Текст книги "Барабаны пустыни"

Автор книги: Ибрагим Аль-Куни

Соавторы: Юсеф Шриф,Мухаммед Швейхиди,Халифа ат-Тикбали,Камиль аль-Макхур,Хайям Дурдунджи,Ахмед аль-Факых,Фаузи аль-Башта,Али аль-Мисурати
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

У меня все внутри похолодело, и, почувствовав свое ничтожество перед лицом этого огромного монолита мрака, я смиренно обратился к дереву:

– У великана есть какое-нибудь сочувствие ко мне?

Но ответом мне было молчание. Дерево стояло неподвижно и безучастно, уходя своей кроной в пепельного цвета небо, в котором не блестела ни одна звезда. Я был для него лишь одним из насекомых, ползающих по его огромному телу.

Мною овладел ужас, все мое тело сотрясала дрожь.

* * *

Дерево превратилось в кошмар, при воспоминании о котором у меня перехватывало дыхание. Мою жизнь омрачал образ этого дерева, лишившего меня душевного равновесия.

Ненависть к дереву отравляла мне игры, в которые я играл со своими сверстниками. Я даже физически ощущал во рту горький вкус этой ненависти, и бесследно уходили те мгновения, в которые я чувствовал, что мое жизнелюбие дает мне право на счастье. Я ложился на кровать, надеясь сладко подремать, но едва мое тело касалось постели, как я в ужасе вскакивал.

На рассвете, когда первые проблески зари разгоняют тьму, я выбирался из-под одеяла, тайком уходил из дома и словно заколдованный смотрел на этого гиганта. Время идет, жизнь рождается и угасает, а этот гигант с переплетенными ветвями, который охватывает деревню своими когтистыми лапами, остается извечным, нетленным.

Оно похоже на тирана, чинящего любой произвол на виду у всех и не чувствующего никаких угрызений совести. И как люди ненавидят тиранию и произвол, так и я ненавидел это дерево.

И все же я хотел еще раз попытаться увидеть мир, который скрывает дерево, я был полон решимости добиться успеха. Я намеревался никому не сообщать о том, что я задумал, поскольку деревенские бездельники, скорее всего, посчитали бы мою затею обреченной на неудачу. Итак, я пришел к убеждению, что найду в себе силы залезть на дерево и представлю всем свидетельство этого.

* * *

Я отправился к нему не утром, не в полдень и не вечером, а в час рассвета, когда деревня была окутана бледным, рассеивающимся туманом, в час, когда в воздухе не было ни дуновения ветерка, в час, когда природа еще не пробудилась ото сна. Я решительно направился прямо к дереву, не думая о том, чем может закончиться мое путешествие. Мне вспоминались рассказы и легенды о дереве, сохранившиеся в памяти стариков, и мне хотелось узнать, истинны они или ложны.

Я легко забрался на первые ветви и взглянул наверх. Надо мною была крона, окрашенная в волшебные рассветные полутона. Она скрывала от моего взора небо и казалась недоступной. Я снял с плеча веревку с привязанной к ней железной «кошкой» и забросил ее на следующую ветвь. И так я лез все выше и выше. Я несколько раз промахивался, и веревка падала в пустоту, а однажды я чуть было не сорвался. Меня била дрожь, и со лба струился пот.

Ближе к верхушке ветви стали тоньше; я не видел ничего, кроме массива переплетенных ветвей, образовывавших тот странный мир, который, как я чувствовал с первого мгновения, скрывал тайну дерева. Кто знает, какие неизвестные животные живут в этом девственном лесу?

* * *

Вот оно, другое небо, которое до сих пор не созерцали глаза людей. Оно неожиданно открылось мне. Я смотрел на этот огромный мир, и сверху земля казалась большим зеленым диском, с которого в небо поднимались столбы дыма.

Я подумал: «Земля, несомненно, выглядела такой, когда по ней проходили армии турок, а затем итальянцев, то было не утро, не полдень, не вечер, а такой же предрассветный час.

Но человек может увидеть все это, лишь находясь на вершине мира, когда его душа воспарит над всем обыденным. Эта вершина была действительно жестокой, беспощадной, похожей на далекий остров, где кишат тысячи крокодилов и хищных рыб, не позволяющих никому достичь его.

