Текст книги "Барабаны пустыни"

Автор книги: Ибрагим Аль-Куни

Соавторы: Юсеф Шриф,Мухаммед Швейхиди,Халифа ат-Тикбали,Камиль аль-Макхур,Хайям Дурдунджи,Ахмед аль-Факых,Фаузи аль-Башта,Али аль-Мисурати
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Остерегайся ям посреди долины… Они глубокие… Остерегайся…

Дамуми вступил в противоборство с могучим потоком, и, по мере того как он удалялся, фигура его становилась все меньше и меньше, словно его медленно засасывал водоворот…

Начало начал

Когда соберутся на небе тучи и вдруг хлынет ливень, ребятишки нагишом выбегают на открытое место и хором кричат:

– Лей, лей посильней! Будут финики вкусней! Были б финики вкусны, косточки нам не нужны! Что ж вода твоя, ей-богу, впрямь забыла к нам дорогу?!

А взрослые сойдутся в палатке, подожмут под себя ноги, пьют зеленый китайский чай и рассуждают о мирских нуждах и заботах, о знаках божественной власти, о чудесах сподвижников пророка, о тайне засухи, что нападает на Надж по пять лет кряду. И, уж конечно, начнут вспоминать о великих битвах, где дрались они – туареги – с итальянцами, с французами, с другими племенами в то смутное время. Или вдруг вперятся в детей долгим взглядом, с удивлением и надеждой в глазах – даже не кричат на них, как обычно… По разумению туарегов, дети ближе всех тварей земных к аллаху. Он скорее ответит их призыву, чем мольбам любого из взрослых, даже самого богобоязненного. Такого, что и Коран наизусть знает, и распевает его с утра до ночи… А после того, как самый правоверный барана зарежет и угощение выставит, то уж все детей ласкают, подбадривают: бегайте, ребятишки, голенькие, пойте хором:

– Лей, лей посильней! Будут финики вкусней! Были б финики вкусны, косточки нам не нужны! Что ж вода твоя, ей-богу, впрямь забыла к нам дорогу?!

Но дождь не каждый год выпадает. Часто детишки возвращаются в палатку ни с чем, и взрослые впадают в отчаяние. Но не сдаются. Они убеждены, что засуха и гибель скота – всего лишь наказание божье людям за их грехи в этом мире. Ну а если жертвы и подношения не даровали милости всевышнего – остается лишь стойко встретить испытание, вот и все…

Так и текла у них жизнь до тех пор, пока однажды холодной зимней ночью…

В полночь раздался резкий, пронзительный крик, извещающий о приближении грозного потока. Известие означало, что беда грядет вместе с радостью. Палатки Наджа разбросаны в глубине вади^[8], и, чтобы спасти все, что можно спасти, пастухи принялись выводить скот, женщины подхватили детей под мышки и побежали наверх, мужчины забрали с собой палатки, домашнюю утварь, провизию. Детский плач, женские вопли, крики мужчин, рев воды, вой ветра – все смешалось. Пришел день расплаты, люди словно забыли, что ждали эту милость пять тощих лет!

Палатка Захры стояла под холмом, разделявшим вади на два рукава. Женщина проснулась от криков. Очаг пылал. Тамима спала в углу палатки. Захра подняла голову, с трудом разлепила заспанные веки и вдруг услышала, как странно шипят угли: будто гаснут. Раскрыла наконец глаза и увидела, что палатка погружается в воду. Дрожа от страха, она попыталась встать – и вдруг почувствовала, что ноги ее парализованы. Смерть приближалась… Она ползла, с отчаянием взывая о помощи: вода уже подступала к горлу. Вопль ее стал истошным… Внезапно сильные руки схватили ее и подняли вверх.

Больше она ничего не помнила. Когда очнулась, внизу уже вовсю бушевал поток. На возвышении мужчины поставили временную палатку для женщин, а сами остались снаружи, на открытом месте. Молния… гром… долгожданный дождь. Убытки, потери, но, слава аллаху, без человеческих жертв. Захра пришла в себя и, вспомнив ужасную картину, зарыдала в голос.

– Тамима! Доченька… Тамима!

Мужчины прислушались… Поток ревел, но там, в глубине долины, им чудился крик. Один из мужчин рванулся вперед, за ним побежал шейх Мухаммаду. Мужчина кричал:

– Тамима! Холм… На холм!

