Текст книги "Эмблема предателя (ЛП)"

Автор книги: Хуан Гомес-Хурадо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

16

Последующие недели Пауль пережил с трудом.

Когда он снова появился в каретном сарае, ему пришлось выслушать натужные извинения Клауса, который избежал штрафа, но страдал от угрызений совести, что бросил Пауля на дороге. По крайней мере, это смягчило его недовольство сломанной рукой Пауля.

– Зима в самом разгаре, а разгрузкой придется заниматься бедняге Хульберту и мне, и это когда у нас столько заказов. Настоящая трагедия.

Пауль не стал добавлять, что столько заказов они имеют благодаря его плану по покупке второй повозки. Он просто не хотел слишком много болтать и погрузился в молчание, почти как Хульберт, на многие часы словно приклеившись к козлам с потерянным взглядом.

При удобном случае он попытался вернуться в квартиру на Принцрегентплатц, в тот час, когда посчитал, что Танненбаума нет дома, но слуга закрыл дверь перед его носом. Он бросил для Алисы несколько записок в почтовый ящик, назначив ей свидание в ближайшем кафе, но она так и не появилась. А по воскресеньям, в единственный день, когда он мог приблизиться к дому в дневные часы и пройти мимо подъезда, она никогда не показывалась. Он встречал только привратника, без сомнения, предупрежденного Йозефом Таннебаумом, который рекомендовал ему не болтаться в этом квартале, если не хочет собирать зубы с мостовой.

Пауль всё больше уходил в себя, и в те немногие минуты, когда сталкивался с матерью в пансионе, едва обменивался с ней парой слов. Ел он мало, почти не спал и правил повозкой почти машинально, не обращая внимания ни на что вокруг. Однажды заднее колесо повозки каким-то чудом избежало встречи с трамваем. Выслушивая проклятья пассажиров, которые ругались, что он мог бы погубить всех, молодой человек говорил себе, что должен что-то предпринять и разогнать меланхолию, в которую погрузился его разум, словно окутанные облаками горы.

Неудивительно, что пребывая в таком состоянии, он не заметил человека, который остановился однажды днем на Фрауенштрассе и уставился на него. Сначала он медленно приблизился к повозке, чтобы рассмотреть Пауля вблизи, пытаясь, однако, не попадаться ему на глаза. Потом он что-то записал в вынутом из кармана блокноте, тщательно выведя имя Клауса Графа – теперь, когда у Пауля появилось свободное время, а рука немного зажила, борта повозки всегда были чистыми, а буквы четко видны, и это немного смягчало гнев угольщика. И наконец, наблюдатель уселся в ближайшей от того места, где стояла повозка, пивной. Лишь после этого он подошел к дому, куда они поставляли уголь, чтобы задать несколько аккуратных вопросов привратнику.

***

Юрген пребывал в самом скверном расположении духа. Он только что получил табель за первую четверть, и оценки были весьма неважными.

"Придется заставить этого придурка Курта дать мне несколько частных уроков. Может, он сделает за меня несколько домашних заданий. Попрошу, чтобы он пришел к нам домой и воспользовался моей печатной машинкой, чтобы нас не раскусили", – подумал Юрген.

Это был последний год бакалавриата, и он давал пропуск в университет и ко всему, что из этого вытекало. У Юргена не было особого интереса ни к какой профессии, но ему хотелось покрасоваться в студенческом городке своим баронским титулом. Хотя он им пока не обладал.

Там будет полно красоток. Они облепят меня, как мухи.

Он фантазировал об университете у себя в комнате, когда в дверь постучала горничная – новенькая, которую матери пришлось нанять после ухода Райнеров.

– Герр Юрген, к вам пришел герр Крон.

– Пусть войдет.

Когда приятель вошел, Юрген с радостным рыком бросился ему навстречу.