Да, все, кто пытался добраться сюда, пали один за другим, и дерево в течение жизни многих поколений оставалось источником ужаса и миром, полным тайн».

Я сел на одну из ветвей, как на подвешенный в небе стул, и стал вглядываться в сплетение ветвей, пытаясь раскрыть тайну спрятанных сокровищ. Но я не обнаружил дупла, скрывающего сундук с сокровищами. Величайшим вымыслом является, следовательно, рассказ о сокровищах и о фантастическом замке, но ведь ничто не свидетельствует об их существовании и не доказывает, что они когда-либо были здесь.

На вершине не было никаких следов жизни, не считая перьев какой-то птицы. Возможно, это была необычная птица, а может, просто ворона.

Итак, я свершил дело, заслуживающее восхищения: я рискнул проникнуть в этот девственный мир. Сейчас я спущусь вниз и принесу с собой новость, которая станет вознаграждением за рискованное путешествие.

Я был глубоко взволнован от сознания того, что я на пути к тому, чтобы открыть людям правду, сказать им, что здесь нет ни сокровищ, ни птиц, ни смерти. Это чудовище, которое нагоняло ужас на жителей деревни и было объектом их поклонения в течение многих десятилетий, просто дерево, отличающееся от других деревьев лишь своими необычными размерами.

И вот теперь я открою глаза своим односельчанам. Я сообщу им эту радостную новость и избавлю их души от ужаса, который жил в них долгие годы, от ужаса, порожденного старой басней, в течение стольких лет не позволявшей людям увидеть чудесный, находящийся так близко от них мир, который они, однако, не знали и не пытались узнать.

Я вырезал ножом на огромном стволе заполнившийся соком знак, который должен был остаться здесь на веки вечные.

Закончив, я спустился на землю и пошел к деревне.

Я позвал к дереву стариков и молодежь, чтобы показать им вырезанный мною знак.

Старики начали перешептываться и смеяться, а молодежь стала спорить. Я убеждал их, что больше ничто не будет запугивать деревню и дети смогут спокойно играть на улице в любое время, когда захотят. А их родители перестанут придумывать всякие страшные легенды, потому что дети больше не поверят таким сказкам.

* * *

Однажды утром жители после долгого спора приняли решение. Они все вместе пошли к тому месту и подожгли дерево. С шумом рухнул ствол дерева, давившего на людей в течение многих мрачных лет. Когда от дерева осталась куча пепла, люди смогли увидеть новый мир, который раньше был от них скрыт. Прекрасный мир зеленых полей и цветущих деревьев. Впервые люди вышли за пределы своего затхлого мирка и взглянули на бескрайние просторы. Они стали другими людьми, позабыв о бедах прошлого. Они стали другими людьми, потому что избавились от всех порабощавших их души химер и разрушили препятствие, закрывавшее им путь в мир свободы, где нет места лжи.

Перевод А. Подцероба.

Хайям Рамзи Дурдунджи

Прощай, вчерашний день!

Меня зовут Али Абдель Салям, моего отца Абдель Салям Али – и так далее, как требуют традиции семьи.

Родом мой отец из города Мисураты, из семьи потомственных феллахов. Мы унаследовали от него привязанность к семейному укладу с его традициями.

Отец переехал в Триполи, сумел открыть небольшую лавку и купить старый дом в «старом городе». Все это произошло незадолго до рождения его старшего сына, то есть меня. Родственники из Мисураты считали наш дом в Триполи чем-то вроде семейной гостиницы, и поэтому в нем и зимой, и летом не переводились постояльцы. Моя мать, разумеется, никогда не имела собственного мнения, подчиняясь во всем отцу и свекрови.

Шайтан, в глазах моей бабушки, таился в образе моей старшей сестры Фатимы. Бабушка не могла ее выносить. Фатима ходила в школу, словно она мальчишка. В представлении бабушки этого было достаточно, чтобы считать Фатиму испорченной девчонкой.