Поток неистовствовал. Надежды спасти девушку не было. Мужчина и шейх встретились глазами. Мужчина опустил голову. Ему было страшно. Оба вернулись к палатке, где сгрудились все остальные. Мужчина успокаивал Захру: Тамима на холме. Шейх Мухаммаду завернулся в одеяло. Взял четки. Уселся прямо под дождем, поджав под себя ноги. Его окружили мужчины, один из них сказал:

– Надо ждать… Может, поток утихнет… Чуть попозже.

Все замолчали.

И вдруг, когда уже ни у кого почти не осталось надежды, из темноты вынырнул Дамуми!

Дым и огонь

Дамуми – что отрубленный от дерева сук. Мать его умерла сразу после родов. Через год умер отец. Стал он жить у дяди – и тот умер от жажды, отправившись знойным летним днем на поиски своих заблудившихся верблюдов. Уже с тех пор, как Дамуми остался без матери, люди нарекли его злосчастным. А после смерти отца и дяди вовсе убедились в этом. Никому из близких не было до него дела, и зажил он неустроенной жизнью, непутевой, юность провел, бродя от палатки к палатке, пристраиваясь где придется. Остерегались его люди, но все же сочувствовали, никто не гнал от себя. Один приют даст, другой накормит, и так – пока не вырос. А работал он пастухом у одного из богачей, платившего ему едой да одеждой.

Стал Дамуми мужчиной, задумал жениться. Посватался и женился на одной разведенной, а через год развелся с ней, затем женился на девушке и опять развелся без видимой причины. Ну что после этого люди скажут?.. Пошла по Наджу молва: последняя его жена так и осталась девушкой, как была. А он и не пытался отрицать этого. Жил одиноко в своей палатке в Надже, но людей не сторонился, несмотря на замкнутость свою и равнодушие к женщинам. Ближе всех сошелся он с шейхом Мухаммаду. Они часто бывали друг у друга, наблюдали закат после вечерней молитвы, болтали, пили чай возле палатки шейха. Трех своих верблюдов Дамуми пас сам, а семь овец его ходили в одном стаде с овцами шейха бесплатно. Удивительно, но все девушки заглядывались на Дамуми, несмотря на слухи о его беде, – может, оттого, что хорошо пел, голос у него был грустный, бархатистый, а девушкам в Надже такие голоса нравились, а может, оттого, что много стихов помнил наизусть. А еще он знал уйму волшебных сказок и печальных легенд… А может, и оттого, что был он самым сильным в Надже: один мог свалить буйного верблюда, укротить верблюдицу-беглянку, оседлать на ходу резвого махрийца^[9]. Вот и приходили к нему люди, когда ни хитростью, ни силой не могли обуздать скотину. Недаром его прозвали «гвоздем» – он один мог оседлать и удержаться на спине скачущего махрийца.

Но вот случилось: Дамуми влюбился. Крепко полюбилась ему Тамима. Сказывали, что и она его любит. Люди замечали, что не отходят они друг от друга на гуляньях, где до полуночи засиживается молодежь, судачили про них. И стала Захра запирать Тамиму дома, запрещала ей ходить по вечерам на гулянья, кормила ее досыта плеткой покойного отца. Тогда посватался Дамуми к Тамиме через шейха Мухаммаду, но Захра наотрез отказала: Дамуми не мужчина, а ей потомство нужно, чтобы себя настоящей бабушкой чувствовать, не может Дамуми отцом быть, бессилен. Напрасно пытался шейх убедить ее, что это все пустые слухи, лживая молва, какую разносят люди каждый день по Наджу, по всему свету. Захра ответила пословицей: «Нет дыма без огня» – и пальцем показала: вот, мол, девушка, на которой он женился, так девушкой и осталась. И поклялась Захра напоследок, что Тамима станет его женой только через ее труп.

Впервые в жизни вернулся шейх Мухаммаду ни с чем. Тот, что всех молодых в Надже высватал и замуж выдал. А с Дамуми неудача – горше быть не может! Поведал ему все это шейх однажды после вечерней молитвы. Но Дамуми отнесся к известию спокойно, сказал, потягивая маленькими глотками зеленый китайский чай:

– Я все равно женюсь на ней!

При свете луны увидел шейх, как сверкнули глаза Дамуми, устремленные на горящие уголья, и промолвил так же спокойно:

– Аллах всеведущ!

