Текст книги "Барабаны пустыни"

Автор книги: Ибрагим Аль-Куни

Соавторы: Юсеф Шриф,Мухаммед Швейхиди,Халифа ат-Тикбали,Камиль аль-Макхур,Хайям Дурдунджи,Ахмед аль-Факых,Фаузи аль-Башта,Али аль-Мисурати
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Он больше не боялся солнца. Не боялся жажды, пустыни – ничего не боялся. Последнее, что он увидел, была фигура Рыжего, гордо возвышавшаяся над пустыней. Сильные, стройные ноги верблюда, словно опоры шатра, стояли над головой старого туарега. Рыжий склонился над ним, облизал лоб, обнюхал лицо и одежду. Повернулся, всем телом прикрывая хозяина от лучей беспощадного солнца.

На губах туарега застыли крупицы песка, глаза остекленели. Все вокруг замерло, даже солнце.

«Папа приехал! папа приехал!»

Спустя два дня дети увидели на горизонте движущийся силуэт верблюда. Они бросили игры и с криком помчались навстречу ему, стараясь обогнать друг друга.

Они окружили кольцом величавого махрийца, который проделал такой нелегкий путь и, казалось, ничуть не устал. Он, наверное, ничего и не видел вокруг, кроме бескрайних песков пустыни.

Уздечка была на своем месте и освежеванная тушка газели привязана к седлу… Но само седло пустовало…

Перевод И. Ермакова.

© Перевод на русский язык «Прогресс», 1980.

Камиль Хасан аль-Макхур

Зеленый сундук

Пять лет назад, в первые дни праздника, Салем умер у меня на руках. Эти мучительные мгновения возвращаются теперь ко мне всякий раз, как я ощущаю в воздухе дыхание приближающегося праздника… Это произошло пять лет тому назад, когда Салем кормил всю нашу семью: меня, мать и моего младшего братишку. Само слово «праздник» с тех пор уже не смело сорваться с наших губ. Людские взоры то впивались в нас со всех сторон, то обращались к небесному своду, чтобы не упустить миг, когда молодой месяц возвестит о начале праздника. В эти тягостные минуты, пять лет назад, Салем лежал передо мной с незрячим взором, застывшей на полуоткрытых губах кровью и раздувшимся от воды животом.

Мне до сих пор трудно поверить в то, что Салем умер именно в этот день. Ведь он так любил этот праздник и надеялся еще не раз пережить эти чудесные, наполненные надеждой дни.

В ту ночь я не ложился спать и просидел в чайной у Османа, по соседству от нашего дома. Посетители играли в карты и были радостно возбуждены. Рядом с ними лежали разные мелкие подарки, заранее приобретенные к празднику… Накануне днем Осман, глядя на меня сквозь призму стаканчика с чаем, спросил:

– Махмуд, где же Салем?

– В море, – рассеянно ответил я ему, бросая карту на стол.

Мне кажется, я вновь слышу голос Османа, с ухмылкой провожающего глазами струйку пара:

– О всемогущий аллах! Он что, работает даже по праздникам?

Я снова почти физически ощущаю эти мгновения, словно кто-то ударяет меня ножом в спину… Сколько раз Салем, снисходительно поглядывая на меня и шутливо теребя меня за ухо, говорил:

– Ты уже совсем взрослый мужчина, Махмуд…

И мать тут же спешила мне на помощь, по-женски протяжно произнося:

– Ради аллаха, оставь его в покое…

Подходя к нашему дому в один из последних дней рамадана^[13], я неожиданно остро почувствовал, как много Салем значит для меня… Накануне праздника он купил мне новый костюм, младший брат получил множество игрушек, а матери Салем обещал устроить хаджж^[14].

Перекинув через плечо свою сумку и уже выходя из дома, Салем тогда с улыбкой шепнул мне:

– Будь осторожнее на улице. Уже поздно…

И сейчас сквозь сон я чувствую, как шипящая морская пена лижет его сильные руки, добывающие для нас кусок хлеба.

В те дни в нашем доме стоял один лишь деревянный зеленый сундук с медными украшениями и с замком, снабженным колокольчиком. Моя мать всегда бережно хранила этот сундук и складывала в его деревянное чрево самые ценные вещи. Самым дорогим сокровищем в то время для нее был праздничный костюм, который Салем купил себе в конце месяца рамадана: серые, тщательно отутюженные брюки, белая рубашка с отложным воротничком и черные лакированные ботинки.