– Ты как раз вовремя, дружище. Поставь для меня закорючку в табеле, а то если его увидит отец, он будет вне себя. Я уже всё утро пытаюсь подделать его подпись, но так и не преуспел, – сказал он, показывая на пол, заваленный скомканными и исчирканными бумагами.

Крон взглянул на лежащий на столе раскрытый табель и удивленно присвистнул.

– Ну и дела-а!

– Ты же знаешь, что этот Вабург меня ненавидит.

– Я вижу, что и другие преподаватели полностью разделяют его чувства. Но я пришел не для того, чтобы обсуждать твою успеваемость, Юрген. Я принес тебе потрясающие новости. Готовься к открытию охотничьего сезона.

– О чем ты говоришь? Какая еще охота?

Крон улыбнулся, с удовольствием предвкушая, как будет ценить его Юрген, когда узнает.

– Охота на одну птичку, которая вылетела из гнезда, дружище. На одну птичку со сломанным крылышком.

17

Пауль слишком поздно заподозрил неладное.

День начался для него, как обычно: с поездки на трамвае от пансиона до сарая Клауса Графа на берегу Изара. Когда он добрался до места, было еще темно, и ему пришлось будить Хульберта, а потом поить его горячим кофе из термоса. В последнее время немой проникся к нему самой нежной дружбой, которая совершенно вытеснила первоначальное недоверие, и Пауль очень любил те утренние часы, когда они вдвоем запрягали лошадей и загружали повозки углем. Их подгоняли к огромному вагону, полному угля; вагон имел широкий металлический желоб, который заканчивался огромным ковшом, способным наполнить повозку за десять минут. Служащий записывал, сколько угля получили работники Графа, чтобы потом выслать еженедельный счет. Потом они с Хульбертом отправлялись к первому клиенту, где их уже дожидался Клаус, нетерпеливо попыхивая трубкой. Простые и утомительные будни.

Добравшись до сарая, Пауль толкнул дверь, как делал каждое утро. Ее никогда не запирали на ключ, потому что внутри нечего было красть, кроме лошадиной сбруи. Хульберт спал в полуметре от лошадей, в комнатке с кроватью, примыкающей к сараю справа.

– Просыпайся, Хульберт! Сегодня больше снега, чем обычно. Придется выйти чуть пораньше, если мы хотим оказаться в Мюнхене вовремя.

Немой не проявлял никаких признаков жизни, но в этом не было ничего удивительного. Паулю всегда стоило немалых трудов его разбудить.

Внезапно Пауль услышал беспокойное фырканье лошадей в стойлах, внутри у него всё сжалось и возникло чувство, которое он давно не испытывал. Словно легкие превратились в свинец, а во рту возник кислый привкус.

Юрген.

Он шагнул к двери, но тут же застыл. Они были там и надвигались изо всех углов, он проклинал себя, что не заметил их раньше. Из шкафа, где хранились лопаты, из стойла, из-под повозок. Их было семеро – всё те же семеро, что преследовали его во время вечеринки на дне рождения Юргена, с тех пор прошла целая вечность. Их лица стали шире и грубее. Они больше не носили школьных курток, а были в толстых шерстяных костюмах и сапогах – вполне подходящая одежда для такой задачи.

– На этот раз тебе не удастся проскользнуть от нас на пузе, кузен. Пол здесь отнюдь не мраморный, – сказал Юрген, с усмешкой поглядев на грязный пол сарая.

– Хульберт! – безо всякой надежды крикнул Пауль.

– Твой умственно отсталый приятель привязан к кровати. Ему даже рот затыкать не пришлось, он ведь немой, – сказал один из приспешников кузена. Остальные, похоже, сочли эти слова крайне остроумными.

Пауль запрыгнул на одну из повозок, а дружки Юргена обступили его со всех сторон. Один из них попытался схватить его за лодыжку, но Пауль вовремя поднял ногу и опустил ее на пальцы нападавшего. Раздался хруст, и тот с воплем отдернул руку.

– Он мне ее сломал! Вот сукин сын!

