Текст книги "Эмблема предателя (ЛП)"

Автор книги: Хуан Гомес-Хурадо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

55

С тихим скрипом колеса остановились, и Пауль изучил переулок через ветровое стекло. Начался мелкий дождь. Здесь, в сумраке, он ничего не мог различить кроме одинокого фонаря, под которым в конусе желтоватого света танцевали капли.

Через пару минут он решился выйти из машины. Целых четырнадцать лет он не был в этом переулке на берегу Изара. Здесь по-прежнему скверно пахло плесенью, гнилью и тухлой рыбой. В этот поздний час кругом было так тихо, что каждый его шаг гулко отдавался в тишине.

Наконец, он дошел до сарая и толкнул дверь. Похоже, здесь ничего не изменилось. Разве что пятна зеленой плесени, покрывавшие деревянную дверь, стали как будто больше, чем в те далекие времена, когда Пауль открывал ее каждое утро, переступая порог. Ржавые петли натужно застонали, дверь теперь открывалась с большим трудом, и Паулю пришлось навалиться на нее всем телом, чтобы открыть.

Он вошел внутрь. С потолка свисала единственная лампочка. Те же стойла для лошадей, земляной пол и повозка угольщика.

А прямо перед ним стоял Юрген с пистолетом в руке.

– Привет, братишка, – сказал он. – Закрой дверь и подними руки вверх.

Из одежды на Юргене были лишь черные брюки и форменные сапоги, а торс обнажен.

– Мы же договорились – никакого огнестрельного оружия, – сказал Пауль, осторожно поднимая руки вверх.

– Подними рубашку, – велел Юрген, взмахнув пистолетом, и Пауль подчинился. – Медленно. Вот так, хорошо. Теперь повернись, медленно. Очень хорошо. Сдается мне, что ты готов следовать правилам, Пауль. И я тоже.

Он вытащил из пистолета обойму и отбросил ее через перегородку стойла. Однако в пистолете осталась еще одна пуля, а дуло по-прежнему было нацелено на Пауля. Тот огляделся.

Они были одни.

– Ну что, ничего здесь не изменилось, правда? – поинтересовался Юрген. – Я и не хотел здесь ничего менять. Твой приятель-угольщик разорился пять лет назад, и я купил у него этот сарай за бесценок. Надеялся, что однажды ты сюда вернешься.

– Где Алиса, Юрген?

Брат облизал губы, прежде чем ответить.

– Ах, та еврейская шлюшка? Ты когда-нибудь слышал о Дахау, братишка?

Пауль молча кивнул. Он мало что знал о концентрационном лагере Дахау, но то, что ему было известно, ничего хорошего не сулило.

– Я уверен, что там ей будет удобно. Во всяком случае, она казалась вполне довольной, когда мой друг Эйхман сегодня вечером ее туда отвез.

– Ты гнусная свинья, Юрген.

– Что я могу на это сказать? Что поделать, если ты не способен защитить своих женщин, братишка.

Услышав эти слова, Пауль пошатнулся, словно его ударили кулаком в лицо. В эту минуту он понял всё.

– Это ведь ты ее убил, да? Ты убил мою мать.

– Черт побери, много же времени тебе потребовалось, чтобы догадаться! – глумливо расхохотался Юрген.

– Я был с ней в последние минуты ее жизни. И она... она сказала, что это не ты.

– А ты как думал? До последней минуты она тебе лгала, пыталась защитить. Но я не вру, Пауль – сказал Юрген, размахивая у него перед носом письмом Илзе Райнер. – Здесь всё написано, вся эта история от начала и до конца.

– Ты мне его отдашь? – спросил Пауль, с тревогой глядя на бумажный прямоугольник.

– О, нет. Я уже сказал, что у тебя нет против меня ни единого шанса. Я убью тебя собственными руками, братишка. Но если вдруг случится чудо и меня поразит молния... тогда оно будет здесь.

Юрген наклонился и насадил письмо на один из торчащих из стены гвоздей.

– Снимай пиджак и рубашку, Пауль.

Пауль подчинился, бросив одежду на пол.