С тех пор стали поговаривать в Надже, что Дамуми тайно встречается с Тамимой на пастбищах, несмотря на все запреты Захры.

Так оно и было до той холодной зимней ночи…

Поток

Восстановив равновесие, Дамуми попытался разглядеть во тьме вершину холма, но ничего не увидел. Понял: видеть далеко мешает свет фонаря. Вода мутная, ледяная, поток бушует. Дело плохо: в середине долины, у подножия холма, он еще не так взыграет. Дамуми вытащил шест из воды и, размахнувшись, воткнул его в нескольких шагах перед собой. Сделал осторожный, но широкий шаг. Поток ревел, становясь все глубже. Да, надо бы второй такой шест, как палаточный. Костыль шейха Мухаммаду маленький, с ним не удержишься – вон как хромать, изворачиваться приходится… Дамуми согнулся в три погибели, опираясь под острым углом на шест. Задержал дыхание, готовясь к следующему шагу. Почувствовал, как струя воды бьет по ногам. Он быстрым движением вытащил шест, с силой швырнул его вперед, напрягся, сделал громадный шаг – дальше, чем воткнул шест. Откинулся немного назад и, навалившись всем телом, укрепил свою опору. Поток налетал словно бешеный пес. Ноги дрожали, но он понимал, что останавливаться нельзя. Молниеносным движением выхватил шест, бросил вперед, шагнул. Неистовство потока достигло предела. Вода выбивала почву из-под ног. Дамуми глубоко дышал. Холода он не чувствовал. Дождь все еще шел, но и о нем он не думал, только вот одеяло намокло, отяжелело, не нужно оно ему вовсе, мешает… В свете фонаря он увидел неподвижное тело змеи, проплывавшее мимо: мертвая, скорее всего… Его не бросило в дрожь, как всегда, когда он слышал ее шипение, замечал ее в траве… Страх перед гадиной рассеивался лишь тогда, когда он ясно видел ее, видел всю, целиком, и вместе со спокойствием приходило страстное желание действовать. Он не отступал никогда… Почему страх перед смертельной опасностью проходит, только когда столкнешься с ней лицом к лицу? Наверное, и солдат забывает обо всем на свете и побеждает свой страх, когда начинается сражение…

Его прошиб пот. Надо бы перевести дух. Дамуми оперся о шест. Поток стремился подобраться поглубже под ноги, вырвать человека, как он вырывает траву, деревья – с корнем. Дамуми сопротивлялся. Не поднимая ног, переносил тяжесть тела с одной на другую… Только вперед! Он слегка передвинул шест – дальше нельзя, сорвет. Шаг, другой… Нога зацепилась за каменную глыбу, и он с трудом удержал равновесие. Поток зверел, подбираясь все выше. Вода стала заливать фонарь. Впервые в жизни Дамуми охватило отчаяние. Он сделал шаг, еще один. Фонарь потух – ничего! Еще шаг, еще… Дамуми угодил в яму. Прежде чем вода успела накрыть его с головой, он закричал, собрав последние силы: о господин мой Абдессалям аль-Асмар! – и погрузился в воду. Вода заливала легкие, и на мгновение ему почудился голос из «нижнего мира» – голос ангела смерти Азраила…

Тамима, подпоясанная четками шейха Мухаммаду… Смерть, миг расплаты… мученичество… Свидетельствую, нет бога, кроме аллаха и… Его понесло вниз. И вдруг – шипы! Что? Шипы! Ах…

Дамуми вынырнул, вцепился в ветви дерева, поднатужился что было мочи и встал на ноги. Одеяло шейха, его посох, фонарь – все унес поток. Так, держась за ветви, Дамуми стоял, сопротивляясь течению, налетавшему словно бешеный пес. В рот набилась трава, верблюжья шерсть и… скарабей! Сплюнул. Слава аллаху, не скорпион. Ехидны и черные скарабеи гибнут в воде. Только скорпион живет – сопротивляется… Дамуми вздрогнул и неожиданно для себя почувствовал, что голоден. Правая рука его все еще сжимала шест.

– Тамима!.. Тамима!