– Заткнись! Этот кусок дерьма через полчаса будет весь, как твоя рука, – заявил Юрген.

Несколько человек приблизились с задней стороны повозки. Краем глаза Пауль заметил, как другой схватился за козлы, чтобы забраться наверх, но заколебался. Паулю показалось, что он видит блеск ножа.

И тут словно молния озарила разум, он вспомнил одну из тех многочисленных ситуаций, которые выдумывал в детстве в качестве причины кораблекрушения отцовского фрегата: он со всех сторон окружен врагами, идущими на абордаж, и Пауль сказал себе, что эта повозка – и есть его корабль.

И он не позволит взять его на абордаж.

Он огляделся, отчаянно выискивая что-либо, что может сгодиться в качестве оружия, но под руками оказались только кусочки угля, завалявшиеся на деревянном полу повозки. Они были так малы, что пришлось бы кинуть штук сорок или пятьдесят, чтобы причинить хоть какой-нибудь ущерб. Учитывая сломанную руку, его единственным преимуществом оставалась высота повозки – идеальная, чтобы нанести удар прямо в лицо любому, кто решит на нее залезть.

Еще один нападавший попытался забраться на задок повозки, но Пауль понял, что это просто уловка. Тот, что находился у козел, воспользовался этим, чтобы ухватиться сильнее, подняться и наброситься на молодого человека сзади. Пауль быстро отвинтил крышку термоса и выплеснул горячий кофе в лицо тому, что был сзади. Кофе уже не был кипящим, как час назад, когда Пауль готовил его на плитке в своей комнате, но достаточно горячим, чтобы нападавший обхватил обожженное лицо руками. Пауль столкнул его с повозки. Тот со стоном завалился навзничь.

– Вот дерьмо! Чего мы ждем? Давайте все разом, – приказал Юрген.

Пауль заметил, как сверкнул нож. Он пару раз развернулся вокруг своей оси, подняв кулаки, чтобы показать им, что не боится, но все, кто находился в этом замызганном сарае, знали, что это ложь.

Десяток рук уцепились за повозку в десяти местах. Пауль раздавал пинки направо и налево, но через несколько секунд его окружили. Один из задир схватил его за левую руку, и Пауль в попытке освободиться со всего маха налетел лицом на чей-то кулак. Он ощутил хруст и вспышку боли, когда ему сломали нос.

Мгновение он не видел ничего, кроме красного пульсирующего света. Он выбросил кулак, который прошел в километре от кузена Юргена.

– Держи его, Крон!

Пауль почувствовал, что его тащат назад за пояс и куртку. Он повернулся, но всё было бесполезно. Через несколько секунд он был полностью обездвижен и предоставлен на милость кузена. Железная хватка одного из нападавших, вцепившегося ему в шею, заставила его посмотрел прямо в лицо Юргену.

– Уже не убежишь, да?

Юрген перенес вес на правую ногу и отвел руку назад. Удар пришелся по животу. Пауль почувствовал, что из тела как из спущенной шины выходит воздух.

– Бей сколько угодно, Юрген, – выговорил Пауль, когда смог немного восстановить дыхание. – Ты всё равно останешься никчемной свиньей.

Еще один удар, на этот раз по голове, и бровь рассечена надвое. Кузен тряс рукой и массировал поврежденные пальцы.

– До тебя еще не дошло? Вы пришли за мной всемером, один меня держит, а я всё равно причинил тебе больше ущерба, чем ты мне, – заявил Пауль.

Не обращая внимания на поврежденную руку, Юрген надвинулся на Пауля и с такой силой схватил его за волосы, что тому показалось, будто у него вырвали половину шевелюры.

– Ты убил Эдуарда, подонок.

– Я должен был ему помочь. Это гораздо больше, чем сделала для него вся остальная семья.

– Теперь ты внезапно вспомнил о родстве с фон Шрёдерами, кузен? А я-то думал, что ты его отрицаешь. Разве ты не это сказал той еврейской шлюшке?

