Текст книги "Восемь (ЛП)"

Автор книги: И. С. Картер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Книга предназначена только для ознакомительного чтения. Любая публикация данного материала без ссылки на группу и указания переводчика строго запрещена.

Любое коммерческое и иное использование материала, кроме предварительного ознакомления, запрещено. Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Книга: Восемь

Автор: И.С. Картер

Серия: Любовь в цифрах #6, (герои разные, наша группа будет переводить все книги серии)

Количество глав: пролог + 26 глав + эпилог

Переводчик: Екатерина Геворгян ( с 1 по 17 главу), BellA (с 18)

Редактор: Дарья Ганус (1-11), Diana Molchanova (с 12-17, с 20), Светлана Омельченко (18 и 19)

Вычитка: Лаура Бублевич

Обложка: Svetlana M.

Наша группа: https://vk.com/passion.oflove (Passion of love ♔ Перевод книг 18+)

Аннотация:

Сожалею о вашей утрате.

Зачем люди говорят это?

Когда у тебя забирают тех, кого любишь, когда частичка тебя умирает вместе с ними, ты не теряешь их будто ключи от машины или мобильный. Они не заваливаются между диванными подушками, их не забывают в замке зажигания, чтобы позже ты смог их найти. Их не положили куда-то по рассеянности и забыли. Ты никогда не потеряешь их, потому что они живут в твоем сердце.

Раздирающая душу боль, которая обжигает легкие с каждым вдохом, приходит от осознания того, что ты не можешь быть рядом с ними там, где они сейчас.

Безобразное и неподдельное чувство скорби оставлено в прошлом.

Мне жаль, что они покинули тебя.

Мне жаль, что ты один.

Мне жаль, что тебе больно.

Утрата ни с чем не сравнится.

Она была моей первой любовью.

И стала последней.

Внутри меня только пустота, хоть я и притворяюсь, что во мне живет любовь к тем, кто остался после ее ухода.

Я нужен нашей маленькой девочке и новорожденному сыну.

Сейчас я и мать, и отец.

Я опустошен, внутри меня ничего не осталось.

Я ракушка.

Тогда почему девушка с лицом ангела и глазами, отражающими мою пустоту, смотрит на меня так, словно я значу для нее все?

Пролог

Джош (14 лет)

– Привет, Джош. Как оно сегодня? Висит налево или направо?

Еще не начавший ломаться голос Айзека звучит где-то за моей спиной, и, несмотря на то, что я полностью засунул голову в шкафчик, закатываю глаза, услышав это детское приветствие.

Моему младшему брату всего двенадцать, но ведет он себя наглее, чем любой мужчина, который старше его в два раза. А с тех пор, как год назад Айзек начал ходить в мою школу, то стал головной болью.

– Повзрослей, Айз. Ты сейчас ходишь в школу для больших мальчиков, и самое время начать вести себя соответствующе.

Хватаю толстый учебник по математике для следующего урока и, громко хлопая дверцой, закрываю шкафчик.

– А тебе четырнадцать, а не сорок, Джош. Потом у тебя будет куча времени, чтобы быть старым и скучным. Почему ты постоянно должен вести себя как папа?

Потому что ты все время ведешь себя как ребенок.

Поворачиваюсь к Айзеку лицом, лямка моего рюкзака съезжает с плеча, и я ловлю ее сгибом локтя, при этом учебник, зажатый в моей рук, с громким шлепком падает на потертый линолеум на полу.

– У тебя что, друзей нет, с которыми можно зависнуть? – выхожу я из себя и гневно смотрю на него, пока наклоняюсь, чтобы поднять упавший учебник по математике.

Айз вдруг замолкает и делает шаг назад, искривляя рот в дерзкой ухмылке, а так как все мое внимание направлено на него, я не вижу, что происходит вокруг.

Едва прикасаюсь кончиками пальцев к обложке книги, как тут же сталкиваюсь своей головой с чьей-то еще, и падаю на бок, ругаясь и хватаясь за лоб, на котором мгновенно появляется огромная шишка.

– Ой! Прости, прости, – раздается нежный голос. – Всегда была твердолобой. Я просто пыталась поднять книгу, которую ты уронил.

Учебник по математике попадает в поле моего зрения. Девушка держит его бледными маленькими пальчиками с нежно-розовым маникюром.