Он разделся до пояса, теперь в его фигуре осталось очень мало от прежнего тощего подростка, каким он был много лет назад. Могучие бицепсы бугрились под загорелой кожей, покрытой тонкими прожилками мелких шрамов.

– Ну что, доволен?

– Ну-ну... Сдается мне, кто-то активно принимал витамины, – задумчиво проговорил Юрген. Я уже подумываю, не проще ли было бы просто пристрелить тебя, чтобы не создавать лишних проблем?

– Так стреляй, Юрген. Ты всегда был трусливым крысенышем.

– Не смей называть меня так, братишка.

– После того, как вы вшестером напали на одного? Шестеро с ножами против безоружного? И как, по-твоему, это называется, братишка?

С трудом сдерживая ярость, Юрген отшвырнул пистолет и схватил охотничий нож, лежавший рядом с ним, на козлах повозки.

– А вон там – твой нож, Пауль, – указал он на заднюю часть повозки. – И покончим с этим.

Пауль направился к повозке. Четырнадцать лет назад он вскочил на нее, отбиваясь от банды головорезов.

"Это был мой корабль, – думал он. – Корабль моего отца, захваченный пиратами. Теперь роли так переменились, что и не поймешь, кто плохой, а кто хороший".

Он подошел к повозке. Там действительно лежал еще один нож с красной ручкой – точно такой же, как тот, что держал в руке его брат. Пауль взял его в правую руку, острием вверх, как его учили гереро. Юрген же, напротив, держал свой нож острием вниз, что ограничивало движения его рук.

"Конечно, за последние годы я окреп, но он всё равно гораздо крупнее и сильнее меня, – думал Пауль. – Я должен измотать его, не позволив повалить меня на пол или ударить о борт повозки. И я должен воспользоваться его слепой зоной справа".

– Ну так кто из нас теперь трусит, как заяц, братишка? – усмехнулся Юрген, подманивая его рукой.

Пауль оперся свободной рукой о борт повозки и прыгнул внутрь. Теперь оба оказались друг напротив друга, впервые с тех пор, как Юрген ослеп на один глаз во время драки, которую вопреки всем прогнозам проиграл.

– Юрген, в этом нет необходимости. Мы можем ...

Брат не стал его слушать. Взмахнув ножом, он полоснул прямо перед лицом Пауля, всего на несколько миллиметров не достигнув цели, потому что Пауль отклонился вправо. Он чуть не свалился с повозки, ему пришлось опереться рукой о борт, и тем самым Юрген оказался в зоне досягаемости ног. Пауль пнул брата по лодыжке, и тот покачнулся, так что Пауль успел подняться.

Они безотрывно изучали друг друга с дистанции в два шага. Пауль перенес весь вес тела на левую ногу, и Юрген решил, что противник собирается нацелить нож на другой бок. Чтобы его опередить, Юрген занес нож слева, и именно этого ожидал Пауль. Когда Юрген выбросил руку вперед, Пауль пригнулся и резко выбросил нож вверх. Не очень сильно, но достаточно, чтобы порезать лезвием. Почувствовав боль, Юрген завопил, но не отпрянул, как того ожидал Пауль, а дважды ударил ножом в его оголенный бок, так что тот тоже вскрикнул.

Оба попятились. Пауль коснулся ногами борта повозки, удерживающая бортик на месте цепь скрипела при каждом его движении. Юрген прислонился спиной к другой части повозки, ощутив у затылка козлы. Пауль схватился за раненый бок, а его противник держал кровоточащую правую руку – порез был длинным, но не глубоким.

– Итак, первая кровь – моя, – заметил Юрген. – Что ж, посмотрим, чьей будет последняя.

Пауль не ответил. После двух полученных ударов он едва мог дышать и не хотел, чтобы Юрген это заметил. Ему нужны были несколько секунд, чтобы прийти в себя, но их у него не было. Юрген бросился вперед, подняв нож над плечом, как в смертоносной версии нацистского приветствия. В последнее мгновение, когда, казалось, он уже собирался нанести удар, он отклонился влево и сделал короткий порез на уровне груди. Паулю некуда было отскочить, ему пришлось упасть с повозки, но он так и не смог избежать удара, оставившего порез от левого соска к грудине.