Фатиме много раз приходилось бросать учебу. И всегда мой младший брат Махмуд, революционно настроенный студент университета, становился на ее сторону и убеждал отца разрешить Фатиме продолжать учебу. Отца все в семье безропотно слушались, и только Махмуд проявлял упорство, спорил с ним и поступал по-своему.

Махмуд был сильной личностью, способной навязать свои взгляды другим. Он считал, что Фатима должна быть образованной, разумной и свободной девушкой. Я же не знаю, чего хочу, во что верю, что нужно делать.

Махмуд вносит свежую струю в нашу жизнь, он будоражит наши чувства. Он моложе меня только на два года, но как я хочу иметь его силу воли, самостоятельность и энергию. Он навязывает жизни свое присутствие. Он из тех людей, которые повсюду оставляют свой след в жизни и влияют на ход событий.

Таков мой брат Махмуд, студент университета. Он высокого роста, у него черные блестящие волосы, твердый взгляд.

У нас вызывают сильное беспокойство его политические взгляды и экстремистские убеждения. Махмуд участвует в демонстрациях и даже руководит ими.

Я же считаю, что просто брат слишком молод, эмоционален и импульсивен, а его мыслям не хватает зрелости. Он черпает их из различных, зачастую противоположных учений.

В нашей семье сконцентрировались все противоречия общества в их крайнем выражении. Отец мой – великий диктатор! Бабка использует свое влияние в качестве матери диктатора. А мы, дети, являем собой эксплуатируемое, бесправное большинство. Младшим не хватает зрелости и чувства независимости.

Отец предпринимает отчаянные попытки навести в доме порядок, который никак не соответствует нашему времени. Мы все согласны, что существующий порядок плох, но мы не можем прийти к единому мнению о средствах и путях изменения этого порядка.

Я получил диплом учителя в 25 лет. После четырех лет работы учителем я обнаружил, что жизнь моя бесплодна и лишена цели. Осознав это, я начал терять интерес к своей работе.

В один из дней директор школы известил меня о том, что я перевожусь в город Мисурату, куда я назначен административным инспектором. Жизнь моя стала приятной и интересной. Мой дом был расположен в самом центре города. Я вставал рано утром под крики петухов, готовил себе чашечку крепкого кофе и отправлялся на службу, бодрый и энергичный, полный веры в свои силы.

Однажды, посетив школу с инспекционной целью, я увидел там Айшу, молодую и жизнерадостную учительницу. Эта девушка потрясла мое воображение и перевернула мою жизнь с ног на голову. С этого мгновения Айша стала смыслом всей моей жизни, и я думал, что моя молодость до встречи с ней прошла напрасно. Любовь к Айше вернула моему телу и духу молодость, силу и здоровье. В сладких мечтах проходили дни. Некоторое время Айша не попадалась мне на глаза. Я полагал, что она больна, и молил аллаха исцелить ее, пока не узнал, что состоялась ее помолвка с другим. Душа моя заледенела. Я долго не верил, что навсегда потерял любимую, а когда осознал это, то предпочел молчать, похоронив свою тайну в глубине души. И тогда я понял: не надо возвращаться во вчерашний день, каким бы прекрасным он ни был. Прощай, прощай, вчерашний день!..

Шли годы…

Моя жизнь текла монотонно и тоскливо. Она пахла смертью, крушением надежд и планов. Что же мне делать? К какому берегу пристать? Стать реакционным шейхом Селимом, или партийным активистом Абдаллой, или революционным юнионистом, как Умран и Махмуд?

Мне казалось, что при всей моей пассивности и ничтожности я не хуже этих людей. В чем же доблесть, в бессильной критике положения в стране?! Я ни к кому не примкнул и не собираюсь этого делать. Я знал, что слаб, слаб, слаб… Как я ненавижу это слово и мечтаю освободиться от заклятия, обрекшего меня на пустую и бессмысленную жизнь. Я же простой, обыкновенный человек во всем – внешне, по духу и даже по уровню умственных способностей. Я никогда не был проницательным, талантливым, великим! Единственно, чем я обладаю и чем горжусь, – это сильно развитой интуицией, которая ведет меня в нашем темном мире и указывает, куда следует поставить ногу. Поэтому я не нуждаюсь в какой-либо партии, которая была бы моим наставником и гидом.