Ему ответило лишь хищное рычание потока. Дрожь в коленях не унималась, если бы не дерево, ему несдобровать. Разве может быть смерть страшнее этой? Подумал о Тамиме: жива ли еще? Он глубоко вздохнул и, отпустив ветвь, схватился обеими руками за шест: какие-то темные нити ползли по дереву. Кровь… Весь мир был против него… И аллах тоже? Ведь он послал ему это дерево… Или он дойдет до холма, или погибнет. У него остался только шест, он для него опора, ниспосланная свыше. Верный друг! Собрав все силы, Дамуми шагнул. Тьма, кромешная тьма. Надо сделать несколько шагов туда, откуда его снесло. Ближе к холму, подальше от ямы. Двигаясь против течения, надо держаться левее. Он опустил ногу и тут же отдернул назад. Яма! Он воткнул шест в дно и, истошно крича, прыгнул как можно дальше. Упал. Ударился головой обо что-то твердое, ощупал рукой: камень! Холм! Холм! Он пополз вверх, сжимая шест в правой руке. Он никогда не думал, что холм такой высокий. Вот он, корабль спасения. Цел… Знать бы, жива ли Тамима там, на холме.

Любовь

Дамуми вглядывался в темноту и шептал как заклинание: «Тамима… Тамима…»

Сердце его чуть не выскочило из груди, когда он услышал ее голос. Она лежала неподвижно, вцепившись в каменную глыбу на вершине холма. Ноги ее касались воды.

Он схватил ее за руку, не в состоянии вымолвить ни слова. Она подняла на него глаза и слабо улыбнулась.

– Я думала, ты погибнешь.

Помолчав немного, он спросил:

– Почему ты не отвечала? Я тебе столько раз кричал!

– Боялась за тебя… А так подумал бы, что меня уже нет, и вернулся бы назад!

Вода прибывала. Холм ненадежное место, а ночь длинная. Ничего! Не отпуская ее руки, он сказал:

– Ты помнишь последний день на пастбище?

– Помню. Прошлым летом.

– Было очень жарко… но хорошо.

Она промолчала. Вода все прибывала, но они ее не замечали. Дамуми, забыв обо всем на свете, крепко обнял девушку.

Скорбь

Все напряженно следили за постепенно меркнувшим светом фонаря и, когда он потух, решили: Дамуми утонул. Шейх Мухаммаду успокаивал себя: может, фонарь сам по себе погас, а может…

Послышался всплеск, потом – человеческий голос… Шейх Мухаммаду воскликнул:

– О пророк аллаха! – и стал торопливо читать аят^[10] о троне господнем, а затем «Фатиху». Потом закричал изо всех сил:

– Дамуми!.. Дамуми!..

Его зов угас в безмолвии. Тишина, даже эхо не откликается. Снова хрип… Все напряглись в ожидании, даже дети замолчали… Почудился голос Дамуми. Все радостно загалдели, потом смолкли. Шейх Мухаммаду поднял голову, воздел руки к небу и горячо зашептал:

– О аллах милосердный! Спаси раба твоего.

Дождь прекратился. Все продолжали вслушиваться в ночь… Дикий крик… и все! Больше ни звука.

Слушали, звали. Никакого отклика. Все кончено, решили люди. И тут хватились, что совсем забыли о Тамиме. Один мужчина трижды прокричал ее имя. Ответом ему был грозный рев потока.

Кто-то произнес похоронным голосом:

– Поток разбушевался, долина переполнена водой.

Другой добавил:

– Наверное, надо делать насыпь…

Захра зарыдала – прерывисто, глухо, как рыдают женщины, оплакивая смерть любимого человека… Одинокий плач в ночи был страшнее, чем обряд скорби, когда рвут на себе одежды и бьют по лицу.

Шейх Мухаммаду решил прервать преждевременные похороны. Перебирая четки, стал славить аллаха, читать Коран.

Все послушно поплелись за шейхом, когда он приказал поднять поваленную палатку и приготовить чай. Мужчины уселись на набухшей от воды земле. Кто-то отправился на поиски дров. Женщины собрались в палатке, чтобы выразить свои соболезнования Захре.

Один из мужчин безуспешно пытался развести огонь: дрова совсем отсырели. Кто-то принес из палатки дрова и бутылку бензина. Выкопал ямку во влажной земле, сложил дрова, полил бензином. Когда загорелась спичка, многие впервые со вчерашнего дня увидели лица друг друга – страшные, чужие лица. Свет от костра упал на шейха Мухаммаду: он сидел сгорбившись, с закрытыми глазами и плакал, не выпуская из рук четок.

