Текст книги "Нубийский принц"
Автор книги: Хуан Бонилья
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
– Это и есть твой нубиец? – поинтересовался я.
– Ну, откровенно говоря, ему не помешало бы немного гуталина.
– Так какого хрена ты сказала Докторше, что… – Я прикусил язык: тип, открывший мне дверь, переводил растерянный взгляд с меня на Лусмилу, не зная, что предпринять: то ли выкинуть вон наглеца, поднявшего голос на его подружку, то ли ретироваться самому и оставить нас наедине. Лусмила приказала гиганту принять душ, и тот послушно скрылся в ванной.
– Прекрати истерику. Я всего-навсего сказала, что он у меня в номере, и вовсе не утверждала, будто готова отправить его в Барселону заказной бандеролью.
– Ты выставила меня дураком.
– Ну и что, в конце концов, это для тебя обычное дело.
– Знаешь, я сыт по горло твоими идиотскими играми. Чего ты добиваешься? Ты что, приехала в Малагу, чтобы пропустить через свой номер всех моряков, которые вчера пристали к берегу?
– Вот это да! А как ты догадался, что он моряк? – Лусмила принялась красить ногти. На ней был полупрозрачный топик, волосы перехватывала зеленая косынка под цвет кораблика на плече. Я повернулся, чтобы уйти, но Лусмила окликнула меня медовым голоском:
– Я не сомневаюсь, что ты здорово продвинулся в своих поисках, но теперь, когда ты почти у цели, наступает мой черед выходить на сцену, и пора бы уже поделиться со мной всем, что тебе удалось нарыть, чтобы спокойно отправиться в Кадис, к своим неграм и маврам, о которых все время говорят в новостях. Каждому свое: мне выполнять особые задания, тебе собирать трофеи.
– Разумеется, ты только того и ждешь, и надо полагать, убеждаешь Докторшу, чтобы она выслала меня в Кадис, но что, если я позвоню ей сам и расскажу, что никакого нубийца в твоем номере нет и быть не может?
– А как же твоя гражданская позиция? Или ты забыл, какому делу служишь?
Эти слова были как удар в челюсть. Я в один миг оглох и утратил дар речи.
На пороге ванной появился морячок. Он уставился на Лусмилу, безмолвно вопрошая, уйти ему или остаться, и та поманила его к себе.
– Извини, но тебе пора, – сказала она мне. – Если ты не возражаешь, давай встретимся вечером и заключим договор. Выбраться отсюда не так-то просто. Здесь все провоняло. – С этими словами она повисла на шее у морячка, всю одежду которого составляло лишь обернутое вокруг пояса полотенце.
Мы с Ирене доедали десерт, когда к нам присоединилась Лусмила, одна, без морячка. Увидев меня в компании негритянки, она нисколько не удивилась и поприветствовала Ирене, словно старую знакомую. Вскоре они разговорились и, хотя английский Лусмилы оставлял желать лучшего, прекрасно понимали друг друга, словно героини одной трагедии, у каждой из которых, в отличие от меня, имелись кусочки головоломки-пазла, чтобы сложить картинку целиком. Я почувствовал себя лишним. Когда нам принесли кофе, я вдруг вспомнил, что сегодня день похорон моей матери. Вот уже несколько часов я совсем о ней не думал, не интересовался, как там отец и брат, не изводил себя мыслями о мертвом теле, которому отныне было суждено разлагаться в могиле. Я пошел в уборную умыться холодной водой, опрометчиво оставив Ирене наедине со своей напарницей. Выпроводив морячка, Лусмила решила, что пора действовать: в конце концов, она приехала сюда не только для того, чтобы пополнить коллекцию частных трофеев. Албанка весь вечер не отходила от нас с Ирене. Мы отсиживались в отеле, не решаясь высунуть нос на улицу, и, когда я предложил Ирене подняться в номер, чтобы сделать снимки, Лусмила увязалась за нами. Негритянка не возражала. Да и с чего бы ей возражать? Благодаря испробованным Лусмилой ненавязчивым, но действенным методам вербовки, мысль о том, чтобы стать моделью клуба “Олимп”, уже не приводила Ирене в ужас. Я прекрасно понимал, что у меня из-под носа похищают великолепный трофей, но не смел протестовать, опасаясь выставить себя жалким неудачником, который ищет, на кого бы свалить собственные просчеты.
