Текст книги "Восемь (ЛП)"

Автор книги: И. С. Картер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Он был нашим спасителем, а я выкинул его, как мусор.

Пальцем нажимаю на значок вызова звонка, и подношу телефон к уху, слушая, как происходит соединение, и раздается гудок, а потом еще и еще, и еще, но он не берет трубку.

Айзек не отвечает, однако меньше, чем через тридцать секунд открывает входную дверь запасным ключом и с опаской входит в дом. Он останавливает взгляд на мне, а потом поворачивает голову на крики Артура. Его волосы – спутанный беспорядок, а на лице видны следы ото сна. Он выглядит так, будто его впечатали во что-то твердое и неприятное.

– Я спал в машине, – говорит брат, и, повертев телефон в руке, засовывает его в карман.

– Зачем? – не могу не спросить я, находясь в замешательстве от предполагаемой причины, по которой он остался, когда я более чем очевидно дал понять, что не нуждаюсь в его помощи.

Айзек дергает головой в сторону лестницы, откуда эхом раздается крик ребенка.

– На случай, если понадоблюсь кому-нибудь из вас.

У него настороженный взгляд, а мимика выдает его сомнение. Он ждет моих действий: вышвырну ли я его или позволю позаботься о моем сыне. О сыне, чьи маленькие легкие, должно быть, горят, а лицо красное и искажено от боли.

И даже зная об этом, не делаю ни единого движения, чтобы подняться по лестнице и пойти к нему.

Где-то глубоко в душе я понимаю, что человека, хуже меня, нет. Какой отец ненавидит своего новорожденного ребенка?

Я.

– Не мог бы ты присмотреть за Артуром пару часов, – начинаю я, переминаясь с ноги на ногу под его пристальным взглядом и избегая зрительного контакта, после чего оглядываюсь через плечо, чтобы посмотреть, куда же запропастилась Айви со своими сапогами. – Я обещал Айви, что отведу ее покормить уток.

Лицо Айзека оживает, а его глаза округляются от удивления, несмотря на попытку скрыть надежду, которая ясно указывает на лишенные сна черты. Он знает, что за исключением похорон Лоры, это будет первый раз, когда я выйду из дома с тех пор, как мы привезли Артура из больницы.

– Это здорово. Я с удовольствием побуду с Артуром. Хм… я, – брат замолкает ненадолго, указывая рукой и щелкая пальцами, в сторону шума из детской наверху, – просто схожу и посмотрю, что там за детские неожиданности в подгузнике у малыша.

Он быстро бежит вверх по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки, спеша убедиться, что с малышом все в порядке. Добежав до пролета, он бросает через плечо:

– Веселитесь, народ, не спешите домой. У меня все под контролем.

Ты прикрывал мою задницу последние два месяца, Айзек.

Я смотрю туда, где только что стоял брат. Мой слух сконцентрирован на громком плаче Артура, который вдруг резко прекращается, а значит, Айзек взял его на руки и укачивает.

На его месте должен быть я.

Эта мысль скребется в моих висках, перемещаясь к затылку и спускаясь вниз по позвоночнику – такое же ощущение, когда кто-то царапает ногтями школьную доску. На его месте должен быть я, но даже представить не возможно, что я когда-либо буду на его месте.

– Папочка, я готова. Надела свои резиновые сапожки, – заявляет Айви у меня за спиной, и я благодарен ее вмешательству в мои мысли, которые туманом застилают мой разум.

Поворачиваюсь и вижу свою маленькую девочку. На ней новый пятнистый плащик, который ей купила Лора, когда мы ходили по магазинам в последний раз, и розовые блестящие резиновые сапожки, которые она обула не на ту ногу.

– Я сама одевалась, папочка, – говорит она с гордостью.

Глаза ее матери улыбаются мне.

– Вижу, – соглашаюсь я, присев на корточки и поманив ее к себе. – Можно, папочка поправит твои сапожки? Думаю, они оказались такие хитрые, что прыгнули не на ту ножку.

Она хихикает над ошибкой, пошатываясь, топает ко мне и поднимает ногу, чтобы я снял сапог.