Молитва

Людям казалось, что ночи нет конца. Кто-то подбросил дров в огонь, и чайники вновь забулькали на углях. Человек, готовивший чай, проворчал, не скрывая своего раздражения:

– Я просиживал ночи напролет с заката до рассвета, но в жизни не было такой длинной.

Шейх кивнул, соглашаясь. Другой заметил:

– Кажется, день никогда не наступит. Как я ненавижу длинные ночи! – И после паузы поправился: – Зимой!

Третий, тоном мудреца, познавшего сокровенную суть жизни, вымолвил:

– Ночь не бывает долгой. Ночь – она всегда ночь.

После долгого молчания в разговор вступил шейх Мухаммаду:

– Нет, ночь долгая… и короткая.

– Ну да, зимой долгая, а короткая…

Шейх оборвал его неожиданно резко:

– Долгая, когда требует жертв! – Откашлялся и добавил уже спокойно: – Человеческих жертв.

Эти слова напомнили всем о погибших, они ведь на похоронах. Мужчины молчали, слушая приглушенный плач женщин, доносящийся из палатки. Потом один из них, задрав голову, сказал:

– Тучи рассеиваются. Уже звезды видны.

– А ночь не кончается. Ничего нет хуже темноты, – ответил второй.

– Может быть, страх…

Мужчины переглянулись. Шейх, погрузившись в свои мысли, молчал и тянул чай маленькими глотками. Неожиданно он изрек:

– В таких случаях годится только молитва!

– О чем же молиться? Вечернюю молитву после ужина совершили, а заря еще не взошла, – насмешливо заметил молоденький паренек.

В отсвете угольков все увидели рассерженное лицо шейха. Сидевший рядом мужчина закатил парню оплеуху. Тот осекся и насупился.

– Эй!.. На молитву! – крикнул шейх, подымаясь.

Все дружно поднялись. Умылись песком, встали длинной шеренгой лицом к кибле^[11]. Шейх начал молитву, но неугомонный парнишка перебил его:

– А сколько поклонов?

Шейх обернулся в растерянности:

– Два… нет, четыре. – И откашлявшись, добавил: – Два поклона по умершему, а два – во имя аллаха.

– Но ведь умерших двое! – не унимался мальчишка.

Шейх, не обращая на него внимания, продолжал молиться.

Смерть

Сон шейха Мухаммаду был недолгим. Заря едва занималась. Что это, все, что было вчера, – правда или дурной сон? Ему вдруг почудилось, что кто-то его зовет. Он испуганно забормотал слова молитвы. Зов повторился. О аллах, неужели страшный сон все еще продолжается? Шейх выбрался из палатки на четвереньках, стараясь не потревожить спящих вповалку людей. Вылез наружу, обратился лицом к востоку, коснулся губами земли, вздохнул. Слава аллаху! Прислушался… В долине по-прежнему ревел поток. Он вынул четки из кармана рубахи, сел на корточки, совершил омовение и приготовился к утренней молитве. Но что это?

– Мухаммаду… Шейх Мухаммаду!

Шейх вскочил, выронив четки… Голос Дамуми… О господи! Он не страшится призраков и ифритов, ибо знает, что они являются лишь простым смертным, а не шейхам и верным рабам аллаха. Взбодрившись от этой мысли, он пошел в направлении долины. Наткнувшись на острый камень, он понял, что вышел босым. Неужели Дамуми жив? Шейх дошел до края долины. При свете зари он увидел силуэт человека, борющегося с течением.

– Дамуми!..

Крик его разорвал тишину. Зафыркал верблюд, испуганно заблеял ягненок. Шейх собирался крикнуть еще раз и тут услышал:

– Веревку… Шейх Мухаммаду! Веревку!

Тут только дошло до шейха, что это Дамуми, живой и невредимый. Он побежал к палатке, где спали мужчины. Стал расталкивать их.

– Люди! Вставайте… Да вставайте же… Мир проснулся, а вы спите, как бабы!

Один встряхнулся, продрал глаза:

– Что, уже день?

– День. И Дамуми вместе с ним… Вставай!

– Что?!

