Текст книги "Эмблема предателя (ЛП)"

Автор книги: Хуан Гомес-Хурадо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

35

Илзе подметала коридор, когда в свете бра на полу появилась тень посетителя. Она поняла, кто это, даже не поднимая головы, и потому замерла.

Боже милосердный, как он нас нашел?

Поселившись в этом пансионе с сыном, Илзе расплачивалась за проживание работой, поскольку жалованья Пауля в качестве угольщика не хватало. Позже, когда Пауль превратил магазин Циглера в банк, молодой человек настаивал, чтобы они подыскали жилье получше. Илзе отказалась. В ее жизни и так произошло слишком много перемен, и она хваталась за то малое, что придавало ей уверенности.

Одной из этих вещей была швабра. Пауль и хозяйка пансиона, считавшая, что пользы от Илзе всё равно немного, настаивали, чтобы она прекратила работать, но она не обращала на них внимания. Ей просто нужно было чувствовать свою необходимость, хоть каким-то образом. Молчаливая отстраненность, в которую она погрузилась после ухода из особняка, стала поначалу результатом нервного напряжения, но позже превратилась в демонстративное проявление любви к Паулю. Она избегала разговоров с сыном, потому что боялась его вопросов. Когда они говорили, то о всяких незначительных вещах, и в них Илзе вкладывала всю свою нежность. Всё остальное время она лишь молча и со стороны им любовалась, сетуя на то, что сын от нее отдалился.

И потому она чрезвычайно встревожилась, встретившись с одним из тех, кто был виновен в том, что она потеряла сына.

– Добрый день, Илзе.

Она отступила на шаг назад.

– Что тебе нужно, Отто?

Барон стукнул по полу своей тростью. Здесь он явно чувствовал себя неловко, очевидно было и то, что его визит не предвещает ничего хорошего.

– Мы можем поговорить наедине?

– Я не хочу с тобой разговаривать, – ответила она. – Скажи, что тебе нужно, и ступай прочь.

Барон недовольно фыркнул, а потом презрительно обвел вокруг руками. Обои на стенах покрылись грибком, пол в некоторых местах вздулся, тусклые лампы давали больше тени, чем света.

– Посмотри на себя, Илзе, до чего ты докатилась. Подметаешь лестницы в каком-то третьеразрядном пансионе. Тебе должно быть стыдно.

– Какая разница, где мне мести лестницы: в пансионе или в особняке. Бывает и линолеум достойнее, чем мрамор.

– Илзе, дорогая ты же знаешь, что когда мы тебя приняли, сами были в сложном положении. И ты не хотела...

– Хватит, Отто. Я знаю, чья это была идея. Но ты же не думаешь, что я приму за чистую монету эту комедию с бароном-марионеткой. Это ты с самого начала управлял моей сестрой, заставив ее расплачиваться за совершенную ошибку. За то, что совершил ты, спрятавшись за спиной жены.

Отто отшатнулся, испугавшись ярости, которой были наполнены слова Илзе. Монокль выпал из его глаза и болтался на груди поверх пальто, как висельник в петле.

– Ты меня удивляешь, Илзе. Хотя меня предупреждали, что ты...

Илзе в ответ лишь рассмеялась безрадостным смехом.

– Повредилась в уме? О нет, Отто. Я здорова, как никогда. Я молчала все эти годы, потому что боялась того, что мог бы натворить мой сын, если бы узнал правду.

– Тогда останови его. Он зашел слишком далеко.

– Так вот зачем ты явился! – бросила она, не скрывая своего презрения. – Ты боишься, что правда выплывет наружу.

Барон приблизился к ней вплотную. Мать Пауля отступила назад, упершись затылком в стену, в то время как Отто наклонился к самому ее лицу, так что она ощутила его дыхание.

– Послушай, Илзе. Ты – единственная связь с той ночью. Если ты его не остановишь, пока еще не слишком поздно, придется порвать эту связь.

– Давай, Отто, – сказала Илзе, притворяясь смелой. – Убей меня. Но только знай, что я написала письмо, в котором рассказываю всё. Всё. Если со мной что-то случится, Пауль его получит.

– Но... ты ведь это не серьезно. Ты не могла это записать! А если письмо попадет не в те руки?

