Текст книги "Убийство в Амстердаме"
Автор книги: Иэн Бурума
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Глава третья
«Здоровый курильщик»
1
«В каком-то смысле его можно назвать крестоносцем морали, вы не находите?» – сказала она.
«Не знаю, почему вы так говорите», – ответил он.
«О, все вы такие кальвинисты!» – заметила она.
«Я не уверен…» – возразил он.
«О да, Тео был кальвинистом…»
Мы сидели в саду у озера в Вассенаре. Розы были еще в цвету, а слегка колеблющуюся поверхность воды покрывали белые лилии. Немного выше чуть пологой лужайки, где мы пили чай из фарфоровых чашек, красовалась большая белая вилла. В этом доме, полном старинной мебели и ценных книг, выросли Тео ван Гог и две его младшие сестры. Здесь не было ничего маргинального или мелкобуржуазного. О подобной роскоши люди вроде Пима Фортейна могли лишь мечтать.
Мать Тео, Аннеке, еще красивая белокурая женщина с проницательными голубыми глазами, была одета в элегантный красный костюм. Рядом с ней лежала пачка сигарет. Йохан, его отец, одетый в слаксы и рубашку с открытым воротом, раньше работал аналитиком в секретной службе, о чем дома упоминать было не принято. Он до сих пор не утратил манер профессионального разведчика: высказывался корректно и сдержанно, оставляя впечатление, что знает больше, чем хочет показать, и охотно уступая жене право вести беседу.
Она рассказала мне, что Тео был бунтарем уже в начальной школе, где написал памфлет под названием «Грязная бумага», вышедший в двух частях. Главной темой были кал и моча. Его соавтором стал аристократ Йохан Кварлес ван Уффорд. Я знал это имя. Хотя Тео родился в 1957 году» был на пять лет старше меня и познакомились мы с ним гораздо позже, я знал, каким воздухом он дышал, когда рос. В Гааге много социальных слоев, некоторые из них имеют очень неопределенные границы, но город нашего детства был застегнутым на все пуговицы городом бюрократов, банкиров и адвокатов, где вступление в теннисный или крикетный клуб сопровождалось вопросами о происхождении бабушек и дедушек, где мальчишки обижали младших из-за неправильно выбранного галстука, где дети возвращались в школу после рождественских каникул, проведенных в Швейцарии, с загорелыми лицами и сломанными ногами, где девочки носили платки «Гермес» и жемчужные ожерелья, где восемнадцатилетние парни приезжали на спортивную площадку в собственных «мини-куперах», обдавая грязью учителей на их велосипедах, и где такие фамилии, как Кварлес ван Уффорд, еще очень много значили.
Вассенар – это шикарный пригород Гааги, утопающий в зелени район просторных лужаек, дорожек, покрытых гравием, и больших вилл с буколическими штрихами вроде соломенных крыш и каменных фонарей. В Вассенаре находились резиденции послов крупных государств, банкиров и промышленных магнатов, скрытые от любопытных глаз простонародья. Его тихие, зеленые улицы, ухоженные сады и крепкие ворота говорили о благоразумии, скрытности и сдержанности.
Ван Гоги, однако, не похожи на остальных. Бунтарский дух присущ всей семье. Йохан, внук Тео, брата знаменитого художника, родился в семье со строгими кальвинистскими взглядами, водившей дружбу с социалистами. Его мать в девичестве носила фамилию Вибаут, члены ее семьи входили в число основателей первой социал-демократической партии. Во время войны несколько Вибаутов участвовали в Сопротивлении. Когда началась война, брат Йохана, Тео, был членом студенческой организации в Амстердаме. Он отказался подписать присягу в благонадежности, как этого требовали нацисты, и присоединился к Сопротивлению, где, помимо прочего, помогал подделывать документы и прятать евреев. В 1945 году его арестовали вместе с другими членами группы. Незадолго до конца войны он был казнен в дюнах на побережье Северного моря.