– Может быть, я могу пойти с тобой на урок? Сегодня мой первый день в школе, и, кажется, у нас обоих следующим уроком идет математика, – продолжает мелодичный женственный голос. Девушка рукой немного трясет учебник, чтобы побудить меня забрать его.

Бормоча благодарность, я спешу забрать его; моя голова кружится от звука ее голоса, но как только я, наконец, поднимаю взгляд на ее лицо, все навыки общения покидают меня, растекаясь лужицей у ног.

Белокурые волосы крупными кудрями обрамляют ее лицо в форме сердечка, светло-голубые глаза с длинными темно-русыми ресницами смотрят вниз на меня, а самые розовые губы, которые я когда-либо видел у девочек, изгибаются в робкой улыбке.

– Привет, я Айз, – решительно заявляет Айзек, протягивая ей одну руку для пожатия, а другой приглаживая свои взъерошенные волосы – волосы, от которых, кажется, все девчонки просто тащатся.

Она улыбается ему и произносит лишь быстрое «привет», но вместо того, чтобы пожать ему руку, девушка наклоняется и протягивает мне свою изящную ручку с симпатичными пальчиками и розовыми ногтями.

– Я Лора Майлс. Приятно познакомиться с тобой…?

Я пялюсь на нее. На ее шелковые волосы и утонченные черты. На крошечную родинку прямо под ее левым глазом и еле заметный светлый шрам в уголке пухлой верхней губы.

– Он Джош, – услужливо заявляет Айзек. – И, я думаю, он проглотил язык.

Девушка улыбается еще раз, просто поднимая уголки губ вверх, ее рука так и висит в воздухе между нами, предлагая мне принять ее помощь. Я все также не шевелюсь и не произношу ни звука. Ее мягкая улыбка начинает угасать с каждой секундой, а в ясных глазах мелькает сомнение.

– Черт побери, Джош. Подними свою задницу и проводи девушку на урок, или я сам покажу ей дорогу, хотя у меня сейчас физкультура, и мистер Хиггс заставит меня наматывать круги по полю для регби, если еще раз опоздаю.

Лора улыбается, на этот раз нервно, и медленно убирает протянутую руку. Пальцами она теребит потертый край ранца, и немного переминается с ноги на ногу, пока обдумывает, как может выйти из этой ситуации и никогда не вспоминать о ней.

Именно в тот момент, когда я чувствую, что она отдаляется, мои конечности начинают меня слушаться, и, выпрямив ноги, я встаю. Мой мозг наконец-то догоняет тот орган, который неудержимо бьется у меня в груди, и что-то внутри меня переключается, пока не щелкает, а затем весь мир обретает четкие очертания.

«Не дай ей уйти.

Возьми ее за руку.

Не отпускай».

– Привет, – нерешительно говорю я, протягивая одну руку ей, а другой поправляю свои очки с толстыми стеклами на переносице. – Я Джош. Прости за случившееся. Думаю, на минуту я растерял все слова, или, может, ты забрала их, – бормочу я и застенчиво пожимаю плечами от бреда, который вылетает из моего рта, но один взгляд в ее глаза, и вдруг чувствую себя достаточно храбрым, чтобы закончить свое необдуманное признание. – Но обратно они мне не нужны. Ты можешь оставить себе их все.

Айзек стонет где-то позади меня, и я слышу, как он начинает напевать песню «Loser» группы Beck, но мне все равно, потому что Лора Майлс улыбается мне. И это не стеснительная улыбка или робкая. Это широкая, смелая улыбка. Даже ее глаза улыбаются мне, а брови, изогнутые дугой, идеально дополняют прекрасное сияющее выражение лица.

Лора улыбается.

Она берет мою руку в свою, наши пальцы соприкасаются, ладони обдает жаром, а слова снова покидают меня. Я не могу сказать ни одной остроумной шутки, пока мы идем, взявшись за руки через переполненные коридоры школы. С моей стороны нет никаких проявлений дерзости или флирта. Тишина между нами наэлектризована и пульсирует новизной эмоций, которые щекочут каждый сантиметр моей кожи. Этот день переполнен возможностями. Теперь это не просто я или она. Этот момент становится началом «нас».