– Славная у тебя подруга, – заметила Ирене, когда Лусмила вышла в коридор позвонить.
– Да уж.
– А ты правда ее спас?
– Она так сказала?
– Примерно.
– Правда. Она первая, кого мне удалось спасти. Всего пару лет назад Лусмила побиралась на улицах Севильи и пыталась торговать собой на Аламеда-де-Эркулес, где собираются проститутки и сутенеры.
– По-твоему, лучше трахаться с клиентами вашего клуба.
Я пожал плечами. Снимки мне решительно не нравились: они получались или вульгарными, или, того хуже, безжизненными. На них Ирене казалась сеньоритой из хорошей семьи, позирующей для глянцевого журнала посреди шикарно обставленной комнаты. Обычно я стараюсь выбирать для портретов нейтральный фон вроде темного занавеса или белой стены, но в чертовом номере не нашлось ничего подходящего. Не то чтобы мне совсем не нравились портреты Арнольда Ньюмена, на которых человек занимает весьма скромное место, а окружающая обстановка превращается в своеобразный ландшафт его души; просто мне больше по душе Ирвин Пенн, снимавший своих моделей на неизменном сером фоне и не допускавший в кадр ни одного постороннего предмета, способного отвлечь нас от созерцания их внутреннего мира. Красота моих персонажей не нуждалась в обрамлении, и к тому же я знал их слишком мало, чтобы подобрать для них подходящий фон. Портрет Лусмилы стал первым в моем альбоме-пантеоне, появление которого я был склонен объяснять пробуждением во мне духа коллекционера, хотя положа руку на сердце я был всего лишь неизлечимым меланхоликом, а в педантизме, с которым я проявлял пленку, выбирал самый лучший кадр и помещал его на вечное хранение под прозрачную пленку, несомненно, таилось нечто болезненное, что рано или поздно должно было привести меня в кабинет психоаналитика. Но даже примеряя маску циника, в глубине души я знал, что все равно буду искать ответ, ведь без него мои экспедиции не приносили ничего, кроме усталости и новых фотографий в пантеоне спасенных. Лусмила не раз говорила мне: “Тебе кажется, что ты никогда не влюблялся ни в одного из своих трофеев, но на самом деле ты безнадежно влюблен в каждого из них и во всех сразу, ты единственный охотник клуба “Олимп”, который взаправду верит, что его миссия состоит в спасении жизней”.
– А разве ты считаешь по-другому? – простодушно спросил я. Албанка расхохоталась.
Я посвятил себя спасению человеческих жизней, я спас Лусмилу, я спасу Ирене, а значит, искать в грязи жемчужины не такое уж бессмысленное занятие. А что, если Лусмила права и причина моих бед кроется не в отсутствии желания как такового, а в невозможности направить свое влечение на конкретный объект? А желание, судя по всему, отдыхало на далеком тропическом архипелаге: если не считать жутковатого случая в соборе в день похорон моей матери, оно не посещало меня уже очень давно. Разыгрывать страсть перед Докторшей становилось все труднее. Только Ирене сумела пробудить во мне глубокую, щемящую, необъяснимую нежность, так что мне даже захотелось взять ее с собой, когда придет время покидать Малагу. Мне становилось дурно от одной мысли, что эта девушка может сделаться моделью клуба “Олимп”. Иммигранты нередко соблазняли кого-нибудь или вступали в фиктивный брак, чтобы выправить документы, и я всерьез подумывал о том, чтобы предложить Ирене нечто подобное. После многочасовой пьянки в компании двух очаровательных дам мне оставалось только завалиться на кровать и погрузиться в размышления о странностях судьбы. Я заставлял себя не думать о матери, которой предстояло провести первую ночь в могиле, не вслушиваться в крысиный писк за окном, не представлять, как отец, вернувшись с кладбища, ходит по дому, цедит маленькими глотками молоко из горькой чаши вдовца и никак не может решить, включить телевизор и забыться под очередное шоу с дурацкой болтовней и конкурсами для дебилов (брат говорил, что ночные программы придуманы для того, чтобы погружать зрителей в депрессивное состояние, и что их наверняка спонсируют фармацевтические компании, производящие антидепрессанты) или по-прежнему пялиться в черный экран. Когда я был маленький, мать заставила меня заучить наизусть свое имя, обе фамилии и адрес, и теперь я повторял их скороговоркой, неизменно добавляя: я посвятил себя спасению жизней.