Той ночью, перед самым рассветом, я увидел, как мать коснулась звонкого колокольчика и ласково положила руку на нарядный костюм Салема. Она бросила на него цветочные лепестки и едва слышно пробормотала какие-то слова. Мой же костюм и одежда малыша были небрежно брошены на пол.

Все жили ожиданием праздника, а я думал только о том, когда же мать положит и мой костюм в полупустой сундук с колокольчиком.

Почти на исходе той ночи я, улыбаясь, вошел в дом с красными от бессонницы глазами и беззаботно бросил матери:

– Счастливого года тебе…

Старуха мать подняла на меня глаза, тяжелые веки не могли скрыть ее тоскливого взгляда:

– Что-то случилось с Салемом, Махмуд…

– Скоро вернется. Ты что, боишься за за него?! – раздраженно бросил я, поглядывая то на зеленый сундук, то на свою одежду, валявшуюся на полу.

Мать с усилием подавила тяжелый вздох, рвавшийся из ее груди. Засыпая, я почувствовал, как ее вздохи, словно тонкое лезвие кинжала, пронзают мое сердце, и это лезвие становилось все шире… Меня разбудил непонятный шум у двери нашего дома и душераздирающие вопли матери. Малыш сидел в дальнем углу комнаты, протирая глаза и стараясь понять, что происходит.

Салема уже положили в комнате, и он грустно смотрел на меня своими выпуклыми глазами, как бы прося прощения за нарушенный праздник. Коричневое лицо его сжалось и было неузнаваемым. Живот Салема показался мне огромной дыбящейся волной. На его босых ногах чернели ногти. Слипшиеся зеленые травинки застряли у него между пальцами.

Крики старухи прерывались причитаниями соседей, с нетерпением ждавших прихода праздника:

– О благословенная ночь аллаха!

– Что-нибудь случилось? Это невыносимо!

– У них перевернулась лодка. О аллах всемогущий!

Взгляд Салема застыл на потолке, но мне казалось, что в них мольба о прощении за испорченный праздник.

С того дня каждый год праздник для нашей семьи тонул в слезах. Зеленый сундук с желтыми медными украшениями был заперт навечно. Ключ от него спрятался в складках старой накидки матери, а в его умолкнувшем пустом чреве печально покоился праздничный костюм Салема.

Все, что в ту ночь осталось нам от Салема, – это его старая, засаленная сумка серого цвета. Его одежда пропиталась запахом рыбы, а в доме застоялся воздух бушующего моря. Остекленевшие глаза Салема, каждая морщинка на его лице и раздувшийся, словно вздыбленная волна, живот, казалось, просили нас о чем-то.

Все мы ощущали присутствие Салема, и его сумка не покидала своего дальнего угла, рядом с дверью, в течение всех праздничных дней… Шум моря доносится до меня из этого прошлого, как что-то темно-зеленое, похожее на ту траву, что прилипла к ногам Салема. Морские волны вызывают в моей памяти его раздувшийся живот, а рыбацкие лодки кажутся ненасытными плавающими могилами, несущими в себе мертвецов и ищущими новых жертв.

Месяц спустя после смерти Салема я почувствовал, что мать как-то выжидающе смотрит на меня. Мой костюм и одежда малыша, грязные, по-прежнему валялись в углу… Зеленый сундук тяжело вздыхал в мертвой тишине дома, и звонкий колокольчик, как всегда, охранял его по ночам. Наконец, вздохнув, старуха сказала мне:

– Мы много задолжали, Махмуд…

Тяжело шаркая, она сделала несколько шагов и снова взглянула на меня, точно сомневаясь, что я расслышал ее слова. Потом она подошла к тому месту, где лежала старая сумка, достала из нее сеть, иглу и остаток ниток и уселась в освещенном углу под окном зашивать огромные дыры в сети.

С того дня я сам испытал вкус моря. Морская волна лизала мне уши, мои соленые от пота и моря руки тянули сеть, чтобы добыть хлеб для старухи матери и моего младшего брата. Ни разу, однако, мне не довелось пережить того, что пережил Салем в ту праздничную ночь, когда он, наверное, мечтал достать под звон колокольчика свой костюм и надеть его утром на праздник.

