Текст книги "Нубийский принц"

Автор книги: Хуан Бонилья

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Докторша вытерла щеку краешком салфетки, смахивая невидимую слезу.

– Я сейчас расплачусь.

– Давай покончим с этим. Когда я могу получить свой заказ?

– За день до отъезда в Мали.

– Согласен. Значит, в понедельник. Не забудь сообщить мне цену.

– Не забуду, можешь не беспокоиться.

Я допил последний глоток из своего бокала, достал лимон и съел его: я всегда так делаю. Перед тем как уйти, я спросил, что случилось с Эмилио. Теперь я уже не помню, как именно сформулировал свой вопрос, возможно, на самом деле было сказано: “Что произошло с Эмилио?” – но это по большому счету не важно. Прямо спросить у Докторши: “Что ты сделала с Эмилио?” я все равно не решился.

– А сейчас ты спрашиваешь как клиент или как охотник?

Я не ответил. Докторша помолчала несколько минут. Неторопливо достала из своего бокала лимон, хотела съесть его, но передумала и протянула мне. Я взял. Докторша очень медленно вытащила сигарету из золотого портсигара, которого я раньше не видел, одной рукой зажгла ее, пошарив пальцем по корпусу зажигалки в поисках колесика, высекавшего огонь. Глубоко затянулась, выпустила густое облако дыма и проговорила, не глядя на меня:

– Он отравился морепродуктами, омаром, или лангустами, или креветками, или чем-то в этом роде; интоксикация и мгновенная смерть.

Последние слова, призванные хоть немного сгладить впечатление от ужасной новости, не могли меня обмануть, ведь смерть от яда никогда не бывает мгновенной: организм отчаянно цепляется за жизнь и бросает все оставшиеся силы на борьбу с отравлением, продлевая агонию и наполняя последние минуты человека невыносимой болью, неудержимой рвотой – это тело тщетно пытается выплеснуть отраву – и нарастающей паникой. К несчастью для Докторши, она не могла знать об одной детали, превращавшей заурядный несчастный случай в изощренное самоубийство: у Эмилио была аллергия на морепродукты. Я узнал об этом, когда впервые пригласил его поужинать. Он отказался есть салат, обнаружив в нем одну-единственную креветку, а когда мне принесли суп из моллюсков, так разволновался, словно появления морепродуктов на столе было достаточно, чтобы подхватить смертельную заразу, словно от самого вида и запаха запретного блюда он мог с головы до ног покрыться сыпью, заполучить отек пищевода и угодить в больницу. Когда я спросил в чем дело, Эмилио признался, что у него аллергия и одной креветки вполне достаточно, чтобы по всему его телу вздулись страшные волдыри, а лицо чудовищно распухло. Забавный способ свести счеты с жизнью: до отвала наесться моллюсков и хотя бы в смерти расширить пределы собственных возможностей.

Шаги Бу раздавались в моей гостиной, словно в его башмаках – черных, с золотыми пряжками – притаилась парочка жаб. Новые подошвы издавали пронзительное кваканье. Мелодичное цоканье шпилек Ирене напоминало поступь иноходца. Передо мной лежат фотографии, сделанные в тот день: я истратил две пленки, но сохранилась только одна; вторая осталась в недрах моей “лейки”, а о том, куда подевалась “лейка”, я расскажу в свое время. Я попросил администрацию Клуба не сообщать нубийским принцам имя их первого клиента. Когда я появился на пороге, Бу растерянно поглядел на Ирене, а та уставилась на меня, будто прикидывая: сказать какую-нибудь колкость или ограничиться презрительным смешком. Когда негритянка стянула нелепую вязаную шапку, оказалось, что ее обрили наголо, чтобы подчеркнуть сходство с партнером.