Когда угрюмый официант заявил, что бар закрывается, мы поднялись в номер Лусмилы и опустошили холодильник, потом Ирене заснула, а албанка долго глядела на нее и наконец спросила:
– Ну что, мы ее отправляем?
Я не понял, вернее, не захотел понять, о чем она говорит.
– Ты ее нашел, не спорю, а я уговорила стать моделью.
– Ты ее уговорила?
– Практически.
Меня охватило разочарование, смешанное со злостью. У меня в кои-то веки появилась возможность помочь кому-то бескорыстно, но пришла Лусмила и все разрушила. Настоящая машина, надежная, безупречная, безжалостная.
– Похоже, нашу командировку можно считать в высшей степени успешной, – продолжала терзать меня албанка. – Давай заключим договор: Ирене моя, нубиец, так и быть, твой. Мне нужно улучшать показатели, а с женщинами у меня не очень получается.
– Знаешь почему?
Пришел мой черед отправить соперника в нокаут.
– Я нет, а вот ты наверняка знаешь, ты же у нас эксперт в вопросах женской психологии.
– Так сказать?
Лусмила кивнула, добавив, что ей будет любопытно меня послушать, тем более что на ее вопрос я так и не ответил.
– Просто ты знаешь, что их ждет. Я не знаю, потому что никогда не был под клиентом, а ты была и понимала, что ни один из них не достоин обладать твоим телом даже за много сотен евро. Ты не хочешь иметь дело с женщинами, потому что прекрасно знаешь: никакое это не спасение.
– Надо же, какое тонкое наблюдение. Напиши об этом диссертацию.
– Кто был твой самый худший клиент? И самый лучший?
Как ни странно, Лусмила снизошла до того, чтобы мне ответить. Оказалось, что быть моделью не слишком утомительно. Большинство ее клиентов составляли менеджеры среднего звена, оказавшиеся в городе проездом и передававшие из уст в уста легенды об удивительной албанке. Лусмиле особенно запомнился прославленный футболист, который вознамерился потратить на нее нажитое за годы спортивных баталий состояние, утверждая, что в противном случае суд поделит все между двумя его бывшими женами. Ни один клиент ни разу ее не обидел, не попросил о том, на что она не могла бы согласиться, большинство оставалось джентльменами, даже сгорая от желания, что не мешало албанке прибегать к известным уловкам, дабы ускорить оргазм.
– А разве это не запрещено правилами Клуба? Тебе не говорили, что, если стараться побыстрее отделаться от клиента, он подумает, что переплатил, и больше не вернется?
– Мы устраивали повторы, так что я всегда честно отрабатывала положенное время. Они расспрашивали меня о том, как я живу, и рассказывали всякие байки о себе. Всем хотелось послушать о моих приключениях, как я плавала на катере, набитом трупами и умирающими, или почти неделю блуждала по лесу без еды. Настоящая идиллия.
– Да ладно. Я слышал о тебе совсем другое, – вот мне и пригодились скудные сведения, которые удалось выудить у Докторши. – Говорят, ни один клиент не хотел брать тебя во второй раз. А ты правда неделю блуждала по лесу?
– Вполне возможно. Не помню. Кто тебе сказал такое? Докторша? Это она рассказала тебе о том, как я была шлюхой?