Каждый раз наступающий праздник смотрел на меня блестящими глазами моей матери, плакавшей у зеленого сундука и не осмеливавшейся приоткрыть его. С того момента, как навсегда закрылись глаза Салема, мы больше не знали праздника!

Я старался не возвращаться домой в предпраздничную ночь. Я боялся, что эта ночь проглотит меня так же, как она проглотила несколько лет назад Салема. Все это время я носил костюм, который мне подарил когда-то Салем, и с каждым годом он становился мне все теснее и короче, так что из-под брюк выглядывали носки. Я смотрел, как в дни праздника младший брат надевает что-нибудь новое и идет к берегу моря, чтобы посвистеть там в свой игрушечный свисток, купить себе праздничную ашуру^[15] или же просто поболтать с другими детьми.

Какое-то непонятное мне чувство рождалось в моей душе и мешало мне присоединиться к всеобщему веселью. То ли это было вызвано слезами моей старухи матери, то ли позвякиванием колокольчика на старом сундуке.

И вот наступил этот вечер. Дыхание города становилось все жарче, смутная серая тень улеглась на морскую гладь, и люди начинали тихонько переговариваться в предвкушении праздника. Новая одежда малыша лежала рядом с сундуком, и его веселый простодушный взгляд украдкой скользил по ней сквозь полусон… Когда я перекинул через плечо старую сумку, до меня донесся приглушенный, с оттенком нерешительности голос матери:

– Значит, завтра праздник, а, Махмуд?

Я почувствовал, как сдавленный крик эхом отдается во всем теле. Голова кружилась, как перед сильной бурей. Моя рука замерла, так и не открыв дверь, и я увидел в темноте глаза Салема, устремленные на потолок и просившие прощения за испорченный праздник.

– Может быть… – она подыскивала в своем сердце самые нежные, полные любви слова. – Что ты наденешь, Махмуд?

У меня появилось смутное предчувствие, что я могу не вернуться… Я представил себе малыша, его новый серый костюм, бросил рассеянный взгляд на пол, потом посмотрел на потолок… В ушах у меня гулко шумели волны, и я уже ощущал, как дно лодки уходит у меня из-под ног, как меня, умирающего, несут на плечах… Но вот снова ее голос прорвался ко мне:

– Будь осторожен, сынок!

Эти слова матери звучали в моих ушах до тех пор, пока я вновь не раскрыл дверь нашего дома на рассвете и, уже засыпая, не услышал едва доносившийся голос Османа:

– Благополучия тебе, Хамида… Счастливого года!

В тот же миг меня сморил сон. Цепь невидимых волн, всплески рыб и дуновение морского ветра преследовали меня и во сне. Я очнулся в липком поту. До меня донесся скрежет ключа, поворачиваемого в замке старого сундука, глухое позвякивание охрипшего колокольчика. Пыль, лениво кружась, осыпалась с желтой меди, и в ней, желтея, отражались солнечные лучи. Мать доставала костюм Салема и стряхивала с него высохшие лепестки.

Она глухо бормотала что-то, поглядывая в мою сторону с лукавой улыбкой.

В стоявшем на огне чайнике закипала вода, и звук его маленького свистка, кружась по всему дому, доносился до меня. Явившаяся в наш дом надежда гнала прочь призраки прошлых скорбных лет. По-детски радуясь своей затее, мать раскладывала на стуле серые брюки, расстегивала пуговицы на белой рубашке. Потом она краем своей старой накидки протерла черные лакированные ботинки и сверху положила новые носки:

– Эй, соня, надень-ка этот костюм и благослови наш праздник…

Я почувствовал, как у меня перехватывает дыхание от нахлынувшей радости. Сдерживая слезы, я склонился к ее влажному от волнения лбу и тихо произнес:

– Счастливого года тебе, мама.

Невидимая волна счастья захлестнула нас, докатилась до зеленого сундука, и он улыбнулся всей своей желтой медью…

Перевод И. Дьякова.

Мухаммед Али Швейхиди

Выбор невесты

Итак, родители считают, что он уже взрослый. Плечи – шире, чем у отца. Особых успехов в учебе не достиг. Поэтому решено, что школу надо бросить и начинать строить свою жизнь, как это делает большинство молодежи квартала.

