Текст книги "Барабаны пустыни"

Автор книги: Ибрагим Аль-Куни

Соавторы: Юсеф Шриф,Мухаммед Швейхиди,Халифа ат-Тикбали,Камиль аль-Макхур,Хайям Дурдунджи,Ахмед аль-Факых,Фаузи аль-Башта,Али аль-Мисурати
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Перевод А. Макаренко.

Фаузи аль-Башта

Выбор

Он зевнул, и на его дряблом широком лице четче обозначились следы, оставленные временем, – паутина морщин на лбу, седина в бороде. Шапочка сползла ему на переносицу, он поправил ее и в изнеможении рухнул на старую тахту, стоявшую на балконе его номера в гостинице.

На его губах мелькнула неопределенная улыбка и тут же угасла. Он чувствовал себя таким разбитым и подавленным, что даже не пытался разобраться в своей измученной душе.

* * *

Когда он выехал за пределы родной деревни и бешено мчавшееся такси понесло его в город, им овладело странное, необъяснимое беспокойство… Желая отвлечься от тяжких дум, он затеял беседу с водителем и пассажиром, сидевшим рядом с ним, но эта пустая болтовня не развеяла его мрачного настроения, поэтому он на полуслове оборвал соседа и принялся рассматривать деревья вдоль дороги. У него было тревожно на душе, и он надеялся, что позабудет о своих тревогах, когда приедет в город, в котором он был много лет назад, два или три раза, точно он не помнит. Вероятно, город сильно изменился с тех пор.

Ему сказали, что в городе ожидаются большие торжества, на которых будут присутствовать король и вся знать. Соберутся все, кто сражался за независимость. Им вручат денежную награду и на шею повесят знаки отличия – медные цепи, а на следующий день их фотографии появятся в газетах…

Когда он пришел в гостиницу, портье вручил ему ключи от номера и пожелал приятного отдыха… Неожиданно в холле он увидел несколько человек, при виде которых он почувствовал, как кровь стынет в жилах… Он подумал: «Если мне придется стоять в одном ряду с ними, я не вынесу такого позора… Я не могу забыть, как они стреляли по патриотам, а их предательство было причиной стольких поражений, а сейчас они стоят в одном ряду с теми, кто сражался!» Чувство унижения сгорело во вспышке гнева, напомнившего ему молодость, когда гнев помогал ему сражаться с врагом. Но что он может сделать теперь?.. Время отняло у него все, оставив только горечь воспоминаний!

Завтра повторится унижение, и это унижение падет и на короля, когда он будет пожимать им руки. И все же нельзя отказаться от участия в церемонии, потому что это значило бы, что он не считает себя борцом за свободу. Он не разделял взглядов тех, кто поддерживал короля, но кто станет его слушать! Для него, вероятно, не было большего потрясения, чем то, которое он испытал, когда ему сказали, что король – вот кто руководил всеми битвами и освободил страну. Как это обидно и несправедливо! Ведь он совершенно точно знает, как было на самом деле, знает, потому что все его тело покрыто рубцами и шрамами, потому что он собственными глазами видел гибель своих товарищей в кровопролитных схватках с противником у этого берега, посреди этой площади, на которой он сейчас стоит. Он видел, как это бескрайнее лазурное море было заполнено кораблями, обрушившими на них лавину снарядов… Но противник не ступил на их землю, борцы за независимость стали неприступной стеной, которую не смог пробить свинец и не смогла разрушить артиллерия кораблей. В этот час испытаний весь народ был вождем… Так зачем же они сейчас выдумывают другого, фальшивого вождя и лгут перед лицом аллаха?!

* * *

Из окна своей комнаты он рассматривал тихие улицы, которые так любил… Город не изменился с тех пор, как он был здесь в последний раз… Он был так молод, когда прискакал сюда верхом на горячем скакуне со старым ружьем за плечом. Город встретил его обугленными кронами пальм и оливковых деревьев, зияющими воронками и черными клубами дыма по всему побережью.