Когда его ноги коснулись пола, он заставил себя не обращать внимания на боль и метнулся под повозку, чтобы уклониться от атаки Юргена, который тут же прыгнул вслед. Пауль перекатился по полу, и пот вместе с черной землей липкой массой покрыли его грудь. Он вылез с противоположной стороны и снова хотел подняться на повозку, теперь спереди, но Юрген предугадал это движение и тоже залез внутрь, побежав в его сторону, собираясь напасть, как только Пауль поставит на деревянную обшивку первую ногу, так что ему пришлось попятиться.

Юрген воспользовался этим, чтобы опереться на козлы и прыгнуть на Пауля, снова выбросив нож перед собой. В попытке избежать этой атаки Пауль споткнулся и упал, и это могло бы стать его концом, если бы между ними не находилось дышло. Юргену пришлось несколько неуклюже пролезть под ним. Пытающийся встать на ноги Пауль воспользовался этим, чтобы ударить его в лицо.

Пауль развернулся, попытавшись отползти подальше от Юргена. Тот обезумел от ярости и с заливающей губы кровью сумел схватить Пауля за лодыжку, но выпустил из руки нож, когда брат пнул его пяткой по запястью.

Тяжело дыша, Пауль смог подняться одновременно с Юргеном. Сидя на корточках, тот схватил валяющееся на полу разбитое деревянное ведро и метнул его в Пауля, который не успел отклониться, так что ведро ударило его в грудь.

С триумфальным воплем Юрген бросился к противнику. Оглушенный ударом ведра Пауль рухнул под весом брата. Теперь они боролись на полу. Юрген стремился перерезать Паулю горло, а тот пытался ему помешать.

Ценой нескольких порезов он сумел помешать Юргену себя обезглавить, но долго в таком положении он бы не протянул. Брат был почти на двадцать килограммов тяжелее и к тому же находился сверху. Рано или поздно руки Пауля не выдержат, и лезвие перережет ему яремную вену.

– Всё кончено, братишка! – заорал Юрген, его кровь заливала Паулю лицо.

– Иди к черту, говнюк.

Пауль собрал все силы и пнул Юргена коленом по ребрам. Тот завалился на бок, но тут же снова надвинулся на Пауля. Левой рукой он схватил его за горло, а правой пытался побороть попытки Пауля отвести нож.

Он слишком поздно заметил, что потерял из вида ту руку, в которой Пауль сжимал собственный нож. Наклонив голову, он увидел, как острие вонзилось ему в живот. Он снова поднял голову, теперь его губы дрожали, а на лице читался страх.

– Ты не посмеешь меня убить. Если ты меня убьешь, Алиса сдохнет.

– Ошибаешься, братец. Если ты умрешь, Алиса будет жить.

При этих словах Юрген отчаянно извернулся и сумел высвободить руку, в которой держал оружие. Он занес нож и опустил его на горло Пауля, но слишком медленно – рука Юргена упала без сил.

Нож Пауля по самую рукоятку погрузился в его живот.

56

Юрген упал навзничь.

Пауль, совершенно измученный этой безумной схваткой, обессилевший от ран, растянулся рядом, хватая ртом воздух. Оба хрипло дышали, отчаянно сражаясь за каждый глоток воздуха; их дыхание смешивалось, становясь всё тише и реже. Через минуту Пауль почувствовал себя лучше, а Юрген был мертв.

Пауль с трудом поднялся. У него были сломаны несколько ребер, по всему телу кровоточили порезы, а самый кошмарный – на груди, покрытый землей. Ему просто необходимо было обратиться за помощью, и как можно скорее.

Он перевернул тело Юргена, чтобы вытащить из-под него свою одежду. Оторвал рукава рубашки и разодрал их на полосы, чтобы использовать вместо бинтов. Затем перевязал ими раны на предплечьях. Повязки тут же пропитались кровью, но ему было не до этого. К счастью, его пиджак был темного цвета, и он надеялся, что пятна крови на нем не будут так заметны.

Он вышел в переулок. В таком состоянии он не заметил, что когда дверь открылась, справа в тени что-то зашевелилось – кто-то пытался затаиться. Пауль шагнул в ту сторону, не увидев, что кто-то за ним следит, он был так близко, что мог бы притронуться к этому человеку, просто вытянув руку.