Разговор сразу понесся на всех парах, не задерживаясь на опасных для каждого из нас темах: он напоминал корзину с мотками разноцветных ниток, из которой мы поочередно вытаскивали обрывки ничего не значащих фраз, опасаясь, как бы нас не затопило тягостное молчание. Наконец наступил момент истины, ознаменованный простодушным вопросом Бу: “Послушай, зачем тебе это?” Достойного ответа у меня не было, и, чтобы не запутаться в изгибах собственных мыслей, я отрезал: “Затем”. Повисла пауза, словно драгоценная ваза рухнула на пол и превратилась в россыпь осколков на глазах у растерянных хозяев и пунцового от стыда виновника происшествия.

Докторша, сменив гнев на милость, взяла с меня всего восемьсот евро, предупредив своих учеников, что я не должен к ним прикасаться. Но теперь, когда принц с принцессой были в моем распоряжении, возбуждение пошло на убыль, и мне было куда интереснее болтать с нубийцами, чем смотреть, как они раздеваются. Я хотел расспросить их о том, как им живется, нравится ли им новая работа, не жалеют ли они о своем решении, но Ирене, испугавшись, что не успеет показать все, чему ее научили, впилась поцелуем в губы нубийца и толкнула его на расстеленный на полу футон. Бу ответил на ее порыв, а я поспешил устроиться в кресле. Сбросив одежду, они растянулись на голубом покрывале: ноги и пах Бу были гладко выбриты, а Ирене стала еще стройнее. Я спросил себя, успела ли она сделать аборт, и решил, что вряд ли: чтобы прийти в себя после такой операции, нужно время. Меня сводили с ума неуверенность и робость любовников, их скованные движения и то, как они исподволь поглядывали на меня, стараясь угадать, не пора ли сменить позу. Я знал, что меня едва ли поблагодарят, если эти двое и вправду полюбят друг друга, но риск, что в новых звездах Клуба проснутся нежные чувства, существовал всегда, и Докторша прекрасно это понимала. Я готов был поклясться, что принц с принцессой влюбятся друг в друга, если не влюбились раньше, когда их готовили в модели. Такая месть была пострашнее глумления над необрезанными книгами. Конечно, любовная связь между нубийскими принцами сама по себе не означала крушение надежд Докторши, ведь им пришлось бы скрывать свои отношения от руководства Клуба, чтобы их не разлучили. Но что будет, когда появится клиент, который захочет не только смотреть, но и участвовать, или выберет не пару, а только одного из нубийцев? Не так-то легко смириться с тем, что у твоего возлюбленного есть цена и его может купить любой, кто способен ее заплатить. Принц с принцессой уже собирались перейти от поцелуев к соитию, когда я спросил:

– Вы любите друг друга?