Он и сам ощущает, что вырос. Безделье надоело. Да и отец скуп до невозможности… Решил поискать какую-нибудь скромную писарскую работу в одном из учреждений. Нашел. С удовольствием ощутил, что теперь в кармане всегда есть несколько динаров.

* * *

А сейчас пришла мать и спросила, кого из девушек их квартала он выбрал бы себе в жены. Задумался, представил себе красавицу жену. Скромную, стесняющуюся собственной тени и в то же время уверенную наедине с мужем, непринужденно беседующую с ним, одетую в современное европейское платье. Огромные черные глаза, в глубину которых он погрузится, но которые немедленно занавесятся шторками ресниц, если столкнутся со взглядом чужого человека.

Вздохнул. Мать стоит рядом. Пытается прочесть его мысли. Ждет ответа. Ждет ответа и отец, растянувшийся на циновке в другой комнате.

– Выбрать жену? Пусть выберет аллах, мы же должны принять от него…

Мать улыбнулась.

– И все-таки, кого из девушек ты хотел бы видеть своей женой?

Он назвал имя. У матери округлились глаза.

– Да она же из семьи богачей! У нее аттестат зрелости и свидетельство об окончании дополнительного^[16] класса в этом году. Это значит, сынок, что за нее попросят калым не менее 1000 динаров. А если прибавить подарки и одежду невесте, то все это обойдется в 2000 динаров… Это в том случае, если ее родня согласится. Но откуда у нас такие деньги?!

Сын понимал, что мать права. Не желая более огорчать ее, попытался перевести все в шутку:

– В общем-то, все женщины одинаковы. Какая разница… Это я просто так. Я ведь уже говорил, что лучший выбор от аллаха.

Но мать решила, что ее сын должен сам выбрать. Не откладывая вопрос в долгий ящик, она начала:

– Вот Самха, дочь дядюшки Махмуда. Клянусь аллахом, если ты ее увидишь, то подумаешь, что она из семьи христиан: зеленые глаза, золотой волос. А рост, сложение, свежесть! На улицу уже десять лет не выходит… С семи лет – только дома! Правда, отец у нее смотритель. Семья бедная… И неграмотна она. Не беда! Я тоже неграмотна, а тебя все же воспитала настоящим мужчиной. И калым за нее будет не более 100 динаров. Думаю, она может тебе подойти. Или, например, дочь хаджи Али: три класса начальной школы, воспитанная, благочестивая девушка. Пуглива как лань. Одевается как европейка. Совсем не плоха. И из хорошей семьи. Хаджи Али – прекрасный человек. Калым за нее будет не более 150 динаров. Думаю, она могла бы стать твоей избранницей. Ты, по-моему, ее не раз видел…

– А если… Захра? – спросил сын.

– Упаси нас аллах! Сынок! О ком ты говоришь?! Да эта Захра – бесстыжая девка… Целыми днями только и шастает в коротком платье по рынку да по улице Омара Мухтара. Толкается среди мужиков без всякого стыда. Ты разве не слышал, что про нее рассказывают?!

Сын улыбнулся, попытался что-то сказать, но мать разошлась не на шутку:

– Ох, эта Захра! Да попадись она мне в руки! А ее родители?! Совсем без денег, но как задирают нос! Поверь, сынок… Несмотря на то что говорят об их дочери, они убеждены, что получат за нее калым, как за благородную девушку с университетским образованием. А эта развратница уже дважды проваливалась на экзаменах за начальную школу!

– Слушай, иди-ка сюда, – раздался требовательный голос отца. Мать вышла. Через некоторое время вернулась. Продолжила:

– Зейнаб, дочь дядюшки Сулеймана. Ты ее не раз встречал. Что ты о ней скажешь? Согласись: красива, воспитанна, из хорошей семьи. К ним уже многие приходили свататься, но получали отказ. Потому что ее отец хочет найти мужчину, а не мешок с деньгами. Думаю, что если мы сделаем им предложение, то не откажут. Любой здравомыслящий отец хотел бы заполучить такого зятя, как ты, и…

Сын прервал ее:

– И сколько за это?

– Ты о чем?

– Спрашиваю, какой калым за нее?

Мать закатила глаза, посчитала.

– Зейнаб окончила начальную школу. За нее попросят… Думаю, динаров двести. Может, и больше. Но мы более двухсот дать не можем.