Илзе не ответила. Она лишь пристально посмотрела на него, потому что вся смелость, которую она собрала, чтобы противостоять барону, иссякла. Отто – высокий, крепкий и хорошо одетый мужчина – пытался выдержать взгляд хрупкой женщины в выцветшем платье, которая опиралась на швабру, чтобы не упасть.

И в конце концов отвел взгляд.

– Я этого так не оставлю, – сказал Отто, поворачиваясь и быстро направляясь к выходу.

36

– Ты звал меня, отец?

Отто окинул Юргена подозрительным взглядом. Они не виделись уже несколько недель, ему по-прежнему трудно было признать своим сыном этого человека в форме, стоящего в центре столовой. Он вдруг осознал, как широкие плечи Юргена распирают коричневую рубашку, как красная нарукавная повязка со свастикой подчеркивает крепкий бицепс, как черные ботинки придают ему стати, так что ему даже приходится слегка наклонять голову, чтобы не задеть дверные притолоки. Он почувствовал прилив гордости, который тут же утонул в приливе жалости к самому себе. Он не мог не сравнивать себя с Юргеном и ощущал себя старым и усталым, на все свои пятьдесят два.

– Давненько ты не заглядывал домой, Юрген.

– У меня много важных дел.

Барон не ответил. Хотя он разделял идеи нацистов, но не слишком их ценил. Как и большинство жителей Мюнхена, он считал, что у этой партии нет будущего, она обречена на исчезновение. Если они дожили до этих времен, то только потому, что с выгодой использовали тяжелое положение людей, которые слепо верили экстремистам с их нелепыми обещаниями. Но сейчас у него не было времени с этим разбираться, потому что его собственное положение было не менее тяжелым.

– Таких, чтобы позабыть о матери? Она о тебе беспокоится. Можно узнать, где ты ночуешь?

– В казармах СА.

– Ты должен начать обучение в университете, и так уже опоздал на два года! – сказал Отто, качая головой. – Сейчас ноябрь, а ты так и не был ни на одной лекции.

– Я занимаю ответственный пост.

Слушая его, Отто видел, как хранящиеся в его памяти остатки того образа избалованного мальчишки, который мог бросить на мраморный пол чашку, потому что чай оказался слишком сладким, разбиваются на мелкие кусочки. Он спрашивал себя, как лучше к нему подступиться. От того, послушается ли его Юрген, зависит многое.

Он не спал много ночей, беспокойно ворочаясь на матрасе и раздумывая над тем делом, ради которого вызвал сына.

– Ответственный пост, говоришь.

– Охраняю самого важного в Германии человека.

– Самого важного в Германии человека, – повторил отец. – Ты, будущий барон фон Шрёдер, и какой-то головорез из темного австрийского угла с претензиями на величие. Есть чем гордиться.

Юрген вздрогнул, как будто получил пощечину. На мгновение в его взгляде заполыхал пожар, словно раздутый из искры порывом ветра. Единственный глаз в бешенстве дернулся.

– Ты не понимаешь...

– Хватит. Я хочу, чтобы ты сделал что-то действительно важное. Я не могу доверить это никому, кроме тебя.

Юрген смутился от такой перемены темы. Ответ замер у него на губах, сменившись любопытством.

– И что же это? – спросил он.

– Я разыскал твою тетку и кузена.

Юрген не ответил. Он сел рядом с отцом, снял с глаза повязку, открыв неестественную пустоту, которую скрывала лишь сморщенная кожа век, и медленно потер это место.

– Где ты их нашел? – поинтересовался он ледяным голосом, лишенным выражения.

– В пансионе, в Швабинге. Но я запрещаю тебе даже думать о том, чтобы отомстить. Сейчас у нас есть гораздо более важные дела. Я хочу, чтобы ты вошел в комнату тети, обыскал ее сверху донизу и забрал все бумаги, которые там найдешь. Особенно это касается рукописных бумаг. Письма, дневники, всё такое...

– Но зачем они тебе?

– Этого я не могу сказать.

– Не можешь сказать! Ты позвал меня, попросил о помощи, запретив перед тем мстить тому, кто со мной такое сделал, того, кто дал моему больному брату пистолет, которым он разнес себе голову. Ты запрещаешь мне мстить и ждешь, что я тебе повинуюсь без единого объяснения! – заявил Юрген, постепенно повысив голос почти до крика.

– Ты сделаешь то, что я тебе велю, если не хочешь, чтобы я лишил тебя наследства!