– Не шлюхой, Лусмила, а моделью. И ни один из них в тебя не втюрился?
– Я бы им не позволила, – выпалила она, взбешенная предательством Докторши и тем, что я усомнился в ее достоинствах.
Я решил сменить тему.
– Вряд ли ты приехала сюда завлекать морячков, пока я ищу нубийца. Ты наверняка что-то задумала.
– Если ты не против, – примирительно сказала Лусмила, – давай обменяемся сведениями и попробуем понять, кто из нас ближе к цели.
– Ради бога. Даме первое место.
Лусмила разлила по стаканам виски из последней оставшейся в мини-баре бутылки. Выпитый алкоголь уже начинал колотить в стенки желудка, требуя, чтобы его выпустили наружу, но это был не повод покидать вечеринку.
– Я знаю не больше, чем ты, – заявила албанка.
– Умница. И что же я знаю?
– Ну, это философский вопрос.
– Вот именно, философский, – отозвался я. Ни один из нас не торопился раскрывать карты: рассчитывать на ответное великодушие не приходилось.
– Если ты будешь играть в кошки-мышки, мы вряд ли далеко продвинемся, тем более что у нас кончилась выпивка.
– Я хоть сейчас готов поделиться всем, что мне известно. Мы же команда, не так ли?
– Какой смысл что-то скрывать? – проговорила Лусмила, сбросив туфли и устраиваясь на кровати подле Ирене. Окинув девушку внимательным взглядом, она заметила: – Поры чересчур расширены, но это поправимо, а еще у нее кариес.
– Ты и в зубы ей успела заглянуть?
– А как же, это самое главное.
– Да ты у нас просто суперпрофессионал. Так как же обстоят дела с нашим нубийцем?
– Тип, с которым я была вчера, мой осведомитель, немыслимо элегантный, изысканный, отличный собеседник и как никто знает жизнь. Мне его рекомендовали как главного специалиста по местным неграм, я показала ему фотку нубийца, и он сказал: такой великолепный экземпляр давно прибрали к рукам. Пока ты терял время в компании негров, я все разузнала о подпольных боях. Этот парень как-то с ними связан: то ли один из устроителей, то ли просто делает ставки. Весьма полезное знакомство, во всех отношениях. Я разыскала главного организатора, он ходячая коллекция шрамов, покрыт ими с ног до головы, прямо для Книги рекордов Гиннесса. Конечно, голым я его не видела, но он был в рубашке с коротким рукавом, а вообразить остальное было несложно. С ним был наш морячок, с которым ты познакомился сегодня: это не кто иной, как соперник нубийца в завтрашнем бою, на который ты надеешься попасть, потому что два проходимца наврали тебе с три короба.
Сказать, что слова Лусмилы меня потрясли, означало не сказать ничего. Я проговорил слегка заплетающимся от алкоголя языком:
– И тогда ты решила как следует вымотать морячка, чтобы он потратил на тебя все силы и не смог покалечить нубийца?
Лусмила по обыкновению заливисто рассмеялась. Ирене перевернулась на другой бок и что-то невнятно пробормотала.
– Да нет же, идиот, я позвала его к себе, потому что он очень хорош и потому что завтра он умрет.
– Что? – тупо переспросил я.
– Похоже, наш нубиец непобедим, в его активе легионеры, местные каратисты, скинхеды, боксеры-профи, которые хотели срубить легких денег. Морячок крепкий, но долго не продержится.
– Все это тебе рассказал тип со шрамами.
– Я представилась озабоченной богачкой, готовой заплатить любую сумму, чтобы заполучить нубийца. Его и других гладиаторов держат взаперти, одному Господу известно где. Нубиец для них золотая жила, поскольку, хоть он всегда побеждает, болельщики его соперников ставят на своих любимчиков кучу денег. Можешь не сомневаться, завтра зал будет до потолка набит моряками, и они уж не пожалеют долларов, чтобы поддержать товарища. От морячка останется мокрое место, а хозяева клуба получат большой куш.