Мужчины помчались к долине, вслед за шейхом, который тащил джутовую веревку. Такой арканят разыгравшихся верблюдов. Шум нарастал. На берег своенравной реки высыпали женщины. Дамуми плывет! Что это черное у него за спиной? Сердце у шейха учащенно забилось: живая или мертвая? Во имя аллаха!.. Бросил конец веревки в воду. Она упала, не долетев до Дамуми. Подошел один из мужчин, взял у шейха веревку, поплевал на руки, изо всех сил размахнулся и бросил. Все затаив дыхание следили за концом веревки, казалось, повисшим в воздухе. Дамуми успел подхватить его. Держась одной рукой за веревку и сжимая шест в другой, он шагнул вперед. Мужчины на берегу принялись тянуть веревку.

– Стойте! Не тяните веревку!.. Держите только! – послышался крик Дамуми – слабый, хриплый, словно он задыхался.

Мужчины замерли на месте. Поток буйствовал, не желая отступать.

Дамуми медленно двинулся к берегу, держась за джутовую веревку, но шеста он не бросил, так как опасность еще не миновала. В веревку веры мало, да и достаточно ли сильны руки этих мужчин? А шест – опора, верное и испытанное оружие в борьбе с коварным врагом, с потоком.

Старики говорят: ячменное зернышко в животе лучше куска мяса во сне. Кто знает?.. Человек слаб. За примерами ходить далеко не приходится.

Так думал Дамуми, когда лежал на скале, когда опирался на шест, когда держался за джутовую веревку. Как трудно до берега добраться – Тамима прижалась к нему, обхватила его ногами, руками шею сдавила: вот-вот задушит.

И вот они оба на берегу. Женщины кинулись к Тамиме, обнимают ее, плачут от радости. Шейх Мухаммаду пробрался к Дамуми. В глазах его светились восхищение и любовь.

– Слава тебе… Слава тебе, господи…

Промокший Дамуми едва держался на ногах. На щеке у него запеклась кровь, руки были изранены. Шейх едва успел подхватить Дамуми, который, даже теряя сознание, сжимал в руке шест.

В палатке шейха всю ночь Дамуми шептал имя Тамимы. На вторую ночь он стал бредить: говорил много, но понять нельзя было ни единого слова.

На заре следующего дня у него пошла кровь горлом…

Рождение

Спустя девять месяцев после смерти Дамуми Тамима родила двойню. Одному дала имя Танис, другому – Ванис. Так звали героев одной волшебной легенды, что рассказал ей однажды холодной зимней ночью Дамуми, когда поток воды с гор свел их вместе в сердце долины.

Люди о Дамуми к тому времени и думать забыли. Если и вспоминали, то лишь в связи с событиями той черной ночи. А когда родились близнецы, о нем заговорили вновь.

После родов у всех в деревне на языке было имя Тамимы и ее позор. Захра выгнала Тамиму из дома и перед всеми женщинами Наджа отреклась от нее.

Ахмаду, собиравшийся помолвиться с Тамимой, грозился убить ее, и тогда она спряталась в палатке шейха Мухаммаду. В конце концов мужчины решили держать совет. Для этого воздвигли специальную палатку. И когда был готов зеленый китайский чай, шейх Мухаммаду взял слово:

– Кто из вас без греха, пусть бросит в нее камень! – сказал он.

Ни один не отважился осудить женщину. Мудрость они всегда уважали, особенно когда она опиралась на Коран. Что они еще уважали? Шейх Мухаммаду вытащил из связки дров сухую ветку, усеянную шипами, начертил широкий круг на влажной земле, истыкал его колючками. Поднял голову и спокойно сказал:

– Ее отказались выдать за рожденного в браке по закону аллаха и пророка его!

Шейх и Ахмаду встретились взглядом, и Ахмаду дерзко возразил:

– Это не оправдывает его греха, он изнасиловал ее!

– Он ее не насиловал. – Шейх сказал это твердо, опять поковырял землю колючей веткой, зашевелил губами… – А она могла умереть, – закончил он.

Ахмаду взорвался, пытаясь найти поддержку у других мужчин:

– Пускай бы умерла! Не опозорила бы всех нас!

Шейх вскинул голову.

– Он жизнью своей заплатил, чтобы спасти ее. Не забывайте!

Он обращался ко всем собравшимся, но возражал ему один Ахмаду, который не унимался:

– Шейх Мухаммаду, не защищай прелюбодеев!

Шейх не ответил на оскорбление. Он молча рисовал в кругу и вокруг него разные фигуры, потом бросил ветку в угли и залпом выпил густой горячий чай. Никто не произнес ни слова. Человек, приготовлявший чай, присел на корточки, стал ворошить угли.