Его безмятежная молодость кончилась в тот день, когда итальянские войска вторглись в их страну и захватили их землю. Родина позвала его, и, бросив все, он взялся за оружие. Вместе со своими товарищами он бросился туда, где орудия врага сеяли смерть и разрушения; защитники города были вооружены лишь старыми, допотопными ружьями и непоколебимой верой в то, что они любой ценой отстоят родную землю.

Он не чувствовал страха перед смертью, а только готовность отдать свою жизнь за родину, и это было честью, которой удостаивались лишь немногие.

Он с гордостью вспоминал об этих днях – днях тяжелых испытаний и возрожденной чести. В то время мужчины были героями, в их душах пылал огонь веры, а пядь родной земли не просто почва, она смешана с кровью и прахом павших, имена которых уже позабыты!

* * *

Он сидел на балконе, откинув голову назад, и его слабые руки неподвижно лежали на коленях; деревянная спинка тахты была неудобной, а лучи света от уличных фонарей вонзались ему в глаза как стальные иглы, но он оставался на балконе, дожидаясь дуновения легкого ветра, который бы освежил его истощенное тело. На его губах снова появилась язвительная улыбка. Подумать только, приходится всю ночь торчать на этой квадратной застекленной площадке, прилепившейся к окну комнаты, чтобы уловить дыхание бриза; он привык спать, обдуваемый сухим ветром.

вне этих давящих стен и без этого раздражающего света фонарей.

Стояла душная ночь, властно заполнившая собою все улицы. Тишина была непривычно удручающей, она не была похожа на тишину деревни, в которой листья деревьев поют свою однообразную, но живительную песню. Ему казалось, что в этой старой гостинице, до отказа набитой людьми, кроме него, нет ни единой живой души.

Монотонный гул вентилятора под потолком наводил тоску, его лопасти лишь гоняли по комнате удушливый воздух, и жара, казалось выползавшая из всех уголков комнаты, ничуть не уменьшалась. По его лицу струился пот, и время от времени он вытирал его широким куском материи, прикрепленным к вороту его длинной рубашки с широкими рукавами. Дышать было трудно: не прошли бесследно оставшиеся позади годы и многие проведенные без сна ночи… Он понимал, что сейчас провести целую ночь без сна было бы выше его сил.

Он вновь перебрался на балкон, но дышать легче не стало. На лице глубже обозначились морщины, повлажневшие от пота усы обвисли… Он не отрываясь смотрел на огромное темное дерево, чьи очертания казались размытыми в темноте. Ему хотелось с кем-нибудь побеседовать, и он сказал, обращаясь к дереву: «Ты чужак в этом мире, как и я. Эти бездушные камни и холодный отблеск стекол не для нас, мы одиноки в этом замкнутом, холодном мире, который вызывает только чувство безысходности».

Вентилятор продолжал вращаться и гонять по комнате волны горячего воздуха… Он вытянулся на кровати, пытаясь восстановить в памяти события длинного и такого бесплодного дня. Несмотря на усталость, его мучила бессонница, и он снова погрузился в воспоминания, воскрешая в памяти и недавнее, и далекое прошлое, события, которые уже стали преданиями… Наконец сон сморил его.

* * *

Лучи утреннего солнца разбудили его; он оделся, помолился и затем собрал вещи. Уже собираясь выйти из комнаты, он услышал резкий стук в дверь… Перед ним стоял чиновник в европейской одежде и в феске… Он был похож на турецкого чиновника времен его детства. Вошедший сказал: «Вам пора, не опаздывайте. Все высокопоставленные лица уже собрались и ждут короля. Ваши товарищи тоже там».