Бу обернулся, но Ирене схватила его за подбородок и закрыла ему рот поцелуем. Потом она заставила нубийца перевернуться на спину и уселась сверху. Для меня такая поза была не слишком удачной, поскольку я не видел ничего, кроме длинных ног Бу, округлой спины его партнерши и ее налитых ягодиц. Мне пришлось пересесть поближе. Нубийцы ласкали друг друга молча, не пытаясь изобразить страсть при помощи стонов и завываний. Лишь изредка с губ Ирене срывался протяжный вздох. Девушка двигалась медленно. Руки нубийца обвивали ее плечи. Время от времени она поворачивала голову и легонько кусала его за пальцы. Мне захотелось услышать их голоса. Я подошел поближе. Теперь до футона оставался всего один шаг. Я зажег лампу, и комната наполнилась золотистым светом. Бу закрыл глаза, а Ирене жадно всматривалась в его лицо, стараясь справиться с дыханием. Ее движения постепенно становились все быстрее. Набравшись смелости, я присел на край циновки. Я любовался пупком Ирене, похожим на круглый темный глаз, и думал, не коснуться ли ее нежной кожи, но Бу вдруг грубо отпихнул партнершу и схватил меня за горло. Я и слова не успел сказать, только машинально отметил про себя, что член у нубийца неприятного бледно-розового цвета и отнюдь не поражает размерами. Мы скатились на пол, а Ирене в полной растерянности застыла посреди кушетки, втайне сочувствуя мне, а вовсе не своему свирепому другу. Мне стало страшно: в глазах Бу зияла ледяная бездна. Прижатый к стене, я тщетно пытался разомкнуть пальцы негра, стиснутые на моем горле. Задыхаясь и теряя силы, я был готов просить пощады, но не мог издать ни звука. Нубиец отпустил меня в тот момент, когда у меня стало темнеть в глазах, словно точно знал, сколько можно душить человека, пока он не потеряет сознание. Я скрючился на полу и судорожно ловил ртом воздух, разглядывая белые пятнышки на лодыжке негра. Витилиго, машинально отметил я про себя: в критических ситуациях наш мозг принимается фиксировать незначительные детали. Ирене робко увещевала Бу, не решаясь двинуться с места. Нубиец наклонился, схватил меня за волосы и потащил прочь из спальни, не обращая внимания на мои мольбы. В гостиной он поставил меня на ноги. Я задыхался, кожа на голове пылала. Из того, что произошло потом, я помню лишь улыбку на устах Бу и чудовищную скорость, с которой его плечо – коронный удар – врезалось в мой нос. Я очутился в стране густых теней, и лишь незнакомый голос настойчиво звал меня обратно. Открыв глаза, я понял, что парю в воздухе, а внизу, за тысячи километров от меня, какая-то женщина склонилась над моими бренными останками, снова и снова повторяя мое имя. Я хотел отозваться, но снова провалился во мрак. Когда мои глаза привыкли к темноте, я разглядел дерево, на котором росли младенцы, и бассейн, до краев наполненный отрезанными руками, но не почувствовал ни ужаса, ни отвращения, только смутную радость. Я не нуждался в добровольных помощниках, способных объяснить, что произошло: хватило одного взгляда в зеркало, чтобы понять: удар Бу вполне мог стоить мне жизни. На следующий день меня навестила Докторша с огненно-рыжими кудряшками и следами алой помады на зубах. Накануне она несколько раз звонила мне, чтобы узнать, как дела у нас с нубийцами, но я не подавал признаков жизни, а парочка так и не вернулась в офис, и тогда встревоженная Докторша решила отправиться ко мне, чтобы во всем разобраться на месте. Бедняжка опасалась, что мы втроем ударимся в бега. Консьержка слышала доносившийся из моей квартиры шум борьбы, но не усмотрела в нем повода для паники: мало ли что может происходить в доме молодого сеньора? Уж не знаю, чьи это были слова: консьержки или самой Докторши. Заподозрив самое худшее, Кармен потребовала у привратницы ключи и проникла в квартиру, ожидая найти в ней мой труп. Нечто и вправду похожее на мой труп обнаружилось в ванной. Я сидел на полу головой в унитазе, а по бедрам у меня лилась кровь: чтобы достойно завершить вечеринку, нубиец решил меня изнасиловать, а член у него был поистине чудовищных размеров. “Ну, не таких уж и чудовищных”, – едва не ляпнул я. Докторша закрыла лицо руками, и я увидел, что ее ногти покрыты лаком цвета индиго. У меня болело все тело. Нос превратился в переспелый персик, из которого постоянно сочилась кровь, так что мне приходилось то и дело менять ватные тампоны: это был кран, который невозможно закрыть. Дышать приходилось ртом, а прием пищи превратился в совершенно омерзительную процедуру, поскольку я то и дело открывал рот, чтобы глотнуть воздуха, демонстрируя всем остатки непрожеванной пищи. Докторша сообщила мне последние новости о нубийских принцах:

– Они сбежали. Вдвоем. Эти уродцы не знают, с кем связались. Я уже сообщила легавым, так что их вот-вот поймают. Они у меня попомнят родную Африку.

Докторша сдала нубийцев полиции, чтобы их репатриировали: для иммигранта-африканца страшнее наказания не найти.