– Непослушные проказники сапоги, – ругает она свою обувь, широко улыбаясь. – Мамочка говорит, что это они все время виноваты, – хихикая, добавляет Айви, разбивая тем самым мое сердце на острые неровные осколки.

Я подавляю свою боль и низко опускаю голову, пока стаскиваю один сапог, а потом другой, и одеваю их правильно. Айви замечает, что я веду себя по-другому. Моя маленькая храбрая девочка видит все.

– Папочка, я тоже по ней скучаю, – шепчет она, протягивая свою маленькую ручку, чтобы погладить меня по щеке. – Бабуля говорит, что мамочка не может вернуться и снова жить с нами. Она сказала мне, что мамочка умерла и не может укрывать меня одеялком, или сидеть со мной в ванной. Когда она вернется? Она все еще мертвая? Я хочу показать ей рисунок, который нарисовала.

Я не могу дышать.

В груди больно настолько сильно, что мне приходится прижать к ней руку. Растопыренными пальцами глубоко вжимаюсь в мускулы груди, в тщетной попытке вырвать орган, который все еще бьется, но не так быстро. Его биение постепенно замедляется до тишины. Каждая слабая пульсация моего парализованного желудочка в сердце посылает агонию в чистом виде по моим венам.

– Папочка? – обращается ко мне Айви, подходя еще ближе, ее светло-голубые глаза умоляют ответить. – Когда она вернется домой? Мамочка не может быть мертвой вечно. Ты когда-нибудь тоже был мертвым?

Мои колени подкашиваются и я падаю назад, жестко приземляясь на копчик, от чего резкая боль проходит по моему позвоночнику. Мне была очень необходима эта физическая боль, чтобы ударить по фантомной, которая угрожала мне уничтожением.

На трясущихся ногах я встаю и протягиваю руку Айви.

– Пора идти, – говорю я лающим голосом, неприятным даже для собственного уха.

– Но мы не взяли хлеб из кухни, – возражает она, пока тяну ее к входной двери.

– Мы купим его в магазине. Идем, Айви. Если ты хочешь идти кормить уток, то нам нужно уйти прямо сейчас. Никаких споров.

Ее нижняя губа начинает трястись, но она ничего не говорит в ответ. Возможность, используя которую, я намеревался воссоединиться с дочерью, испорчена, даже не начавшись.

Выхожу на яркое утреннее солнце и говорю Айви идти в машину. Закрывая дверь, я бросаю взгляд через прихожую наверх, где стоит Айзек и смотрит на меня. Он держит малыша у своей груди, мне видна лишь его маленькая головка около плеча Айзека, макушка с мягкими темными волосиками торчит из-под лимонно-желтого шерстяного пледа.

На долю секунды мы встречаемся взглядами и все, что я вижу в его глазах – жалость. Жалость ко мне.

Жалость к Айви.

Жалость к крошечной жизни в его руках.

Я громко хлопаю дверью, закрывая всю эту жалость в безлюдном доме, полном печали.

Не надо жалеть меня, Айзек. Уж лучше твоя ненависть. Она ранит меньше.

Глава 3

Джош

Восемь месяцев.

Прошло уже восемь месяцев с тех пор, как она покинула нас.

А такое ощущение, будто прошло восемь часов. Нет, неправда. Как будто восемь секунд.

Весь дом пропитан ею.

Она везде, но, в то же время, нигде.

Каждое утро, когда я просыпаюсь, Лора снова умирает.

Я не вернулся к работе и не сообщил в школе, когда собираюсь возвращаться. Игнорировал звонки администрации, предпочитая вместо этого позволять Айзеку или своей матери разбираться с ними. Правда в том, что я с трудом справляюсь с воспоминаниями о Лоре в стенах нашего дома. И сломаюсь, если мне придется пережить заново воспоминания о ней в школе, где мы оба работали.

Коллектив будет избегать встречи со мной или будет смотреть на меня с жалостью. Ученики будут перешептываться, наблюдать и ждать моего срыва, царапая своим шепотом мою кожу.