– Я не верю ни одному твоему слову.
– Здорово! Я протягиваю ему руку помощи, а он воротит нос. Ладно, продолжай в том же духе, ступай к своим черным недоумкам, только потом не жалуйся.
– Откуда тебе известно, что негры назначили мне встречу?
– Знаешь, тебе при всех твоих достоинствах давно пора научиться держать язык за зубами.
И она выразительно посмотрела на Ирене. Наутро я встал чуть свет, несмотря на страшную головную боль и ломоту во всем теле, и помчался в ближайшее интернет-кафе за сведениями о боях без правил. В ту короткую пропитанную алкоголем ночь мне снились жестокие драки, переломанные кости и окровавленные морды, а хуже всего было то, что все мои кошмары сопровождала невыносимая вонь, поднимавшаяся по стенам отеля и проникавшая в открытое окно. В утренних новостях, которые я смотрел, второпях поглощая завтрак, сообщили, что мэрия наняла бригаду уборщиков со специальной техникой, чтобы очистить от мусора наиболее пострадавшие или, говоря по-простому, наиболее фешенебельные районы. В кварталах бедняков разгорались настоящие побоища между манифестантами и полицией, и уже появились первые жертвы, в том числе двенадцатилетний паренек, в висок которому угодила резиновая пуля. По дороге в интернет-кафе я видел, как два больших экскаватора воюют с выросшей на углу отеля мусорной кучей, перекладывая отбросы в кузов стоящего рядом грузовика.
Я набрал в поисковой строке слова “тотальная бойня, бои без правил, Малага”, но не нашел ни одной ссылки. Я исключил “тотальную бойню” и тут же обнаружил репортаж в местной газете “Опиньон”. Статья была написана чудовищным напыщенным языком, словно редакция пыталась скрыть за тяжеловесными красотами слога явную нехватку информации. Описание борцов вышло нарочито карикатурным. Временами репортаж становился невыносимо слащавым, будто речь в нем шла о конкурсе моделей, а не о смертельной схватке. Благодаря отважному журналисту я узнал, что место проведения боев тщательно скрывается от непосвященных – кто бы мог подумать, – что в них задействованы представители всех социальных слоев – да быть не может – и что вокруг них крутится много-много денег – а я-то думал! В “адском” поединке, на котором довелось присутствовать автору репортажа, участвовали чернокожий “Геркулес” и турок “с повадками мясника и отвратительными усами”. Победил чернокожий Геркулес, который вполне мог оказаться нашим нубийцем. Турка унесли с арены и отправили в больницу. Интересно, что они наплели врачам? Репортер резонно полагал, что слово “больница” было всего-навсего эвфемизмом и поверженного бойца просто бросили умирать в каком-нибудь овраге, подальше от города, откуда Малага кажется “линией огней, мерцающих на горизонте”. Автору статьи якобы удалось поговорить с одним из главных организаторов боев, однако публиковать интервью он не стал, решив, наверное, что для доказательства собственного профессионализма достаточно упомянуть, что оно состоялось. Почерпнутые из репортажа сведения были мне и так прекрасно известны: бои проходили в месте, не обозначенном в путеводителях по городу, при большом скоплении зрителей и полном равнодушии полицейских. Должно быть – а что еще оставалось думать, – владельцы тотализатора неплохо приплачивали им за слепоту и глухоту. Неподкупная пресса, без устали вскрывающая общественные язвы, тоже предпочитала не вмешиваться, опасаясь по-настоящему крупного скандала и не желая связываться с мафией. Подумав, я решил нанести визит в редакцию, чтобы лично побеседовать с автором репортажа. Мне повезло: тот как раз приехал на работу. Он оказался хмурым, невыспавшимся типом с помятым лицом, желтыми от никотина зубами и сиплым голосом. Явно удивленный столь ранним визитом, он отвел меня в коридор к кофейному автомату, нервно озираясь, словно опасался, что я собираюсь избить его за какую-нибудь статью. Когда я объяснил, зачем пришел, репортер