Моей единственной любовью была наша родина – Ливия. Я готов отдать ради нее свою жизнь, ибо без родины человек не может жить. Защищая родину, человек защищает самого себя. Эта истина для меня так же извечна, как солнце и луна.

Но временами меня охватывают сомнения. И тогда я не верю даже в собственное существование, а солнце и луна кажутся мне миражем. И тогда я сомневаюсь в науке, в цивилизации, в собственных взглядах. Я сомневаюсь в самых дорогих и любимых мною людях – отце и матери. И передо мной встает вопрос: кто я – человек из крови и плоти или призрачный дух, витающий над землей? Я хочу заглянуть себе в душу, познать ее, но взор мой упирается в пустоту…

Меня давно мучает вопрос: как я представляю себе идеальный образ человека, с чем могу его сравнить? Кем бы я хотел стать, чтобы точно выразить свою душу?..

Предо мной встает образ плодоносящего оливкового дерева. Оно напоминает мне о потерянном на нашей земле мире.

Мир больше всего остального нужен человеку! Что может быть прекраснее мирной жизни? Но я вспоминаю трудные и острые проблемы, решить которые можно лишь в жестокой борьбе, и отказываюсь от этого образа.

Я понимаю, что мои поиски идеального образа или символа человека бессмысленны. И спелый колос пшеницы, и бездонное лазурное море, и белоснежный корабль, и все другие образы я в конце концов отбрасывал.

Ибо идеальным символом человека может быть только сам человек. Недаром Бог создал Адама по своему образу и подобию!

* * *

Черные тучи начали сгущаться над великой арабской родиной: Израиль бросил вызов нашей нации, угрожая оккупировать Сирию и свергнуть режим в Дамаске. С этой целью Израиль начал стягивать войска на сирийской границе. Вся арабская нация пришла в движение.

…Я сидел в своей комнате и слушал радио. Диктор осуждал израильские провокации и призывал арабов отстоять свою честь и отразить агрессию. Диктор кричал, и его крик отдавался в моей голове, как удары молота. Я выключил радио и незаметно уснул.

Разбудил меня голос Махмуда, влетевшего в комнату:

– Али, ты слышал последние новости?! Насер закрыл порт Акабу и запретил проход израильских судов через Суэцкий канал. Он потребовал от чрезвычайных сил ООН покинуть сектор Газа.

– Ну что ж, это великолепно, но сумеет ли Египет противостоять агрессии?

– Ты сомневаешься в боеспособности египетской армии?

– Отнюдь. Я молю аллаха даровать ей победу.

– Арабам представляется удобный случай нанести Израилю смертельный удар!

– Дай-то бог!

– Сейчас важно, чтобы мы сыграли свою роль в предстоящей битве.

– Мы? Каким образом? Ведь Ливия не имеет общей границы с Израилем.

– Это ничего не значит. Сто миллионов арабов должны подняться, как один человек, и сразиться с нашим общим врагом.

– Все это так, но что мы, ливийцы, можем сделать конкретно? Только прошу тебя, не говори, что мы должны послать в бой нашу армию. Ты же отлично знаешь, что она плохо вооружена и небоеспособна.

– Вряд ли Объединенная Арабская Республика нуждается в людях. Мы можем предоставить ей средства для вооружения ее бойцов.

– Неужели наши армии еще не закончили процесс вооружения? В таком случае арабам нужен мир, а не война!

– Не будь наивным, Али. Все арабские армии находятся в полной боевой готовности. Но война с Израилем будет очень долгой, и потребуется быстро компенсировать потери в оружии. Для этого нужны деньги, и они у нас есть. Мы можем использовать нефть как оружие в битве.

– Каким образом?

– Прекратить, например, продажу нефти Европе и заставить ее оказать давление на Израиль.

– Если мы это сделаем, то откуда получим деньги для закупки оружия?

– Мы прекратим перекачку нефти на короткий срок. Европа крайне заинтересована в нашей нефти, благодаря ее высокому качеству и близости к европейским странам. Европе невыгодно ввозить нефть издалека. Суэцкий канал будет закрыт, а гонять танкеры вокруг мыса Доброй Надежды весьма накладно. Следовательно, нефть – наше верное и эффективное оружие в битве с Израилем.