– Этот нубийский ублюдок заплатит за то, что он с тобой сделал, и за то, что разрушил мои планы. Судан. – Она зловеще расхохоталась. – Хотела бы я поглядеть на него в Судане. Там ему быстро разъяснят что к чему. И этой мерзавке, которая убежала вместе с ним. На что эти двое рассчитывают? Что они о себе возомнили? Я из кожи вон лезла, чтобы обеспечить им достойное будущее, вытащить из дерьма, в котором они жили, но они предпочли вернуться в дерьмо. Что ж, тем хуже для них. Хорошо еще, что ты из наших; конечно, он жутко тебя отделал, но представь, что на твоем месте мог оказаться обычный клиент; это был бы жуткий скандал, катастрофа, конец всему, а всё эти двое; на самом деле они были не готовы; ты сам виноват, не мог чуть-чуть потерпеть; они просто были не готовы, нам нужно было время, это было безумие отправлять их к тебе, но тебе понадобилось все и сразу. Посмотри, что ты сделал. Я уверена, что ты нарушил наш уговор, увидел их вдвоем и подумал: “Ничего страшного, если я тоже поучаствую”, попытался присоединиться, прикоснулся к ней или, не приведи господи, к нему; признайся, ты хотел, чтобы он спал с тобой, и за это он тебя избил? Скажи мне правду, не бойся. Нет, твоему поступку не может быть никакого оправдания, даже если ты потерял голову, не смог совладать со своим желанием, все равно тебе нет оправдания. Ладно, с этим мы разберемся, но скажи, ты стал бы убегать, чтобы усугубить свое положение? Должно быть, он подумал, что ты мертв. Значит, он и вправду хотел тебя убить или не хотел, но понимал, что вполне мог это сделать. Подумать только: этот козел перетащил тебя в ванную, сунул головой в унитаз и спустил воду; когда я пришла, ты был весь мокрый. Это худшее из того, что мне доводилось видеть, я повидала немало мерзких и жутких вещей, но столько кровищи никогда. Не знаю, куда подалась эта парочка, но в любом случае их песенка спета: очень скоро наших голубков поймают, посадят в самолет и отправят обратно в Африку. Со мной такой номер не пройдет.

Я провел в больнице десять долгих, тоскливых дней и столько же бесконечных, мучительных ночей. Мой нос, как мне рассказали со всеми неаппетитными подробностями, превратился в руины: чтобы его спасти, понадобилась многочасовая операция. Фотографии каждого ее этапа стали учебным пособием для студентов: с его помощью им демонстрировали, что в лицевой хирургии нет безвыходных ситуаций. Разорванный анус мешал мне ходить, подняться по лестнице было все равно что совершить восхождение на Килиманджаро. Чтобы сесть, мне приходилось подкладывать под себя не меньше пяти подушек, но боль все равно была невыносимой. Но хуже всего была рваная рана размером с пятидесятицентовую монету на правой скуле. Должно быть, решив, что я умер, Ирене захотела по-своему отблагодарить меня за все, что я для нее сделал, в особенности за необходимость снова пускаться в бега, и впилась мне в лицо, чтобы оставить на нем след своих зубов. Врач, медсестры и полицейские, которые меня допрашивали, в один голос повторяли слово “безумие”. Но принц с принцессой вовсе не были безумными. Отчего Бу впал в такое неистовство? Ведь я первым нарушил договор, и было достаточно вывести меня из игры, чтобы прекратить тягостный спектакль. Возможно, он пришел в отчаяние, осознав, что никогда, ни за что на свете не сможет этим заниматься, предпочел бежать, чтобы не возвращаться к Докторше. Или решил рассчитаться со мной за горькие ночи в душном подвале, где он вновь и вновь рассказывал сам себе историю своей жизни, которая началась задолго до отплытия в Испанию, когда белые охотники похитили самого красивого жителя деревни и отправили его за море, чтобы выставить в зверинце.

Докторша следила за ходом поисков и старалась держать меня в курсе. Информация поступала весьма противоречивая. Порой становилось известно, что беглецов видели в каком-нибудь приморском городке, например в Ампурдане, но на следующий день сообщали, что их следы снова затерялись. Подробности погони нисколько меня не интересовали, но я даже не пытался объяснить это Докторше. Я представлял, как нубийцы бредут по бесконечному ночному шоссе, а днем спят в придорожном овраге. Скорее всего, они решили вернуться в Малагу: Бу наверняка надеялся скормить Менеджеру и мафиози со шрамами какую-нибудь удобоваримую ложь, заслужить прощение и вернуться на ринг, ведь такие бойцы, как он, на дороге не валялись.

