Текст книги "Техника игры в блинчики (СИ)"

Автор книги: И. Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Глава 12

Катарсис

1. Алексей Николаевич Володин, он же Федор Кравцов, он же Тео, он же дон Теодоро или полковник Теодоро, конспиративная квартира ИНО НКВД, Мадрид, Испанская республика, 20 января 1937, полдень.

Возможно, это был острый приступ маниакально-депрессивного синдрома. Кравцов терпеливо примерил на себя диагноз, но остался «увиденным» недоволен.

"Дурью маюсь!"

– Давайте, Иван Константинович, еще раз со всеми подробностями, – предложил он, но, судя по выражению лица оперативника, тот уже "три раза сказал все, что мог".

Однако приказ начальника, он и есть приказ. Как там говорится? "Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак…"

– Вот предполагаемый график движения, – сказал лейтенант Вересов и положил перед Кравцовым лист бумаги с тщательно прорисованными линиями дорог и поясняющими надписями. Не карта, но и не кроки. "График".

"Пусть так".

– Насколько уверенно можно утверждать, что речь идет об одних и тех же людях? – Кравцов уже видел этот "график" и на карту местности его накладывал, и вопрос, если честно, можно было сформулировать иначе: короче и не таким канцелярским языком.

– Мы… – Вересов споткнулся об это слово, поднял взгляд на Кравцова и даже чуть покраснел от смущения, – то есть я, – поправился он. – Я думаю, что это одни и те же люди, товарищ капитан государственной безопасности. Вероятность ошибки оцениваю в пятнадцать-двадцать процентов. Все-таки возможны и совпадения. Автомобили марки "Фиат" в Испании не редкость. И тип "Balilla" тоже. С другой стороны, свидетели указывают на то, что в машине едут двое мужчин, одетых в республиканскую военную форму. Вот здесь и здесь, – лейтенант указал пальцем на схеме, – и позже, здесь, их видели вне автомобиля. Армейский капитан одет по форме, во всяком случае, по мнению видевших его людей из общего ряда не выбивается. Высокий, худощавый – говорят еще крепкий, поджарый – смуглый или сильно загорелый, темноволосый. Держится уверенно. Говорит по-испански – два свидетеля слышали его речь – с каким-то акцентом. Речь культурная, так что, возможно, акцент мадридский. С ним доброволец-интернационалист в галифе, крагах и кожаной куртке. На голове необычная фуражка – по описанию похоже на "тельмановку". Блондин, кожа светлая, хотя и загорелая, высокий, широкоплечий, по-испански не говорит, но зато говорит с капитаном по-немецки. Два свидетеля. Тут и тут.

– Два мужчины, один автомобиль… – задумчиво сказал Кравцов. Ему страшно хотелось поверить в свою удачу, но он боялся спугнуть ее "каким-нибудь резким движением".

– Два мужчины, – повторил за ним Вересов. – Федор…

– Я не Федор! – резко прервал его Кравцов. – А вы не мальчишка, которого нужно учить азам. Иначе вас здесь не было бы!

– Так точно! – попытался "вытянуться" Вересов.

– А это вообще глупость, – усмехнулся, закуривая, Кравцов. – И чтобы больше по званию не обращались. Идет?

– Тогда уж, и вы не "выкайте", – насупился оперативник.

– Идет, – кивнул Кравцов. – Так что ты мне хотел сказать, когда принял Алексея Николаевича за Федора Георгиевича?

– Я хотел сказать, что все уж больно хорошо складывается: люди, маршрут, время, автомобиль… Но ни с одним свидетелем мы лично не говорили. Все только телефон да телеграф… Нет личных впечатлений, да и разговор по-испански со всеми особенностями местного говора… Высокий… Это насколько? Если по местным понятиям, так и я высокий. А если по немецким стандартам, то совсем даже среднего роста. Поджарый… Еле перевели…

– Ладно, – согласился Кравцов, – я понял твои сомнения. И двадцать процентов ты на них правильно отвел. Давай теперь посмотрим откуда и куда они идут, если это все-таки одни и те же люди.