В ее классе появится новая хозяйка, которой там не место. Плакаты, нарисованные ее рукой, будут сорваны и заменены на посредственные слова из школьной программы. Из ящика ее стола будут убраны все ручки с погрызенными колпачками, все ее спрятанные упаковки «Фрутеллы» и все рассыпанные канцелярские кнопки, об которые она несомненно колола пальцы. Произнесенные шепотом ругательства больше никогда не сорвутся с ее губ, когда Лора снова поранится, она не скажет тихонько своим нежным голосом такие фразы, как «да чтоб свет пролился» или «мартышкин сын», и особенно, мной любимое выражение, которым я неустанно ее поддразнивал – «жеванные билетики».

Работать там без нее было бы нечестно.

По правде говоря, а я стараюсь говорить правду, по крайней мере, своему ребенку, то я все еще совершаю ошибки.

Охренеть сколько ошибок.

– Папа, папа, – громко хихикает Айви и зовет меня в гостиную. – Смотри, папа. Алтурр думает, что дядя Айз – это надувной замок.

Я выхожу из-за угла и заглядываю в комнату, чтобы увидеть растянувшегося на спине Айзека и пухлощекого Артура у него на животе, который своей попой в подгузнике неугомонно подпрыгивает на нем. Айзек наклоняется к маленькому мальчику, и тот хихикает над каждым «хмм», вырывающимся изо рта его дяди.

Сцена из жизни семьи, где царит смех и веселье. Хихиканье четырехлетки и довольного озорного крохи. Не могу не думать о том, что это просто идеальная картина, но только потому, что меня там нет.

– Арти, держись, парнишка, давай покажем папе, что ты теперь умеешь делать, – взволнованно наставляет Айз, пока поднимает вверх Артура и садится, скрестив ноги, с прыгающим комочком на них. Брат смотрит на меня с широкой улыбкой, а потом, хихикая, произносит:

– Садись, Джош. Тебе это очень понравится. Айви, детка, иди и сядь рядом с папой, чтобы мы могли показать ему, чему научился твой братик.

Айви быстро вскакивает на ноги и тащит меня на диван, где мы садимся напротив Айза и Артура, и можем прекрасно видеть их маленькое представление. Маленькой ручкой она берет мою, и улыбается, желая, чтобы я увидел причину всей этой суматохи.

– Так что, вы собираетесь томить меня в ожидании? – спрашиваю я с энтузиазмом, на который только способен.

Только что получив письмо, адресованное мистеру и миссис Джошуа и Лоре Фокс-Уильямс, могу лишь догадываться о том, что выгляжу таким же «радостным», каким себя и чувствую. Я направлялся в нашу комнату, чтобы закрыться от всех, когда Айзек позвал меня сюда, и я бы предпочел быть где угодно, но только не сидеть на этом диване, в этой комнате, с вымученной фальшивой улыбкой на лице.

– Хорошо, Арти. Давай начнем наше шоу, – объявляет Айзек с восторгом в голосе. Он снова садит Артура так, чтобы видеть его лицо, хотя тот, кажется, больше увлечен запихиванием своего кулачка в рот и пусканием слюней на ковер.

– Давай, малыш, как мы с тобой тренировались, – подбадривает Айз перед тем, как наклониться вперед и встретиться взглядом с маленьким мальчиком, с которым я пытался, но так и не смог сблизиться.

– Повторяй за мной… па, па, па, па, папа, – терпеливо произносит он.

Брат повторяет слоги дурацким тоном, который большинство взрослых используют в разговоре с малышами.

Артур вынимает свой кулачок изо рта, с обожанием на лице улыбаясь своему дяде, но продолжает молчать.

– Ну, давай же, Арти. Не огорчай меня и свою сестренку. Па, па, па, па, папа.

У меня в животе все судорожно сжимается, когда я вижу трогательное общение между моим сыном и человеком, который заботился о нем всю его короткую жизнь.

– Па-па, – бормочет Артур в ответ, и от этого глаза Айзека начинают сиять, а Айви в восторге подпрыгивает рядом и активно хлопает своими маленькими ладошками.

В груди внезапно сдавливает, а в животе все переворачивается от первых слов этого маленького мальчика, сказанных пухлыми губками, растянутыми в широкую улыбку, и с двумя передними зубами, торчащими из розовой десны.

– Молодец! – хвалит Айзек, поворачивая Артура ко мне, и снова обращаясь к нему. – Скажи это снова своему папе. Па, па, па, папа.