Наконец, он добрался до машины. Садясь за руль, он внезапно ощутил приступ страшной боли в груди, словно ее сдавила чья-то огромная беспощадная рука.

"Надеюсь, что хоть легкое не задето", – подумал он.

Он завел мотор, пытаясь позабыть о боли. Ехать было недалеко. По пути сюда он приметил дешевую гостиницу, место весьма низкого пошиба, откуда, вероятно, и звонил ему брат. Гостиница находилась всего в шестистах метрах от каретного сарая.

При виде Пауля портье за стойкой побледнел.

"Должно быть, выгляжу я кошмарно, раз меня пугаются даже в таком притоне", – подумал Пауль.

– Здесь есть телефон? – спросил он.

– Вон там, на стене.

Телефонный аппарат, хоть и был очень старым, всё же работал. После шестого гудка он услышал голос хозяйки пансиона, которая еще не спала, несмотря на поздний час. Она имела привычку ложиться поздно, слушая по радио музыку и сентиментальные мелодрамы.

– Слушаю! – сказала она.

– Фрау Фринк, это герр Райнер. Мне бы хотелось поговорить с герром Танненбаумом.

– Герр Райнер? Ну наконец-то! Я так беспокоилась, всё думала, куда вы могли подеваться в столь поздний час. Да еще когда у вас гости...

– Я в порядке, фрау Фринк. Могу я вас попросить?..

– Да-да, конечно, герра Танненбаума. Сию минуту.

Пять минут, которые Паулю пришлось прождать, показались ему вечностью. Он обернулся к стойке и заметил, что портье внимательно наблюдает за ним, прикрывшись "Фолькишер Беобахтер".

Сторонник нацистов! Только этого еще не хватало!

Он потупил взгляд и увидел струйку крови, капающую из правой руки, растекаясь по ладони и образуя странный рисунок на деревянном полу. Он поднял руку, чтобы с нее не капало, и поставил ногу на кровавую лужицу, которая была похожа просто на грязные разводы, во множестве имевшиеся в этом свинарнике.

Пауль повернулся обратно. Портье не сводил с него глаз и, вероятно, заметив что-то подозрительное, тут же сообщит в гестапо, стоит только Паулю выйти наружу. Это будет конец. Паулю никак не удастся объяснить ни происхождение своих ран, ни что он делает в машине барона. Если он не избавится от трупа, то через пару дней его в любом случае обнаружат, как только какой-нибудь бродяга учует вонь.

Возьми трубку, Манфред. Возьми ее, ради бога.

В конце концов он услышал полный тревоги голос брата Алисы.

– Пауль, это ты?

– Я.

– Где тебя черти носят? Поскольку ты всё не поднимался, я...

– Слушай меня внимательно, Манфред, если хочешь снова увидеть свою сестру живой и здоровой. Мне необходима твоя помощь.

– Где ты сейчас? – встревоженно спросил Манфред.

Пауль назвал ему адрес.

– Вызови такси и подъезжай сюда. Но сначала зайди в аптеку и купи бинты, марлю, спирт и хирургическую иглу. И, самое главное, какие-нибудь антисептические средства. Да, и захвати чемодан с моими вещами. Не беспокойся о фрау Фринк, я...

Ему пришлось сделать паузу – из-за усталости и потери крови у него закружилась голова. Он даже схватился за телефонный аппарат, чтобы не упасть.

– Пауль?

– ... я ей заплатил вперед за два месяца.

– Я всё сделаю, Пауль.

– Поторопись, Манфред.

Пауль повесил трубку и направился к двери. Проходя мимо портье, он отсалютовал ему краткой и конвульсивной версией нацистского приветствия, понадеявшись, что тот не обратит внимания на кровавые пятна. Портье с таким энтузиазмом выкрикнул "Хайль Гитлер!", что картины на стенах перекосились на ржавых гвоздях. Он выбежал вперед и открыл перед Паулем дверь на улицу, с удивлением увидев припаркованный там роскошный мерседес.

– Отличная машина, дружище.

– Да, неплохая.

– И давно она у вас?

– Пару месяцев. Купил с рук.