– Идут от Пуэрто Альто, – лейтенант отошел к стене, на которой висела карта и указал место. – Не точно, разумеется, но с данными о переходе линии фронта совпадает.

– А брюнет откуда взялся? – пыхнул дымом Кравцов.

– Ищем, – развел руками Вересов. – Я закурю?

– Мы, кажется, отношения уже выяснили.

– Ну, тогда, закурю, – Вересов достал пачку местных сигарет и прикурил от никелированной зажигалки. – Темная история. С брюнетом, я имею в виду. Возьмет время выяснить. А едут они в Мадрид, я так понимаю, и еще… Что-то им там настолько сильно понадобилось, что они ни перед чем не останавливаются…

– Вот это-то как раз понятно… – Кравцов встал из-за стола и прошелся по комнате.

Если бы не карта на стене, это была обычная гостиная в квартире состоятельных испанцев. Мебель, вещи… Все – местное, испанское. А вот он, Федор Кравцов, и лейтенант Вересов – чужие.

– Думаю, что идут они без подготовки, без документов, без отработанной легенды. Отсюда и кровь. Это, понимаешь ли, экспромт, попытка взять нас "на арапа".

– Экспромт? – не понял Вересов.

– Что-то в этом роде…

"Ну, пан или пропал!" – Кравцов решился, и теперь по склонности своей натуры уже не медлил и не сомневался.

– Возьми вот, почитай! – он вынул из внутреннего кармана пиджака и передал Вересову несколько документов и фотографий, сложенных в конверт плотной зеленовато-серой бумаги.

"Таких совпадений не бывает".

Он знал, что найдет в конверте лейтенант Вересов. Знал, предполагал реакцию оперативника, и хотел услышать мнение "стороннего" – то есть, не имеющего "личных мотивов" – человека. Когда-то, и не так чтобы очень давно – года еще не прошло – и сам Федор Кравцов тоже мог считаться "незаинтересованным лицом", но время, а главное – люди вносят свои коррективы. Во все вносят. В дела, в мысли и оценки, в поступки, наконец.

Кравцов бросил окурок в пепельницу и достал еще одну сигарету. Вересов, нахмурив брови, читал сводку отдела агентурной разведки…

Около месяца назад агент "Натрий", в задачу которого входило наблюдение за небезызвестным в некоторых "узких" кругах полковником Фернандесом, сообщил о появлении в штабе, вернее, в поразительной близости от разветотдела штаба фронта и Нестора Фернандеса лично, некоего гражданского иностранца – немецкого журналиста Себастиана фон Шаунбурга…

Шаунбург… казалось бы, что за дело разведке НКВД до мало кому известного берлинского журналиста? Никакого. Мало ли, в конце концов, контактов может быть у офицера-разведчика в среде пишущей братии? Обычная практика, между прочим, и тот, к кому пришло сообщение из Саламанки, так к этому сообщению и отнесся. Проверил по своим каналам, что Шаунбург ни в каких особых списках не фигурирует, убедился, что журналист он настоящий – печатается в "Берлинер тагеблатт" и "Франкфуртер цайтунг" – да и положил факт "под сукно". И все, собственно, если бы сообщение это совершенно случайно – хоть и по долгу службы – не попалось на глаза Кравцову. А вот он знал о Шаунбурге кое-что такое, чего, как вдруг выяснилось, не знал больше никто.

В первый раз этот немец попал в поле зрения советской разведки еще до санхурхистского мятежа. Его даже сфотографировали при подвернувшемся случае в компании все с тем же Фернандесом и другими испанскими офицерами, и тогда же "германец" поступил в разработку. И дело это – так уж вышло по стечению обычных рабочих обстоятельств – попало именно к Кравцову. А он, в свою очередь, имея опыт работы, особых иллюзий не питал, но все-таки – долго ли, коротко ли – раскопал, что немца зовут Себастиан фон Шаунбург. И вот тут выяснилось, что "щелкопер" – вот ведь неожиданность – барон, доктор философии и старый член фашистской партии. Нацистской партии, то есть, НСДАП. Напрашивались определенные выводы, но на самом деле Кравцов сразу же понял, что совершенно случайно натолкнулся на настоящего немецкого шпиона, причем, судя по некоторым признакам, не абверовского – сиречь из военной разведки, – а гестаповского, то есть из Службы Безопасности Гейдриха. Личность оказалась любопытная. Знакомства… жена… любовница… И вдруг как гром среди ясного неба: "Товарищ Кравцов, вы что не в курсе, что у них среди журналистов полно и нацистов и баронов? Экая, вишь, невидаль… Займитесь делом, а не персональными разработками каких-то баварских дворянчиков…"