Не сказав ни слова, он захлопнул дверь перед носом чиновника. Затем еще раз огляделся, не оставил ли что-нибудь из вещей, и медленно вышел из комнаты. В холле гостиницы он увидел целую толпу итальянцев. Это были лица людей, которые стреляли в него, которые, словно чума, опустошили его землю. Он увидел на стенах фотографии старика, которого они сделали королем, и почувствовал, что остаться здесь было бы равносильно предательству. Если он сделает это, то предаст самого себя, своих товарищей… Он понял, что должен сделать окончательный выбор. Либо он кончит свои дни в унижении, либо вновь обретет свободу. Он знал, что достиг конца пути, девяносто лет – это немало. И, сделав наконец свой выбор, он сразу внутренне успокоился и решительно направился к автобусной станции, чтобы вернуться в деревню. В глубине души он был твердо убежден, что у лжи короткий век и что истина в конце концов восторжествует.

* * *

Вечером он включил радио и услышал, как диктор назвал и его имя в числе тех «борцов за независимость», которые склонились перед королем, чтобы он надел на их шеи медные цепи. Его охватил приступ безудержного смеха, и он долго смеялся, ощупывая руками свою шею. Может быть, им удалось повесить на нее медную цепь, а он и не знает об этом?

У него стало легко на душе, потому что теперь он твердо знал, что тот, кто бесстрашно выступил против врага с оружием в руках, не может пасть ниц перед предательством.

Перевод А. Подцероба.

Дерево

Подобно огромной горе, оно своим сказочным ростом уходило в небо. Никто не знал, когда и как оно выросло. Но все утверждали, что оно стояло здесь испокон веков и что когда они открыли глаза, появившись на свет, то первое, что они увидели, был этот возвышающийся над ними гигант, который своими переплетенными огромными конечностями охватывал дома деревни и ее улицы.

Так дерево стало одной из тайн деревни. О нем рассказывают истории и слагают сказки, оно живет в душах людей как одно из чудес и как один из бесконечных знаков вопроса, с которыми сталкиваются обитатели деревни. Оно день изо дня убеждает их в том, что у них существует своя, местная тайна, понять которую и осознать ее смысл и значение простые смертные не в состоянии.

Многие страстно желали свершить чудо и раскрыть тайну, но потерпели неудачу, погибнув на полпути, или так и не вернулись, заблудившись в дуплах, трещинах, переплетенных ветвях. С каждой новой жертвой легенда пускала все более глубокие корни, ее священное сияние становилось ярче и обретало большую глубину. Когда дети спрашивали о тайне дерева, взрослые всегда рассказывали лишь половину известного им, с тем чтобы само время дополнило легенду, которая жила с людьми и не хотела умирать.

Ребенок, укрываясь зимними вечерами от холода в объятиях матери, просил ее: «Расскажи мне о дереве».

Мать вздрагивала и, произнеся: «Во имя аллаха, милостивого, милосердного», говорила:

– Да защитит нас аллах. Это, дитя мое, заколдованное дерево. На его вершине живут тысячи демонов, злых и добрых духов. Это, дитя мое, мир тех, кого мы не видим… Да сохранит нас аллах от зла дьяволов и позволит нам воспользоваться милостью добрых духов.

Так этот огромный деревянный монолит начал господствовать над всей деревней. Он стал ориентиром для путников и укрытием для тех, кто хотел спрятаться от палящих лучей солнца. Воры превратили дупла в его огромном стволе в безопасное убежище для себя по ночам, когда никто не решался проходить вблизи дерева… С течением времени я обнаружил, что люди начали спрашивать у него благословения, привязывая разноцветные клочки материи, отрезанной от остатков старой одежды, к его ветвям, свисавшим до земли.

Однако я упорно продолжал считать, что это просто дерево. Дерево, ничем не отличающееся от других деревьев, каких в деревне было множество, просто огромный ствол старого дерева, происхождение которого неизвестно. Дерево, от которого нет пользы. Дерево, в истории которого в течение всех этих лет не случилось ничего особенного.