– Па-па, – повторяет Артур, упиваясь вниманием к себе и хлопая пухлыми ладошками, прямо как его старшая сестра. – Па-па, – продолжает он, ерзая на попе и протягивая ручки к Айзеку. – Па-па, па-па.

Короткими пухлыми ручками Артур тянется к Айзеку, на его гордом маленьком личике написано желание еще большего внимания от человека, которого он обожает.

Айзек бросает на меня быстрый взгляд, на мгновение его улыбка исчезает, но быстро появляется снова, когда он подхватывает Артура и подкидывает его вверх, в награду за первое слово.

Внезапно на меня накатывает какое-то незнакомое чувство, что-то очень похожее на ревность, оно просачивается через мои ребра и вонзается в сердце. Протыкает хрящ, которым я позволил ему покрыться, и беспощадно втыкается в мягкую плоть под треснувшей коркой.

Я заслуживаю этого. Мы все знаем, что я заслуживаю этого.

– Вот, – предлагает Айзек, встав с Артуром на руках, и направляясь ко мне. – Скажи это папе.

Я внезапно встаю, мягкая ручка Айви падает с моей ноги, ее широкая улыбка слетает с лица, заменяясь на смесь замешательства и шока. То, что должно было стать счастливым моментом, рушится из-за моей неспособности чувствовать. Или, возможно, моя проблема в том, что в данный момент я чувствую слишком многое.

– Я… мне нужно посмотреть… кое-что сделать. Вернусь позже, – и ухожу в спешке. Мои ноги трясутся под весом тела и свинцовой тяжести уродливой твари под названием «горе», которое ходит за мной по пятам. Его острые как бритва когти вонзились в мою кожу и не хотят меня отпускать.

– Помоги дяде Айзу, пока меня нет, – шепчу я сквозь трясущиеся губы, когда наклоняюсь, чтобы поцеловать свою сладкую девочку Айви в лобик перед тем, как практически выбежать из комнаты, даже не посмотрев на своего брата или малыша у него на руках.

Он назвал Айзека папой.

Человека, который заморозил все чувства к этому маленькому мальчику на целых восемь месяцев, это факт не должен ранить.

Но он ранит.

Этой новой боли по хрену, что я не имею права чувствовать это. Она скользит сквозь мои внутренности, обжигая меня кислотой, и пульсирует желчью по моим венам. Просачивается в легкие, переполняет мои дыхательные пути и грозит задушить. Вонзает свои длинные стальные когти в мое сердце.

Я потратил впустую восемь месяцев.

Я никогда не верну их.

И никогда не верну ее.

Острая боль врезается осколками в мои голени от каждого шага, когда бегу по тротуару, громко топая. Я не бегун, и не одет для пробежки. Мои джинсы и парусиновые туфли больше подходят для прогулки. Несмотря на то, что я не мог уйти из этого дома достаточно быстро, с каждым шагом моя поступь становится тяжелее, и я бегу быстрее, чем когда-либо раньше.

Не обращаю внимания на то, куда бегу. Смотрю вперед, но не вижу ничего, мое тело пытается совершить бессмысленный побег от того, что сидит глубоко внутри меня. Улицы и дороги сливаются в одно размытое пятно, я с трудом оббегаю пешеходов, а водители гудят мне вслед клаксонами автомобилей, и все это смешивается в какофонию звуков, которые рикошетят мне прямо в виски и раскалывают мою и без того расшатанную психику. Скорее всего, я выгляжу как сумасшедший, но моя голова соображает недостаточно хорошо, чтобы это меня беспокоило.

Продолжаю бежать до тех пор, пока ноги не начинают отказывать, а мои легкие – гореть. Мой мозг сжимается от боли и, пульсируя, бьется о череп. Из-за этого я практически ничего не вижу.

– Эй, приятель, ты в порядке? – спрашивает прохожий, когда я сгибаюсь пополам и чуть ли не падаю на землю. – Давай-ка помогу тебе присесть.

Сильные руки осторожно ведут меня несколько шагов налево, пока мои ноги не ударяются о что-то твердое и деревянное, и мое тело теряет последние силы. Я тяжело опускаюсь на сиденье, склоняя голову к коленям. Нелепая поза еще больше сжимает мои легкие и выдавливает небольшой объем воздуха, который выходит через сухие губы.