Отец опять позвал мать, и та выбежала из комнаты. Когда она вернулась, сын спросил:

– А Нурия, дочь дяди Османа? Что ты скажешь о ней?

Мать вздохнула.

– Она окончила первую ступень средней школы^[17]. Ее отец хочет, чтобы она стала учительницей. За нее попросят не менее 500 динаров. И не забывай о подарках невесте. Мы столько не вытянем. Сам знаешь… Но мы ищем девушку, которая бы устроила тебя. Даже если это ударит по нашему карману… Мы…

Внезапно она замолчала, не найдя нужных слов. Но все же решила довести разговор до конца. Спросила:

– Ну что, решил что-нибудь?

Сын ничего не ответил, уставившись себе в ноги. Мать повторила вопрос. Не получив ответа, решила сделать еще одно, последнее предложение:

– А дочка наших новых соседей? Свеженькая, кровь с молоком… Пальчики оближешь! Воспитанная, благочестивая, из хорошей семьи. Перешла во второй класс первой ступени средней школы. Правда, я слышала, что старший брат запретил ей продолжать учебу. Как ты посмотришь, если мы попросим ее руки?

Сын хмуро спросил:

– И почем она?

– Ты имеешь в виду калым? Я попытаюсь убедить отца уплатить им 250 динаров. Конечно, надо будет договориться, чтобы они снизили стоимость подарков и одежды. Знаешь, сынок…

Сын прервал ее:

– Слушай, мать! Никого из них покупать не буду! Останусь холостым, пока не смогу сам выбрать то, что мне нужно.

Расстроенная мать ушла к отцу. На этот раз выбор не состоялся.

Перевод А. Макаренко.

Масуд пристает к Масуде

Летний день. Невыносимо палит солнце. Улица наполнена гомоном людей, возвращающихся с работы. Какой-то старик посылает проклятия водителю автомобиля, едва не сбившего его. Группа парней шумно играет на тротуаре.

По другой стороне улицы устало бредет девушка. На высоких каблуках, распущенные черные волосы с челкой, набегающей на глаза. По тому, как устало она передвигает ноги, можно представить, что путь у нее не ближний.

– Масуда!

Имя утонуло в шуме улицы. Масуд, окликнув девушку по имени, засомневался. Повторить ли попытку? А если на улице кто-нибудь из знакомых? Позора не оберешься… Оглянулся. Всмотрелся в лица прохожих. Пошел в нескольких шагах позади. Собравшись с духом, снова негромко позвал:

– Масуда, послушай…

Масуда не слышит. Или просто не хочет слышать. Не обращает на него внимания. Конечно, он ее не интересует. Надо бы уйти… Но уйти – это признать свое поражение. Необходимо мужество и терпение. Изменить тактику…

Откашлялся. С издевкой в голосе произнес:

– Тоже мне, красавица! Возомнила о себе…

Проглотил слюну. Обрадовался, что его насмешка утонула в шуме улицы.

Но Масуда внезапно остановилась. Обернулась. Пристально на него посмотрела:

– Что привязался? Нечего делать? Оставь меня в покое.

– Я только хотел сказать… Я люблю тебя, Масуда. Я тебя люблю. Можешь спросить мою сестру. Я правда…

Что-то промелькнуло в глазах Масуды. Ухватился как за соломинку: значит, есть надежда!

Она пошла быстрым шагом. Масуд сзади, в нескольких шагах от нее. До ее дома уже совсем недалеко. Торопясь, он произнес:

– Масуда, а я тебе нравлюсь? Может, мы встретимся…

Масуда ускорила шаг. Масуд шел за ней, тщетно ожидая ответа.

– Вот это да! Ай да Масуд! Очень красиво!

Масуд вздрогнул. Это ее отец! В следующее мгновение ноги уже уносили его прочь. А отец ударами посоха стал загонять дочь домой, как овцу.

Дома он разразился криком:

– Чтобы эта сучка с сегодняшнего дня ни шагу на улицу! Это ты ее так воспитала! Вырастили дочку! Клянусь, я ее убью, пока она не опозорила меня!

Мать ответила:

– Послушай, девочка шла домой. Ее встретил Масуд, стал приставать… Она ему ни слова не сказала. А он все равно за ней. Что она могла сделать?