Но иногда я почти верил легендам, увлеченный воображением моей бабушки и ее способностью сочинять истории и придумывать странные события, которые кажутся таинственными снами. Меня пичкали рассказами о странном мире, возникшем меж переплетенных ветвей, и о людях из другого мира, которых мы не видим, и я рисовал в своем воображении фантастические картины жизни этих странных созданий. Я представлял себе их улицы, непохожие на наши улицы, их одежды, непохожие на наши одежды, черты их лиц, непохожие на наши лица, их мечты, непохожие на наши мечты, их проблемы, непохожие на наши проблемы, их женщин, непохожих на наших женщин… Однако я не позволял слишком разыграться своему воображению и говорил себе, что все это лишь смешные выдумки. Дерево может быть только деревом, скрывающим воров, отверженных и тех, кто прячется в его тени от палящих лучей солнца. А вред оно может причинить лишь тому, кто упадет на землю, сорвавшись с его ветвей.

* * *

Итак, я начал считать, что все это лишь иллюзия, возникшая в умах людей. Эта иллюзия пустила в них корни точно так же, как дерево пустило свои корни в землю.

Я говорил им это, но никто не придавал значения моим словам, они оставались просто словами ребенка, которому нет еще и двенадцати лет, пустой болтовней, которая ни к чему не ведет.

Отец говорил мне: «Займись уроками и не навлекай на нас несчастий». А лицо моей матери бледнело, и она просила, чтобы я перестал повторять слова, вызывающие гнев духов, которые скрываются на дереве. Шейх нашей мечети говорил: «Школа тебя развратила, вас учат там неверно, и это сулит неприятности».

А школьный учитель говорил: «Эту проблему ни мне, ни тебе не осилить, потому что это вопрос веры, и бессмысленно пытаться понять ее».

Но моя душа не успокаивалась, такие объяснения не удовлетворяли моего любопытства, и с каждым днем я все яснее чувствовал, как уменьшается мой страх перед деревом. Тогда я не сознавал, что зреющие в моей душе семена понимания приведут меня к приключению, после которого я стану одним из тех, кто пытался раскрыть тайну дерева и разбить тот венец таинственности, которым в течение многих десятилетий окружали его жители деревни, венец, сияние которого достигало и соседних деревень. И вот однажды я, взобравшись на нижние ветви дерева, почувствовал, что не в силах лезть дальше. Так случалось, впрочем, и со многими другими до меня. К тому же, честно говоря, я не особенно стремился лезть выше. Я начал раздвигать листья и маленькие ветки и сорвался… Когда мои ноги нащупали одну из ветвей почти над землей, я решил спрыгнуть с дерева. До меня донесся громкий крик и смех, нелепый смех… Среди этих криков я уловил голос горбуна, низкорослого и упрямого как мул. Его окрики и брань были, как всегда, крайне оскорбительны:

– Трус, ты боишься лезть выше, ты…!

Я почувствовал, как кровь моя вскипела и по телу пробежала дрожь; когда я спрыгнул на землю, мои глаза встретились со смеющимися глазами детей, собравшихся вокруг дерева. В их смехе была изрядная доля издевки и злорадства. А горбун смеялся резким, отрывистым смехом, напоминавшим мне моего деда.

Я знал, все считают, что он дьявольски смел и что тайна этой смелости, возможно, заключается в его отце – этом гиганте, которого люди привыкли видеть пьяным, мечущимся по улицам деревни, подобно раненому слону. Никто не осмеливался встать ему на пути. Его боялись все жители деревни, но не могли обойтись без него, поскольку никто, кроме него, не рисковал спускаться в заброшенные, осыпавшиеся колодцы, когда это было необходимо, никто, кроме него, не осмеливался взбираться по скользким стволам финиковых пальм, никто, кроме него, не мог пешком проходить огромные расстояния, чтобы отыскать пропавшего верблюда или передать важное сообщение в отдаленную деревню. Лишь он обладал необходимыми для этого качествами. И именно он добавил к своим смертным грехам еще один, породив этого наглого горбуна, который вел себя так вызывающе и издевался надо мною.

– Ты говоришь, это просто дерево. Почему же тогда ты боишься? Заберись на него и влезь в дупло, как это делают крысы!

Зловредная улыбка играла на его губах, которые казались надутыми, как спелые баклажаны. Он говорил так, словно был убежден, что я навсегда зарекся от новых попыток.