Приказ не приказ, но было в этих словах что-то такое, хорошо улавливаемое опытными людьми, что Кравцов понял – все. Настаивать не стоит и даже опасно. Ну, он и не настаивал, разумеется, хотя чувство упущенной удачи не покидало его все это время, даже усилилось, когда в невнятице подковерной борьбы померещился ему в этом деле след Разведупра.

И вот теперь… Человек есть, а истории нет. Снова Шаунбург, опять рядом с разведкой националистов, но нигде никакого упоминания о прошлом расследовании, словно его и не было. Но оно было, и в личных закромах Кравцова кое-что завалялось…

– Интересные факты, – Вересов сложил документы в конверт и протянул Кравцову.

– Но?.. – Кравцов взял пакет и вернул его на место, в карман пиджака.

– Блондин, высокий… – пожал плечами лейтенант. – Но где Саламанка, и где Пуэрто Альто? И потом, по этим документам выходит, что он гражданский, все больше по штабам, аналитик, может быть, или, скажем, резидент полулегальный, но не диверсант… Диверсант из него никак не вырисовывается.

– Ну, я вроде бы про диверсантов ничего не говорил, – совершенно спокойно возразил Кравцов.

– А что ему тогда здесь делать? – Вересов был явно заинтригован и этого не скрывал. – У вас еще что-то есть?

– Есть, – не стал спорить Кравцов. – Ты там про его личную жизнь читал?

– Да, – кивнул Вересов. – Читал. Неплохо устроился барон: жена – красавица, любовница – красавица…

– А любовницу, не припомнишь, как зовут? – Кравцов взял из портсигара сигарету и покрутил ее в пальцах. – Ну, что молчишь?

– Не помню, – виновато покачал головой лейтенант. – Баронесса какая-то… А это важно?

– Возможно, – усмехнулся Кравцов, доставая из бокового кармана пиджака тоненькую стопку газетных вырезок. – Ее зовут Кайзерина Альбедиль-Николова, она, тут ты прав, баронесса, и, что весьма любопытно, представляет в республике, – последнее слово он подчеркнул интонацией, – ряд австрийских и американских газет. Не коммунистка, не социалистка, вообще крайне сомнительно, что придерживается левых взглядов, но приехала в Испанию, к нам, то есть, и… На вот, почитай…

– Ни хрена себе! – воскликнул через минуту лейтенант Вересов и опрометью бросился к карте.

– Понял теперь, куда он идет? – спросил Кравцов, вставая из-за стола и присоединяясь к подчиненному около карты. – К ней он идет, будь уверен! Потому и без документов, и без языка… Сумасшедший, разумеется. Самоубийца. Но любовь, знаешь ли, такое дело…

2. Себастиан фон Шаунбург, Алькала де Хенарес, Испанская республика, 20 января 1937, вечер.

Машину пришлось бросить, не доезжая до Толедо. Их обкладывали профессионально и, судя по всему, знали уже, как они выглядят и на чем едут. Поэтому «Фиат» спрятали в заросшей кустарником расщелине, замели и забросали камнями место съезда с дороги. Следующие пятнадцать часов, шесть из которых пришлись на темное время суток, двигались пешком и большей частью по пересеченной местности. Решение, что называется, напрашивалось, хотя, скорее всего, подумали об этом не они одни. Тем не менее, уйдя – насколько это было возможно пешим ходом – в сторону от основного направления на Толедо и Мадрид, Мигель и Баст воспользовались пару раз гражданским транспортом (автобус и товарный поезд) и один раз – военным (грузовик с местными милиционерами), и оказались в районе Алькала де Хенарес.