Боже мой, только не звони в полицию... ты просто повстречал честного трудягу, который ненадолго остановился, чтобы сделать телефонный звонок.

Садясь в машину, он снова почувствовал подозрительный взгляд портье на своем на затылке. Ему пришлось стиснуть зубы, чтобы не вскрикнуть от боли.

"Всё хорошо, – подумал он, собрав все силы, чтобы завести двигатель и не потерять сознание. – Возвращайся к своей газете, приятель. Возвращайся к своему тихому вечеру. Не напрашивайся на неприятности с полицией".

Портье не сводил глаз с мерседеса, пока он не завернул за угол, но Пауль не был уверен, что он просто любуется автомобилем, а не запоминает номерной знак. К счастью, со своего места он не мог увидеть, что Пауль направляется к каретному сараю.

Когда он прибыл, то без сил рухнул на руль, стиснув его в руках.

Он пришел в себя от стука по стеклу. На него смотрел встревоженный Манфред, а рядом виднелось лицо поменьше.

Юлиан.

Мой сын.

Последующие за этим минуты остались в его памяти бессвязным нагромождением событий. Манфред тащит его из машины в сарай. Промывает и зашивает раны. Жуткая боль. Юлиан подносит к его губам бутылку с водой. Он пьет целую вечность и не может утолить жажду. Потом снова тишина.

Когда Пауль опять открыл глаза, Манфред с Юлианом сидели в повозке и наблюдали за ним.

– Что он здесь делает? – хрипло спросил Пауль.

– А как иначе? Не мог же я оставить его одного в пансионе.

– То, чем мы собираемся заняться – недетское дело.

Юлиан выбрался из повозки и обнял его.

– Мы так беспокоились! – сказал он.

– Спасибо, что спасли меня, – ответил Пауль, взъерошив ему волосы.

– Мама тоже так делает, – сообщил мальчик.

– Мы найдем ее, Юлиан. Я обещаю.

Он поднялся и направился умыться в уборную в глубине сарая. Там обнаружилось лишь затянутое паутиной ведро под краном и старое потрескавшееся зеркало.

Пауль осторожно взглянул на свое отражение. Вся верхняя половина тела и руки были полностью забинтованы. В левом боку через белую ткань проступила кровь.

– У тебя жуткие раны. Ты так кричал, когда я приложил антисептик, – сказал Манфред, приблизившись к двери.

– Ничего не помню.

– А кто этот покойник?

– Человек, который похитил Алису.

– Юлиан, сейчас же брось нож! – крикнул Манфред, время от времени посматривающий через плечо на мальчика.

– Мне жаль, что ему пришлось увидеть труп.

– Он очень храбрый мальчик. Всё то время, что я зашивал раны, он держал тебя за руку, хотя могу поклясться, что выглядело это ужасно. Ведь я инженер, а не врач.

Пауль тряхнул головой, пытаясь прийти в себя.

– Тебе придется сходить за сульфамидом. Кстати, который час?

– Семь часов утра.

– У нас еще есть время, чтобы отдохнуть. Сегодня ночью мы отправимся за твоей сестрой.

– Где она?

– В Дахау.

Манфред вытаращил глаза и сглотнул, прежде чем ответить.

– Ты знаешь, что такое Дахау, Пауль?

– Один из тех концентрационных лагерей, куда нацисты заключают своих политических противников. По сути – тюрьма под открытым небом.

– Я вижу, давно ты не был в Германии, – ответил Манфред, качая головой. – Официально считается, что эти места – чудесные летние лагеря для строптивых и недисциплинированных детей. Если же прислушаться к тем немногим честным журналистам, которым довелось там побывать, то окажется, что такие местечки вроде Дахау – настоящий ад в миниатюре. Никому еще не удавалось оттуда сбежать.

– Алиса и не сбежит.

Пауль в нескольких штрихах очертил свой план. Это был всего десяток предложений, но когда он закончил, Манфред занервничал еще больше прежнего.

– Куча всего может пойти не так.

– А может и сработать.

– А может взойти зеленая луна.

– Ты хочешь спасти сестру или нет?

Манфред посмотрел на Юлиана, который забрался в повозку и бил мячом о борта.