И вот я перед всеми детьми деревни, которые столпились под деревом, унизил эти «баклажаны», сказав, что я залезу на дерево.

Не дожидаясь их реакции, я разулся и, подобно глупой крысе, уцепился за ближайшую к земле ветвь, напряг мышцы своего слабого тела, собрал все силы и подтянулся до следующей ветви. И вдруг неожиданно для себя я стал перепрыгивать с ветки на ветку, подобно птице, опьяненной утренней росой. Когда я обнаружил, что забрался слишком высоко, а фигуры тех, кого я оставил внизу, имевшие на земле объем, стали казаться мне просто маленькими желтыми бесплотными точками, я почувствовал, что силы меня оставили, и испугался. Я понял, что ввязался в рискованное предприятие, результаты которого сомнительны, но тут я вспомнил, что они там, на земле, ждут меня. Мне представилось лицо горбуна, который мне сейчас казался каплей чернил на белой бумаге, и я почувствовал прилив неукротимой решимости – решимости разумного существа. Мой страх немного рассеялся, когда я увидел расстилавшийся передо мною бескрайний мир. Это был другой, чудесный мир, который до этого мгновения скрывали от меня пыль деревни и ее ветхие глиняные постройки.

Мне открылись огромные, раскинувшиеся вдаль зеленые просторы, и я понял, что они – часть того странного мира, который никто не видит, но о котором так часто говорят наши бабушки и матери, особенно летом, когда наступает полдень, усиливается жара и земля в узких улочках раскаляется под палящими лучами солнца, когда одна за другой закрываются двери домов и твоя бабушка, дрожа, шепчет тебе: «Ложись спать – играть на улице нельзя». Но ты не слушаешься и решаешь выйти из дома любой ценой.

Тогда она предостерегает:

– Как хочешь, ступай, и ты попадешь в лапы дьявола, вырывающего у людей сердца, как раз в это время он любит появляться. Он спускается с вершины дерева и бродит вокруг, а когда его прогулка подходит к концу, он заходит в деревню и похищает тех детей, которые ему встретятся.

Большинство из нас не верили в эти старые выдумки, но мы все же подчинялись и оставались в прохладных комнатах, пока солнце не склонялось к западу. После этого мы пользовались свободой в пределах кривых улочек деревни, и начинались наши путешествия под луной и всевозможные приключения. Но мы не приближались к дереву, его пугающая вершина, прорезавшая мрак ночи, вселяла в нас настоящий ужас. Когда оно протягивало во мраке свои ветви, подобные щупальцам огромного спрута, казалось, что дерево является источником тьмы, что ночь исходит из него, как дождь из неба, покрытого грозовыми тучами.

* * *

Я начал разглядывать открывшийся вид с таким жадным изумлением, что даже позабыл о детях, ждавших, когда я спущусь. Меня захватила панорама увиденного, панорама, которую я никогда не видел раньше и с которой не мог освоиться мой взор: я ведь привык видеть лишь груды мусора, скапливающиеся у домов, помет домашних животных, покрывающий дороги, и раскаленную желтую песчаную пыль, которой я дышал каждый день. Оказавшись в паутине переплетенных ветвей, я почувствовал странное опьянение. Мы не ведали, что такое изумление и опьянение, мы привыкли к тому, что видели каждый день, что надоело нам и вызывало у нас отвращение, нам казалось, что весь мир состоит из одних и тех же надоевших вещей. Человек, конечно же, повсюду видит одно и то же: те же пыльные улочки с кучами кактусовых плодов, те же разваливающиеся глиняные хижины, те же смуглые, темно-коричневые, припорошенные пылью лица. Я впервые увидел иной мир. Изумление, охватившее меня, было столь сильным, что я окаменел. Земля выглядела как зеленый ковер, покрытый высокими, симметрично растущими деревьями. Море виделось мне синей лентой, а небольшие черные холмы – стражниками, охранявшими долину.