Лора снова похищает мои слова, и я не хочу, чтобы она их мне возвращала. Они принадлежат ей. Я принадлежу ей.

Лора (14 лет и 9 месяцев)

Еще одна новая школа.

Я наблюдаю за толпами подростков, которые собираются в группы, сформированные по принципу социального положения, возраста или пола. Спортсмены уже бросают мяч между собой на краю футбольного поля, а популярные девчонки сидят на ограждении, наблюдая за ними и перемывая кости всем и каждому. Ученики помладше с широко открытыми глазами испуганно таращатся на здание перед ними, выглядя так, будто оно может проглотить их целиком, в то время как прилежные и жаждущие знаний ребята, те самые, которых называют «ботанами» или «зубрилами», уже стоят на ступеньках и ждут, когда откроется центральная дверь.

К какой группе отношусь я?

Да, я новенькая, но не маленькая, как те, которые готовы начать свой первый день в старшей школе. У меня нет здесь друзей, поэтому я не с популярными девчонками. Значит, остаются зубрилы, потому что я не собираюсь подходить к спортсменам и играть с ними в мяч – это стало бы немедленным социальным самоубийством.

Мне нравится школу, нравится учиться и я уже знаю, кем хочу быть после окончания – учителем. В таком случае, мне, наверное, стоит подняться на лестницу и подождать, когда зазвенит звонок, и откроются двери? Или, возможно, буду сама по себе.

Не знаю, как долго мой отец продержится на новой работе, или как скоро его поймают трахающимся с кем-то из его офиса, и мы будем вынуждены уехать, чтобы начать все сначала.

Не знаю, почему моя мама не уходит от него. Ну, точнее, знаю. Она слабачка. Ей нравится надежность, нравятся деньги, и мама боится остаться одинокой в сорок. Хотя, если спросить ее, она ответит, что не уходит из-за меня. Ага, хорошая, хорошая мамочка. Я буду последним человеком, о ком задумается хоть кто-то из вас, учитывая всю вашу запутанную и наполненную драмой жизнь.

Я одинока.

«Лора Майлс, новая девочка, одиночка»

«Лора Майлс симпатичная, как мне кажется, но я слышал, что ее исключили из предыдущей школы за секс с учителем в туалете».

«Лора Майлс думает, что она особенная. Но она всего лишь шалава».

Это всего несколько высказываний, которые я слышала о себе в последних двух школах, где училась.

Поправляю ранец за спиной и иду к лестнице. По крайней мере, эти дети оставят меня в покое. Им не интересны школьные сплетни, пока это не касается тех, кто учится лучше всех или сдал последний тест на отлично. В них есть дух соперничества, да, но нет ненависти или стремления манипулировать людьми.

Так что я отношусь к тем, кто стоит на лестнице. В одиночку.

Как только подхожу ближе, начинает звенеть звонок, раздаваясь эхом над гулом голосов и являясь причиной всеобщего недовольного стона во дворе перед входом. Я не обращаю внимания ни на что, кроме лица мальчика, который прислонился к стене рядом с дверью.

Он смуглый, высокий, с классическими чертами лица и в очках с толстой черной оправой. Он красавчик, одетый в немодную одежду, как и все ботаны, но улыбка, которая появляется на его лице, когда звонок перестает звенеть, и открываются двери, завораживает меня.

Мальчик готов. Он знает, кем является. И хочет контролировать свое будущее. Его не волнует подъем по социальной лестнице или новые девочки с их тайным прошлым. Мальчик полностью уверен в себе, и я упиваюсь всем его образом, пока он не входит в школу и не исчезает из поля моего зрения.

Мне почти пятнадцать. Я и раньше проявляла интерес к мальчикам, влюблялась в нескольких. У меня даже был первый и единственный, не впечатливший меня поцелуй с парнем, который укусил мою губу своими требовательными зубами и продолжал слюнявить мой рот своим языком, по ощущениям похожим на слизняка.

Он был красивым – парень со слизняком вместо языка – симпатичным и чрезмерно пылким (не в лучшем смысле этого слова). Он хотел быть первым, кто сможет залезть в трусики к новой девчонке, несмотря на то, что встречался со школьной звездой нетбола (Прим.пер. Традиционно женский вид спорта, разновидность баскетбола). Ага, это она распространила слухи о том, что я трахалась с учителем.