– Сделай одолжение, папа! Я никогда не любил оплачивать чужие долги. Единственное, что ты можешь мне оставить, это титул барона, а он и так принадлежит мне по закону. Так что я в любом случае его унаследую, нравится тебе это или нет.

Выскочив из столовой, Юрген хлопнул дверью и бросился через прихожую на улицу, когда его окликнули.

– Подожди, сынок.

Он обернулся. По лестнице спускалась Брунхильда.

– Мама, – прошептал молодой человек, нервно сглотнув.

Она подошла и поцеловала его в щеку, для чего ей пришлось встать на цыпочки. Она поправила ему черный галстук на рубашке и вытянула кончики пальцев, чтобы погладить то место, где раньше находился правый глаз. Юрген при этом прикосновении отпрянул и снова надел повязку.

– Ты должен сделать то, о чем просит тебя отец, – сказала она.

– Но как же...

– Ты должен сделать это, Юрген. Он будет гордиться тобой, если ты сможешь это сделать. И я тоже.

Брунхильда говорила довольно долго. Голос матери был нежным, Юрген даже не представлял, что он может быть таким, вызывая образы и чувства, которых он давно уже не испытывал. Он всегда был любимчиком матери. Она обращалась с ним по-другому, никогда ни в чем не отказывала. Юргену захотелось свернуться калачиком у нее на коленях, как в детстве, когда лето не кончалось.

– И когда?

– Завтра.

– Но завтра же восьмое ноября, мама. Я не могу...

– Ты можешь пойти туда завтра вечером. Твой отец хорошо изучил их распорядок. Пауля в это время никогда не бывает дома.

– Но у меня уже есть обязательства!

– Что-то более важное, чем семья, Юрген?

Брунхильда снова встала на цыпочки и дотронулась до его лица. На сей раз Юрген не отшатнулся.

– Думаю, что смогу это сделать, если поспешу.

– Вот и хорошо, золотой мой мальчик. Так вот, когда ты раздобудешь эти бумаги, – сказала она, понизив голос до шепота, – то сначала принеси их мне. И ничего не говори отцу.

37

Алиса смотрела из-за угла, как Манфред выходит из трамвая. Как и каждую неделю за последние два года, она стояла рядом со своим бывшим домом, надеясь увидеть брата. За всё это время она ни разу так страстно не желала подойти к нему, поговорить, в конце концов сдаться и вернуться домой. Она спрашивала себя, как поведет себя отец при ее появлении.

Я не могу этого сделать, в особенности в этой... ситуации. Это как дать ему решающую причину. Это как умереть.

Она следила взглядом за Манфредом, который превратился в стройного подростка – из-под кепки торчат непослушные волосы, руки в карманах, а под мышкой ноты.

"Уверена, что на рояле ты играешь всё так же плохо", – подумала Алиса с смесью раздражения и тоски.

Манфред шел по тротуару и, не доходя до дома, остановился перед кондитерской. Алиса улыбнулась. Впервые она это увидела два года назад, когда случайно обнаружила, что по четвергам брат возвращается с уроков фортепиано на общественном транспорте вместо отцовского мерседеса с шофером, который в это время был занят. Полчаса спустя Алиса вошла в кондитерскую и сунула продавщице деньги, чтобы та на следующей неделе вложила в пакет с конфетами для Манфреда записку. В спешке нацарапанная на оберточной бумаге записка гласила:

"Это я. Приходи каждый четверг, я буду тебе писать. Всегда спрашивай Ингрид и отдавай ей ответ.

Любящая тебя

А".

Все семь дней она ожидала в нетерпении, опасаясь, что брат не захочет ответить или разозлился на нее за то, что она ушла, не попрощавшись. Однако ответ был типичным для Манфреда. Он начал с изящного анекдота про швейцарцев и итальянцев, а закончил рассказом о школе и о том времени, когда он не получал от нее известий, словно они расстались десять минут назад. Хотя новости от брата сделали ее счастливой, одна фраза, последняя, подтвердила ее худшие страхи:

"Папа продолжает тебя искать".

Она выбежала из кондитерской, боясь, что кто-нибудь может ее узнать. Несмотря на опасность, Алиса возвращалась каждую неделю, но всегда натягивая шляпку до бровей и надевая пальто или шаль, скрывавшие фигуру. Она никогда не поднимала взгляд в сторону окон отцовской квартиры, потому что он мог выглянуть и узнать ее. Каждую неделю, как бы ни были ужасны ее собственные обстоятельства, она погружалась в будничные события, маленькие победы и большие поражения в жизни брата. Когда в двенадцать лет он получил медаль по легкой атлетике, она плакала от радости. Когда мальчишки избили его во дворе школы, назвав "грязным жидом", она пылала от ярости. Какой бы тонкой ни была эта нить, эти письма связывали ее с воспоминаниями о счастливом прошлом.

