступных» женщин приходят отвращение и гнев.
Официальным ответом на беспорядки на площади Аугюста Аллебе стало увеличение государственных инвестиций в этот район. Дом, в котором жила семья Буйери, подлежал реконструкции. Мохаммед и несколько его друзей потребовали от властей, чтобы квартиры были перестроены в соответствии с исламскими традициями. У женщин должна быть возможность войти на кухню и выйти незаметно для гостей. По крайней мере один из членов городского совета выразил понимание. Но затем снова разочарование. Никакой реконструкции, здание решили снести. Между тем социальные работники регулярно посещали живущие в нем семьи, заботясь об их благосостоянии. Мохаммед отказывался разговаривать с ними.