– Держи, парень. Подними голову и сделай глоток, – дает указания голос, и горлышко бутылки из темного стекла появляется перед моим туманным взором.

С трудом раскрываю свои потрескавшиеся губы, и бутылка наклоняется. Теплая жидкость выплескивается мне в рот и обволакивает язык. Колючий жар скользит вниз по горлу, обжигая саднящий пищевод, когда я захлебываюсь и жадно глотаю, тепло разгорается сильнее и становится адским пламенем в моем желудке.

– Эй, парень, не так быстро. У меня тут убойное пойло. В твоем состоянии нельзя пить его залпом, – предупреждает незнакомец и убирает бутылку от моих губ. – От чего ты бежишь? Ты слишком хорошо выглядишь для того, чтобы бегать от закона, – замечает он, и я чувствую взгляд на себе. Смотрю в солнечное небо и нелепо моргаю. Мои очки увеличивают солнечные лучи и полностью лишают меня зрения. Потеря одного из основных чувств заставляет меня открыться и позволить желчи, терзающей мои внутренности, выйти наружу, признаться в своих отвратительных грехах этому абсолютно незнакомому человеку.

– От своей жены, – каюсь я на выдохе, который обжигает. – Я убегаю от своей жены, от своих детей и своей семьи.

От признания у меня опускаются плечи, грудь раскрывается с болью, яркое солнце выжигает мои обнаженные внутренности, превращая их в пепел. Сказав эти слова, поделившись своей правдой с незнакомцем, мне должно стать легче, но этого не не происходит. Наоборот, на моей шее затягивается петля, душит меня, лишая голоса.

– А ты их любишь? – задает он простой вопрос спустя какое-то время, нарушая тишину между нами.

Я втягиваю воздух, делаю глубокий вдох, который отдается шумом в моих легких и разгоняет туман в моей голове.

– Больше всего на свете, – признаюсь я, наконец. – Но это ничего не меняет. Любви всегда мало.

Впервые за все это время поворачиваю голову к незнакомцу, и останавливаю взгляд на утратившем вкус к жизни лице, наполовину заросшем неухоженной бородой. Проницательные голубые глаза пристально смотрят из-под густых седеющих бровей, морщинки на лбу сопровождаются усталой, но дружелюбной улыбкой, которая не скрывает отсутствие нескольких зубов.

Он ухмыляется, глядя на меня, вероятно, ему приятно, что я никак не отреагировал на его внешность. Мужчина выглядит так, будто не мылся несколько месяцев, а может быть, даже лет, и теперь, когда все мои чувства медленно возвращаются, я ощущаю, что и запах от него соответствующий.

– Хочешь еще глотнуть? – спрашивает он, раскачивая передо мной дешевым виски в полупустой бутылке, коричневое стекло напоминает мне о гневе, который все еще бурлит.

Качаю головой и выдаю ему фразу, надеясь, что она выражает благодарность:

– Я в порядке, спасибо.

На что незнакомец пожимает плечами и подносит бутылку к своему рту, чтобы сделать большой глоток.

– Мне же больше достанется, – продолжает он, когда отрывается от бутылки.

Если бы я чаще вел себя как живой, то содрогнулся бы от мысли о том, что пил из одной бутылки с этим бомжом, но у меня не получается заставить себя волноваться по этому поводу. Он проявил ко мне доброту, в то время как многие просто прошли мимо. Мужчина поделился тем, что имеет, и не попросил ничего взамен. И только потому, что он, очевидно, бездомный и ему нужно хорошенько помыться, не опровергает тот факт, что он гораздо человечнее меня.

– Знаешь, можно очень сильно кого-то любить, – продолжает размышлять мужчина после долгой паузы. – И можно потерять себя в процессе.

–Я не потерял себя, – отвечаю ему, и в моих словах больше ясности, чем во всем, что я говорил в последние дни. – А потерял их.

– Тогда обрети их заново, – отвечает он, как будто все в жизни так просто, и я смотрю на него. Буквально. На его одежду, которая слишком мала для него и слишком теплая для солнечного дня. На пятна на его руках и грязь на штанинах. На обувь без шнурков; левая подошва отклеилась, образуя открывающийся «рот», который пока еще «не говорит» всей правды.