Я сказал себе: «А что, если все это существует в действительности?! Я смеялся над всеми и считал, что это одна из старых наивных фантазий, но фантазия, которой я пренебрегал, которую я отвергал, воплощается в реальность, существование которой я не могу отрицать, в нечто конкретное, что поражает меня, переворачивает мою душу. Те, кто видел это, не возвратились, они исчезли, их проглотил великан, который не щадит осмеливающихся раскрыть его тайну и проникнуть в его удивительные беспредельные владения. Теперь этому великану захотелось поохотиться за новой жертвой, за еще одним безрассудным искателем приключений, ввязавшимся в непосильное для него дело. Я у него в руках, я уже вижу, как он открывает рот, чтобы проглотить меня, им были очарованы и те, кто отважился на эту авантюру до меня. Это владения дьявола, вырывающего сердца, похитителя детей. Почему никто не смог лишить его этих просторов, над которыми владычествует он один, почему он владеет морем, горами, полями, а мы ощущаем запах серы и нас охватывает ужас, когда мы слышим его имя?.. Мы еще слишком слабы, чтобы бросить ему вызов».

Один из моих товарищей что-то крикнул мне. Его голос показался мне слабым писком комара. Я посмотрел вниз и сделал ему знак, что ничего не слышу. Тогда он, казавшийся с моего места букашкой, стал кричать громче:

– Что ты там видишь?

Я ответил ему прерывающимся голосом:

– Я вижу море.

– А есть там какие-нибудь существа?

– Нет… Здесь никого нет, лишь зеленые просторы, окруженные бескрайним морем, синева которого сливается с синевой неба.

Их поразили мои слова о том, что море такое огромное. Я знал, что все они любят плавать, обожают ослепительно белый морской песок и каждый из них вне себя от радости, когда ему удается поехать летом с отцом или старшими братьями к морю. Мы все рвемся к морю и любим его, а здесь оно прямо передо мною, такое голубое и прозрачное, будто кусок неба, упавший на землю.

Я снова громко закричал:

– Сейчас я вижу большие волны с белыми барашками.

Я ожидал услышать шум или голоса, свидетельствующие, что дети все еще у дерева, ждут, когда я спущусь, однако внизу царила тишина. Дело, видно, в том, что им надоело ожидание, и они разбежались по домам, разнося новость, что дереву досталась еще одна жертва. Что ж, я все равно продолжу восхождение. Как они будут изумлены моей победой! Но я не успел осуществить своего намерения, как вдруг на меня обрушился поток брани, исходившей, казалось, от самых корней дерева.

Я подумал, цепенея от страха: «Настал мой конец, это он, дьявол, вырывающий сердца, явился».

Брань стала громче: «Слазь, собака, слазь, проклятый!» Огромная, черная как смоль туша, очертания которой мне не удалось разглядеть, взбиралась на дерево, направляясь прямо ко мне. Я закрыл глаза в ожидании смерти, представив себя в зубах этого беспощадного зверя. Меня трясло от ужаса, в ушах стоял звон, а сердце почти остановилось… Когда я пришел в себя, то обнаружил, что он сгреб меня в охапку своими сильными ручищами. В ноздри мне бил мерзкий запах его пота. В ушах стоял звон от его крика.

– Осел, тебя надо наказать!

Все случившееся казалось мне кошмарным сном. Я не открывал глаз, чтобы не видеть этого зверя, и горячие слезы струились по моим щекам. Он злобно шипел:

– Скорей приходи в себя, чтобы я мог тебя наказать! Ты на всю жизнь заречешься от своих дьявольских проделок!

Странно, но голос был мне хорошо знаком, я знал все его интонации до малейших нюансов. Когда он сердился, то голос был грубым и резким, но когда он был в хорошем настроении, то голос становился спокойным, нежным и чистым, понижаясь почти до шепота. На этот раз в нем звучал гнев.

Боже мой! Мне не почудилось, это ведь голос моего отца. Перед моими полузакрытыми глазами возник, как призрак в тумане, наш дом… Слава аллаху, мне не грозит опасность. А дьявол, вырывающий сердца, который схватил меня, был плодом моего помутившегося от страха рассудка.