В старшей школе бывает весело, когда ты очень стараешься разобраться во всех тонкостях отношений в ее стенах. И всегда остаешься новенькой, которая никогда не заводит знакомства, у которой нет друзей, способных прикрыть ее спину.

Это я – Лора Майлс или, как меня называли в моей предыдущей школе – «Лора унылый смайлик» (Прим.пер. Игра слов, в оригинале Laura Miles – Laura never Smiles).

Не думаю, что здесь меня будут так называть.

Я ощущаю ее.

Свою улыбку.

Из-за нее мои губы начинает покалывать, когда я иду следом за красавчиком в очках к его шкафчику. Топчусь в конце коридора и наблюдаю, как он беседует с мальчиком помладше, и когда роняет свою книгу, я уверенно бросаюсь вперед, чтобы поднять ее, чем чуть не обеспечиваю его сотрясением мозга.

А затем почти ухожу, почти. У меня сводит живот, когда он пялится на меня так, будто я неудачница. В груди что-то сжимается, когда он не берет мою руку, которую я протягиваю ему, чтобы помочь встать.

А затем мальчик улыбается мне.

Джош.

И обещает отдать мне все свои слова. Освещает меня изнутри светом, когда темными глазами ловит мой взгляд. Соединяет последние точки в череде нескончаемых точек в рисунке моей жизни, когда берет меня за руку. Образ, созданный нашим только что состоявшимся знакомством, превращает мою чистую страницу жизни с хаотично расположенными на ней многочисленными точками в великолепную арку возможностей, уходящую настолько высоко в небо, что вершина ее не видна невооруженным глазом.

Я украла все его слова.

И буду хранить их.

А взамен отдам ему одно свое.

Одинокая.

Не хочу, чтобы он мне его возвращал.

Я знаю, с ним я никогда не буду одинокой.

Глава 1

Джош (29 лет)

Три утра.

Запах твоих духов повсюду.

На мне.

На каждой вещи в нашем маленьком мирке.

Хлопковые простыни на нашей кровати пропитаны им. Он все еще держится на воротнике моей рабочей голубой рубашки, мысль о стирке, которой просто невыносима; на симпатичном фиолетовом шарфике, висящем на зеркале туалетного столика, том самом шарфе, который ты надевала несколько дней назад, когда ходила в магазин и смеялась, говоря, что он подходит по цвету к твоим отекшим лодыжкам.

В коридоре стоят твои новые туфли.

Твое пальто бесполезно висит на вешалке за дверью.

Днем, ты черная дыра, вокруг которой я маневрирую, никогда не приближаясь к ней слишком близко. Ночью же спотыкаюсь и падаю прямо в чернильную пустоту ее бездонных глубин, которая поглощает меня с головой.

Запах твоих духов повсюду.

Почему же он остался, если ты ушла?

Моргаю от яркого солнечного света, в котором утопает наша спальня. Шторы полностью раздвинуты, как в тот день, когда я нашел тебя.

Повернув голову набок, смотрю как световые индикаторы звука на радионяне с зеленого сменяются на желтые, и доходят вплоть до тревожного красного. Снова и снова загораются все три цвета индикаторов в ряду.

Тишина – три зеленых огонька.

Тишина – три зеленых огонька и еще три желтых.

Тишина – три зеленых огонька, три желтых и три красных.

Дорожка горящих индикаторов, предупреждающих о страданиях.

Он плачет, скорее всего, даже кричит.

Я не могу его слышать, потому что выключил это чувство. Отключил все свои слуховые рецепторы и заблокировал проникновение любого шума.

К тому же, я поставил радионяню на беззвучный режим.

Мне должно быть стыдно.

Я нужен ему, а меня там нет.

Ему всего восемь дней, а отец, который всегда должен быть рядом с ним, его игнорирует. Единственный оставшийся человек, благодаря которому он появился на свет. Его единственный родитель.

Единственный родитель, которого он будет знать.

Вчера мы привезли его домой из больницы. Дом кишел родственниками и гостями, незнакомыми людьми, которые наблюдали за мной и делали записи о моем психическом состоянии. Так они оценивали мою способность быть отцом для своих детей. Эти люди следили проницательным взглядом, как я передавал своих детей всем, кто хотел подержать их – моей матери, отцу, Айзеку, Лиаму, Нейту… абсолютно всем.