– Но почему он приставал именно к ней? Ага! Ты, конечно, не знаешь! Ну ладно. Разберемся!

Схватив посох, он побежал к дому Масуда. Войдя в дом, он с такой силой ударил посохом по столику, что едва не перевернул чашку с кофе. Потом немного успокоился, присел, отставил посох в сторону, как бы извиняясь. Пристально посмотрел на отца Масуда. В голове крутилась одна мысль: как избежать позора. Начал издалека:

– Девочки – семя нечистого в каждом доме. Дьявольское растение, которое древние арабы закапывали сразу, в момент его появления на свет. Это – проклятие, поражающее мужчин! Эта Масуда навлечет на меня проклятие, несмотря на то что я не совершил никакого греха с того времени, как стал отличать добро от зла…

После небольшой паузы он продолжил:

– В последнее время Масуд не дает прохода Масуде, преследует ее. Девочка непорочна, а твой сын допускает вольности. Ведет себя распущенно. Ну ничего, аллах все видит!..

Отец Масуда выпрямился:

– Извини, извини… Вот что: если еще хоть раз Масуд пристанет к Масуде, то ты можешь… Даже нет. Я сам сдам его в полицию. А для первого раза… Я знаю, какие принять меры. Я тебе обещаю.

– Но меня интересует не это. Состояние девочки… Может, твой сын обесчестил ее…

Наконец-то до отца Масуда дошло, к чему клонит гость. Он едва не взорвался, но сумел взять себя в руки.

– Боже сохрани! О чем ты?! Девочка твоя непорочна. Да и Масуд… Не думаю, чтобы он осмелился. Поверь мне, он хороший, воспитанный мальчик.

Но у отца Масуды на этот счет было свое мнение. Он нанял автомобиль и отвез Масуду в больницу – благоверный человек должен быть уверен во всем…

* * *

Мать Масуда снимала с огня кастрюлю, когда в дверь дома громко постучали. Масуд в это время лежал на кровати и читал книгу. Его отец мылся, готовясь к вечерней молитве. Он прервал свое занятие и, открыв дверь, столкнулся с разъяренным отцом Масуды.

– Слушай! Или твой сын забирает ее, или я убью обоих! Я не допущу, чтобы твой сын обесчестил мое имя!

Отец поперхнулся. Масуд, тихонько отступив, усиленно пытался понять, в чем дело. Как одно слово о любви могло вызвать столько шума? Как может разговор с девушкой заставить его жениться на ней? Он убежал в свою комнату, чтобы обдумать, как выйти из этой ситуации. Из-за двери доносился разъяренный голос:

– Дитя греха! Позор! Какой позор! Врач все определил, дорогуша! Это твой сыночек! Вырос и вон что вытворяет!

Масуд ничего не понимал, но на всякий случай закрыл свою дверь на ключ. С бьющимся сердцем стал прислушиваться к тому, что происходит в доме. Услышал голос отца:

– Ну и дела! Придется продавать участок. Масуду надо брать, она порядочная девушка. Видимо, так угодно аллаху.

Мать ответила:

– Но я до сих пор не могу поверить, что Масуд мог это сделать.

Воцарилось молчание. Медленно текло время. Масуд так и не смог понять, что же стряслось.

Масуд вздрогнул, услышав звук шагов. Наверное, это отец. Он съежился, закрыл глаза, притворяясь спящим. Услышал голос матери:

– Масуд, открой.

Он открыл дверь, не поднимая глаз. Мать вошла и присела на кровать, вздохнула:

– Если бы не заключение врача, ни за что бы не поверила. Не поверила бы, что мой сын способен покушаться на честь девушки.

Масуд перебил ее:

– Но я ничего не понимаю!

Мать закричала:

– Врач все определил! Масуда уже не девочка. Она…

Она задохнулась от гнева. И Масуд наконец-то все понял. Вспомнил, как однажды видел Масуду на улице Аль-Хальфи в автомобиле какого-то незнакомого мужчины.

Однако вспомнил он про это слишком поздно.

Перевод А. Макаренко.