Разумеется, это было еще совсем не то место, где хотел бы сейчас оказаться Олег, но это было лучше, чем ничего. Алькала де Хенарес находился несколько южнее и восточнее той точки, куда они стремились добраться, не говоря уже о том, что между ними и Эль-Эспинаром находился Мадрид – огромный город, битком набитый карабинерами из корпуса безопасности и контрразведчиками всех мастей и расцветок. Лезть в это "осиное гнездо" без документов и языка…

"Н-да, господин Ицкович, нарубили вы дров, дорогой товарищ…"

С этим всем надо было что-то делать. И как можно быстрее, иначе дикая авантюра могла закончиться тем, чем и завершаются на самом деле огромное множество – если не абсолютное большинство – подобного рода эскапад. Плохо могло все это кончиться. Причем не для одного только Олега, но и для Михаэля, который, помогая ему, хладнокровно и разнообразно рисковал жизнью и при этом ничуть не роптал. Ну, Абт не жаловался – он оказался человеком в высшей степени достойным, как раз таким, с которым "можно в разведку пойти " – но и у Олега совесть имелась.

– Подожди, Мигель, – сказал Ицкович по-испански, останавливая спутника. – Нам надо поговорить. Пять минут все равно вопроса не решают.

– Хорошо, – Михаэль весьма сдержанно отреагировал на вдруг "прорезавшийся" испанский "камрада Верховена", от комментариев воздержался и вопросов задавать не стал.

Они находились на поросшем лесом склоне горы. Ниже, метрах в двухстах – не больше, проходила дорога на Алькала де Хенарес. Вечерело, часть горных склонов окрасилась в синий или даже темно-фиолетовый цвет, однако и желтые с оранжевым пятна еще кое-где проглядывали в последних лучах заката. Самое время выйти на довольно оживленное шоссе и попытать счастья на предмет "кто до города подвезет". Разумеется, существовала опасность нарваться на неприятности. Но, с другой стороны, и выбирать как будто не из чего. Поэтому Мигель предложил, что останавливать попутку он будет один, а товарища Верховена подсадят уже несколько впереди. Метров триста-четыреста по дороге и один "голосующий", все-таки несколько не то, на что, скорее всего, настраивают ориентировки корпуса безопасности. Но Олег решил, что можно "завернуть" и позаковыристей.

– Как тебе мой испанский? – спросил он, когда они закурили, присев под боком большого ледникового валуна.

– Приличный, – не задумываясь, ответил Мигель. – Центральная Америка? И акцент какой-то еще…

– Еще… – согласился Олег, вспомнив какой у него акцент. – Как полагаешь, за Парагвай или Уругвай сойдет?

– Наверное, – пожал плечами Михаэль. – Машину тоже вести можешь?

– Могу, – признался Олег.

– Ну, что ж, – кивнул Мигель, – тогда буду останавливать легковушку, чтобы заменить хозяев. Тебя подберу, как и договаривались, метров через четыреста. Тут впереди должен быть съезд вправо, если карта не врет… Машину поведешь ты… Эх пилотку бы для тебя достать, но может и повезет еще… Пошли, амиго! Время не ждет!

* * *

Ждать долго не пришлось. Максимум – сорок минут, и это при условии, что Олег правильно оценил время, прошедшее с момента, когда он спустился к развилке, и до того, как сообразил уточнить время по часам. Часы у него были с фосфорной подсветкой, так что даже сгустившаяся темнота не помеха. Ночь наступила – как это обыкновенно и случается в горах – почти мгновенно. Вот, казалось, еще минуту назад шел сквозь густые тени в лесу, и, тем не менее, видел отчетливо и стволы деревьев, и синеющее небо между крон, и свои ноги. А тут – раз, и все. Словно занавес упал, или электричество отключили. И курить теперь опасно, – никогда не знаешь, кто следит из темноты за огоньком твоей сигареты. А потом на шоссе появились мечущиеся пятна слабоватых фар, и затрещал в тишине, упавшей на горы вместе с ночной тьмой, слабосильный мотор.