В семье Аннеке тоже были социалисты, но с квазиаристократической родословной. Поскольку ее дедушка служил дворецким в одной из знатных амстердамских семей, ее мать имела возможность посещать французскую школу вместе с дочерьми аристократов и учиться игре на фортепьяно. Она могла бы превратиться в сноба, но сохранила твердые левые убеждения, как и отец Аннеке, вступивший в Сопротивление вместе с другими социалистами. Арестованный за помощь евреям и работу в подпольной газете, он попал в концентрационный лагерь, был освобожден в 1944 году и тут же возобновил свою нелегальную деятельность. «Он был неутомим, – объясняла Аннеке. – Он никогда не сдавался, совсем как Тео».
В стране, где лишь немногие оказали активное сопротивление, а остальные предпочли не вмешиваться, семья Тео была необычной. Помимо прочего, ван Гоги являлись активными членами ныне не существующего Общества гуманистов, основанного в 1947 году для поддержки людей, искавших духовной жизни без веры в Бога. Вместо Библии они читали Вольтера, светского святого диссидентской литературы. Дед Тео добился того, чтобы голландские солдаты могли познакомиться с идеями гуманизма. По воскресеньям почти все утренние передачи голландского радио были посвящены проповедям католических и протестантских священников. А в 9:45 один из «гуманистов», отстаивая свои взгляды, рассказывал о жизни духа без Бога или Иисуса.
Кальвинизм, социализм, гуманизм – все оставило свой отпечаток. Возможно, этим объясняется то, что отец Тео не только служил в разведке, но и брал на себя миссии, достойные Дон Кихота. Взять, к примеру, его сопротивление планам строительства резиденции голландского наследного принца и его семьи в самой лесистой части Вассенара. Почему принцу позволяют занять так много земли? И восьмидесятилетний Йохан пошел от дома к дому, проводя свою обреченную на провал кампанию. Он так и не сдался. В конце концов, это был вопрос принципа.
2
В детстве Тео не интересовали ни война, ни героические подвиги его предков. Когда отец пытался читать ему детский рассказ о классе, отказавшемся заниматься плаванием после того, как ученикам-евреям было запрещено приходить в бассейн, он не стал слушать. Тео было девять лет, значит, это происходило в 1966 году. В Амстердаме это был год великого брожения умов, весь город встал с ног на голову, когда прово[15]15
Члены голландского радикального движения «Прово» (сокращ. от «провокаторы»). (Прим. перев.)
[Закрыть] в белых джинсах бросили дымовые шашки в королевскую карету, где ехала принцесса (теперь королева) Беатрикс со своим женихом Клаусом фон Амсбергом, немецким дипломатом, который, будучи школьником, вступил в гитлерюгенд. В этом не было ничего необычного; большинство немцев его возраста поступали так же. Безусловно, ничто не говорило о том, что будущий принц сохранил какие-то симпатии к нацизму. Совсем наоборот. Но королевская свадьба в Амстердаме, городе бунтарей и республиканцев, была расценена как провокация.
Провокация была сутью молодежного бунта, власть провоцировали, чтобы выявить авторитарные инстинкты «регентов», устраивали хеппенинги и демонстрации, ожидая и даже надеясь, что полиция продемонстрирует тяжелую руку власти. (Проявит «репрессивную толерантность», как выразился Герберт Маркузе, гуру левого студенчества.) Подобные мятежи вспыхивали по всему миру – в Париже, в Праге, в Лондоне, в Беркли, в Берлине, в Токио. Объединяло их то, что это были выступления молодежи: молодежь против среднего возраста. Но, как и в случае с реакцией на политический ислам, существовали национальные различия, отражавшие историю каждой из стран. В Праге восставали против коммунистической диктатуры. В Амстердаме – против «потребительской культуры», против порабощения телевидением и семейным автомобилем, против скуки благоденствия. Но поскольку это была Голландия, восставали и против основ религиозной и политической власти, так долго объединявших общество.