– Не смей называть ее так!

Юрген придвинулся еще ближе, так что их дыхание смешалось. Его глаза впились в глаза Пауля, как две голубые пиявки, готовые выпить всю кровь из тех ран, которые причинят его слова.

– Не волнуйся, она пробудет шлюшкой совсем недолго. Скоро она станет почтенной дамой. А именно – баронессой фон Шрёдер.

Пауль немедленно понял, что это правда, а не просто очередное оскорбление кузена. Где-то в животе возникла горечь боли, он издал неясный и отчаянный вопль, который Юрген встретил с широко открытыми глазами и хохотом. Наконец, он выпустил из рук волосы Пауля, и его голова упала на грудь.

– Ладно, ребята, пусть получит по заслугам.

В это мгновение Пауль со всей силы запрокинул голову. Тот, кто держал его сзади, ослабил хватку после ударов Юргена, считая Пауля уже поверженным. Затылок Пауля врезался в лицо молодчику, тот выпустил его и упал на колени. Остальные набросились на Пауля и свалились на пол всей кучей.

Пауль молотил руками, вслепую нанося удары, а деревянные борта повозки скрипели под весом всех этих тел. В неразберихе он нащупал пальцами что-то твердое и схватил этот предмет. Он хотел подняться и улизнуть, и это ему почти удалось, когда Юрген заметил его и навалился сверху, спрыгнув с кучи тел. Пауль машинально прикрыл лицо, не осознавая, что в руке держит тот предмет, который только что схватил.

Раздался чудовищный вопль, а потом всё затихло.

Пауль отпрянул чуть дальше, прижавшись в бортику повозки, и увидел, как кузен корчится на ее дне, стоя на коленях. Из его правого уха торчала деревянная рукоятка короткого ножа, чуть длиннее перочинного. Парню повезло – если бы кому-нибудь из его приятелей пришла в голову блестящая идея взять с собой что-нибудь побольше, Юрген был бы уже мертв.

– Вытащите его! Вытащите! – визжал он.

Остальные глядели на него, не в силах пошевелиться, лежа всё в той же куче на дне повозки. Они предпочли бы находиться где-нибудь в другом месте. Теперь это перестало быть игрой.

– Как больно! Помогите мне, черт возьми!

Наконец, один из молодчиков поднялся на ноги и подошел к Юргену.

– У тебя ничего не выйдет, – в ужасе сказал Пауль. – Отвезите его в больницу, пусть там вытащат.

Тот бросил на него безжизненный невыразительный взгляд, будто его вообще здесь нет или он не контролирует свои поступки. Он придвинулся к Юргену и схватился за рукоятку ножа, чтобы его вытащить, но не рассчитывал на то, что рана кривая. Когда он попытался вытащить нож, Юрген резко и непроизвольно дернулся в другую сторону, и лезвие, словно лопата, подцепило большой кусок его глазного яблока.

Юрген прекратил вопить и поднес руку к тому месту, где за мгновение до того находился нож.

– Не вижу. Почему я не вижу?

И потерял сознание.

Тот его приятель, что только что вытащил нож, ошеломленно созерцал розоватую массу, которая вытекла из правого глаза Юргена фон Шрёдера на лезвие ножа и шлепнулась на пол.

– Везите его в больницу! – крикнул Пауль.

Остальные головорезы медленно поднялись на ноги, глядя на своего предводителя и не понимая, что случилось. Они шли сюда, чтобы завоевать легкую и полную победу, а вместо этого произошло совершенно немыслимое.

Двое взяли Юргена за руки и за ноги и спустили с повозки. Они направились к двери, а остальные последовали их примеру. Никто не произнес ни слова.

Остался лишь тот, что держал нож, вопросительно глядя на Пауля, который тоже встал.

– Ну давай, попробуй, – сказал он, взмолившись, чтобы тот не осмелился.