Разумеется, это мог быть и не Мигель. За время, что Олег провел на "развилке" – скорее примитивном съезде на узкую "грунтовку" с междугороднего шоссе больше похожего на проселок – мимо проехали полтора десятка машин. Весьма интенсивное движение, следует заметить, для времени суток и местности. Так что очередной автомобиль, хоть и заставил Олега напрячься, никаких особых ожиданий не породил. Но это был именно Мигель.

Фары "воровато стрельнули" по сторонам: автомобиль вильнул и притормозил, обороты мотора упали, – машина накатом, под хруст камешков под протекторами, сползла с дороги на проселок и замерла.

– Эй! – окликнул знакомый голос. – Амиго ты здесь, или я перепутал поворот?

– Я здесь! – Олег осторожно подошел к машине, по-прежнему сжимая в руке взведенный "Люгер".

Машина при ближайшем рассмотрении – впрочем, почти и не видно было ничего – показалась смутно знакомой. Тент вместо кабины… "Форд А" что ли?

– Машинка на "Форд" похожа, – словно читая его мысли, сказал Мигель и смутной тенью вылез из-за баранки, – но не "Форд". По-моему что-то русское… Помоги вытащить "доноров".

"Доноров", как выразился Мигель, оказалось трое. Причем застрелен был только один. Остальных Абт убил как-то иначе, но как именно, Олег в темноте не понял и расспрашивать, спутника, разумеется, не стал. Михаэль тот еще "террорист", но с другой стороны, а кто нужен Олегу в такой ситуации? Философ что ли?

Они поспешно оттащили трупы к лесу, и уже там при свете фонариков осмотрели. Двое были вооружены револьверами и одеты в республиканскую форму – офицерскую по всем признакам – но без знаков различия. Документы у них, однако, имелись, и получалось, что оба – сотрудники одновременно и корпуса безопасности и военной контрразведки. Теперь, разумеется, бывшие. Но, учитывая качество фотографий в книжечках удостоверений, вполне еще могли "пожить". Надо только решить, кем теперь будут Себастиан и Михаэль: военными или карабинерами. Третий – тот, что сидел за рулем – оказался рядовым, и документы это подтверждали.

– Ну, неплохо, – удовлетворенно сказал Мигель, но одному из нас придется побыть рядовым.

Одежда капитана Салера оказалась сильно испачкана кровью.

– Ладно, – сказал Олег. – Я не гордый, могу побыть рядовым.

Однако вскоре выяснилось, что есть и другие варианты.

– Э… Людо! – позвал Мигель, исследовавший автомобиль изнутри на предмет выяснить, не сильно ли натекло крови, и нет ли там еще чего-нибудь, что могло пригодиться в хозяйстве.

– Иду! – откликнулся Олег, так до сих пор и не предложив Мигелю какое-либо другое имя, и потому оставаясь до времени Людо Верховеном.

Сам он занимался делом куда как менее приятным – раздевал мертвецов, так что рад был "сменить обстановку", даже если потом все равно придется заканчивать "грязную" работу: они с Мигелем бросили жребий, "проблема обмундирования" досталась Олегу.

– Ну, – сказал он, подходя к автомобилю, – что ты нашел?

– Да, вот… – посветил Мигель на разложенные на брезенте вещи. – Вот – документы. Тут, оказывается, вещмешок еще был…

Олег долго смотрел на вещи, пытаясь проглотить комок, вставший в горле, потом взял у Михаэл документы и прочёл, подсвечивая фонариком.

"Твою мать!"

Война часто заставляет людей, принадлежащих к одному и тому же народу, но проживающих в разных странах, поднимать оружие против "своих". А если еще и политика с идеологией к делу примешивается, то вообще "тушите свет"! И идут немцы против немцев, евреи против евреев, а русские против русских, и кто им всем судья? Однако теория теорией, а практика – это все же что-то совсем другое. И Олег Ицкович это сейчас очень хорошо почувствовал, держа в руках удостоверение лейтенанта Государственной Безопасности Ивана Степановича Вольского.

"Черт!"