Молчали долго.

Конец

Утром следующего дня шейх Мухаммаду привел верблюда Дамуми, укрепил на нем седло для Тамимы, привязал мехи с водой и съестные припасы для долгого путешествия.

Тамима отправилась в путь с детьми – Танисом и Ванисом. Шейх Мухаммаду сопровождал их в течение целого дня. Никто не обернулся им вслед.

Знает ли кто-нибудь, что случилось потом с Тамимой? Заблудилась в пустыне? Разорвали ее гиены и волки? Спасли пастухи с другой стоянки? Умерла с голоду? Жива она или нет – никто не знает.

С тех пор не говорят о ней в Надже. Может, просто остерегаются? Каждый про себя помнит. Все ее помнят! Особенно те, кто не осмелился вслух выразить ей свое сочувствие. Эх, люди!..

Старый шейх, вернувшись тогда с долгих проводов, совершил традиционное омовение и отбил два лишних поклона – вне всяких традиций и правил… Что это было – два поклона по умершему или во имя аллаха? Во всяком случае, еще одна «внеочередная» молитва!

Перевод И. Ермакова.

© Перевод на русский язык «Восточный альманах», 1982.

Похороны

По гостиной стелется запах смерти… Январь, месяц жестокости и указов, водопадов крови.

Один из тех, кто пришел сюда выразить свое соболезнование Абу Шагуру, сказал, раздувая огонь под свист и вой песчаной бури:

– Король издал указ о разжаловании нескольких офицеров!

Начальник уезда наблюдал за песчаным смерчем… Потом склонился над огнем, поправил чайник на горящих угольях и откинулся к стене, как другие. На глазах его выступили слезы. Он вытер их рукавом рубахи, заметил уныло:

– Я слышал это вчера… по радио.

Дядя Абу Шагур промолчал… Начальник уезда понимающе кивнул и вдруг стал обмахиваться веером из разноцветных страусовых перьев.

Звук, похожий на сдавленный стон, донесся снаружи. Первые капли наперегонки побежали по оконным стеклам… И полилась, распространяя запах женских слез, влага небесная! Абу Шагур сплюнул. Начальник уезда кашлянул. Дверь гостиной соболезнующе заскрипела. Их молчание доживало последние секунды. На пороге стояло Неожиданное…

Выражение лица Абу Шагура стало сумрачным. Начальнику уезда было не по себе. Остальные, сидевшие на полу в комнате для гостей, укрылись под спасительным покрывалом молчания.

Саид Саадалла взял руку Абу Шагура, склонился над ней, словно целуя. Пробормотал несколько невнятных слов и отступил на пару шагов. На губах Абу Шагура мелькнуло подобие улыбки. Будто вспомнив что-то, он проговорил:

– Долгой жизни тебе, сын Саадаллы?

Улыбка сбежала с его лица, и по морщинистой щеке покатилась слеза. В ледяной тишине следил Саид Саадалла, как смотрит на него украдкой начальник уезда – странным, оцепенелым взглядом, с плохо скрытым подозрением. Взглядом, каким влюбленный в красавицу смотрит на своего соперника.

Король – великий святой, род свой ведущий от пророка. Он правит по милости всевышнего. Он приказывает открыть огонь лишь из меры предосторожности перед хаосом. Он издает исправительные указы по мере необходимости и милует, когда пожелает. Начальников уездов и именитых людей он посылает для соболезнования и поддержания духа. Иса ослушался заветов господа и заслужил проклятие, потому что призывал на демонстрациях к свержению великого святого… В фильме о Томасе Беккете – на экранах он шел незадолго до демонстрации – король Генри поступил подобным образом. Он приказал своим людям предательски убить своего друга детства священника Томаса Беккета за то, что тот публично отрекся от совершаемых королем преступлений. После этого король издал указ арестовать убийц и наказать их. А потом призвал священнослужителей и собственноручно вручил им плети, чтобы те дали ему сотню ударов. Такое наказание – перед господом – избрал он для себя за убийство своего друга, с которым вместе вырос… Поистине трагическое положение!

Выпили кровь Исы до последней капли, чтобы предотвратить волну беспорядков, и кровь многих других пролили с той же целью. Остальных они разогнали дубинками. А вечером по радио зачитывали священные манифесты, разного рода предупреждения… И вот – рухнуло министерство!