Если бы я чувствовал за собой вину, то мог бы уменьшить ее, сказав себе, что они в надежных руках у ближайших родственников – людей, которые будут любить и заботиться о них. Но, правда в том, что я ничего не чувствую.

Внутри меня пустота.

Я прохожу стадию боли. Мои мышцы ноют, а эмоции все еще причиняют страдания, но достаточно быстро я вообще перестаю чувствовать хоть что-то.

Мне очень комфортно ничего не чувствовать.

Я могу так жить.

Продолжать дышать, ничего не чувствуя.

И если очень повезет, то смогу так спать, потому что когда я сплю, вся боль и безразличие исчезают, и все становится на свои места, как и должно быть в моей жизни.

Утром я целую ее на прощание. Она улыбается и крепко сжимает мою руку, отказываясь отпускать ее, когда я пытаюсь отойти от кровати и поправить галстук,который съехал, благодаря ее шаловливым рукам. Ее спутанные белокурые волосы рассыпаны по подушке, а самые розовые в мире губы блестят от моего поцелуя. У нее большой округлый живот, внутри которого находится наш малыш. Она улыбается. Улыбается. Улыбается.

Это жизнь.

– Джош, родной, ты можешь покормить ребенка, пока я готовлю нам завтрак?

Фальшивая радость моей матери просачивается через приоткрытую дверь спальни, и воздух в моей груди превращается в камень. Рукой она держится за косяк, но остается стоять снаружи и ждет, что ее сын вернется к ней. Ожидает, что тот встанет, и будет вести себя как настоящий мужчина.

Я не обращаю на нее внимания и отворачиваюсь от постоянно загорающегося сигнала радионяни и ее жалобного тона.

– Джош, я знаю, что ты не спишь, – почти шепчет моя мать, осторожно переступая через порог комнаты. Она не хочет заходить сюда. Не хочет видеть, что я лежу на тех же самых нестиранных простынях, на которых нашел свою жену холодной, безжизненной и неподвижной. Моя мать не хочет мириться с тем, что если бы я мог, то испустил бы последний вздох на этих простынях.

Сегодня.

Я был бы счастлив испустить этот последний вздох сегодня.

– Он зовет тебя, Джош.

Я его не слышу.

– Ты нужен ему.

Ему нужна она. Мне нужна она.

– Она бы этого не хотела, Джош, – вымученно выдает мама сквозь едва сдерживаемые рыдания.

Она добивается моей реакции, но не такой, какой ожидала, или, если бы мой разум был как у адекватного. Не такой, какой она заслуживает.

– Она? Она? – почти ору я, подскакивая на матрасе, и заставляя мою мать отпрянуть в шоке.

– У нее есть гребаное имя, мама. Лора. Лора. Я хочу услышать, как ты произносишь его. Л-О-Р-А.

Встаю и подхожу к ней, впившись взглядом в лицо женщины, которая меня родила, дала мне жизнь и всегда беззаветно меня любила. Я не обращаю внимания на боль, отражающуюся на ее знакомом любящем лице морщинками чистого горя, и продолжаю использовать ее как грушу для битья.

– Почему ты не можешь произнести ее имя, мама? Потому что ее здесь нет? Ты думаешь, я этого не знаю? Ты думаешь, я не знаю, чего хочет моя жена?

Моя мать встает рядом с туалетным столиком и, пятясь назад, натыкается на маленький мягкий пуфик, ее выразительные глаза, так похожие на мои, широко открыты. В них стоят слезы, а переполняющее их опустошение пронизано изрядной долей страха.

– Не смей приходить сюда и говорить мне, чего хочет моя жена. Ты слышишь меня? Понимаешь, что я тебе говорю?

Я знаю, что пугаю ее, но мне все равно.

Мне хочется, чтобы она ушла из этой комнаты. Хочется, чтобы ее слова не достигали пределов моего слуха. Желаю, чтобы она прекратила смотреть на меня своими проницательными глазами, и чтобы ее густая, как сироп, тревога перестала липнуть к моей коже.

– Убирайся, – требую я лишенным эмоций голосом. – Уходи из этого дома, забирай детей, если хочешь, а если не хочешь, оставь, мне все равно.