Разумеется, Олег этого Ивана не убивал. "Вина" лежала на Михаэле, но дела это не меняло. Во-первых, ответственность следовало делить пополам в любом случае, а поскольку инициатором "путешествия через республику" был именно Олег, то по справедливости вся тяжесть содеянного ложилась на него. А во-вторых, и сам Олег стрелял бы не раздумывая, да и Иван не остановился бы, даже зная, что перед ним не фон Шаунбург, а совсем даже Ицкович. На войне, как на войне, не так ли?

– А ведь он, пожалуй, вполне блондин, – сказал задумчиво Мигель, – и сложением вы, вроде, схожи. Может, примеришь? – и он кивнул на разложенную поверх брезента форму с капитанскими шпалами в петлицах.

Противно, даже мерзко, но, сказав "А", следует говорить и "Б". И если форма подойдет… Иван Вольский служил в Особом Отделе ГУГБ НКВД, то есть, если Олегу не изменяла память, в военной контрразведке, а это в их с Мигелем положении дорого стоило.

– Подожди, – Олег не стал изображать из себя "девственницу" и взялся натягивать чужую форму тут же, у машины.

Через пять минут стало ясно. Форма ему вполне подходит – разве что чуть узка в плечах, да сапоги великоваты чуток – и значит, нравится ему это или нет, но придется на время превратиться в Ивана Вольского.

– Ты, вот что, Мигель, – сказал Ицкович, переодевшись и распихав по карманам кожаного плаща (меховой воротник он пристегивать не стал) документы и оружие, – не удивляйся, друг. Я тут вспомнил внезапно, что по-русски тоже могу говорить. Оно конечно, не без акцента, – тут Олег, которому все равно приходилось раскрываться "дальше некуда", отнюдь не кривил душей: его русский, судя по двум-трем случаям, произошедшим за последние шесть месяцев, сильно "отдавал нафталином". Но лучше такой, чем никакой. – Просто мне придется, по возможности, говорить поменьше…

3. Кайзерина Альбедиль-Николова, полевой госпиталь республиканской армии в Эль-Эспинар, Испанская республика, 20 января 1937, вечер

«Интересно, параноики могут осознавать свою паранойю?»

Вопрос не праздный, поскольку в последние два дня Кайзерина испытывала не свойственное ей ранее чувство тревоги. Острое ощущение опасности, по интенсивности и насыщенности начинавшее подбираться к отметке "страх". Чувствовала, осознавала это, и впадала в растерянность от непривычности посетивших ее переживаний. Однако долго так продолжаться не могло, и она должна была, в конце концов, решить: что это, безумие и бред, или – объективная реальность? Одно из двух, но выводы, что естественно, следуют разные.

"Попробуем разобраться".

Но это оказался неэффективный прием, в том смысле, что Кайзерина его уже использовала. Нет, не так. Естественно, что проверенные методы не грех применять столько раз, сколько хочется, но рационализировать предлагалось проблему, которую Кейт уже десять раз успела обдумать и разложить по полочкам.

Ей это, однако, не помогало. Ни разу. Конкретных ответов на многочисленные "недоумения" у нее, к сожалению, как не было, так и не появилось, а чувство опасности – возможно, что вполне иррациональное по своей природе – никуда не делось. Напротив, оно только усиливалось.

Все началось в тот день, когда поссорились коммунисты с троцкистами. Сначала было "весело" – все опасались еще одной гражданской войны, но теперь уже не между левыми и правыми, а между одними левыми и другими. Однако это "простительные" страхи, – все понимали, чем чреват конфликт между союзниками по Народному Фронту в момент острого военного противостояния, читай, войны. Да и враг – об этом не следовало забывать – был из тех, кому, в общем-то, все равно, кого к стенке ставить: сталинистов или троцкистов.