Неосуществленные мечты

Фатыма проснулась, лениво открыла глаза, протерла их. Оглядела уткнувшиеся в подушки головы малышей, спящих на большой кровати напротив. Новый день… Пьянящее чувство радости охватило ее. Фатыма отбросила одеяло и спрыгнула с кровати, потянулась, подошла к зеркалу и внимательно осмотрела себя: кроткие черные глаза, длинные черные волосы, в беспорядке ниспадающие на плечи и грудь, алые губы, точеная фигура… Фатыма осталась довольна собой. На ее губах заиграла улыбка девушки, сознающей собственную неотразимость.

Фатыма поглядела на спящих малышей, и у нее защемило сердце от мысли, что совсем скоро предстоит расстаться со своими братишками. С этими малышами, которые всегда бегут к ней, ища суда и защиты в своих детских шалостях и проблемах. Чувство грусти и жалости захлестнуло ее. Фатыма склонилась к самому младшему и поцеловала его. Прядь волос упала ему на лицо. Ребенок открыл глаза, улыбнулся и опять вернулся в мир детских грез. Было 6 часов утра. Видя, что дети крепко спят, и не желая их будить, Фатыма на цыпочках подошла к своей кровати. Но спать уже не хотелось, и она уселась на циновку возле кровати, пытаясь представить себе, какой будет ее новая жизнь.

Конечно, трое суток празднования свадьбы не будут просто тремя короткими днями и ночами. Вся совместная жизнь с Саидом будет нескончаемой свадьбой. А почему бы и нет?! Почему бы не осуществиться тому, о чем мечтаешь бессонными ночами? Кто мог подумать, что мы с Саидом встретимся? Кто мог представить, что я стану женой, а он мне мужем? Мужчиной и другом жизни, долгой, счастливой жизни. Она вспомнила мужественное лицо Саида, его полные страсти глаза. Вспомнила, как он сказал:

– Я ведь говорил, что твой отец – прекрасный человек. Знаешь, что он сказал? Он сказал, что будет только приветствовать наш брак и будет считать меня сыном и братом, дарованным ему небом. Дождем после долгой засухи. И вообще, еще ни разу не было, чтобы при встрече он не поздоровался со мной первым и не засыпал вопросами о моих делах.

Чувство любви к отцу с новой силой вспыхнуло в сердце Фатымы. Ах, если бы отец знал Саида так же хорошо, как она, он бы еще больше полюбил его и гордился бы как своим родным сыном.

Сидя у кровати в полудреме, Фатыма подперла щеку ладонью. Она представила, что находится в огромной толпе среди женщин и детей, вокруг звучит смех, шум, звон, бой барабанов, звуки флейты, аплодисменты. Громкий голос произнес:

– Свадьба Фатымы, дорогие соседи…

Она испуганно вздрогнула, открыла глаза и увидела стоящую рядом мать, пристально смотревшую на нее.

– Фатыма, что с тобой?

Фатыма пришла в себя, поднялась, застенчиво улыбнулась:

– Ничего… Совсем ничего. Просто рано проснулась и решила не спать. Присела у кровати, но, кажется, снова задремала.

Пройдя с матерью в кухню, она услышала требовательный голос отца:

– Рубашку! Чистую рубашку!

Фатыма быстро вернулась в свою комнату.

Ее охватила грусть, будто расставание с любимыми людьми уже действительно началось. Она вытерла подолом платья сиротливую слезу, скатившуюся по щеке. Спиной прислонилась к закрытой двери. Глубоко вздохнула. Ей нельзя покидать своей комнаты, пока отец дома. Таковы традиции: накануне свадьбы дочь не может встречаться с отцом.

Правда, срок ее свадьбы еще не назначен. Но сегодня вечером мужчины придут договариваться с ее отцом насчет условий.

Условия… Она почувствовала себя вещью, которую ощупывают со всех сторон перед покупкой… Попыталась утешить себя тем, что все это не что иное, как формальности, предписанные древними традициями; да и сама она не имеет ничего против обсуждения вопросов, связанных с церемониалом свадьбы. Но тут же поняла, что пытается обмануть себя, уйти от суровой действительности.

Будь что будет… Саид любит ее. Отец отдает ему предпочтение перед всеми парнями их квартала. Благосклонно воспринял его предложение о женитьбе на ней…

Дверь сильно толкнули. Фатыма испуганно отскочила в сторону. В комнату ворвалась мать.

– Ты что?! Ничего не слышишь? Почему до сих пор не принесла отцу рубашку?