В тот четверг, восьмого ноября, Алиса прождала чуть меньше обыкновенного, поскольку боялась, что если проведет на Принцрегентплатц больше времени, ее душой овладеют сомнения, и она выберет самое простое и самое ошибочное решение. Она вошла в кондитерскую, как обычно попросила пакет мятных леденцов и как обычно заплатила за них тройную цену. Она всегда ожидала, пока не подойдет трамвай, но в этот день тут же нащупала завернутую в целлофан записку и незаметно ее развернула. Там было всего три слова, но их оказалось достаточно, чтобы ее руки задрожали.

"Меня раскрыли. Беги".

Она с трудом сдержала крик.

Опустив голову, Алиса шла медленно, не глядя по сторонам. Может быть, за кондитерской не следят.

Она открыла дверь магазина и шагнула на улицу. Не сдержавшись, она оглянулась.

За ней шли двое мужчин в габардиновых пальто и шляпах, по меньшей мере в пятидесяти метрах сзади. Один из них, поняв, что она их заметила, сделал знак другому, и оба ускорили шаг.

Вот дерьмо!

Алиса пыталась идти как можно быстрее, не переходя на бег. Если ее остановит полиция, то они ее настигнут, и всё будет кончено. Это наверняка нанятые отцом детективы, которые выдумают какую-нибудь историю, чтобы ее задержать или привести в квартиру семьи. Официально она еще несовершеннолетняя – до двадцати одного года ей оставалось одиннадцать месяцев, так что если такое произойдет, она будет в полной власти отца.

Алиса перешла на другую сторону улицы, не останавливаясь, чтобы оглянуться. Мимо проехал велосипедист, чуть прикоснувшись к ней, так что всколыхнулась юбка. Парнишка потерял управление и упал, задержав преследователей, которые были вынуждены его огибать.

– Вы что, рехнулись? – крикнул ей упавший на мостовую парень, хватаясь за ободранные колени.

Алиса снова оглянулась и увидела, как двое мужчин пересекли улицу, воспользовавшись отсутствием машин. Теперь они были меньше чем в десяти метрах и быстро сокращали дистанцию.

Один квартал до трамвая. Всего один.

Она проклинала свои туфли на деревянной подошве, которые слегка скользили по мокрому тротуару после пролившегося днем дождя. Саквояж из кожи и картона, где она хранила камеру, стучал по бедру, и она поправила ремень на плече.

Если она ничего не придумает, то точно не уйдет от преследователей. Она уже слышала их шаги. Если один из них протянет руку, то в любой миг сможет ее схватить.

Нет, только не это. Только не так близко к спасению.

И тут прямо перед ней за угол завернула группа школьников в форме во главе с учителем, который сопровождал детей до остановки. Двадцать детей шли строем и перегородили улицу. Теперь ей придется признать поражение.

Если только...

Она опустила левую руку в карман пальто, нащупала пакет с леденцами, которые только что купила в кондитерской, и надорвала целлофан ногтями. Вытащив приличную горсть, она показала круглые зеленые леденцы детям, перегородившим проход.

– Эй, ребята, кто хочет леденцов?

Все разом подняли руки и заголосили. Алиса бросила горсть леденцов вверх и втиснулась между детьми, воспользовавшись суматохой и брешью в их строю. Оказавшись в центре, она вытащила другую горсть и тоже бросила вверх. Дети дрались, чтобы схватить конфеты, а Алиса смогла перейти на другую сторону улицы как раз вовремя. Там катился трамвай, трезвоня в колокольчик по мере приближения. Учитель во всю глотку орал на детей, которые вовсю наслаждались неожиданным нарушением распорядка.

Алиса протянула руку и схватилась за поручень трамвая, поставив ногу на ступеньку. Кондуктор слегка замедлил скорость, чтобы она смогла войти, а Алиса повернулась, чтобы оглядеть улицу, как только оказалась в трамвае.

Преследователей нигде не было видно.