Меня наконец выписали из больницы, хотя кости все еще ныли так, будто я побывал в бетономешалке. Когда на семнадцатый день с моего носа, постепенно вернувшего прежние размеры, сняли повязки, мне показалось, будто к лицу пришили отбитый кулаком боксера аппендикс. Голос мой теперь звучал тихо и гнусаво, и, сколько я ни пытался вернуть ему соблазнительные мужественные нотки, у меня получался пребывающий в дурном настроении автоответчик. Переступив порог квартиры, я первым делом бросился проверять, на месте ли моя “лейка”, и обнаружил, что она бесследно исчезла. У меня хватало ценных вещей, но мстительные нубийцы забрали только мою камеру и наверняка успели продать ее случайному попутчику, какому-нибудь дальнобойщику, не побоявшемуся подвезти двоих негров.

Я провел два дня, с трудом переползая с дивана в гостиной на кровать и тщетно пытаясь успокоиться, выкинуть из головы нубийцев, отвлечься на глупое телешоу или углубиться в одну из переплетенных мамой книг, когда Докторша позвонила мне, чтобы сообщить грандиозную новость. Беглецов схватили. Полиция без особых церемоний запустила процедуру репатриации. “В общем, наши голубки уже на пути в Африку”, – заключила Докторша. Я спросил, встречалась ли она с нубийцами до того, как их выслали.

– Ты совсем спятил или на тебя так обезболивающие действуют? Очень нужно мне с ними встречаться. Я только теперь немного успокоилась, а то все тряслась, боялась, что этот негр явится свести со мной счеты; я, когда узнала, что он с тобой сделал, поставила на дверь десять новых замков, охрану, правда, нанимать не стала, я же не параноик, хотя на самом деле, наверное, стоило: кто знает, на что способен человек, доведенный до отчаяния; а все из-за тебя, и как тебе это только в голову могло прийти, ты вообще не должен был покупать этих нубийцев; между прочим, совет директоров – в моем лице, но ты знаешь, я не привыкла, чтобы мне перечили, – решил взять с тебя полную сумму. В конце концов, ты получил полноценный сеанс садомазо, а это стоит восемьсот евро. Я шучу, не пугайся. Кстати, как ты себя чувствуешь? Пора собираться в Мали: если верить новостям, голод распространяется со страшной силой, так что нас ждут первоклассные трофеи; путешествие должно пойти тебе на пользу; бедный мальчик, ты едва не погиб из-за этой скотины; если бы ты знал, как я ругаю себя за то, что все это затеяла, но, понимаешь, я влюбилась в него сразу, как только увидела снимок, я решила, что он должен быть моим, то есть нашим, что это наша золотая жила, но ты видишь, как все обернулось; этот молокосос, он был не готов, мы просто не успели его подготовить, вот он и натворил дел; ладно, давай больше не будем об этом говорить, все равно они уже на полпути к своей гребаной Африке.

Закоренелая в своем жестокосердии Докторша настояла, чтобы нубийцев депортировали по отдельности, хотя полицейские не слишком интересовались национальностью арестованных и даже не подозревали, что они родились в разных странах: происхождение большинства африканцев оставалось для властей тайной, и потому их отправляли куда попало, совершенно не заботясь о том, что уроженец Кот-д’Ивуара может оказаться в Мавритании, и наоборот. Африка, она и есть Африка. Докторша распорядилась, чтобы Ирене репатриировали в Мавританию, а Бу передали кровожадным суданским властям. Кармен без всякой жалости разлучила принцев, лишив их возможности вдвоем противостоять аду, в котором они очутились по ее милости.