Восстание началось с телевизионной программы, вышедшей в эфир в 1964 году. Я вспомнил о ней однажды вечером в Амстердаме, когда женщина сорока с лишним лет заметила в разговоре со мной, что «в нашем обществе невозможно представить людей, яростно спорящих о религии». (Мы только что посмотрели игру двух актеров-мусульман, открытых Тео ван Гогом талантов, в театре около мечети, в которую обычно приходил молиться Мохаммед Буйери.) Моя спутница забыла, а возможно, и не знала о Zo is het toevaltig ook nog'is een keer [16]16
Приблизительно переводится с голландского как «И тут вот как-то раз…». (Прим. перев.)
[Закрыть], сатирической телевизионной программе, сделанной по образцу программы Би-би-си «Ну и неделька была».
Вели программу Zo is het несколько известных журналистов, молодой писатель-гей и телеведущая Мис Бауман. Писатель Герард Реве впоследствии прославился не только своими книгами, но и шутовскими высказываниями крайне правого толка, выступая в образе неофита голубого католицизма – этакий гибрид Пима Фортейна и Оскара Уайльда. Храбрый первопроходец исповедальной гей-беллетристики, с одной стороны, и сардонический, полусерьезный реакционер – с другой, он был предтечей ван Гога в роли устного провокатора, чьи крайние взгляды и личные конфликты, предававшиеся широкой гласности, никто особенно не принимал всерьез.
Но настоящей знаменитостью Zo is het была Мис Бауман. Она стала национальной звездой в 1962 году, когда сорок восемь часов без перерыва вела благотворительное шоу, посвященное открытию деревни для инвалидов, транслировавшееся по телевидению и радио. Шоу «Откройте деревню» вызвало взрыв общенациональной истерии. Все знаменитости, большие и малые, все, чье имя пользовалось хоть какой-то известностью, не говоря уже о постоянном потоке бойскаутов, самодеятельных фокусников, деревенских полицейских и монахинь, играющих на Гитарах, проходили через студию и на несколько минут оказывались в центре внимания с «нашей Мис». Неожиданная всеобщая любовь к «Деревне» достигла такой силы, что люди буквально пропихивали деньги в двери телевизионной студии. Я слушал «Деревню» по радио. Как и у многих, у нас еще не было телевизора; отец боялся, как бы он не повлиял отрицательно на наши умственные способности. В каком-то смысле радио, заставлявшее работать воображение, сделало шоу еще более захватывающим.
Но Zo is het была чистой воды телевизионной программой. Летом 1964 года, когда начался ее показ, ничего драматического не происходило. Дело не заходило дальше легкого подшучивания над устоями общества. Как обычно, приходили время от времени злобные письма, содержащие проклятия в адрес «чертовых красных» и «паршивых евреев», не более того. Каждая новая программа задевает чувства каких-нибудь чудаков. Третья передача цикла, вышедшая в эфир 4 января 1964 года, обещала быть чуть более провокационной, но никто не ожидал, что она вызовет такую реакцию. Это был скетч, разыгранный «нашей Мис» и другими, под названием Beeldreligie, «Религия экрана». Идея заключалась в том, чтобы посмеяться над растущим преклонением перед телевидением в семьях представителей среднего класса. Церкви пустели, а люди грелись в лучах своих новых домашних алтарей. Студент юридического факультета из Амстердама читал отрывки из Библии, в том числе десять заповедей, в которых слово «Бог» было заменено словом «экран».
Само по себе не так уж это было и скандально. По сравнению с тем, что делал в Америке примерно в то же время ниспровергатель устоев Ленни Брюс, все выглядело довольно безобидно. Но последствия оказались чрезвычайными. Программу клеймили позором на первых полосах газет, премьер-министр был в ярости. В парламенте спрашивали, почему власти не воспрепятствовали показу этого возмутительного зрелища. Министр культуры и образования собирался принять меры, чтобы подобные программы никогда больше не появлялись на экранах.