Сверлю ее взглядом, ожидая, что до нее дойдут мои жестокие слова. Внимательно наблюдаю, как мать борется с собой, чтобы удержать свою потребность встряхнуть меня, влепить пощечину или утешить.

– Джош, – раздается строгий голос из открытой двери.

Айзек.

– Выведи ее, Айз. Выгони всех из моего дома, и пусть все оставят меня на хрен в покое.

Мои слова могут быть адресованы ему, но взглядом я ни на минуту не прерываю связь с мамой. Не двигаясь, гляжу, как она проигрывает битву со слезами, которые крупными каплями собираются на ее нижних ресницах. Прозрачные струйки боли рисуют дорожки на ее мягких щеках.

Но, как и прежде, я ничего не чувствую.

Она моргает, еще больше горячих рек боли текут из темно-карих глаз.

– Мы любим тебя, Джош, – надтреснутый голос звучит из ее дрожащих губ. – Любую мерзость по отношению к нам и любую попытку обидеть нас мы примем спокойно и не будем судить тебя за эти поступки. Мы не станем говорить тебе, что твоя злость необоснованна. И не будем настаивать на том, чтобы ты отпустил свою боль. От горя нет лекарства, – признается моя мать и неуверенно протягивает руку, чтобы прикоснуться ко мне, но я делаю шаг назад, наблюдая, как женщина безвольно опускает ее вдоль тела.

Бросаю быстрый взгляд на дверь и вижу, что там никого нет, скорее всего, Айзек ушел, увидев горящий тревожный сигнал на радионяне, поэтому перевожу глаза обратно на обеспокоенное покрасневшее и опухшее от слез лицо моей матери. Я не испытываю угрызений совести, зная, что за моим ребенком ухаживает другой мужчина. И не испытываю никакого сочувствия к женщине, стоящей передо мной. Не чувствую абсолютно ничего.

У меня внутри абсолютная пустота.

– Единственное, что ты можешь делать, это скорбеть. Сколько посчитаешь нужным, никто не будет ограничивать тебя во времени. Если мы можем сделать для тебя хоть что-нибудь, сынок, позволь нам это сделать, – заканчивает она.

Не дожидаясь, когда я еще раз потребую, чтобы она ушла, моя мать медленно направляется к двери. Женщина поворачивается ко мне спиной, когда переступает через порог и идет дальше по коридору, тихо закрыв за собой дверь.

Я стою, все также ничего не чувствуя, словно под наркозом.

Совсем один.

Горящие огоньки уже не распаляют во мне злобу.

Мудрые слова совсем не давят на мою сверхчувствительную кожу.

Ощущая тяжесть в руках и ногах, я забираюсь обратно в постель, где все пропахло ей. Я закрываю свои воспаленные и зудящие веки один раз, второй, третий. Мое тело огибает ее призрачный образ, чувствует жар ее кожи, ощущает, как ее волосы щекочут мое лицо, чувствует умиротворенное дыхание крепкого сна…

Я жажду этого момента на грани сна, когда все ощущается достаточно реальным, и есть возможность погрузиться в сон, где она встретит меня с улыбающимися глазами.

Лора улыбается.

И я улыбаюсь в ответ.

Здесь в этой постели есть только мы вдвоем.

Погружаюсь в сон с ощущением, что обнимаю ее своими руками, не обращая внимания на боль в затылке, которая пытается напомнить мне, что я снова потеряю ее, как только открою глаза.

Лора, я никогда больше не открою глаза.

У тебя все мои слова.

У тебя мое сердце.

Забери мои глаза, потому что они больше никогда не захотят смотреть ни на кого другого, кроме тебя.

Глава 2

Джош

Восемь недель.

Я наконец-то дал ему имя спустя почти два месяца.

Когда говорю, что дал ему имя, то имею в виду Лору. Она назвала его задолго до его рождения. Мне не хотелось давать ему это имя просто потому, что не я его придумал. У меня такое чувство, что сделав это, я потерял еще одну частичку ее.

Смотрю в его колыбельку. У него густые черные волосы, и мягкие, как мех. Во сне ребенок морщит свой носик пуговкой. Его крошечные пальчики крепко сжаты в кулачок, как будто он держится за что-то.