Молодчик с ножом раскрыл ладонь, выпустил нож и пустился бежать. Пауль проводил его взглядом, пока он не исчез в двери, а потом зарыдал.

18

– Я не стану этого делать.

– Ты – моя дочь, и будешь делать то, что я тебе велю.

– Я не вещь, которую можно купить или продать!

– Это откроет для тебя большие возможности в жизни.

– Скорее уж для тебя.

– Ты станешь баронессой.

– Ты его не знаешь, отец. Он же настоящая свинья, грубая и наглая...

– Когда мы познакомились с твоей матерью, она честила меня такими же словами.

– Ни слова о матери! Она бы уж точно не стала...

– Что не стала бы? Не стала бы заботиться о твоем благе? Не захотела бы сделать тебя счастливой?

– Не стала бы против воли выдавать дочь за ненавистного человека. К тому же – за гоя.

– Ты бы предпочла кого-то другого? Какого-нибудь бедняка, умирающего от голода, как этот твой приятель-угольщик? Так ведь он тоже не еврей, Алиса.

– Зато он хороший человек.

– Это ты так думаешь.

– Он доказал мне это, если хочешь знать.

– Превосходные доказательства. Потянули на целых три тысячи марок.

– Что?

– В тот день, когда он почтил нас своим визитом, я положил для него на край раковины пачку банкнот. Ровно три тысячи марок – в качестве компенсации за причиненный ущерб, а также платы за то, чтобы он больше здесь не показывался.

– Что?

– Я всё понимаю, девочка моя... Понимаю, как тебе трудно это принять...

– Это ложь!

– Клянусь тебе памятью твоей матери, что твой друг-угольщик взял эти деньги. Ты же знаешь, я не шучу такими вещами.

– Я...

– Этот человек недостоин тебя, Алиса. Подойди, обними меня и...

– Не прикасайся ко мне!

– Это пройдет. И ты потом полюбишь сына барона фон Шрёдера, как твоя мать в конце концов полюбила меня, поверь.

– Я тебя ненавижу!

– Алиса! Алиса, вернись!

Два дня спустя она ушла из дома в предрассветную мглу, под завесой снегопада.

В руке она несла большой чемодан, куда сложила одежду и все деньги, какие только смогла собрать. Денег было не так много, но всё же достаточно, чтобы худо-бедно протянуть несколько месяцев, пока она не найдет приличную работу. Ее безумные и по-детски наивные планы отправиться в Соединенные Штаты на поиски Прескотта – вполне, впрочем, простительные для девочки, привыкшей путешествовать в каютах первого класса и питаться омарами – теперь остались позади. Теперь это была совершенно другая Алиса, которая должна всего добиться сама.

Кроме того, в чемодане лежал медальон, когда-то принадлежавший матери, в котором хранились две фотографии: Алисы и Манфреда. Этот медальон был на шее матери в день ее смерти.

Перед тем, как уйти, Алиса остановилась возле двери в комнату брата. Она уже коснулась дверной ручки, но в итоге так и не решилась ее повернуть. Она боялась, что, если увидит круглое невинное личико Манфреда, ее охватят сомнения, и в итоге она останется дома. Ее воля на поверку оказалась далеко не такой несгибаемой, как она думала.

"И пора это изменить", – подумала она, выйдя на улицу.

Ее ноги, обутые в добротные кожаные ботиночки, оставляли за собой цепочку грязных следов, но вьюга позаботилась о том, чтобы их стереть.

19

Когда в день драки они с Хульбертом явились на погрузку на целый час позже обычного, Клаус Граф встретил их, совершенно белый от ярости. Однако, увидев разбитое лицо Пауля и выслушав его рассказ о случившемся, подтвержденный постоянными кивками Хульберта, которого Пауль действительно обнаружил на кровати, связанным по рукам и ногам, Клаус отправил его домой.

На следующее утро Пауль был чрезвычайно удивлен, застав его в сарае, где Клаус никогда не появлялся раньше вечера. Тем не менее, как бы ни был Пауль взволнован недавними событиями, от него всё же не укрылось странное выражение на лице угольщика.