– Хорошо, но кто заставит ливийское правительство пойти на такой шаг?

– Патриотические силы народа…

– Громкие слова! Силы народа разгромлены и загнаны в подполье. Забыл о фальсифицированных выборах? Забыл, что Ливия не поддержала арабов, когда они порвали отношения с ФРГ?

– Мы сбросим правительство, если оно не выполнит наши требования!

– У тебя разыгралось воображение, Махмуд. Правительство предоставило нашу территорию крупнейшей американской военной базе.

– Мы включим в наши требования пункт об эвакуации этой базы с нашей территории.

– Это будет означать войну с США!

– Не с США, а с американским империализмом. Какой толк от нашей свободы и независимости, если база нависла над нами как дамоклов меч! Многие народы успешно борются против империализма и побеждают.

– Все это красивые теории. Не забывай, что прибыли от нефти сделали наш народ изнеженным, приучили к комфорту, ослабили его волю и решимость.

Уже на пороге комнаты Махмуд сказал:

– Мы откажемся от нефти, если она толкает нас на капитуляцию и покорность!

Я рассмеялся… Вот чудак! Хватит с нас долгих лет нищеты, невежества и изоляции…

* * *

Я вышел на улицу. Был чудесный летний вечер. Когда я вошел в кафе, мои друзья уже сидели на своих местах и с важным видом обсуждали новости. Они не сразу заметили мое появление.

Абдалла, размахивая руками, разглагольствовал:

– Мы должны сыграть свою роль в битве с Израилем. Египет не нуждается в людях, ему нужны деньги на оружие, и мы можем их дать.

Абдалла почти слово в слово повторял речи Махмуда о значении ливийской нефти в общеарабской борьбе. Я закрыл глаза и погрузился в дремоту.

Громкий голос Ахмеда вернул меня к действительности.

– Ливийская армия безоружна. Правительство боится собственной армии и хранит оружие в арсеналах, вдали от солдатских казарм. Нам нужно добиться ликвидации американской базы.

Шейх Селим возразил:

– Если мы заставим американцев уйти, не займут ли их место русские?

– Я готов заключить союз с самим дьяволом, если это поможет освободить нашу землю и уничтожить сионизм…

Тут даже я не выдержал:

– Ты действительно веришь, что Россия поможет нам уничтожить сионизм?

– Да.

– Ей-богу, ты соврал. Возможно, Россия согласится оказать нам материальную и моральную поддержку, но не в такой степени, чтобы мы смогли уничтожить Израиль. Ведь Россия сама признала создание государства Израиль.

– Это было давно, сейчас условия изменились… Одним словом, интересы России не противоречат нашим, поэтому для нашего дела она в тысячу раз лучше США.

Здесь друзья заспорили все разом. У меня снова началась головная боль. Я встал и вышел на улицу. Отовсюду доносились запахи пищи – наступил час ужина. Дома я сразу же заперся в своей комнате, отказавшись от еды.

* * *

И вот пришло то утро. Придя на работу, я принялся разбирать бумаги, а мои коллеги продолжали обсуждать развитие событий на Ближнем Востоке. Зазвонил телефон. Едва я поднял трубку, как услышал взволнованный голос Махмуда:

– Брат, началась война.

– Какая война? Что ты говоришь!

И сразу мои коллеги хором закричали: «Война! Война! Война!»

Ахмед выбежал из комнаты и через минуту вернулся с транзистором. Все арабские радиостанции передавали военные сводки. Дикторы кричали: «Арабские братья, ваша героическая армия самоотверженно сражается на Синае». Я шептал про себя, как молитву: «Аллах, сделай победу союзником арабов. Мое сердце с вами, герои-солдаты». А диктор продолжал: «На Яффу, арабы, на Хайфу, на Тель-Авив, герои. Настал час освобождения священной земли!»

Мои коллеги пустились в пляс, предвкушая скорую победу.