С облегчением вздохнув, Алиса заплатила за билет и дрожащими руками вцепилась в поручень, совершенно не осознавая, что в это мгновение две фигуры в габардиновых пальто и шляпах садились в трамвай с задней подножки.

Пауль ждал Алису на Розенхаймер штрассе, рядом с Людвигсбрюке. Увидев, как она выходит из трамвая, он собирался ее поцеловать, но заметив ее встревоженное лицо, остановился и просто обнял.

– Что случилось?

Алиса закрыла глаза и зарылась в крепкие объятья Пауля. В этом таком комфортном убежище она не заметила, как двое преследователей вышли из трамвая и скрылись в ближайшем кафе. Ожидающий ответа Алисы Пауль тоже не обратил на них ни малейшего внимания, для него они были всего лишь прохожими.

– Я забирала письмо брата, как всегда по четвергам, но, похоже, за мной следили. Я больше не смогу так делать.

– Это ужасно. Как ты?

Алиса немного поколебалась. Стоит ли ему всё рассказать?

Было бы так легко это сказать. Просто открыть рот и произнести два слова. Так просто и так немыслимо.

– Думаю, что да. Они остались за углом, когда я садилась в трамвай.

– Хорошо... но думаю, тебе следует отменить сегодняшнюю ночную работу, – задумчиво сказал Пауль.

– Не могу, Пауль. Это мой первый заказ.

После многочисленных попыток через несколько месяцев ей удалось привлечь внимание кого-то из "Мюнхен Альгемайне", ежедневной газеты со средним тиражом, чей фоторедактор поручил ей отправиться нынешним вечером в "Бюргербройкеллер". В этой пивной, находящейся менее чем в тридцати шагах от того места, где они сейчас стояли, через полчаса должен был выступать комиссар Баварии Густав фон Кар. Для Алисы бросить рабскую жизнь в ночном кабаре и заниматься тем, что ей больше всего нравилось – фотографией, было просто мечтой.

– Но после того, что случилось... мы могли бы пойти к тебе, забраться под одеяло, и я бы тебя утешил, – искушающе прошептал Пауль ей на ухо.

– Ты только об этом и в состоянии думать? – сказала Алиса, отталкивая его.

– Я просто...

– Не просто! Ты хоть понимаешь, как важна для меня работа сегодня вечером? Я несколько месяцев дожидалась этой возможности!

– Успокойся, Алиса. Не устраивай сцену.

– И не говори, чтобы я успокоилась, идиот! Это тебе нужен холодный душ! Или ты думаешь, я ничего не заметила, когда ты меня обнимал?

– Алиса, перестань. Ты преувеличиваешь, – произнес Пауль, ничего не понимая.

– Я преувеличиваю. Только этого не хватало, – фыркнула девушка, повернувшись и направившись к пивной.

– Подожди! Разве мы не выпьем по чашке кофе?

– Пей один.

– Может, я хотя бы пойду с тобой? Эти политические собрания могут быть опасными, люди пьют, и иногда возникают драки.

Произнеся эти слова, Пауль понял, что только что совершил непоправимую ошибку. Ему захотелось схватить слова на лету, прожевать и проглотить, но было уже слишком поздно.

– Большое спасибо, я не нуждаюсь в твоей защите, Пауль, – ледяным тоном ответила Алиса.

– Прости, Алиса. Вообще-то я не хотел...

– Желаю хорошо провести вечер, Пауль, – сказала она, оставив его с извинениями на губах и влившись в поток входящих в пивную людей.

Пауль, оставшись в одиночестве посреди оживленной улицы, почувствовал желание кого-нибудь придушить, завопить, затопать ногами и зарыдать одновременно.

Было семь часов вечера.

38

Сложнее всего оказалось проникнуть в пансион.

Хозяйка кружила у двери с метлой и шваброй, как ищейка. Юргену пришлось прождать пару часов, прогуливаясь по соседству и поглядывая на вход в здание, когда он проходил мимо. Он не мог рисковать и войти это на виду у всех, потому что его не должны были потом опознать. На прилегающей улице вряд ли кто-нибудь обратил бы внимание на человека в черном пальто и шляпе, шагающего с газетой под мышкой.

В сложенной газете он прятал дубинку. Опасаясь, что она может упасть, Юрген с такой силой ее прижимал, что на следующий день наверняка выступит приличный синяк. Под гражданской одеждой он носил коричневую форму СА, которая привлекла бы слишком много внимания в этом полном евреев квартале. Фуражку он нес в сумке, а сапоги оставил в казарме, надев вместо них тяжелые ботинки.