– Добрый день, герр Граф? Почему вы здесь? – осторожно спросил Пауль.

– Да ничего такого, просто я хотел убедиться, что ты не влип в новую историю. А ты-то сам, Пауль, разве можешь поручиться, что эти парни больше не вернутся?

Молодой человек, слегка призадумавшись, вынужден был ответить:

– Нет.

– Вот и я так подумал.

С этими словами Клаус сунул руку в карман пальто, вытащил оттуда пару мятых грязных купюр и с виноватым видом протянул их Паулю.

Молодой человек молча взял деньги, он уже и сам всё понял.

– Здесь, как я понимаю, мое жалованье за месяц, в том числе и за сегодняшний день, – сказал он. – Вы меня увольняете?

– Я думаю, что после того, что случилось вчера... Мне бы не хотелось проблем в моем деле, ты ведь понимаешь?

– Понимаю.

– Я вижу, ты не удивлен, – заметил Клаус. Под глазами у него пролегли темные круги; очевидно, он провел бессонную ночь, долго раздумывая, прежде чем всё же решился уволить Пауля.

Тот посмотрел на него, сомневаясь, стоит ли рассказать о всей глубине той пропасти, в которую Клаус его отправляет этой пачкой банкнот в руке. И решил не говорить, потому что угольщик и так это знал. Он предпочел иронию, к которой ему всё чаще приходилось прибегать вместо сдачи.

– Это уже второй раз, когда вы меня предаете, герр Граф, – сказал он. – Когда такие вещи повторяются слишком часто, они теряют свою остроту.

20

– Этого не может быть!

Барон улыбнулся в ответ, сделав глоток травяного чая, довольно резко пахнущего. Он искренне радовался такому повороту дел и, что еще хуже, даже не считал нужным это скрывать. Ведь теперь он увидел перед собой возможность заполучить денежки еврея без необходимости женить Юргена на его дочери.

– Дорогой Танненбаум, я весьма сожалею, но ничего не могу поделать.

– Еще бы!

– Но согласитесь, ведь невеста исчезла, так?

– Так, – неохотно признал тот.

– А если нет невесты, значит, не может быть и свадьбы, – продолжал барон, многозначительно откашлявшись. – И, кстати, ее исчезновение – на вашей совести, и все расходы тоже ложатся на вас.

Танненбаум заерзал в кресле, не зная, что ответить. Он налил себе еще чаю, высыпав в чашку добрую половину сахарницы.

– Вижу, вам нравится сладкое, – сказал барон, подняв бровь. В свою очередь, удивленное выражение лица Йозефа медленно изменилось, и это изменение подействовало на барона гипнотически, благодаря чему баланс власти сместился, и Танненбаум снова взял в свои руки бразды правления.

– Как бы то ни было, за этот сахар заплатил я.

Барон отреагировал недовольной гримасой.

– А вот грубить, право, всё же не стоит.

– Вы считаете меня идиотом, барон? Помнится, вы говорили, что вам нужны деньги, чтобы построить завод резиновых изделий – вроде того, который вы потеряли несколько лет назад. Я поверил вам и ссудил огромную сумму, которую вы у меня попросили. И что же я обнаружил спустя два года? Я узнал, что никакого завода нет и в помине, а деньги вложены в ценные бумаги, к которым только вы имеете доступ.

– Это надежное капиталовложение, Танненбаум.

– Может, и так. Но я не доверяю его владельцу. Уже не в первый раз вы ставите состояние семьи на выигрышную комбинацию за карточным столом.

Отто изобразил на лице оскорбленное выражение, хотя ничего такого не чувствовал. В последнее время его снова охватила лихорадка игрока, и он проводил бессонные ночи, глядя на кожаную папку, содержащую те бумаги, в которые он вложил деньги Танненбаума. Все бумаги имели пункт о немедленном выкупе, так что он мог превратить их в банкноты меньше чем за час, всего лишь поставив свою подпись и выплатив приличную пеню. Он не обманывался: барон прекрасно знал, зачем включил это условие. Знал, на какой риск идет. Каждый раз перед сном он пил всё больше, а на прошлой неделе снова вернулся за карточный стол.