С тех пор прошел год, такой же, как все остальные, с конкурсом “Мисс Вселенная” и Кубком Евролиги, с набившими оскомину баталиями между правительством и ручными сепаратистами, со стихийными бедствиями и вручением “Оскара”, со статистикой домашнего насилия и автокатастроф, с многообещающими воскресеньями на переполненных летних верандах и бездарными понедельниками, с черными и белыми полосами, не всегда соблюдавшими очередность. Для меня этот год выдался не слишком хорошим и не слишком плохим. Я добывал трофеи в разных концах земли, в основном женщин: потере интереса к моделям мужского пола в немалой степени способствовал преподанный Бу урок. Мои показатели поползли вниз, но начальство проявляло понимание и не требовало от меня прежних результатов. Я купил новую камеру, на этот раз “роллифлекс”, пристрастился к средним планам и довел число портретов моделей в своем пантеоне до восьмидесяти семи. Мне пришлось купить новый альбом, поскольку в первом томе моих гениальных произведений не осталось места. Я перестал фантазировать о будущем и начал фантазировать о прошлом, вносить поправки, делать пометки на полях прожитых лет и обновлять архивы собственных воспоминаний, стараясь придать реальности толику художественности. Я мало путешествовал и лишь дважды поужинал с братом, причем он оба раза появлялся в сопровождении новой пассии (обе девушки мне понравились, но, главное, я наконец сумел разгадать стратегию выживания своего брата: он, словно вампир, питался энергией и идеями партнерш. С первой девушкой, либерально настроенной театралкой с богатым словарным запасом, он делал вид, будто прочел и понял всего Чехова, и утверждал, что не видит ничего предосудительного в том, чтобы его партнерша встречалась с другими мужчинами; следующая подруга моего брата была старше его и напоминала бывшую монашку, покинувшую суровую обитель лишь для того, чтобы немедленно присоединиться к “Опус Деи”; в ее присутствии брат с жаром защищал католическую церковь, высказывал крайне правые взгляды и называл свободу сексуальных отношений раковой опухолью, пожирающей Запад. Похоже, он буквально понял слова отца о том, что лучше быть в плохой компании, чем одному, и неуклонно воплощал этот принцип в жизнь; возможно, мне стоило брать с него пример, но всякий раз, оглядываясь на собственное прошлое, похожее на выжженную равнину, по которой прошли орды Аттилы, я говорил себе: ничего, я и один справлюсь. Неожиданно для себя я снова полюбил детский футбол: стал ходить на юниорские матчи, сидел на трибунах, единственный чужак в толпе отцов, дядей и дедушек, и порой ловил себя на мысли, что готов выбежать на поле, вмешаться в игру, придержать особо ретивых, подбодрить неумех. Я получал удовольствие от каждого матча, хотя игроки были никудышные, интересных моментов почти не бывало, а советы тренеров поражали своей тупостью. “Защита, помните о защите!” – кричали горе-наставники, когда их команда побеждала. “Тяни время”, – советовали они нападающим. Я вспоминал славные деньки, когда сам тренировал мальчишек. Они приходили на тренировки в футболках с именами и номерами знаменитых футболистов и старались подражать своим кумирам даже в том, как они ликовали, забив в сетку мяч. И если любимый игрок какого-нибудь паренька обожал препираться с судьями и пачками собирал желтые карточки, тот начинал вести себя точно так же. Я говорил им: мы просто развлекаемся, хорошо проводим время, мы не собираемся ничего выигрывать; не слушайте тех, кто скажет, будто в футболе важен результат; на самом деле это способ хорошо провести время, и не более того. Мальчишки смотрели на меня как на психа и не могли понять, кто из нас ошибся раздевалкой. Когда я уволился, они наверняка устроили праздник. Я день и ночь пропадал на стадионе и даже подумывал о том, чтобы снова стать детским тренером и вернуться в ту единственную пору своей жизни, когда я был по-настоящему счастлив. Впрочем, я безжалостно гнал от себя эту мысль, отмахивался от нее, как от докучливого насекомого, не позволяя себе роскоши обдумать ее до конца, взвесив все “за” и “против”.