Наконец, много раз пройдя мимо дома, он смог найти брешь в обороне. Хозяйка прислонила метлу к стене и исчезла в ведущей внутрь дверце, видимо, чтобы приготовить ужин. Юрген воспользовался этим, чтобы проскользнуть в дом и взбежать по лестнице на последний этаж. Пройдя по нескольким холлам и коридорам, следуя указателям на выцветших деревянных табличках, выглядящих так, будто им лет сто, он оказался перед дверью Илзе Райнер.

И постучал костяшками пальцев.

"Может, ее там нет, и тогда всё будет гораздо проще", – подумал Юрген, спеша побыстрее выполнить задачу и перейти на западный берег Изара, где через два часа собирались члены "Штосструпп". Это был знаменательный, исторический день, а он терял время на интриги, которые совершенно его не интересовали.

Если бы он смог схватиться с Паулем... это было бы другое дело.

По его лицу пробежала улыбка. В тот же миг дверь открылась, и прямо в глаза ему смотрела тетя. Возможно, она прочла в них предательство и убийство, возможно, ощутила в его присутствии страх. Как бы то ни было, она попыталась захлопнуть дверь.

Но Юрген оказался проворней. Он смог просунуть внутрь левую руку. Дверь с силой стукнула его по пальцам, и Юрген сдержал крик, но рука уже была повреждена. Как бы Илзе не напирала, пытаясь закрыть дверь, ее маленькое хрупкое тело не могло противостоять яростному нажиму Юргена. Он навалился на дверь всем телом, удерживающая ее цепочка разорвалась, а Илзе свалилась на пол.

– Если закричишь – убью, старуха, – сказал Юрген серьезным и тихим голосом.

– Имей уважение. Я моложе твоей матери, – ответила Илзе с пола, колеблясь между страхом и уязвленной гордостью.

Юрген промолчал. Пальцы кровоточили, удар оказался сильнее, чем ему показалось. Он бросил газеты с дубинкой на пол, приблизился к опрятно убранной кровати и оторвал кусок простыни. Он обматывал клочок ткани вокруг ладони, когда Илзе, решив, что он не заметит, встала и открыла дверь. Но когда она уже собралась броситься бежать, Юрген дернул ее за платье, так что она снова упала.

– Хорошая попытка. Может, всё-таки поговорим?

– Ты ведь пришел сюда не для того, чтобы разговаривать.

– Это верно.

Он изо всех сил дернул ее за волосы, заставив подняться и посмотреть ему прямо в лицо.

– Где ты хранишь бумаги, тетя?

– Как это типично для барона, – усмехнулась Илзе. – Прислать тебя, чтобы сделать то, на что он не осмеливается. Ты знаешь, что именно он отправил тебя искать?

– Да ну вас с вашими секретами. Нет, отец ничего мне не объяснил, просто попросил принести эти бумаги. К счастью, мама высказалась более определенно. Я должен найти твое письмо со всяким враньем и второе – от твоего мужа. И я хочу их получить.

– Я не намерена ничего тебе отдавать.

– Боюсь, ты даже не представляешь, что я могу с тобой сделать, тетя.

Он снял пальто и положил его на стул, завел руку за спину и вытащил оттуда охотничий нож с красной ручкой. При свете керосиновой лампы лезвие поблескивало серебром и отражалось в испуганных глазах Илзе.

– Ты не посмеешь...

– О, еще как посмею!

Вопреки браваде, это оказалось гораздо труднее, чем он воображал. Совсем не то же самое, что драка в пивной, где он позволял овладеть собой инстинктам и адреналину, пока голова управляла жестокой и грубой машиной.

Когда он взял тетю за правую руку и с силой прижал ее к круглому столу, то ничего не почувствовал, никаких эмоций кроме грусти при виде заостренных, похожих на пилу зубов. Он царапнул ее ножом по животу, а потом с тем же почтением поставил нож между пальцами и двумя не слишком уверенными движениями отрезал указательный.

Илзе издала вопль, но Юрген был к нему готов и заткнул ей рот рукой. Он спрашивал себя, где же те эмоции, обычно сопровождающие насилие, которые и привели его в СА.

Может, это из-за отсутствия сопротивления? Эта старая карга, конечно же, на него не способна.