– Полагаю, что да, – вздохнул он.

– Тогда давай немного отдохнем. Когда проснешься, ты поможешь мне убить Пауля Райнера.

Через несколько минут, увидев, как Манфред с Юлианом растянулись на полу, пытаясь поспать, Пауль вдруг осознал, насколько устал. Но прежде чем заснуть, ему еще нужно было кое-что сделать.

На другом конце сарая на гвозде висело письмо его матери.

Паулю снова пришлось перешагнуть через тело Юргена, и теперь это оказалось более тяжким испытанием. Он смотрел на брата несколько долгих минут – на его запавший глаз, разливающуюся по коже бледность, в то время как кровь скопилась внизу, симметрия тела нарушилась, поскольку нож торчал из живота под косым углом. Несмотря на то, что всю жизнь этот человек причинял ему лишь страдания, Пауль почувствовал к нему глубокую жалость.

"Всё должно было случиться не так", – подумал он, решившись, наконец, пройти через ту сгустившуюся из воздуха стену, которая, казалось, образовалась над трупом.

Очень аккуратно он снял с гвоздя письмо.

Усталость подействовала на его нервы словно целительный бальзам, но его всё равно захватили чувства.

57

"Дорогой сын!

Даже не знаю, с чего и начать. Честно говоря, я уже неоднократно пыталась написать тебе правду, но всякий раз бросала. А в последнее время я всё чаще беру в руки карандаш, чтобы написать тебе, а потом, дождавшись, когда ты уйдешь из дома, сжигаю письмо и выбрасываю в окно пепел. Но всё же я должна попытаться рассказать правду.

Итак, твой отец. Когда ты был маленьким, ты без конца расспрашивал меня о нем. Я всякий раз одергивала тебя или просто молчала, потому что боялась. В то время наша с тобой жизнь полностью зависела от милости фон Шрёдеров, а я была слишком слаба, чтобы пытаться найти что-то взамен. Если бы только... Но нет, не слушай меня. Я столько раз в своей жизни повторяла эту фразу, что уже устала сожалеть о своих ошибках.

Как и тебе в конце концов надоело расспрашивать об отце. В чем-то это повлияло на меня даже больше, чем твое безудержное любопытство в детские годы, ибо я знаю, что ты по-прежнему одержим мыслями о нем. Я знаю, сколько бессонных ночей ты провел, размышляя об этом, и что нет в твоем сердце сильнее желания, чем узнать, что же с ним случилось.

Поэтому я и молчала. Порой мне кажется, что моя голова полна туманам, а иногда я теряю счет времени и сама не понимаю, где нахожусь, и лишь молю Бога, чтобы во время одного из этих провалов памяти случайно не проговориться. Когда же я пребываю в здравом уме, я боюсь лишь одного: что однажды всё раскроется, и ты побежишь сводить счеты с людьми, убившими Ханса.

Да, Пауль, твой отец не погиб при кораблекрушении, как мы тебе сказали, ты ведь и сам догадался об этом незадолго до того, как нас с тобой выгнали из баронского особняка. Тем не менее, он вполне заслуживал именно такой участи.

Ханс Райнер родился в Гамбурге в 1876 году, но его семья переехала в Мюнхен, когда он был еще ребенком. Он очень любил оба города, однако настоящей его страстью стало море.

Он был весьма целеустремленным человеком. Решил, что станет капитаном, и добился этого. Он уже был капитаном, когда мы с ним познакомились на одном из балов в начале века. Я не помню точно, когда это было, но думаю, что где-то в конце 1902 года, хотя и не уверена. Он пригласил меня на танец, и я согласилась. Помню, что это был вальс. Еще до конца танца я безумно в него влюбилась.

Возвращаясь из своих походов, он ухаживал за мной и даже переехал в Мюнхен, чтобы доставить мне удовольствие, хотя при его профессии это было не слишком удобно. Тот день, когда он вошел в дом моих родителей, чтобы просить моей руки у твоего дедушки, был самым счастливым в моей жизни. Мой отец был человеком дружелюбным и добродушным, но в тот день стал серьезным и даже уронил слезу. Как жаль, что ты его не знал, тебе бы он понравился.