К полудню все жители Триполи, от мала до велика, вышли на демонстрации в поддержку своих арабских братьев. Повсюду гремели радиоприемники, люди пели и плясали от радости. Я с трудом добрался до дома. Горячая арабская кровь бурлила в моих жилах. Впервые в жизни я участвовал в демонстрации, шел твердо, с гордо поднятой головой. Во мне рождался новый человек. Патриот, революционер, твердый духом, готовый преодолеть любые трудности. Всю ночь мне снились сладостные сны.

Утро принесло всему арабскому народу горькую весть о поражении. Израиль разгромил египтян, почти полностью уничтожил египетскую авиацию. Вся арабская нация оплакивала это поражение. И вместе со слезами из наших душ уходили слабость, сомнение, отчаяние. Стихала боль, затягивались раны, и мы готовились к революции, великой арабской революции, против собственных недостатков, против сил реакции и империализма.

Мы редко видели Махмуда дома. Он активно участвовал в народном движении, организовывал демонстрации, распространял листовки, создавал комитеты народного сопротивления и отряды военной подготовки, собирал пожертвования на закупку оружия. Забастовка охватила всю страну. Народные комитеты потребовали ликвидации иностранных баз и прекращения перекачки нефти. Правительство подало в отставку. Новый кабинет обрушил массовые репрессии на национальные силы. Руководители народных комитетов были брошены в тюрьмы. Махмуда тоже приговорили к 6 месяцам тюрьмы. Но вулкан революции не потух. В его глубинах бурлила кипящая лава, но кратер пока безмолвствовал.

Мой отец из гордости отказался подать прошение о помиловании Махмуда. Мать не оплакивала его участь. Я впервые почувствовал гордость и восхищение Махмудом. Испытания сделали меня твердым арабским революционером. Теперь я знал, каким путем мне идти, чтобы жить свободным человеком на свободной земле…

* * *

Потянулись томительные дни. Но я верил, что придет день, когда солнце свободы взойдет над нашей землей и осветит лучами победы, надежды и жизни наш печальный город. Победа будет на стороне справедливости, ибо выше ее нет ничего в мире. Жизнь шла размеренно и монотонно, но все мы жили ожиданием революции. Правда, мы перестали шутить и смеяться. Дома мы обходили молчанием вопрос о Махмуде, так как вся наша страна напоминала большую тюрьму.

Махмуд отсидел свой срок полностью. Он стал замкнутым, молчаливым, задумчивым. Он часто отсутствовал дома и не любил, когда его втягивали в разговоры о политике. Одно время мне даже казалось, что у Махмуда исчезло желание бороться за свои принципы и веру.

На все мои расспросы он отвечал уклончиво, словно не доверял мне. Как-то он сказал:

– Ты мой старший брат, я тебя очень люблю, но ты не заставишь меня сказать о том, чего я не хочу.

– Как хочешь. Ты знаешь, что я не собираюсь вмешиваться в твои дела…

– Извини меня, Али. Я потерял всякую веру в громкие слова, ибо без конкретных дел они просто пустой звук…

– Ты хочешь сказать, что приступил к действиям?

– Пока нет. Я тебе сообщу, когда это произойдет.

– Будь осторожен. Я надеюсь, ты не стремишься провести остаток жизни за тюремной решеткой.

– Конечно, нет, но, если это произойдет, я пойду в тюрьму с чистой совестью.

Примерно через неделю после этого разговора Махмуд сообщил нам, что поступил в военный колледж. Увещевания, мольбы и угрозы отца и матери не помогли. Махмуд уехал в Бенгази и навещал нас раз в месяц. Мать тайком плакала. Но скоро она успокоилась. Сердцем арабской матери она поняла, почему Махмуд избрал военную профессию, и молчаливо одобрила его решение. Так покинул нас Махмуд – без шума, прощания и слез…

* * *

После отъезда Махмуда в доме исчез дух молодости и задора. Помню, такое же чувство я испытывал, когда Фатима покинула наш дом. Ее присутствие наполняло дом радостью, энергией, весельем. Даже от ее споров веяло весной и счастьем бытия. Она ушла, и дом в моих глазах понес невосполнимую утрату, и теперь радость забудет дорогу к нашему осиротевшему жилищу. Но шли месяцы и годы, и постепенно мы привыкли к отсутствию Фатимы. Тем более что она и Умран искренне и горячо любили друг друга и в его доме Фатима нашла свое счастье.