Лусмила больше не моталась по всему миру, разыскивая трофеи, она перебралась в Нью-Йорк и сделалась заместителем директора тамошнего офиса; Докторша восстановила коллекцию необрезанных книг и выяснила – не спрашивайте меня как, – что старый кубинец, ее единственный соперник, умер от инфаркта, а наследники продали его библиотеку книготорговцу из Старой Гаваны. Кармен с каждым днем казалась еще более потерянной, еще сильнее усталой от себя самой и всех нас: похоже, администрация Клуба окончательно в ней разочаровалась и поставила крест на ее карьере. Докторша подозревала, что ее дни сочтены, что в один прекрасный день Лусмила вернется в Барселону, чтобы сместить бывшую начальницу с ее поста.

В том году я сделал два важных открытия. Одно из них касалось семян подсолнуха как инструмента для погружения в себя. Я превратился в настоящего фаната семечек: каждый вечер открывал пакет, набирал полную горсть и улетал на небеса. Я лузгал их механически, витая в облаках, придумывая истории, которые тут же забывал, вновь и вновь переосмысливая прошлое, пока оно не теряло всякую связь с реальностью. Я мог грызть семечки часами, забывая обо всех бедах и не отвлекаясь на происходящее во внешнем мире. В такие минуты я не помнил самого себя: даже устраиваясь с пакетом перед телевизором, я все равно впадал в подсолнечную нирвану и вскоре переставал понимать, что происходит на экране. Тело мое превращалось в автомат для поедания семечек, а мозг – в инструмент для преображения реальности. Постепенно семечки заменили мне ежевечерние игры в интервью: прежде я изображал астронавтов и кинозвезд, теперь же, высаживая деревце за деревцем, пытался превратить былое в цветущий сад. Вторым открытием стал Ницше, точнее, его главный персонаж: сверхчеловек. Я твердо знал, что современный сверхчеловек не отшельник, который скитается по горам, громким криком возвещая о своем презрении к миру, а кто-то вроде меня, тот, кого не трогают чужие страдания, тот, кто свыкся с царящей вокруг тьмой и мерзостью и научился использовать их в своих целях, не опасаясь угрызений совести. В наш век каждый второй стал сверхчеловеком; тому, кто встает в семь утра, битый час мучается в пробке, чтобы добраться до ненавистной работы, просиживает там день напролет, принимая решения, отдавая распоряжения и выполняя приказы, в которых не видит ни капли смысла, занимаясь вещами, о которых забывает, едва выйдя за порог своего кабинета, потом, выдержав еще одну пробку, возвращается домой к жене, мужу или детям, а по сути, совершенно чужим людям, главная забота которых состоит в том, чтобы найти передачу на свой вкус и уставиться в телевизор, приходилось быть сверхчеловеком, чтобы выжить, и не только ему, но и большинству его соседей, коллег, друзей и врагов. Никто из них даже не подозревал, что он сверхчеловек, но их неведение лишь подтверждало мою правоту. Это маленькое открытие произвело на меня такое впечатление, что я сменил пароль для электронной почты со “Всевидящего Автора” на “Заратустру”. Мне по-прежнему не хватало всевидящего автора, который поведал бы, что стало с нубийскими принцами, ведь я так и не смог выбросить их из головы – если бы налог на эротические фантазии и вправду существовал, я неизбежно разорился бы, – прогнать из своих снов, закрыть им доступ в идеальный мир, в который я погружался во время подсолнечных бдений. Всевидящий автор рассказал бы мне о том, как сложились судьбы Ирене и Бу, подвел итог нашей истории и избавил меня от чувства вины. А иначе оставалось только признать себя сверхчеловеком. Стивен Кинг сказал, что в любом повествовании должна быть какая-нибудь трансформация, метаморфоза. Рассказывая вам о своей жизни – а рассказывать значит осмысливать, раскладывать по полочкам, – я проследил путь, проделанный мною от тонкокожего юнца, не способного вынести тяжкое бремя реальности, к человеку, для которого все остальные не более чем голограммы или бесплотные тени, к тому, кто предпочитает наблюдать за пьесой жизни из зрительного зала, без страха перед бездной, равнодушный к злословию, нечувствительный к ударам судьбы. Вы скажете: большое дело возомнить себя сверхчеловеком, но мне стало легче, а это не так уж мало. Во-первых, прекратился ночной зуд, во-вторых, вернулось желание, и я старался утолить его, когда только мог, с каждым из найденных мной трофеев женского рода, а порой – что уж тут скрывать – и с Докторшей, коллекции которой теперь ничто не угрожало. Я догадывался, что, лаская меня, Кармен бесплатно использует совсем другой образ, и потому не считал нужным смирять собственную фантазию, воображая на ее месте кого-нибудь из трофеев, недоступных мне в реальности, поскольку я дал зарок больше никогда не иметь дела с мужчинами.