У этого человека нет ничего, по сравнению со мной.

Ничего.

А я еще сижу и нагло беру что-то у него.

Его поддержку.

Его выпивку.

Его советы.

Я беру все это, в то время как моя жизнь ждет меня в слишком маленьком доме, где немного жарко в этот солнечный день, потому что я отказываюсь открывать окна и впускать свежий воздух. Она ждет меня в каждом пятне на моей душе, которые появились от вины за то, что я бросил своего маленького сынишку и стал никчемным отцом для своей дочери. Возле туфель, которые продолжают стоять в коридоре, хотя их хозяйки уже нет. Тех самых туфель, которые оставляют огромную дыру в наших жизнях, и которые я все еще отказываюсь убрать. И правда в том, что мне нужна эта боль, чтобы помнить.

Это все, что осталось от нее.

Ложь.

Я должен считать себя богатым человеком, ведь моя жена оставила мне такие сокровища.

Но веду себя как нищий.

– Я попробую, – говорю я, признавая свою вину, которую медленно начинаю чувствовать.

Бездомный улыбается мне своей широкой улыбкой; его рот с несколькими отсутствующими зубами выражает гордость за меня, незнакомца для него.

– Не будь к себе так строг, – заявляет мужчина и начинает собирать свои вещи в потрепанный рюкзак. – Найди минутку. Сядь поудобнее и восхитись тем, что дала тебе жизнь.

Убедившись, что ничего не забыл, он накрывает мою руку своей и легонько сжимает ее, чтобы подчеркнуть серьезность своих слов.

– Пусть горе смягчит тебя, не превращая в камень. Пусть боль в твоем сердце сделает тебя мудрее, собери все свои страдания и сделай их своей силой. Не важно, что бросает тебе жизнь, ты все еще здесь, и все еще можешь извлечь урок. Гордись этим, гордись тем, кто ты есть, а если не можешь, то гордись тем, кем ты можешь стать. Поверь мне, – говорит он, встает и перекидывает лямку рюкзака через плечо, встряхивая бутылку в руке, чтобы придать своим словам особое значение. – Ты не захочешь закончить как я, поэтому иди домой к своей семье и люби их так сильно, насколько это возможно. Потому что любви никогда не бывает слишком много.

А потом он уходит. Ковыляет в парк, который простирается перед нами зеленым морем, пока не исчезает из моего виду.

Я никогда не говорил ему, что скорблю.

Думаю, мне и не нужно было; они висят на моей шее неоновой вывеской – яркой и кричащей, и которую невозможно пройти мимо: «Этот человек потерял жену. Пожалейте его».

Размышляю над его словами, а солнце начинает медленно садиться. Прохожие стараются обходить скамейку, на которой я неподвижно сижу, предпочитая пройти дальше по дорожке к другой лавочке и притвориться, что меня не существует.

«Ты не захочешь закончить как я, поэтому иди домой к своей семье и люби их так сильно, насколько это возможно».

Встаю. Мои покрытые волдырями ступни отвергают какое-либо движение, но я поворачиваюсь, чтобы идти назад.

Назад к своей семье.

Назад к тому мужчине, которым, я хочу, надеюсь и молюсь, что стану.

Прости меня, Лора.

Я исправлюсь.

И заставлю тебя гордиться мной.

Обещаю.

Глава 4

Джош

Через восемь дней после того, как почти сошел с ума, я возвращаюсь в парк.

Счастливый Артур сидит в своей детской коляске и оживленно машет своими пухлыми ручками и ножками всему, что видит и слышит вокруг себя. Айви весело прыгает рядом с ним, бормоча ему об утках и качелях, и сборе цветов для бабули. А рядом со мной идет Айзек. Разве это не то, что он делал почти весь прошлый год —шел рядом со мной? Поддерживал меня, не позволяя упасть?

Айз тихонько кашляет, привлекая мое внимание, и я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на брата, наблюдая, как он не отрывает взгляда от моих детей. Он всегда рядом, ждет, когда будет нужен им.

– Ты ведь уезжаешь.

Это утверждение, не вопрос.