занервничал еще сильнее: должно быть, принял меня за полицейского или собрата-репортера, задумавшего сделать сенсацию за счет менее прыткого конкурента с хорошим слогом. Я назвался фанатом боев без правил, случайно наткнувшимся в Сети на его статью, сказал, что хочу попробовать сделать ставку, и попросил помочь отыскать нужных людей. В ответ мастер пера произнес цветистую речь, но в результате не сообщил мне ничего нового: он не запомнил ни как звали темнокожего бойца, ни как он выглядел, а когда я показал ему фотографию, признался, что сидел так далеко от арены, что сумел разглядеть только здоровенное черное пятно, молотившее белое пятно, пока оно не стало красным. Было видно, что репортеришка врет, и не только потому, что он дрожал как осиновый лист и старательно отводил взгляд. Меня же больше всего интересовало место, где проводились бои. Я догадывался, что журналист ни за что не назовет мне свои источники, но все же надеялся вытянуть из него адрес подпольной арены. Репортер меж тем перехватил инициативу и принялся задавать вопросы мне. Теперь он смотрел мне прямо в глаза. Журналисты привыкли считать, что нападение – лучший способ защиты. Взять одно из этих ток-шоу, в котором ведущие публично потрошат знаменитостей: шайка ведущих с наслаждением поливает грязью несчастную “звезду”, а когда герой программы пытается им возразить, громко возмущаются, объявляют себя настоящими профессионалами и с новыми силами принимаются терзать свою жертву, ни капельки не интересуясь ее собственным мнением, ведь бестактные вопросы рождаются в их извращенных мозгах вместе с заранее подготовленными ответами. Проныра репортер догадался, что я знаю куда больше, чем говорю, и не без оснований решил, что информация, которую я скрываю, тянет на сенсацию. Усмехнувшись про себя, я поспешил удовлетворить его любопытство, рассказав, что вечером должен состояться бой века – я перешел на язык газетного репортажа – между непобедимым негром и безумным моряком, прибывшим в Малагу всего несколько дней назад. Он поскреб жесткий ежик на макушке и задумчиво пробормотал: “Да, круто”. По его словам, владельцы тотализатора заключили негласный договор с полицией: никаких скандалов, никаких трупов, никаких драк в общественных местах. Бои проходили в частном поместье, и “кого попало туда не пускали”, хотя из репортажа следовало, что среди зрителей царило равенство. Арена располагалась в специально построенном ангаре, и вокруг крутились очень-очень большие деньги.
– Что подразумевается под скандалами? – поинтересовался я.
– Разное. Когда превосходство одного из бойцов становится очевидным, поединок прекращают, хотя, по правилам тотальной бойни, он должен продолжаться до тех пор, пока оба остаются в сознании. Появится труп – вмешается полиция. Если на трибунах возникает потасовка, бой отменяют. Если боец погибает, его тело бросают в придорожной канаве, и никому не приходит в голову связать эту смерть с боями без правил. А с вашим моряком могут быть проблемы: в случае чего его станут искать.
– Вы знаете, кому принадлежит поместье? – Такие вопросы пристали скорее полицейскому, а не азартному любителю боев. Репортер покачал головой и спросил, кто я, черт возьми, такой.
Я не ответил. К автомату подошла девушка, молча бросила в щель монеты и стала ждать, когда стаканчик наполнится кофе. Повисла напряженная тишина. Девушка рассматривала кофейный автомат, репортер уставился на трещину в полу, а я тихонько насвистывал. Когда незнакомка ушла, прихватив пластиковый стаканчик с кофе, журналист заявил, что ничем не может мне помочь, что он не имеет никакого отношения к боям без правил и не собирается рисковать, а начальство и так не пришло в восторг от его репортажа.
– Бросьте, – беспечно заметил я, – вряд ли это и вправду так опасно. Вы могли бы провести меня туда сегодня вечером. Или хотя бы дать телефон того, кто мне поможет.