Голос злобно рычал:

– Ты взбирался на «дерево ифритов»?! Я спас тебя в последний момент… Если бы ты залез выше, то пропал бы навеки, меня предупредил горбун, и я тотчас помчался сюда.

Так, значит, это горбун? Я знаю, что он доносчик. Едва он увидел, что я делаю то, на что он никогда не осмелился бы, как тут же побежал и натравил на меня отца. Ничего, погоди, карлик, ты увидишь, кто свернет тебе шею!

Моя щека вспыхнула от резкой пощечины. За ней последовали грубые пинки. Мне казалось, что мое тело разрывается, огромные, сильные руки отца обрушивались на меня, как гигантский железный молот. Он был по-настоящему рассержен, а когда мой отец сердится, он становится похожим на взбесившегося верблюда. Он не думает о последствиях… Слова, вылетавшие из его рта, разили как отравленные стальные стрелы:

– Тебя нет дома целыми днями, ты ни о чем не думаешь, ты только и знаешь, что делать глупости, и не слушаешь ничьих советов. Ты как мул, который только и умеет, что есть, пить и проявлять свое упрямство. Думал ли ты об уроках и о школе?! Ты ведь думаешь только о том, как бы навлечь на нас беду… Какое тебе дело до дерева?!

Улучив момент, я выскользнул из его цепких рук и бросился в объятия бабушки. Я убежал к ней, зная, что отец не решится преследовать меня. Несколько дней я дрожал от страха, боясь, что отец снова задаст мне взбучку. Однако время шло, и мне стало ясно, что он забыл об этой истории.

Приближалось время выпускных экзаменов в подготовительной школе, после чего я должен был стать обладателем аттестата; все старались помочь мне и создать спокойную обстановку, чтобы дать мне возможность зубрить уроки и успешно сдать экзамены. Тон отца по отношению ко мне стал более дружелюбным, а улыбка, которой он теперь неизменно встречал меня, доказывала то, что он меня окончательно простил.

* * *

Однажды вечером бабушка обняла меня и сказала, пытаясь подавить приступ сильного кашля:

– Послушай, дитя мое, ты еще маленький и ничего не понимаешь. Я верю, что ты перейдешь в среднюю школу и что всего через несколько лет ты многого добьешься, если на то будет воля аллаха… Не трогай пушок, который пробивается у тебя на щеках, и слушай – ты еще мал, чтобы познать смысл происходящего. Думай сейчас лишь о том, что ты станешь учителем или врачом и будешь приносить всем нам пользу, и оставь в покое дерево. Это – благословенное дерево, дитя мое, но его благословение снисходит только на тех, кто живет под его сенью, уважает его, считает его священным и оберегает его. Тех же, кто восстает против него и пытается открыть его тайну, оно уничтожает и насылает на них беды.

– Однако это простое дерево, бабушка, в нем нет ничего необычного, и оно не отличается от любого другого из тысяч деревьев, которых полным-полно в деревне!

– Дерево!!! Это действительно дерево, но это удивительное дерево. Видел ли ты когда-нибудь деревья таких размеров? Можешь ли ты сказать мне, что это за дерево: оливковое, рожковое или тутовое? Это нечто иное, это странное создание из сучьев, ветвей, листьев и пустых дупел.

– Но я смог взобраться на его верхние ветви и не увидел ничего необычного, и, если бы не этот пьяница, я долез бы до вершины.

– Он сделал доброе дело, дитя мое, если бы он не предупредил твоего отца, мы бы потеряли тебя навек.

– Но как могут деревья быть до такой степени опасными?!

– Не деревья, дитя мое, а те, кого мы не видим, те, кто причиняет нам страдания; знаешь дядю Салеха, этого слепого и немого калеку? Он был упрямым, вроде тебя, и говорил людям: «Это просто дерево». Люди отговаривали его, но он взобрался на вершину, а потом всем твердил, что это всего лишь дерево, которое годится разве только на то, чтобы привязывать к нему животных. Он насмехался над ним и иногда даже приходил справить нужду под его огромными ветвями, а потом, смеясь, говорил: «Это дерево лишь хорошее отхожее место!»