Не в мюнхенское казино, он не такой идиот. Он скрылся под самой скромной одеждой, какую смог найти, и отправился в трущобы Альтштадта [8]8
  Альтштадт (Altstadt – нем.) – старый город.


[Закрыть]. В притон с опилками на полу и размалеванными шлюхами, на чьих лицах было больше краски, чем на всех полотнах Старой Пинакотеки [9]9
  Старая Пинакотека – картинная галерея в Мюнхене.


[Закрыть]. Он заказал корн и сел играть за столом, где ставки не превышали двух марок. В его кармане было пятьсот – максимум, который он разрешил себе потерять.

Случилось самое худшее из того, что могло произойти: он выиграл.

Даже с этими засаленными картами, которые прилипали друг к другу, как новобрачные в медовый месяц, даже несмотря на опьянение, вызванное заказанным пойлом и дымом, от которого щипало в глазах, даже несмотря на мерзкий запах, наполнявший этот подвал. Он всё равно выиграл. Не слишком много, как раз достаточно, чтобы выйти из притона, не получив ножом в живот. Но он выиграл, и теперь жало азарта впивалось в него всё чаще.

– Боюсь, что вам придется довериться моим суждениям относительно этих денег, Танненбаум.

В ответ промышленник лишь скептически рассмеялся.

– Как я вижу, вы решили оставить меня и без денег, и без свадьбы. Хотя я всегда могу раньше времени потребовать оплату подписанных вами векселей, барон.

Отто сглотнул. Он не мог позволить, чтобы у него забрали папку, хранящуюся в ящике стола. И не только потому, что дивидендами от этих бумаг он понемногу покрывал свои долги.

Нет.

Только лаская эту папку и воображая, что сможет сделать с деньгами, он был в состоянии пережить все эти длинные ночи.

– Как я вам уже сказал, не стоит грубить. Я обещал вам брачный союз между нашими семьями, и вы его получите. Разыщите невесту, и мой сын будет ждать ее у алтаря.

***

В течение трех дней Юрген не желал разговаривать с матерью.

Когда на прошлой неделе его выписали из больницы, барон услышал историю – весьма однобокую – о том, как Юрген лишился глаза. Увечье сына стало для него тяжким ударом (даже более тяжким, чем когда Эдуард вернулся с войны калекой – как тупо подумалось Юргену). Тем не менее, он наотрез отказался обращаться в полицию, как ни возмущались по этому поводу Юрген и его мать.

– Но мы не должны забывать, что именно они явились туда с ножом, – стоял на своем Отто.

Юрген, тем не менее, знал, что отец лжет, и что на самом деле причины здесь куда более серьезные. Он пытался расспросить об этом Брунхильду, но она вновь и вновь уклонялась от ответа, подтверждая тем самым его подозрения, что здесь дело нечисто. Тогда Юрген заперся у себя в комнате и погрузился в глухое молчание, полагая, видимо, что мать долго не выдержит и уступит.

Однако Брунхильда хоть и страдала, но не сдавалась.

Вместо того, чтобы скандалить с сыном, она принялась заваливать его подарками, сладостями и любимыми деликатесами. Их было столько, что в конце концов даже Юрген, уж на что избалованный, испорченный и привыкший считать себя центром Вселенной, начал задыхаться от такого внимания и готов был бежать из особняка куда глаза глядят.

Поэтому, когда его навестил Крон и предложил, как всегда, сходить вместе на какой-то митинг, Юрген дал совершенно неожиданный ответ.

– Пошли, – сказал он, хватая пальто.

Крон, который уже несколько лет безуспешно пытался заинтересовать Юргена политикой – сам он состоял сразу в нескольких националистических партиях – пришел в восторг от такого решения своего друга.