– Подождите здесь, – внезапно бросил репортер. Пока его не было, за кофе успели наведаться четверо: изможденная женщина, отдавшая ненавистной редакции лучшие годы своей молодости, мальчишка, который явно ошибся в выборе профессии, мужчина средних лет, похожий на торговца энциклопедиями вразнос, и давешняя девчонка, которой не хватило первой чашки, и она решила вернуться за капучино.
– Нелегко, наверное, здесь работать, – заметил я.
Девушка сделала вид, что не знает языка, на котором я говорю.
Наконец вернулся репортер и сунул мне сложенный вдвое листок из блокнота с номером, по которому мне нужно было позвонить, чтобы попасть на бой. На прощание он предупредил: плата за вход сто евро.
Разобрать почерк репортера оказалось непросто: семерки походили на единицы, а двойки на пятерки. Мне удалось набрать правильный номер лишь на третий раз. К моему удивлению, трубку сняла женщина. Я представился и объяснил, зачем звоню. Женщина спросила, откуда у меня этот телефон, и я ответил. Тогда она попросила меня немного подождать, и через пару минут к телефону подошел мужчина – я сразу представил себе типа, покрытого шрамами, – который объяснил, куда мне нужно подойти до пяти вечера, чтобы купить билет. Зачем я в это ввязался? Хотел доказать Лусмиле, что смогу обойтись без нее? Как я мог довериться неграм и вообразить, будто меня бесплатно проведут на бой, один билет на который стоил сотню евро? Или они надеялись запихнуть меня в свиту нубийца? Или сами рассчитывали пробраться в ангар с моей помощью? Когда я вернулся в отель, Ирене и Лусмила еще спали. Я позвонил брату, чтобы узнать, как там наш старик. Отец сам подошел к телефону, но я не сразу узнал его голос: в нем появилась немыслимая прежде теплота. Он даже спросил, как у меня дела, и посоветовал быть осторожнее с женщинами. Сила супружеской любви пропорциональна тому, сколько один из партнеров способен прожить после смерти другого. Чем короче жизнь, тем сильнее любовь. Скажем, Хуан Рамон пережил Сенобию всего на несколько лет, а Жаклин Кеннеди протянула после смерти Джона Фицджеральда оскорбительно долго. Конечно, такой метод небезупречен, ведь мы не знаем, сколько прожили бы Сенобия без Хуана Рамона и Джон Фицджеральд без Жаклин. Так или иначе, если это правило верно, мои родители любили друг друга слишком сильно. Они побили все рекорды. Поговорив со мной по телефону, отец проглотил целый пузырек таблеток, запил его двумя стаканами скотча, а потом, словно этого было мало, закрыл все окна, заделал щели клейкой лентой и включил газ. Так я стал сыном двух самоубийц, человеком трудной судьбы, о которой можно повествовать с горьким цинизмом или с циничной горечью. Для безупречной родословной не хватало, чтобы мой брат тоже покончил с собой, но он ограничился тем, что сообщил мне о трагедии на следующий день после похорон. Отец оставил что-то вроде предсмертной записки: “Лучше в плохой компании, чем одному”. Таково было его послание потомкам. Высшая стадия владения благородным искусством быть самим собой, в котором и состоит наша жизнь. Смерть моего старика помогла мне понять две важные вещи: во-первых, человек не приспособлен к одиночеству; во-вторых, быть собой до конца означает покончить с собой: кто, кроме тебя, имеет право разрушить твое собственное творение.
Я осознал всю глубину трагедии моего отца спустя полтора месяца после его смерти, когда брат получил телефонные счета. В тот крошечный промежуток времени, что отделял мамины похороны от его самоубийства, отец только и делал, что звонил экстрасенсам и в службу секса по телефону. В целом он наговорил на триста евро. Судя по детализации звонков, старик всю ночь названивал гадалкам, обещавшим ему безоблачное будущее, и невидимым обладательницам маслянистых голосов, готовым рассказать обо всем, что ненасытная куртизанка способна сделать с измученным бессонницей беднягой. Порой, когда мне хочется лучше понять отца, я набираю один из номеров, по которым звонят, чтобы узнать свою судьбу или получить искусственный оргазм, и вешаю трубку до того, как мне ответят.