Вопль под ладонью Юргена потихоньку превратился в едва слышные всхлипы. Юрген впился взглядом в наполненные слезами глаза Илзе, пытаясь получить от происходящего то же удовольствие, которое ощутил, выбивая зубы молодому коммунисту пару недель назад, но тщетно. Он обреченно вздохнул.

– Ну что, будешь говорить? Это никому не доставляет удовольствия.

Илзе с усилием кивнула.

– Я рад. Тогда дай мне то, о чем я спрашивал, – сказал он, толкнув Илзе.

Она отшатнулась от Юргена и нетвердой походкой направилась к шкафу. Искалеченную руку она прижала к груди, и на бежевом платье расплылось пятно. Не отрывая руку от груди, Илзе пошарила среди одежды, пока не нашла маленький белый конверт.

– Это мое письмо, – протянула она конверт Юргену.

Тот взял письмо, на котором остался кровавый отпечаток. На нем было написано имя кузена. Юрген разорвал конверт и вытащил оттуда пять листков, исписанных от руки четким круглым почерком, без помарок и клякс.

Юрген скользнул взглядом по первым строчкам, но что-то в них привлекло его внимание, и он продолжил чтение. Примерно на середине текста его глаза засверкали, а дыхание участилось. Он взглянул на Илзе подозрительным и немного безумным взглядом, не в состоянии поверить в прочитанное.

– Это ложь! Мерзкая ложь! – сказал он, надвигаясь на тетю и приставив нож к ее горлу.

– Нет, Юрген. Мне жаль, что ты узнал это вот так.

– Тебе жаль? Ты мне сочувствуешь? Я только что отрезал тебе палец, старуха! Что мне мешает прямо сейчас перерезать тебе глотку? Скажи, что это ложь! – произнес Юрген, понизив голос почти до ледяного шепота, от которого у Илзе встали дыбом волосы на затылке.

– Я многие годы была жертвой этой правды. И частично поэтому ты превратился в такое чудовище.

– А он знает?

Этот вопрос Илзе уже не выдержала. Она покачнулась, голова у нее кружилась из-за нахлынувших чувств и потери крови, и Юргену пришлось поддержать ее, чтобы она не упала.

– Нет, ты не грохнешься в обморок, старая дрянь!

Неподалеку находился умывальник. Юрген бросил тетю на кровать и плеснул ей в лицо воды. Илзе стало немного лучше.

– Хватит, – очень тихо сказала она.

– Отвечай. Пауль знает?

– Нет.

Юрген дал ей несколько секунд, чтобы прийти в себя. Теперь его наконец-то накрыли эмоции, хотя и не в той форме, какой он ожидал. Буря смешанных чувств пронеслась в его голове, когда он перечитывал письмо, на сей раз до самого конца.

Когда он закончил, то снова аккуратно сложил страницы и сунул письмо в карман. Теперь он понял, почему отец так настойчиво просил его найти это письмо и почему мать хотела получить его первой.

"Они хотели меня использовать. Думали, что я идиот. Но никто кроме меня не должен прочитать это письмо... А я использую его, когда придет время. Ах, да. Когда они этого меньше всего ожидают".

Но он должен был получить кое-что еще. Он медленно подошел к кровати и наклонился над ней.

– Мне нужно письмо Ханса.

– У меня его нет. Клянусь Богом. Твой отец всегда его искал, но у меня его нет, я даже не уверена, что оно существует, – сказала Илзе, которая снова начала всхлипывать, прижимая к себе покалеченную руку.

– Я тебе не верю, – соврал Юрген. В таком состоянии Илзе явно не могла ничего скрыть, но ему всё равно хотелось узнать, какую реакцию у нее вызовет его недоверие. Он снова поднес нож к ее лицу.

Илзе изо всех сил попыталась отвести его руку, но это было равносильно усилиям ребенка, толкающего гранитную глыбу.

– Оставь меня в покое, Бога ради. Разве ты уже не причинил мне достаточно боли?

Юрген огляделся. Он отошел от кровати, взял со стола зажженную лампу и бросил ее в шкаф. Стекло разбилось, и горящий керосин залил одежду и обувь.

Он вернулся к кровати и пристально посмотрел Илзе в глаза, он хотел запомнить этот момент во всех подробностях. Он ткнул острие ножа ей в живот. Набрал в легкие воздуха.

И погрузил нож до самой рукоятки.

– Теперь да.