Отец заявил, что собирается устроить прием, чтобы по всем правилам отпраздновать нашу помолвку: с гостями, танцами и роскошным банкетом.

Поскольку наш скромный дом был слишком мал для такого приема, отец попросил у моей сестры разрешения провести торжество в загородном доме барона в Хершинге. В те времена твой дядя еще не успел проиграться, и у него было множество имений, разбросанных по всей Баварии. Брунхильда согласилась – главным образом, потому что хотела сохранить хорошие отношения с матерью.

В детстве мы с сестрой не были особенно близки. Она гораздо больше остальных детей любила танцы и красивые наряды, я же предпочитала оставаться дома с родителями. К тому же, я на несколько лет ее моложе, так что, когда я еще играла в куклы, Брунхильда уже бегала на свидания.

На самом деле она совсем не такой плохой человек, Пауль. Она никогда не была по-настоящему злым человеком, просто эгоистичной и донельзя избалованной, но совсем не плохой. Когда она вышла замуж за барона – года за два до того, как я познакомилась с твоим отцом, она была самой счастливой женщиной на свете. Что же заставило ее так перемениться? Я не знаю. Быть может, скука или неверность твоего дяди – известного всему свету бабника, чего она прежде упорно не желала замечать, ослепленная его титулом и богатством. Но потом его измены стали слишком явными, чтобы их можно было не замечать. Тем не менее, она родила от него сына, чего я никак не ожидала. Эдуард был очень милым и очень одиноким ребенком, брошенным на попечение нянек и слуг. Мать не обращала на него никакого внимания, поскольку ребенок так и не выполнил возложенной на него задачи: привязать к ней барона и отвлечь от его шлюх.

Однако вернемся к нашему торжеству. В пятницу, к полудню, начали прибывать гости. Я сияла от счастья, прогуливаясь по саду вместе с сестрой и с нетерпением ожидая прибытия твоего отца, чтобы их познакомить. Наконец, он приехал – при полном параде, в капитанской фуражке, белых перчатках и с кортиком на поясе. Он нарядился, как на парад, но при этом сказал, что просто хотел произвести на меня впечатление. Я от души посмеялась по этому поводу.

Однако, когда я представляла его Брунхильде, произошло нечто странное. Твой отец, целуя ей руку, задержал ее в своей несколько дольше, чем допускали приличия. А она казалась такой потрясенной, словно в нее ударила молния. Я же по своей наивности решила, что это от смущения, хотя уж чем-чем, а стыдливостью Брунхильда совершенно точно никогда не страдала.

Твой отец тогда только что вернулся из Африки. Он привез мне какие-то экзотические духи, сделанные в колониях; они пахли сандаловым деревом и патокой – так мне, во всяком случае, показалось. У них был сильный, резкий и весьма специфический аромат, но мне он казался тонким и очень приятным. И я повела себя, как полная дура. Я была так растрогана, что дала ему слово, что всегда буду пользоваться только этими духами.

Той ночью, когда все спали, Брунхильда тайком пробралась в комнату твоего отца. В комнате было совершенно темно, а на Брунхильде под ее халатом не было ничего, кроме тех самых духов, которые подарил мне твой отец. Она молча залезла к нему в постель и занялась с ним любовью. Пауль, даже сейчас мне больно писать об этом, хотя с тех пор миновало почти двадцать лет.

Твой отец был уверен, что это я пришла к нему, решив поторопить нашу брачную ночь. Во всяком случае, так он сказал мне на следующий день, когда покаялся в случившемся.

Он клялся и божился, что ничего не заметил, пока они не закончили, и Брунхильда не заговорила. Она призналась ему в любви и предложила вместе бежать. Твой отец выставил ее из своей спальни, а утром отвел меня в сторонку и всё мне рассказал.

– Если хочешь, мы можем расторгнуть помолвку, – предложил он.

– Нет, – ответила я. – Я люблю тебя, и выйду за тебя замуж, если ты поклянешься, что не знал о том, что это моя сестра.

Твой отец поклялся мне в этом, и я ему поверила. Правда, по прошествии нескольких лет я уже не столь непоколебимо уверена, что он сказал правду, но теперь в моем сердце накопилось слишком много горечи.