Вместе с билетом я получил четкие инструкции, как найти поместье, в котором вечером должны были состояться четыре поединка. Вернувшись в отель, я позвонил Лусмиле. Ирене ушла собирать вещи. Докторша одобрила ее кандидатуру. У меня потемнело в глазах. Лусмила была весьма довольна собой: теперь ее акции могли вырасти сразу на несколько пунктов. Я показал ей свой билет, и Лусмила, скривившись и посетовав, что я напрасно ее не послушал, достала из сумки два билета.
– Придется кого-нибудь позвать, – заявила она.
Мы поспели к середине первого поединка. Таксист без труда разыскал поместье и высадил нас у забора: машины за ворота не пускали. Смрадный город остался позади, автострада вилась по склону темной горы, увенчанной серебряным диском, которому не хватало всего нескольких миллиметров до полнолуния. Тишина дышала, словно невидимый зверь. Выйдя из такси, мы окунулись в приятную вечернюю прохладу. Бой проходил в сумрачном помещении, напоминавшем винный погреб, с высоким потолком и сырыми стенами. Не знаю, сколько народу набилось в него в тот вечер, но мы пришли одними из последних и с трудом смогли протиснуться на свои места. Перед этим нас трижды останавливали и требовали показать билеты. Во время последней проверки, у самого входа, охранники обменялись многозначительными взглядами, после чего один из них скрылся за дверью. Лусмила спросила, в чем дело, но второй охранник не ответил, только велел нам подождать. Все дело было в Ирене: неграм, не входившим в число персонала, вход в зал был запрещен. На наше счастье, в коридоре появился молодой человек, в компании которого Лусмила провела первый вечер в Малаге. Радостно поприветствовав девушку: “Классно, что ты пришла!” – он велел охранникам пропустить нас. Приятель Лусмилы был настолько любезен, что проводил нас в зал – мое место располагалось через несколько рядов от девчонок, но он легко это уладил и усадил нас рядом – и принялся нашептывать что-то на ушко моим спутницам, а на арене морячок с бицепсами, на которых уместился бы весь Ветхий Завет, написанный крупными буквами, безжалостно молотил кулаками крепкого араба. Меня впечатлил не столько сам поединок, сколько восторг, с которым толпа встречала каждый новый удар. У мавра была рассечена бровь, а нос превратился в кровавое месиво. Он из последних сил старался удержаться на ногах, но американец не позволял ему выпрямиться: он наносил противнику удар за ударом, демонстрируя full-contact[1]1
Полный контакт (англ.).
[Закрыть] чудовищной силы, и через тридцать секунд после нашего прихода судья остановил бой, несмотря на возмущенный свист зрителей, чтобы спасти мавра от неминуемой смерти. Как только поединок закончился, освещавший арену прожектор погас, в зале зажегся свет, и я смог оглядеть трибуны, на которых бесновались не менее сорока моряков. Те, кто поставил на победителя, отправились получать свои выигрыши, остальные продолжали сидеть на месте, покуривая и лакая пиво. Ирене повернулась ко мне.
– Кажется, я больше не выдержу.
– Ну конечно, выдержишь, – отозвался я, хотя у меня пересохло во рту, а сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Только Лусмила оставалась невозмутимой и даже отпустила комплимент сексуальности моряка – на мой вкус, совершенно незаслуженный, – когда его растерзанного соперника уносили с арены. Моряк был низкорослый, по-армейски коротко стриженный и, если не считать небольшого синяка на скуле, совершенно не казался свирепым. Из одежды на нем были только шорты цвета национального флага. Трибуны ревели, приветствуя победителя, а зритель, сидевший перед нами, заметил:
– Ерунда, в легком весе серьезных травм не бывает.
Его спутница, платиновая блондинка, курившая сигарету с золотым ободком и пришедшая в ужас, увидев, как поверженного мавра уносят прочь, облегченно вздохнула.