После отъезда Махмуда меня стал мучить вопрос: вызовет ли мое отсутствие столь же сильную печаль у родных? Ощутят ли они огромную пустоту и мертвую тишину?

Нет, нет и нет! Такова моя ценность в жизни. Если я умру, никто и не заметит моей смерти, как не замечал моей жизни.

* * *

Прошло время, и я свыкся с отсутствием Махмуда, как раньше свыкся с уходом Фатимы. Махмуд приезжал редко и оставался на один-два дня. Он очень гордился своей военной формой. Я стал замечать, что девушки нашего квартала стали проявлять к нему повышенный интерес. Когда Махмуд бывал дома, девушки под различными предлогами старались к нам зайти, чтобы взглянуть на него или привлечь его внимание.

Как-то я спросил Махмуда:

– Господин лейтенант, откуда у вас такая спесь?

– Какая спесь?

– В отношении к девушкам. Почему ты не обращаешь на них никакого внимания?

– Ты имеешь в виду соседских девчонок?

– Да, о проницательный офицер! Или в вашем колледже запрещена любовь?

– Нет, но дело – прежде всего.

– Какое дело, расскажи…

– Признаюсь тебе, Али, что я уже полюбил.

– Ты мечтаешь о ней ночами, а она мечтает о другом. А ту, которая мечтает о тебе, ты не замечаешь, так, что ли?

– Нет, Али. Я люблю ее, а она любит меня. Мы любим друг друга святой и чистой любовью.

– Значит, ты женишься на ней? А почему ты не скажешь об этом матери? Я уверен, она будет рада твоему счастью.

В этом момент вошла мать. Она слышала мои последние слова и спросила:

– О чем вы говорите, дети мои? Чему я должна радоваться?

– Мама, Махмуд хочет сказать тебе важную вещь…

– Да, мама, я должен сообщить тебе самую важную вещь в моей жизни.

Я опередил Махмуда:

– Он хочет жениться, мама…

Мать очень обрадовалась и расцеловала Махмуда.

– Правда, сынок? Благодарение аллаху, он услышал мои молитвы. Я так переживала за тебя: один, в Бенгази, в чужом городе. Я выберу тебе в жены красавицу, какой еще не видел Триполи, уж я постараюсь, сынок…

Махмуд прервал ее:

– Не беспокойся, мама, я нашел себе невесту.

– Кого же ты выбрал, сын мой?

– Чудесную, необыкновенную девушку! Она тебе понравится, мама, я уверен в этом! Ее зовут Салви Атар, она учится в университете, на последнем курсе филологического факультета.

Мама наморщила лоб, вспоминая:

– Из семьи аль-Атар? Никогда не слышала о такой семье. Но это ничего, я расспрошу о ней и сосватаю ее для тебя.

– Ее семья живет в Бенгази, там мы и познакомились. Пока тебе не удастся с ней увидеться.

По расстроенному лицу матери я понял, что она вот-вот расплачется.

– Из Бенгази? В Триполи полно красивых и образованных девушек, зачем же ты выбрал невесту из Бенгази, сын мой?

– Неужели ты сердишься на меня только потому, что моя девушка родом из Бенгази? Я ее полюбил с первого взгляда, и мне абсолютно все равно, откуда она – из Триполи, Бенгази или из любого другого ливийского города, с востока или с запада Ливии.

– Верно, сынок, но мы не привыкли, чтобы мужчины нашей семьи женились на девушках из Бенгази.

– Но ведь это глупое местничество…

Я решил разрядить обстановку:

– Махмуд пытается осуществить на деле национальное единство, мама.

Но Махмуд принял мои слова всерьез.

– Да, мама, мы не должны забывать о претворении в жизнь великого арабского единства, ибо нас разъединяет чувство местничества.