Итак, он попросил моей руки, а спустя три месяца в Мюнхене состоялась наша свадьба. К тому времени у твоей тети вырос уже весьма заметный животик, который отчетливо выпирал из-под ее красного кружевного платья, в которое она нарядилась на нашу свадьбу. Барон так и светился от гордости, что скоро снова станет отцом, и все вокруг были счастливы, кроме одной меня: ведь я-то знала, чьим сыном в действительности является этот ребенок.

Правда, в конце концов барон тоже всё узнал. Но узнал не от меня. Я никогда не попрекала сестру этим ее проступком и вообще никому об этом не рассказывала – просто потому, что всегда была трусихой. Но рано или поздно правда всё равно должна была выйти наружу, и в конце концов Брунхильда сама высказала ее прямо в лицо барону, чтобы хоть как-то отомстить за его бесчисленные измены. Я, конечно, не знаю точно, как это произошло, но, так или иначе, барон всё узнал, и именно в этом в какой-то степени кроется причина того, что случилось потом.

Почти сразу после свадьбы я забеременела. Ты появился на свет в то время, когда твой отец со своей последней миссией отправился в Африку. Письма, которые он мне писал, были весьма мрачными, и хотя я тогда и не понимала, в чем здесь дело, но чувствовала, что эта миссия нравится ему всё меньше и меньше.

А потом он внезапно перестал писать. Последнее письмо, которое я получила, пришло из Управления Императорского флота, и в нем сообщалось, что мой муж дезертировал, и что в случае, если он объявится, я обязана поставить в известность власти.

Узнав об этом, я долго плакала. Я не знаю, что толкнуло его на этот шаг, да и не хочу знать. После смерти Ханса Райнера я узнала о нем много такого, что не имело ничего общего с тем прекрасным образом, который я создала в своем воображении. Именно поэтому я и не хотела рассказывать тебе об отце, он был отнюдь не тем человеком, которым ты мог бы гордиться.

В конце 1904 года твой отец вернулся в Мюнхен, но я об этом не знала. Он вернулся тайно, вместе со своим помощником, неким Нагелем, который всегда сопровождал его в поездках. Вместо того, чтобы вернуться домой, он нашел убежище в особняке твоего дяди-барона. Оттуда он прислал мне короткую записку, передаю тебе ее содержание слово в слово:

"Дорогая Илзе! Я совершил большую ошибку и теперь пытаюсь ее исправить. Я обратился за помощью к твоему зятю и еще к одному хорошему другу, надеюсь, они смогут мне помочь. Порой величайшие сокровища скрываются там же, где и величайшее разрушение., по крайней мере, я всегда был в этом уверен. Любящий тебя Ханс".

Я так и не смогла понять, что твой отец хотел этим сказать. Снова и снова я перечитывала его письмо, пока не выучила наизусть, но потом сожгла его, опасаясь, что оно попадет в недобрые руки.

Что касается смерти твоего отца, то я знаю лишь, что он остановился в особняке фон Шрёдеров и что в ту ночь у них вышел спор, и в этом споре твой отец погиб. Труп сбросили с моста в Изар в предрассветные часы.

Мне неизвестно, кто убил твоего отца. Я передаю тебе лишь то, что мне в свое время рассказала твоя тетя, но ее тоже не было в гостиной, когда это случилось, и она сама ничего не видела. Она рассказала мне об этом, заливаясь слезами, и я поняла, что она по-прежнему в него влюблена.

Юрген – мальчик, которому Брунхильда дала жизнь – как две капли воды похож на твоего отца. Неудивительно, что Брунхильда всегда беззаветно его любила. Той ночью начались и другие ужасные события.

Я, растерянная и перепуганная, согласилась на предложение Отто переехать к ним. Почему Отто так поступил? Видимо, он хотел хотя бы отчасти искупить свою вину за то, что они сделали с Хансом, а также отомстить Брунхильде за измену, чтобы я маячила у нее на глазах, постоянно напоминая, что Ханс предпочел меня. А Брунхильда, в свою очередь, хотела отомстить мне – за то, что я отняла у нее мужчину, на которого она положила глаз, несмотря на то, что этот мужчина никогда ей не принадлежал.