Затем пошли письма, тысячи писем, многие полуграмотные. «Чертовы красные» и «паршивые евреи» в них, конечно, тоже фигурировали, но было и такое: «Возможно, пройдет какое-то время и наступит день, когда ты окажешься под колесами нашей машины. Там, где ты живешь, темно. Твое время истекло». Или такое: «Скоро мы доберемся до вас, пособники нацистов и евреи. Мы доберемся до вас, грязная шайка… Вам лучше было стать сутенерами [sic. – И.Б.]…» Или такое, демонстрирующее странную смесь исторических аллюзий: «После освобождения от немецкой оккупации мы брили головы ненавистным членам NSB,[17]17
NSB (Nationaal Socialistische Beweging) – голландская национал-социалистическая партия. (Прим. перев.)
[Закрыть] теперь мы приедем и обреем головы ненавистной шайке, сделавшей эту позорную программу. Мы принесем горшки со смолой, бутылки с бензином и соляной кислотой…»
Члены NSB были голландскими нацистами. Возможно, появившееся после войны настойчивое стремление делить людей задним числом на «хороших» и «плохих», на патриотов и предателей, антифашистов и нацистских пособников было признаком высоких моральных принципов. Но, скорее всего, таким образом давала о себе знать нечистая совесть людей, которые не были ни однозначно хорошими, ни однозначно плохими. Куда хуже, что в 1964 году слово «евреи» использовалось как оскорбление наряду со словосочетанием «нацистские пособники». То, что кое-кто из анонимных авторов не делал между ними различия, тревожило, пожалуй, больше всего. «Наша Мис», которую обзывали «еврейской шлюхой», на самом деле была католичкой. Для некоторых людей слова «еврей» и «NSB» стали равнозначны чему-то мерзкому. Дети Мис ходили в школу в сопровождении полицейских. Продюсеру Герману Вигболду была необходима круглосуточная охрана.
Но столпы шатались. С появлением «Битлз» и 'Толлинг стоунз», отечественных прово и противозачаточных таблеток они стали рушиться. Амстердам был центром восстания. Прово в белых джинсах были одновременно и бунтарями, и утопистами: Homo ludens [18]18
Человек играющий (лат.). Название трактата Й. Хёйзинги, опубликованного в 1938 году, посвященного концепции игры и ее значению в человеческом обществе. (Прим. перев.)
[Закрыть] будет править Новым Вавилоном и тому подобное. По всему городу были расставлены белые велосипеды, которыми кто угодно мог воспользоваться. Строились планы подачи ЛСД в систему водоснабжения Амстердама или веселящего газа в церковь, где должна была состояться королевская свадьба. Площадь у памятника генерал-лейтенанту Й.Б. ван Хётсу, бывшему генерал-губернатору Нидерландской Ост-Индии, стала излюбленным местом проведения демонстраций. В 1965 году памятник измазали белой краской, а в 1967-м взорвали самодельной бомбой.
Ван Хётс не был случайной мишенью. В стране, не имевшей мало-мальски значительных военных героев с семнадцатого века, когда адмиралы Тромп и де Рейтер одержали ряд побед над британским флотом, ван Хётс считался героем в двадцатые годы двадцатого века, потому что подавил сопротивление мусульман голландскому колониальному господству в провинции Ачех. Сей подвиг он совершил, проявив исключительную жестокость. Женщин и детей казнили, бесчисленное множество людей подвергали пыткам. Война, которую Голландия вела в Ачехе против мусульман, стоила жизни более чем ста тысячам человек. Тем не менее в 1935 году ему поставили большой памятник, созданный скульптором-коммунистом. Партия NSB была рада воздать должное истинному голландскому герою. Сын ван Хётса, Й.Б. ван Хётс-младший, позже служил в СС.