Краска залила щеки Фатымы. Опустив голову, она пролепетала:

– Прошу тебя, мамочка… Ты же знаешь, что сегодня… Сегодня…

Подняв голову, она посмотрела на мать и стыдливо потупилась. Мать поняла, что имела в виду дочь. На ее лице появилась улыбка.

– Ах, вот в чем дело! Ну ладно. Прибери в комнате, а потом приходи ко мне на кухню. Сразу же, как отец уйдет…

Мать вышла. Фатыма повернула ключ в дверном замке – на всякий случай. Прибрала свою постель, большую кровать своих трех братьев, которые уже проснулись и убежали играть, вернула разбросанные вещи на свои места. Успокоилась. Взяла гребень со шкафа и стала причесываться. Она представила церемонию окрашивания хной ногтей и волос накануне свадьбы.

– Фатыма!..

Фатыма подбежала к окну, выходящему на улицу. Слегка отодвинула занавеску и увидела улыбающегося Саида. Он вытащил из кармана пальто записку и протянул ее. Фатыма приоткрыла окно. Услышав голос отца, направляющегося к калитке, махнула рукой Саиду, чтобы он уходил. Закрыв окно, прислонилась спиной к стене.

Хлопнула калитка, и с улицы донесся веселый голос отца:

– Доброе утро, Саид…

И смущенный голос Саида:

– Доброе утро, уважаемый хаджи.

* * *

Последний золотой луч погас. С заходом солнца окончилось долгое ожидание. Фатыма скрылась в своей комнате. Подальше от глаз матери, теток и соседок. На улице послышались громкий смех, голоса, перебрасывающиеся остротами и шутками, шаги людей и удары посохов по земле. Мужчины прошли в гостиную. Шум, шутки, обмен приветствиями. Уселись. Прошло некоторое время, сумятица улеглась, голоса притихли. Наступила тишина. До Фатымы долетали отдельные реплики:

– Нет, нет, что ты, уважаемый хаджи…

– Нет, уважаемый, все очень просто…

– Наш визит имеет свою цену!..

Фатыма подумала о том, как это все несправедливо. Ее мнение никого не интересует. Сейчас бы открыть дверь, выскочить в гостиную да высказать им правду в глаза. Но передумала. Через несколько минут она все узнает. Конечно, отец хочет вступить в родство с семьей Саида. А если и будет колебаться, то мужчинам удастся его убедить…

Она задрожала при мысли, что не все сделала для поддержки Саида. Надо было давно рассказать матери о своей любви. Она могла бы подтолкнуть отца… Сейчас уже ничего не сделать.

Будь что будет. Еще совсем немного, и она все узнает. Фатыма попыталась отогнать беспокойные мысли. Начала ходить по комнате, пытаясь отвлечься. Но дурные предчувствия не покидали ее. Она вспомнила об утренней записке Саида. Достала ее из-под матраца. Включила свет и в который раз начала перечитывать.

«Любимая! Надо быть оптимистом и думать о будущем с улыбкой. В жизни не может быть места злу хотя бы потому, что мы отдали ей столько любви. Наша большая любовь никогда не угаснет, а прекрасные мечты станут реальностью. Вооружись надеждой и знай, что слову «отчаяние» не будет места в нашем словаре».

Снова раздались громкие голоса. Послышалось шарканье ног и удары посохов. Мужчины вышли на улицу, рассыпаясь в любезностях и пожеланиях доброй ночи. Голоса удалились.

До Фатымы донесся звук закрывающейся калитки, затем шаги возвращающегося в гостиную отца. В доме начали перешептываться. Женщины с уходом мужчин тоже получили право участвовать в обсуждении.

Сейчас можно было бы все узнать. Фатыма подбежала к двери, но тут же отпрянула, сообразив, что до сих пор держит в руках записку от Саида. Вернулась и спрятала ее.

Вот если бы тетки изъявили желание рассказать ей обо всем… Она подошла к двери, припала к ней ухом, но ничего не смогла уловить. Стала нерешительно открывать дверь. На несколько секунд задержалась: чем объяснить свой выход? Например, жаждой… Во рту действительно пересохло. Как хочется пить! И вполне разумное оправдание.

Открыла дверь, и в уши ударил протестующий голос матери:

– Эх, отец! Постыдился бы! Конечно, твое право. Разошелся с ними из-за 50 динаров! Каких-то 50 динаров, отец…