Тело Исы, повалившись на мостовую, раздавило целое министерство! А ты, Саид Саадалла? Ты спрятался в лесной хижине, как трусливая мышь! Грызешь корку хлеба и сухие финики, пьешь сырую воду… Феллах ли застучит своей мотыгой, разрыхляя землю, машина ли зашумит, как слон пробираясь по лесной дороге, – ты обливаешься потом, затаив дыхание. Иса последовал за своими предками, его невеста овдовела до брачной ночи… А ты сам? Твой отец погиб до того, как ты начал понимать смысл смерти, а мать умерла от рака, когда тебе не было еще шестнадцати лет. И бродяжничать тебе всю свою остальную жизнь! Чего ты боишься, Саид Саадалла? Слишком дорогой ценой за эти крики против короля ты теперь расплачиваешься. Иса умер единожды, а ты при каждом лесном шорохе каждый день умираешь десятки раз! Охваченный страхом, выскальзываешь ты из хижины поутру, как последний преступник выползает из своего подземелья. Как летучая мышь, с наступлением ночи выскальзываешь… Кто осмеливается кричать против короля, бросая вызов идущим по улице войскам, тот неизбежно должен бояться. Благословение аллаха на тебе, о Иса! Как я завидую твоей судьбе!..

Вчера сообщили о дне похорон. Ты повернул назад, забился в хижину, погасил фонарь и проплакал до утра. Что это – протест, горе безысходное или всего лишь глупая слабость? Утром облачился в одежду циркового акробата, бродил по улицам и переулкам – доказывал себе собственную храбрость. До самой ограды дома Абу Шагура дошел, чтобы лицом к лицу столкнуться с начальником уезда! Он-то все знает! Вот он, смотрит на тебя как на заклятого врага. Да, промахнулся ты!

Кто-то замогильным голосом объявил, что настало время прощаться. Все разом вскочили, словно по приказу. Принялись бормотать стихи из Корана. Голос Саида Саадаллы дрожал все время, пока он читал внятно и раздельно суру «Скажи: Аллах един!» Абу Шагур подошел к нему и тихо сказал:

– Ты не пойдешь!

Саиду стало неловко, он попытался протестовать:

– Но ведь я же пришел!

Абу Шагур резко оборвал его:

– Говорят тебе – нет!

Затем добавил мягче, словно извиняясь:

– Останься здесь… Я вернусь!

Снаружи уже собрались все соболезнующие, женщины плакали. Дождь перестал.

Подошли четверо мужчин, подняли носилки на плечи. Под несмолкаемые крики и стенания шествие тронулось. Возглавлял его начальник уезда, разгонявший мух своим разноцветным опахалом из страусовых перьев. Рядом с ним молча шел Абу Шагур. Все брели медленно и повторяли хором: «Аллах велик!»

Говорил я ему тысячу раз: не ввязывайся в политику! От нее одни неприятности. Но он не послушал меня, поступил необдуманно. Да смилуется над ним аллах. А от меня ему – прощение и отпущение грехов на этом свете… На демонстрации тысячи были, а погиб Иса! За что? Прости за дерзкие мысли, о всеведущий, на то – мудрость твоя… Мстить? Но кому? Не один человек, не племя убило Ису. И король не виновен ни в чем, тому есть много доказательств. Ису убило правительство. А что я могу сделать с правительством?

Аллах предостерегает рабов своих, души свои в грех ввергнувших. О аллах! Что стало со мной, до чего дошла слабость моя! Дай мне силы, господь, ты ведь всемогущ!

Мы вели себя как мужчины в свое время, о сын Саадаллы! Теперь настал ваш черед. Твой отец сражался в горах против итальянцев с винтовкой в руках, а когда его схватили, его убил Грасиани собственной рукой и вздернул потом на виселицу!.. Тебя обманули, сказали, что после пламени остается пепел. Нет, пламя несет за собой горящие угли, и только горящие угли оставляют пепел. Поверь мне!

И я Ису потерял, о сын Саадаллы. Он был единственным моим ребенком. А кто не оставил потомства на этом свете, тот не жил вовсе. Вот ты рискнул всем, что есть у тебя, и пришел, несмотря на полицию и розыски. А зачем? Соболезнованиями Ису не вернешь, так зачем было идти на такой риск?