Стивен Кинг советует приберегать самое интересное напоследок. Что ж, я прилежный ученик. Напоследок я оставил рассказ о своем последнем открытии. Как-то ночью, на острове Фуэртевентура Канарского архипелага, где как раз начинался сезон кораблекрушений, меня разбудил телефонный звонок. Прежде чем ответить, я произнес скороговоркой: “Мойсес Фруассар Кальдерон, двадцать девять лет, Ла-Флорида, 15-Б, сверхчеловек и пожиратель семечек”. Звонило доверенное лицо из береговой охраны, с которым меня свел мой кадисский осведомитель. На океанских просторах перевернулось очередное утлое суденышко, и тридцать шесть пассажиров оказались обречены на верную смерть: большинство из них не умели плавать и быстро пошли ко дну. К счастью, всех успели спасти. Жандарм был в курсе, что перед этим я трижды потерпел неудачу, и поспешил меня ободрить:

– Среди них есть действительно выдающийся экземпляр, и ты как пить дать его заполучишь.

Я поспешил в комендатуру. На полу в тесном, пропахшем хлоркой, лишенном какой бы то ни было вентиляции, кроме приоткрытой двери, закутке, скрючившись и опустив голову на руки, сидел Бу, дрожащий, измученный, беззащитный, каким я прежде никогда его не видел. Мой осведомитель оставил нас наедине, на прощание хлопнув меня по спине и пожелав счастливой охоты. Мы долго смотрели друг на друга. Глаза нубийца были полны слез, то ли от боли, то ли от хлорки, но он не желал опускать взгляд, изо всех сил сжимал челюсти, чтобы не было слышно, как стучат зубы, и даже сбросил укрывавшее его плечи одеяло.

Мою улыбку Бу оставил без ответа. Я несколько раз повторил про себя вопрос, перефразируя его и меняя местами слова, пока не решил ограничиться одним словом, чтобы не выдать своего волнения:

– Ирене?

Нубиец не ответил. Он тратил все силы на то, чтобы унять дрожь. Теперь Бу был в моих руках; я знал, что в Клубе места для нубийца не найдется, ни в Нью-Йорке, ни в Париже, ни в Берлине, ни, разумеется, в Барселоне: на то, что Докторша проявит милосердие и согласится дать мятежнику еще один шанс, рассчитывать не приходилось. И все же в моих силах было забрать Бу из комендатуры и спасти от репатриации. Впрочем, его могли не выслать на родину сразу, а посадить в одну из крепостей, которыми изобиловал пейзаж Канарских островов. А из крепости можно убежать. Рассуждая так, я пытался успокоить свою совесть, доказать самому себе, что если нубийца и депортируют, то не по моей вине. Мой приятель из жандармерии несказанно удивился бы, узнав, что его негр не подошел.

– Я сейчас, – предупредил я Бу, но тот по-прежнему хранил молчание, должно быть принимая меня за мстительного мертвеца.

Разыскав жандарма, я попросил его показать остальных. Тот разозлился: “Нечего там смотреть. Уж я-то знаю, что тебе подойдет, а что нет”. Бранясь вполголоса, он все же отвел меня к остальным. Бегло осмотрев потерпевших крушение, я не обнаружил ни одного примечательного экземпляра. Ирене среди них не было.