Мать расплакалась. Махмуд вынул из кармана гимнастерки маленькое фото и показал матери. Мать взглянула, и печаль на ее лице сменилась радостной улыбкой. Я взял у нее фотографию и увидел необыкновенно красивую, с тонкими чертами лица девушку, глаза которой сияли, как две звезды.

Чувство восхищения Махмудом охватило меня. Вот каков мой брат – знает, чего хочет, и всегда добивается своего. Он умеет убеждать других в необходимости и правильности своего выбора… Я был уверен, что невеста Махмуда с честью заменит в нашем доме Фатиму.

Мать начала каждый день доказывать, что мне тоже надо жениться.

– Сын мой, – говорила она, – мне недолго осталось жить, и я очень боюсь умереть прежде, чем увижу твоих детей. – И горючие слезы полились из ее глаз.

– Ну что ты говоришь, мама?

– Сынок, неужели я слишком многого требую от тебя? Ведь ты отрада моей жизни, мой первенец. Именем аллаха, исполни мою великую просьбу и надежду!

– Хорошо, мама, я выполню твою просьбу и даю тебе возможность самой выбрать мне невесту.

– Сынок, невест хватает, ты только прикажи…

Я хотел на этом закончить разговор и уйти, но мать схватила меня за руку.

– Куда же ты? Неужели ты не хочешь узнать, кто она…

Я остолбенел. Оказывается, мать уже выбрала для меня невесту, не спрашивая моего мнения.

– Скажи же мне, мама, кто эта несчастная, которую судьба уготовила мне в жены?

Мать победоносно рассмеялась:

– Наоборот, сынок, она очень счастливая. Она родилась в ночь предопределения, и сама судьба дарует ее тебе в жены.

– Но кто же эта счастливица?

– Наима, дочь нашего соседа шейха Абдель Фаттаха. Он тоже благородный человек, да и мать ее из порядочной семьи. Признаюсь тебе по секрету, Наима влюблена в тебя по уши и давно мечтает выйти за тебя замуж.

Словно ядовитый кинжал вонзился мне в сердце.

– Ты ошибаешься, мама. Она влюблена в Махмуда и поэтому всегда старается посетить наш дом, когда Махмуд бывает здесь. Я не могу жениться на девушке, которой нравится мой брат, а не я!

– Дурачок! Она бывает у нас каждый день, но ты такой рассеянный, что не обращаешь на нее внимания. Ты замечал ее лишь тогда, когда ее визиты совпадали с приездом Махмуда. Раскрой глаза, сынок. Она же без ума от тебя. О ее любви знают все наши родные и знакомые и подшучивают над бедняжкой.

Проклятое время, да падет на него гнев аллаха. В наши дни парни и девушки вступали в брак по божьему благословению, без великой любви. Мы и слова такого не знали – «любовь». И ничего, жили и радовались. А теперь… Я пятьдесят лет прожила на свете, голова стала седою, а проклятые дети заставляют меня употреблять такие слова и выражения, которых я раньше вообще не знала! Мы жили без любви и радовались, а эти живут в любви и сами отравляют и осложняют свою жизнь. Кто же из нас прав? Кто ошибается? Если бы знать!

Наверное, правы были наши предки. Но я и представить не мог жизни без любви. Я хочу дарить любовь и получать любовь.

– Мама, я и не думал, что ты можешь так мудро и замечательно говорить…

– Сынок, достаточно честно сказать, что лежит на сердце, и твои слова обретут величие и мудрость.

– Я и не предполагал, что ты, мама, училась в школе и такая образованная.

– Эх, сынок, я прошла лишь одну школу – школу жизни и даже грамоту не знаю.

Я поцеловал мать, ушел в свою комнату и стал вызывать в памяти образ Наимы…

Стройная девушка, рост средний, смуглая, порывистая, очень скромная и робкая. Во мне она никаких чувств не вызывала.

Но с этого дня я стал тщательно присматриваться к Наиме, тем более что она частенько забегала то к матери, то к моей младшей сестренке Хадидже.

Однажды я заговорил с ней:

– Минутку, Наима!

Она остановилась передо мной, пунцовая от смущения, низко наклонив голову и пряча глаза.

– Который теперь час?

– У меня нет часов…

– Почему ты не пошла сегодня в школу?