Буквально на следующий день после переезда раненых из одного крыла асьенды в другое, ситуация неожиданно стабилизировалась. Сначала выступили социалисты Ларго Кабальеро и Хуан Негрин – премьер-министр и министр финансов республиканского правительства. Они призвали стороны – то есть, коммунистов и поумовцев – к спокойствию и выдержке и заявили, что готовы, если, разумеется, "стороны" не возражают, стать посредниками на переговорах двух партий, входящих, между прочим, вместе с социалистами в Народный Фронт. Затем, в течение нескольких часов высказались все, кто только мог: генерал Себастьян Пасос и коммунист Хосе Диас, анархист Буэнавентура Дуррути и генерал Хосе Мьяха, полномочный представитель СССР Марсель Розенберг и коммунистка Долорес Ибаррури, генерал Рохо и командарм Якир, генеральный консул СССР Антонов-Овсеенко и генерал Эрнандес. Наконец, ближе к вечеру, было распространено обращение руководства ПОУМ. Его подписали Андреас Нин, Хоакин Маурин и Хулиан Горкин. Все призывали к выдержке и единству. ПОУМ, впрочем, требовал разбирательства. Коммунисты – что странно – не возражали и, вроде бы, арестовали нескольких слишком "нетерпеливых" товарищей. А Коминтерн – и это уже представлялось настоящей утопией – предложил послать в Париж своих представителей, Куусинена и Готвальда, с тем, чтобы они встретились там с Седовым, Жаном ван Хейенортом и Максом Шахтманом. Встретились – "Сталин готов официально признать Троцкого равнозначной политической силой?!" – и обсудили взаимные претензии между двумя коммунистическими движениями.

Последнее "телодвижение" Москвы выглядело более чем неожиданно и притом послужило поводом к "осторожному оптимизму" у многих, с кем успела пообщаться Кайзерина, а саму ее – насторожило чрезвычайно. Дело в том, что собственное "потаенное" знание Ольги и ее "видение" истории вступали в острое противоречие с новыми и новейшими фактами. Эдакий когнитивный диссонанс, если выражаться языком иной эпохи. Объективно, после выступления Димитрова – он огласил официальный меморандум секретариата ИККИ восемнадцатого в полдень, – и после краткого заявления Троцкого накануне – Лев Давидович объявил, что истинные коммунисты-ленинцы не ищут войны в условиях нарастания фашистской угрозы – "дела пошли на лад", и стороны конфликта ощутимо "сдали назад". Но вот что любопытно: вроде бы все в порядке, и поумовцы отозвали вооруженную охрану из госпиталя, а спокойней не стало. Стало почему-то тревожней…

* * *

Утром гуляли в городе. Эль-Эспинар – городок типичный, узнаваемо испанский, напомнил Кайзерине старый анекдот про «нового русского в Лувре»: «Чистенько, но бедненько». Как ни странно, улицы оказались прибранными, и запахи витали скорее приятные. Во всяком случае, выгребными ямами не разило, и «мерде» самотеком вдоль тротуаров не шло. Вполне прилично. Даже мило. Несколько элегично, пасторально…

"Тьфу!"

– Подождите меня, пожалуйста, здесь, – попросила Кайзерина, обращаясь к Лешакову. – Это личное, вы понимаете?

– Разумеется, мадемуазель! – улыбнулся в ответ постоянный ее спутник. – Всенепременно.

Он демонстративно отошел к фонтанчику в стене дома и стал рассматривать надпись над "источником".

– Ну-ну, – покачала головой Кайзерина и пошла через площадь к остановившемуся недалеко от таверны братьев Марчена автомобилю. Впрочем, майор Натан не дал ей пройти более половины расстояния.

Он встретил ее посередине площади с элегантным букетом в одной руке и коробкой шоколада – "И где только достал в такое время?" – перевитой шелковыми лентами – в другой.

– Здравствуйте, баронесса! – сдержанно склонил голову майор. – С наилучшими пожеланиями! – он протянул ей сначала букет, а потом – коробку.

– Один вопрос, фройлен Кайзерина, – сказал он на прощание. – Вы вполне уверены, что не хотите сказать мне большего? Я мог бы привести сюда броневик… на ремонт. И, разумеется, с охраной.