Я слышал о новом фильме Джейка и о предложении, которое тот сделал Айзу, и мой младший брат никак не может позволить себе отказаться от этой возможности, особенно потому, что с тех пор, как умерла Лора, дни, когда он работал, можно пересчитать по пальцам.

– Не уеду, если я тебе еще нужен, – просто предлагает Айзек.

Он останавливает взгляд на Айви, когда та наклоняется и предлагает Артуру кусочек хлеба из сумки, который принесла, чтобы покормить уток.

– Тебе нужно поехать, – заявляю я слишком резко, слова срываются с языка быстрее, чем могу остановить себя.

– Это просто работа, Джош. Она не важнее, чем вы, ребята, – отвечает он спокойно, позволяя моему недружелюбному высказыванию отскочить от него и уплыть на волнах теплого бриза.

Я делаю еще несколько шагов и останавливаюсь. Айзек и Айви оба в замешательстве смотрят на меня.

– Ты больше не нужен нам, Айз. Тебе пора уехать.

– А куда едет дядя Айз? – тут же спрашивает Айви, и я молча начинаю проклинать себя за то, что ляпнул это перед ней.

– В парк с моей малышкой Айви и Арти, – отвечает брат без запинки, быстро успокаивая ее. Озабоченность покидает красивое личико дочери, и она с легкостью соглашается со словами своего дяди, снова обращая внимание на маленького брата.

Отворачиваюсь от Айзека, стыд за мои неблагодарные слова вскипает у меня в груди, вызывая неприятное ощущение, и я продолжаю идти. Но он не сдается, следует за мной, и заставляет меня выслушать его:

– Как я могу уехать, если тебе сейчас нелегко, Джош? Да, за последнюю неделю ты стал справляться с детьми гораздо лучше, но все равно продолжаешь просто существовать, каждый день ожидая, что она вернется.

Я чувствую его взгляд на своем лице, когда он добавляет с сочувствием:

– Знаю, ты не думаешь, что она вернется, но ты живешь в иллюзии, все еще ожидая, что это случится, все еще надеясь, что это сон, и ты проснешься. Тебе нужно жить дальше, Джош, ради всех вас. Я могу помочь тебе в этом или, по крайней мере, быть рядом тогда, когда ты будешь не в состоянии.

Его слова, те самые, которые всего несколько дней назад лишь слегка задели бы меня, потому что в них не было особого смысла, сейчас глубоко ранят меня. Мои мышцы напрягаются, я сильнее сжимаю пальцами ручку коляски Артура, разрываясь между тем, чтобы развернуться и помчаться домой или ударить Айзека по лицу, лишь бы заставить замолчать.

Вместо этого заставляю себя идти и закрываю рот. Ничего хорошего из него не вылетит, если начну говорить прямо сейчас.

Мы приближаемся к парку, и я бросаю взгляд на первую же деревянную скамейку, стоящую сразу за воротами. Пробегаюсь по ней глазами, затем смотрю на другую, расположенную чуть дальше по дорожке, пытаясь увидеть, не сидит ли там мужчина, который поделился со мной мудростью и виски. Не знаю, зачем ищу его, скорее всего, он никогда и не вспомнит меня, да и мне кроме благодарности предложить ему нечего, но какая-то часть меня хочет, чтобы до него дошло, что я прислушался к его словам. Мне хочется, чтобы он видел, что я здесь, пытаюсь снова любить и жить. Стараюсь найти мужчину, которым я раньше гордился быть.

– Папа, идем быстрее, – требует Айви, когда мы проходим через ворота парка. – Я хочу сперва покормить уток, а потом показать Алтурру, как высоко я могу раскачиваться на качелях. Потому что дядя Айз сказал мне, что если я раскачаюсь еще выше, то превращусь в бабочку, и у меня вырастут крылья.

Я в изумлении смотрю вниз на свою жизнерадостную маленькую девочку. И дня не проходит, чтобы она не спросила о своей матери, и не было еще ни разу так, чтобы это не разбило мне сердце.

– Так лучше? – спрашиваю я ее, ускоряя шаг, переходя с прогулочного темпа к быстрой ходьбе. Айви с восторгом смеется и практически бежит, чтобы не отставать.