Памятник подвергся нападениям прово, когда с темной стороны голландской истории стала спадать завеса тайны. В 1965 году была опубликована книга Якоба Прессера Ondergang («Крушение»), первое серьезное произведение о холокосте в Нидерландах. Оказалось, что мой учитель истории, замечательный рассказчик, которого обожали ученики, раньше состоял в NSB. Сейчас мне кажется странным, что этому не придавали большого значения. Ведь там, где я жил, все знали, что нельзя покупать мясо у одного из мясников, потому что старик «неправильно» вел себя во время войны, или сигареты у женщины, которая была любовницей немца. Мы не знали, были ли обвинения справедливыми. Но все равно избегали этих людей, как будто их запятнанное прошлое заразно.
Во всяком случае, обаятельный господин Венховен, насколько я помню, не вел среди нас нацистскую пропаганду. Но когда социалистический телевизионный канал (столпы шатались, но еще не падали) показал программу об «эксцессах», допущенных голландскими солдатами в их тщетной, но кровавой попытке подавить борьбу индонезийцев за независимость, наш учитель не смог сдержать гнева. На следующее утро в классе он возмущался создателями программы: «Эти красные предатели…» Венховен был не совсем обычным человеком, но далеко не единственным, кто отреагировал подобным образом. Это было в 1969 году, через пять лет после показа программы Zo is het и появления прово.
С другой стороны, там, где выросли мы с Тео ван Гогом, все происходило с опозданием. Прово были амстердамским феноменом. Харри Мулиш, известный писатель, автор книги о прово, даже назвал это амстердамским восстанием против провинций. В то время как длинноволосые парни в белых джинсах атаковали памятник ван Хётса, парижские студенты строили баррикады на левом берегу Сены, в Праге началась «Пражская весна», и везде, от Лондона до Токио, выступали против войны во Вьетнаме, мы тоже провели демонстрацию на нашем школьном дворе. Директор школы, весьма консервативный господин, тщательно все продумав и посоветовавшись с родителями учеников, решил, что принятое в девятнадцатом веке написание названия нашей школы надо изменить на современный лад. Вместо Nederlandsch Lyceum теперь следовало писать Nederlands Lyceum. Для нас, учеников почтенного учебного заведения, это был слишком радикальный шаг. И мы твердо стояли на своем. В блейзерах, жемчугах и шейных платках «Гермес», мы кричали с отчаянным вызовом: Nederlandsch, Nederlandsch, S-C-H… S-C-H… S-C-H!
И все же отпечаток войны лежал на всем. То есть на всем, кроме наших уроков истории. А возможно, и на них – из-за того, что оставалось недосказанным. Война находила отражение не только в абсурдных оскорблениях авторов злопыхательских писем. Прово испытывали на себе ее влияние, как и другие диссиденты в стране «регентов». Амстердамом управлял муниципалитет, большинство в котором составляли славные социал-демократы. Мэр, занимавшийся подготовкой королевской свадьбы, был членом PvdA. Но когда амстердамские полицейские врезались с дубинками в толпу демонстрантов, над ними издевались, называя «оранжевым СС» или, как выразился Харри Мулиш, «гестапо в деревянных башмаках». Клауса фон Амсберга, будущего принца, человека, известного своими либеральными взглядами, молодые бунтари встречали криками «Клаусвенцим».
Казалось, что послевоенное поколение торопится компенсировать пассивность родителей. Сыновья и дочери тех, кто не смог помешать розыску ста тысяч обреченных на смерть евреев, боролись теперь с новыми диктаторами: «оранжевым СС», «гестапо в деревянных башмаках» и немецким дипломатом, который ребенком вступил в гитлерюгенд. В этой запоздалой демонстрации сопротивления было что-то жалкое, но она о многом говорила. Страна Анны Франк не примирилась со своим недавним и трагическим прошлым, будь то немецкая оккупация или события в Индонезии. Высказывания о том, что «регентов», правящих Нидерландами, не говоря уже об Амстердаме, можно сравнить с нацистами, были типичным явлением. Это было вдвойне неуместно, потому что использование оккупации в качестве аргумента вело к искажению фактов, умаляя не только историческую вину, но и храбрость тех, кто рисковал своей жизнью, чтобы помочь незнакомым людям.