Она ему тоже снится? Сейчас он держится за ее пальцы?

Зависть плещется во мне.

Этот крошечный малыш – причина, по которой она покинула меня.

– Папочка, бабушка звонит. Можно я пойду с ней в парк сегодня? Я правда очень хочу посмотреть на уток, а бабушка сказала, что у нее есть хлеб.

Тихий голос Айви раздается за моей спиной. Моя обычно громкая и шумная маленькая девочка быстро выучила, что шум и любые проявления радости или восторга теперь нежелательны в этом доме.

Я отхожу от спящего сына, стараясь не разбудить его ради своего же спокойствия, и тихонечко выпроваживаю Айви из детской, спускаясь с ней вниз по лестнице.

– Не сегодня, – наконец отвечаю я, пока дочь выжидающе смотрит на меня.

Она открывает свой ротик с розовыми губками, чтобы возразить, а ее белокурые кудряшки подпрыгивают на плечах.

– Я сказал не сегодня, Айви.

Девочка опускает голову, и смотрит в пол. Глаза наполняются слезами, а розовые губы трясутся от усилия, с которым она старается сдержать свои эмоции.

Когда дочь окончательно берет их под контроль и снова может говорить, то сжимает телефон в своей руке и тихо говорит моей матери:

– Папочка сказал, что я не смогу пойти сегодня. Бабуля, может быть, завтра?

Ей три года, но по ней ни за что этого не скажешь. Ее маленькие плечики опущены вниз, как будто на них лежит тяжкий груз, и он намного тяжелее, чем могла бы вынести такая малышка.

Моя мать говорит ей что-то в ответ, и Айви посылает ей воздушный поцелуй в трубку.

– Бабуля, я тебя люблю. Поцелуй от меня дедулю, – добавляет Айви, морща свой носик и дотрагиваясь пальчиком до его кончика. – Для дедули поцелуйчики со вкусом эскимо, – продолжает она. – Потому что это его любимые.

Когда телефонный разговор заканчивается, Айви кладет трубку на на место и поворачивается ко мне лицом. Моргая своими большими светло-голубыми глазами, как у Лоры, дочь смотрит на меня, и я вдруг чувствую острую боль в самом центре своей груди. Не обычную мужскую от потери своей жены, а острую мучительную боль, вызванную чувством вины.

Эта маленькая девочка – самый драгоценный подарок, который Лора когда-либо мне дарила, а я отказался от нее. Бросил свою трехгодовалую дочку, чтобы уйти с головой в страдания, потому что так было легче, чем пытаться жить. Легче, чем притворяться, что жизнь обязательно должна продолжаться, но это не значит, что так и будет. Несмотря на мои раздробленные кости и треснувшую кожу, несмотря на разбитое сердце и раздавленные легкие, и пусть я сгораю, тону и умираю каждый божий день, жизнь этой маленькой девочки должна продолжаться, и мое присутствие в ней необходимо.

Восемь долгих недель я оплакивал потерю лучшего друга, полностью игнорируя частички ее самой, которые все еще живы.

Как может Лора совсем уйти, если ее образ стоит прямо передо мной? Половинка ее, половинка меня. Но самые лучшие частицы от нее.

– Прости меня, Айви. Как насчет того, чтобы позвонить дяде Айзу и спросить, может ли он посидеть с твоим братом? Тогда мы смогли бы пойти покормить уток вместе.

У нее загораются глаза, а губы растягиваются в блаженной улыбке.

– Правда? – спрашивает она, и в ее голосе слышится изумление, которое скручивается в моем разбитом сердце и толкается в открытые раны, угрожая мне тем самым истечь кровью на собственном полу в холле.

– Да, правда, – обещаю я, не в силах вернуть ей улыбку, и не важно, как сильно хочу сделать это.

– Спасибо, папочка, – визжит она от радости, крепко обнимая мои ноги и прижимаясь своей щекой к моему бедру.

Поднимаю руку и нежно глажу ее по волосам. Пальцами скольжу по блестящим кудряшкам, которые закручиваются обратно в спиральки, не теряя своей пружинистости.

Простое прикосновение излечивает что-то внутри меня.

Неужели это, первый раз, когда я приласкал свою дочь за последние восемь недель?

Стыд омывает меня нездоровыми волнами.