И вот однажды, вернувшись домой, он почувствовал, что его голова раскалывается от сильной боли. А на следующее утро люди нашли его разбитым параличом. Он остался в живых, но теперь он уже ни на что не годится, дерево стерло его в порошок, уничтожило.

– Когда я начал лезть, я почувствовал, что легко могу забраться на самую верхушку. Гам не было ничего страшного, хотя я, правда, побаивался сначала.

– Никто не может забраться на вершину дерева, дитя мое. Это не значит, что никто не пытался. Пытались многие, и о них до сих пор вспоминают. Они взбирались и падали к подножию этого проклятого дерева. Смерть была спелым плодом, висящим на его черной, уходящей в небо верхушке, плодом, к которому стоило кому-либо притронуться, как дерево поражало его словно громом и беспощадно уничтожало этого человека, а потом ждало следующего смельчака.

Бабушка сдавила своими слабыми пальцами мочки моих ушей.

– Ты не должен взбираться на него и даже подходить к самой нижней из его ветвей. Но ты упрям, и из-за своего упрямства ты сломаешь себе шею!

Бабушка замолчала, склонила голову, и, казалось, в ней ожили воспоминания ее прошлого. Глаза ее неожиданно вспыхнули, и она продолжала с необычной серьезностью:

– Много лет тому назад, дитя мое, сюда пришли люди со смуглыми лицами и рыжими волосами, они подчинили себе деревню и долго правили ею… А когда их власть пришла к концу, они собрали все награбленное – перстни, украшения, деньги и оружие, – положили его в огромный сундук и спрятали в одном из верхних дупел дерева, надеясь когда-нибудь за ним вернуться и воспользоваться его содержимым. Но прошли годы, и никто из них так и не возвратился – по всей вероятности, все они умерли. Над ними, дитя мое, также тяготело проклятие. А что касается их потомков, оставшихся в деревне, то некоторые из них забыли эту историю, а другие знают ее, но не хотят вспоминать, что их предки были разбойниками. Я своими собственными глазами видела других людей, которые тоже правили нашей деревней… Сначала турки, потом христиане, а дерево оставалось тем, чем было, – одной из тайн, недоступной пониманию и причиняющей зло жителям, тайной, о которой мы ничего не знаем. Зачем ты, чертенок этакий, взбирался на него, оно ведь повидало и других, более ловких и более упрямых, чем ты, и все они были наказаны за это.

Бабушка начала зевать, и ее быстро сморил сон, а я, оставаясь в ее объятиях, не испытывал ни малейшего желания спать. Мое воображение заполнил образ огромного дерева, я представлял себе, как взбираюсь по его ветвям, подобно безрассудной крысе, отыскиваю все богатства, открываю все его тайны и из его дупла выбираюсь в мир, о котором всегда мечтал.

* * *

Прошли дни и недели, затем месяцы, и я обходил стороной пыльную улочку, в конце которой возвышалось дерево, подобно сказочному, устрашающему существу. Я уехал, чтобы продолжить учебу в городе, мои приезды в деревню стали редкими и мимолетными, и у меня не было возможности бродить по окрестностям или думать о чем-нибудь еще, кроме как о матери и братьях, по которым я очень соскучился. Но вечером одного прекрасного летнего дня я почувствовал, что какая-то неведомая сила влечет меня к этому узкому переулку. Когда я остановился под деревом, у меня появилось странное ощущение, будто я никогда раньше здесь не бывал и это высящееся передо мною существо выросло прямо на моих глазах.

Я не мог отвести взгляда от поднимающейся, как грозящий перст на фоне бледного горизонта, мрачной башни, похожей на недоступную зловещую скалу, этого дерева-великана, живущего в гордом одиночестве и презирающего людей.