– Не сомневаюсь, что это поможет тебе развеяться, – сказал он, всё еще немного смущенный тем, что произошло в сарае неделю назад, когда они всемером не смогли справиться с одним задохликом.

Юрген не питал слишком больших надежд. Он принимал болеутоляющие, и пока они ехали на трамвае в центр города, нервно теребил широкую повязку, которую носил уже несколько дней.

"А потом всю оставшуюся жизнь придется носить накладку на глазу по вине этой жалкой свиньи Пауля", – думал он, почувствовав прилив жалости к самому себе.

Вдобавок тот еще и испарился. Двое приятелей Юргена караулили у сарая и обнаружили, что Пауль больше там не работает. Юрген сомневался, что в ближайшее время им удастся его найти, и это жгло ему нутро.

Охваченный жалостью к самому себе и ненавистью, по дороге в "Хофбройхаус" [10]10
  «Хофбройхаус» – известный во всём мире большой пивной ресторан, расположенный неподалеку от центральной площади Мюнхена – Мариенплатц. Открылся в качестве придворной пивоварни баварских герцогов в 1607 году.


[Закрыть] сын барона едва слушал Крона.

– Это просто потрясающий оратор. Это великий человек, Юрген, сам убедишься.

Он не обращал внимания ни на великолепный интерьер старой пивоварни, построенной более трех столетий назад баварскими королями, ни на фрески на стенах. Он сел на одну из скамеек в огромном зале рядом с Кроном и в угрюмом молчании поглощал пиво.

Когда на трибуну поднялся оратор, о котором говорил Крон, Юрген подумал, что его друг свихнулся. Этот человечек с ковыляющей походкой меньше всего походил на того, кто обладает твердой позицией. Всё в нем, начиная с прически и усов и до мятого дешевого костюма, несло тот дух, который Юрген ненавидел.

Пять минут спустя Юрген изумленно оглядывался вокруг. В зале собралась толпа по меньшей мере из двухсот человек, и все они хранили полное молчание. Их губы размыкались только для того, чтобы пробормотать в очередной раз "браво" или "он прав". Говорили их руки, хлопающие каждый раз, когда человечек делал паузу.

Почти против своей воли Юрген начал прислушиваться. Он едва понимал тему выступления, потому что сын барона жил совершенно в ином мире, чем все эти люди, беспокоясь лишь о развлечениях. Он узнавал отдельные обрывки фраз, которые отец произносил за завтраком, листая газету. Проклятья в сторону французов, англичан и русских. Вся эта безумная галиматья.

Однако из этой неразберихи Юрген начал извлекать здравый смысл. Не из слов, которые едва понимал, а с помощью эмоций, которыми полнился голос этого человека, из его страстных жестов и сжатых кулаков в конце каждой фразы.

Совершена чудовищная несправедливость.

Германия получила удар в спину.

Евреи и масоны нанесли ей роковой удар в Версале.

Германия потеряна.

Вину за бедность, безработицу, босые ноги немецких детей несут евреи, контролирующие правительство в Берлине – свою огромную бесхребетную марионетку.

Юрген, которого совершенно не трогали ни босые ноги немецких детей, ни Версаль, которого никогда не волновало ничто, кроме собственной персоны, вдруг вскочил и бешено аплодировал оратору целую четверть часа. Еще до конца его речи Юрген сказал себе, что последует за ним хоть на край света.

Во время митинга Крон извинился и объявил, что скоро вернется. Юрген снова замолчал, пока приятель не тронул его за плечо. Он вернулся вместе с оратором, который снова выглядел бедным и беспомощным, с бегающим и недоверчивым взглядом. Но наследник барона уже ничего этого не замечал, он сделал шаг вперед, чтобы его поприветствовать, когда Крон с улыбкой провозгласил:

– Дорогой Юрген, позволь представить тебе Адольфа Гитлера.