Да. Это первый раз, когда я прижал ее к себе и позволил наслаждаться моей лаской.

Я плохой отец.

Эгоистичный идиот, который безуспешно пытался утонуть в своих снах. Проблема в том, что утро всегда наступает и уносит их прочь.

Здесь и сейчас, с собственной дочерью на руках, я испытываю первую настоящую эмоцию, чего не случалось ни разу за последние два месяца.

Треск раздается из радионяни в прихожей, мигание зеленых индикаторов в сопровождении тихого кряхтенья предупреждает о том, что малыш проснулся.

Теплота, спящая в моем сердце и смягчающая его, испаряется, ледяное бесчувствие возвращается обратно и наполняет мои вены арктическим холодом.

Как бы сильно я не отдалился от Айви, понимаю, что к нему отношусь еще хуже. И ничего не могу с этим поделать.

Он здесь.

А она нет.

Из-за него она умерла.

Глупое решение, которое Лора держала от меня в секрете, поставило его жизнь превыше нее. Я не могу простить ее за это, но боль от ее потери затмевает всю злость по отношению к ней. Бесполезно ненавидеть мертвую женщину, если ты все еще любишь ее больше всего на свете.

Но я могу ненавидеть его.

Смотрю на маленькую жизнь, которую мы сотворили, и все, что вижу – смерть. Вижу ее бледную безжизненную руку в своей. Я вижу тело своей жены как будто в бреду – ее глаза закрыты, а лицо очень красивое когда она спит. Но Лора не спит. Она умерла. Лежала холодная в моих руках. Я обнимал ее, но Лора не обняла меня в ответ. Руки безвольно повисли, а ноги налились тяжестью.

А теперь она пепел на ветру.

Развеянный на склоне холма.

Летящий в небеса.

А он кричит изо всех сил, требуя ласки, еды, внимания, и это оглушает.

Я прижимаю Айви к себе, когда она пытается вырваться, испытывая необходимость в этой связи с чем-то хорошим, с чем-то реальным.

Физически я никогда не причиню ему боли. Мне это известно. Я это знаю. Но каждый раз, когда вынужден прикасаться к нему, то становлюсь отрешенным. Мысленно отключаюсь от этого момента, как при любой другой работе по дому – когда мою посуду, стригу газон, выношу мусор – эта работа, которую нужно делать, но выполняя ее, ничего не чувствую.

Я разумный и адекватный человек. И знаю, что не должен испытывать такие чувства по отношению к маленькому беспомощному малышу. Но мне просто все равно. Абсолютно. И это превращает меня в самого плохого человека на земле.

– Папочка, – снова начинает Айви, повышая голос под громкий плач своего брата. – Мы можем позвонить дяде Айзу, чтобы он смог помочь Алтурру перестать плакать?

– Да, принцесса Айви. Думаю, это отличная идея. Иди и надень свои новые розовые резиновые сапожки, а я позвоню дяде Айзу. Встретимся на кухне через пять минут, хорошо?

– Хорошо, папочка, – соглашается она, поднимая голову и улыбаясь мне, прежде чем ослабить хватку на моих ногах и поспешить за коробкой в чулане под лестницей.

Я смотрю, как она исчезает и вытаскиваю телефон из бокового кармана, не обращая внимания на множество сообщений и пропущенных звонков ото всех. От моей матери, с работы, от Джейка, Нейта. Даже Эмма и Кэри пытались звонить и не дозвонились. Я не хочу иметь дело ни с кем из них.

Отклонив все их попытки легким прикосновением пальцев, я пролистываю свои контакты, останавливаясь на имени Айзека, меня коробит от криков Артура, которые становятся все громче и пронзительнее.

Сомневаюсь всего лишь секунду, вспомнив, что я практически вышвырнул своего брата из этого дома вчера вечером. Я сказал ему уходить и не возвращаться. Обвинил в том, что Айзек сует свой нос в то, что его не касается. Я сказал все это своему брату после того, как он спал последние несколько недель на моем диване или на полу в спальне Айви. Он оставался в этом наполненном горем доме, чтобы позаботиться о моих детях. Чтобы кормить их, мыть, одевать и утешать. И быть уверенным, что я ем и пью достаточно для функционирования моих внутренних органов.