3
Как-то раз в субботу в начале 1990-х мой друг Ханс раздобыл два билета на футбольный матч между «Аяксом» и «Фейеноордом» на старом Олимпийском стадионе в Амстердаме. Это событие всегда было сопряжено с эмоциями толпы и даже насилием. Амстердам против Роттердама, столица против «крестьян», город искусств и культуры против города честных тружеников, бывший еврейский город Мокум против соли голландской земли. На подобных клише основано соперничество этих городов.
Поддержка футбольных болельщиков часто имеет этнические корни. Во многих европейских столицах – в Берлине, Будапеште, Лондоне, Вене – есть клубы, за которые когда-то болели евреи, и с этим наследием трудно расстаться, даже когда для него больше нет реальных оснований. До войны среди членов футбольного клуба «Аякс» было довольно много евреев, но большинство из них погибло. После войны за «Аякс» играло несколько футболистов-евреев, но не так много, чтобы это имело значение. Тем не менее так же, как в послевоенном Амстердаме было несколько мэров-евреев, среди владельцев «Аякса» были евреи, по крайней мере в течение какого-то времени. Фантом Мокума все еще витает над городом, и, как ни странно, на футбольном стадионе он получил новое право на жизнь.
После прово и первых критических дискуссий о холокосте в некоторых голландских кругах стало модно быть евреем. По крайней мере, до Октябрьской войны 1973 года многие восхищались Израилем. И израильтянам согревал сердца миф о храбрых голландцах, поддержавших евреев в самый трудный час, об отважных амстердамских рабочих, которые одни во всей оккупированной Европе объявили забастовку в знак протеста против депортации евреев. Забастовка действительно состоялась, в феврале 1941 года. Это вдохновляло, хотя и не принесло пользы. Спустя десятилетия, когда люди предпочитали вообще не думать о прошлом, это все еще высекало искру гордости.
Эта искра стала частью загадки великой команды «Аякс» 1970-х годов. Что-то в раскованности их игры, в размашистости их «тотального футбола» приписывалось мифу о Мокуме. Болельщики городов-соперников почувствовали это и стали называть «Аякс» «евреями» или даже «паршивыми евреями», «несчастными евреями», «грязными евреями». Подобные ругательства практически никак не связаны с происхождением или с войной. Если ты болельщик «еврейского клуба», то ты «еврей». Дальше – больше. Чем громче болельщики из Роттердама, Утрехта или Гааги кричали «Евреи!», тем чаще вспоминали о Мокуме, а следовательно, и об Израиле. В 1980-е годы болельщики «Аякса» приходили на стадион со звездами Давида и израильским флагом.
Когда мы с Хансом пришли на Олимпийский стадион, нам стало ясно, что произошла ужасная ошибка. Ханс был болельщиком «Аякса», но по какому-то недоразумению наши места оказались в центре сектора болельщиков «Фейеноорда». Это означало, что нам лучше не высовываться. У входа на стадион нарастало напряжение. Конные полицейские наводили порядок среди болельщиков с помощью дубинок. Тысячам мужчин, возбужденных от пива, которое они пили с раннего утра, пришлось протискиваться в одни-единственные узкие ворота. «Евреи проклятые!» – кричали они, направляясь к трибунам.
«Евреи проклятые!» – кричали они каждый раз, когда игрок «Аякса» касался мяча, даже если он был чернокожим суринамцем. «Чертов еврей!» – кричали они, когда белокурый рефери из северной провинции Фрисландия фиксировал нарушение правил игроком «Фейеноорда». А потом я впервые услышал зловещее шипение сотен, а может быть, тысяч смоченных пивом ртов. Я не мог понять, что это значит, пока Ханс не объяснил мне. Звук стал громче – звук вырывающегося из трубы газа. На стадионах в Будапеште игроков команды, принадлежавшей еврейскому бизнесмену, болельщики соперников приветствовали криком: «Поезда в Освенцим готовы!» На Олимпийском стадионе Амстердама болельщики оказались немного изобретательнее.