– Да, папа, – хихикает она. – Ты почти такой же быстрый, как я, но не быстрее дяди Айза.

Едва она успевает произнести его имя, как Айзек срывается с места и быстро бежит, подхватив ее по пути и зажав подмышкой как мешок картошки. Айви пронзительно визжит и смеется так сильно, что готова лопнуть. Они мчатся через парк с Артуром и мной, медленно следующими позади них.

– Мы выиграли, мы выиграли! – счастливо кричит она, когда я наконец-то догоняю их около озера. Маленькой ручкой Айви уже роется в сумке и вытаскивает для всех по куску хлеба.

– Да, принцесса Айви, вы выиграли, – признаю я свое поражение с улыбкой. Мышцы моего лица еще не совсем привыкли к этому, и от этого улыбка на моих губах ощущается как нечто незнакомое.

Рискнув, перевожу взгляд на Айзека. Мы не сказали друг другу напрямую ни слова с тех пор, как он предложил остаться, и, заметив его обожающий взгляд, направленный на мою маленькую девочку, я только укрепился в своем решении о том, что брату пора вернуться к своей жизни, пока наша не поглотила его навсегда.

Как только заканчивается хлеб – кусочек Артура у него во рту, а наш весь скормлен прожорливым уткам – Айви быстро тащит нас на игровую площадку.

– Давай, дядя Айз. Подтолкни меня еще раз на качелях, – умоляет она с энтузиазмом.

– Дай отдохнуть дяде Айзу десять минут, принцесса Айви. Если ты сходишь и немного покатаешься на горке, он придет и найдет тебя, когда пора будет качаться на качелях, ладно?

Мне не хочется заводить этот разговор с братом, но в то же время, молчать и откладывать его тоже не могу.

Когда кажется, что Айви вот-вот начнет возражать, Айзек успокаивающе машет ей и кивает в знак согласия, после чего дочь задумчиво переводит взгляд с него на меня, а потом поворачивается и бежит к горке.

– Не торопись, – кричу я вслед в то же самое время, как Айз инструктирует: «Не так быстро, крошка Айви, и не забывай съезжать с горки только на попе».

Она отмахивается ручкой от нас, и мы с облегчением смеемся. Эта маленькая девочка вьет веревки из двух взрослых мужчин.

– Она разобьет не одно сердце, когда подрастет, – размышляет Айзек больше для себя, чем для меня, на что я отвечаю, в основном в шутку:

– Никаких парней, пока ей не исполнится двадцать пять, а с подружками будет только чисто платоническая дружба.

– Удачи тебе в этом, – смеется он, и добавляет, – в ее венах течет кровь семейства Фокс, так что давай надеяться, что Айви больше похожа на своего папу, чем на своего дядю, иначе тебе грозит океан боли, брат.

Качаю головой на это, но не могу больше бороться и приподнимаю уголок рта в улыбке. Это первый раз со смерти Лоры, когда я просто сижу и расслабляюсь в чьей-то компании.

Несколько месяцев я закрывался от тех, кого люблю. Впустую потратил первые месяцы жизни своего сына, и до сих пор не подружился с моим маленьким мальчиком, но все же стараюсь. Клянусь Богом, стараюсь.

Между нами повисает тишина, и только тихий лепет Артура, сидящего в коляске, отвлекает наше внимание от наблюдения за Айви на горке.

Делаю глубокий вдох, закрываю глаза на несколько секунд, пытаясь успокоить нервы, затем, глядя, как мой маленький мальчик с жадностью жует свой кулачок, я наконец-то открываюсь перед человеком, который был рядом во время всей моей темной полосы в жизни.

– Помнишь, как мы смотрели «Аладдина» с Лиамом, когда были детьми? Он всегда включал Диснеевские мультфильмы с утра в воскресенье, а все мы думали, что уже слишком взрослые для этого, но все равно смотрели их.

Вопрос кажется сказанным невпопад, но если Айз думает, что у меня поехала крыша, то не показывает этого. Брат просто тихонько смеется и отвечает:

– Ага, мы все старались подражать голосу Робина Уильямса, который озвучивал Джина в «Аладдине». Думаю, у Джека это получалось лучше всего. Неудивительно, что он стал самым востребованным в мире актером.