– Спасибо, – самым искренним образом улыбнулась в ответ на его предложение Кайзерина. – Спасибо, майор, но настолько далеко моя паранойя еще не зашла…

* * *

В коробке из-под шоколада лежал «браунинг» – модель 1910 года – в армейского образца кобуре, две снаряженные обоймы и короткий, но острый как бритва, «бандитский» нож в кожаных ножнах. То есть, все то, что Кайзерина, следуя своим тревожным мыслям, попросила у майора в их предыдущую встречу. Трудно сказать, о чем подумал Джордж Натан, но как истинный джентльмен он выполнил просьбу женщины быстро и безукоризненно точно. Собственно «задание» она сформулировала в самых общих чертах: что-нибудь огнестрельное, но некрупное, и что-нибудь колюще-режущее, но тоже небольшое, что можно без особых проблем носить при себе. Так окончательный выбор «дамского набора» лёг на самого майора, и зависел от его возможностей и «творческого потенциала». И галантный офицер отнюдь не оплошал.

На обратном пути Лешаков, стоит отдать ему должное, не задал ни одного "бестактного" вопроса и даже не посмотрел лишний раз на бонбоньерку подаренную майором. Кайзерина же прижимала к груди жестяную коробку как самую величайшую драгоценность в её, такой нерадостной в последние дни, жизни.

А в асьенде их ждали новости. Казалось бы, всего-то два часа отсутствовали, а, гляди-ка, сколько всего успело произойти. Во-первых, в госпиталь прибыли русские товарищи. "Совьетски" – как сказал им Сташек Крей, только-только начавший ходить после пулевого ранения в грудь.

Русскими, как тут же выяснилось, были врач, две медсестры и несколько человек технического персонала – рядовые и сержанты – под командованием техника-интенданта какого-то ранга. Они составляли группу усиления, направленную в госпиталь вместе с дополнительным оборудованием и медикаментами медико-санитарным управлением Армейской Группы РККА. Разумеется, этот широкий жест все оценили по достоинству, хотя некоторые – и Кайзерина в их числе – обратили внимание, что вместе с медиками в асьенду прибыли и полдюжины человек "сопровождения", присланного штабом фронта. В группу входили двое испанцев и интернационалисты восточно-европейского происхождения. Все – хорошо экипированные крепкиме молодые люди, улыбчивые и как-то уж слишком подчёркнуто доброжелательные. Во всяком случае, Кайзерине показалось, что они "переигрывают", но возможно это "говорила" ее подруга паранойя.

Итак, русские стали первой новостью, встретившей баронессу и Лешакова в воротах асьенды. Первой, но не последней, вскоре выяснилось, что под Саламанкой опять был бой, и в госпиталь доставили очередной транспорт раненых с фронта. Отсюда и суета, царившая во дворе и коридорах: все как всегда носились туда-сюда и большей частью без видимой пользы. Переделать испанцев невозможно – темпераментный народ, что с них возьмешь?!

Но и это было еще не все. На "сладкое" ей подали королевское блюдо. "Павлин в перьях" или "лань в марципанах". Впрочем, иронизируй или нет, а сообщение, что завтра в госпиталь приедет Виктория Фар, заставило Кайзерину всплакнуть вполне искренними слезами.

4. Два солдата, таверна «Маковый луг», Эль-Эспинар, Испанская республика, 21 января 1937 года 9 часов утра.

В полуподвальном помещении таверны было сумрачно и тесно. Низкий сводчатый потолок, сложенный из мелких камней на растворе, маленькие полукруглые и как бы подслеповатые окна под потолком, да и то лишь в одной из стен. Неистребимый запах вина, табака и мужского пота… По утреннему времени таверна пустовала. Хозяин неторопливо возился за стойкой, что-то переставляя там, устраивая и налаживая. Старик в ветхом пальто и шляпе с обвисшими полями пил вино – перед ним на столе стояли бутылка и глиняная кружка, – да двое молодых мужчин завтракали за столиком под окном. Они ели крутые яйца, ветчину и козий сыр с серым – утренней выпечки – хлебом и запивали все это местным некрепким пивом. Между собой они почти не разговаривали, разве что обменивались порой ничего не значащими репликами..

– Пиво так себе, – сказал по-немецки один.

Он был худ, но жилист и, на вид – крепок, с твердыми чертами лица и темными волосами. Глаза у него тоже были какие-то темные и "сумрачные".