Текст книги "Нубийский принц"
Автор книги: Хуан Бонилья
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
Так вот в чем было дело. Лусмила. Пробыв год машиной для сексуальных утех за пятьсот евро в час, она решила, что с нее хватит. В одно прекрасное утро Лусмила потребовала аудиенции у Докторши и с несгибаемым упрямством, с каким когда-то вымогала деньги у прохожих, заявила, что сыта по горло слюнявыми стариками, что ей осточертело извиваться под мерзкими потными телами клиентов, что ей опротивела ее работа и она хочет расторгнуть трехлетний контракт с Клубом, контракт, в котором черным по белому значилось, что в случае невыполнения своих обязательств модели надлежало выплатить неустойку в размере семидесяти тысяч евро. Вместо этого Лусмиле взбрело в голову сделаться охотником, как тот фотограф, который ее привел. Докторша взяла недельную паузу – моделям время от времени полагался отпуск – и, поразмыслив, решила, что в качестве охотника от Лусмилы будет больше проку. Она была не из тех моделей, от которых клиенты теряли голову, и тот, кто заказывал ее однажды, не приходил во второй раз. Лусмила не пожелала превращаться из жалкой иммигрантки в машину для сексуальных утех. Взвесив все “за” и “против” и подведя баланс своим подсчетам, Докторша решила уважить просьбу девушки. С легкостью выдержав экзамен, Лусмила пополнила ряды сотрудников барселонской конторы. И вот теперь Кармен решила сформировать из албанки и фотографа непобедимую команду, чтобы решить почти невыполнимую задачу и оправдать доверие начальства.
– Хочешь, ненадолго поднимемся ко мне? – предложила Докторша. – Мадрид – отличный город: вчера я прогулялась по Куэста-де-Мойяно и нашла дюжину необрезанных.
– Где она? – спросил я.
– Здесь, в Мадриде. Мы с ней обедали. В половине пятого у вас самолет. Для вас забронирован номер в “Малага-Палас”. В идеале первое донесение от тебя должно поступить через пару дней. Тогда я смогу сообщить в Нью-Йорк, что трофей почти у нас в руках. Откровенно говоря, я понятия не имею, нубиец он или нет, но ты знаешь, мне нравится придумывать трофеям звучные имена: этот пусть будет нубийским принцем. Отлично. Даже если он не нубиец, мы продадим его под видом нубийца. По-моему, он ничего, а ты как думаешь? Из таких получаются самые лучшие трофеи, с ними ничего не нужно делать, тела как скульптуры, ты ловишь каждое их движение, а потом неделю не можешь выкинуть их из головы, и в ванной, и в постели все думаешь о том, чего ты с ними не делал, но мог быть сделать; подобные вещи должны стоить немалых денег, и если бы это зависело от меня, я бы оценила нубийца в тысячу евро, из них триста за сеанс и семьсот за право на образ, по-моему, это вполне справедливо: подумай, сколько женщин, лежа под опостылевшим мужем, воображают супермена, паренька из магазина на углу или любимого актера, а мужья и не подозревают, где витают мыслями их партнерши, впрочем, тебе это все неинтересно, ты у нас из другого теста, но, будь уверен, даже под тобой я вряд ли смогу выкинуть из головы нубийца. Так мы идем ко мне?
ДВА
Кое-кто обязательно скажет: все ясно, автор решил скомкать интригу, его отправляют за трофеем редкостной красоты, он, само собой, в него влюбляется и старается не допустить, чтобы красавца иммигранта превратили в машину для развлечений; вот и весь конфликт. Похоже на любовный роман, слегка отягощенный социальным подтекстом. Боюсь, мне придется разочаровать тех, кто на него настроился. Впрочем, иногда меня посещает искушение отдать дань художественному вымыслу, приукрасив собственные воспоминания.
Мы отправились к Докторше, занялись любовью, и, хоть я опасался, что мои довольно скромные возможности не смогут удовлетворить высоких запросов партнерши, Кармен, успевшая перенестись в мир фантазий, где, вместо меня ее покрывал нубийский принц, была на седьмом небе; воображение – отличное терапевтическое средство: нам достаточно погрузиться в себя, чтобы спастись от удушливой посредственности окружающего мира. После секса я, совершенно умиротворенный, развалился на кровати, а Докторша встала, приняла душ и вернулась в спальню. Чмокнув меня в ладонь свесившейся с кровати левой руки, она прошептала: “Я пошла за покупками”. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем пиликанье будильника вырвало меня из блаженного небытия. Обыкновенно, ночуя в барселонской квартире Докторши, я дожидался, когда она заснет – и начнет сладко посапывать, совершенно утратив бдительность, – чтобы свершить маленькую месть поработившей меня женщине и взять с нее небольшую плату, положенную всем без исключения сексуальным машинам. Дань я взимал необрезанными книгами. Всякий раз я тихонько пробирался к стеллажам, на которых размещалась идиотская коллекция Докторши, и выбирал пять экземпляров, тех, что потоньше. В руках у меня был предварительно захваченный в кухне нож. Устроившись на диване в гостиной, я разрезал склеенные страницы, нанося нелепой коллекции непоправимый урон. Даже если Кармен о чем-то догадывалась, она ни разу не обмолвилась о своих подозрениях. За полдюжины наших свиданий ее собрание должно было уменьшиться на триста экземпляров – серьезная недостача. Порой, когда Докторша предлагала мне поужинать вместе и закончить вечер у нее, мне отчаянно хотелось сказать: конечно, дорогая, это обойдется тебе в пять книжек. Моей целью было полное уничтожение коллекции, но, разрезая по пять томов за одно свидание, я продвигался слишком медленно, и месть грозила затянуться. Перед увольнением из Клуба я планировал посвятить расправе с книгами целую ночь. В отеле, ожидая, когда мне принесут кофе с круассанами, я успел искалечить два тома, приобретенные Докторшей на Куэста-де-Мойяно. Разрезать книгу полностью было слишком рискованно, и я решил ограничиться несколькими тетрадями. Если бы Кармен обнаружила последствия моего вандализма до нашего с Лусмилой отъезда в Малагу, я сослался бы на нечистоплотность книготорговца: бывало, что прежние владельцы разрезали некоторые страницы, а том, в котором пострадала хоть одна тетрадь, уже не мог считаться необрезанным. Телефонный звонок оторвал меня от размышлений, и я не раздумывая взял трубку. Звонила Лусмила. Она заявила, что не придет на обед и мы встретимся в аэропорту. Все это было сказано весьма заносчивым тоном, и ни тебе “привет”, ни “как дела”. С тех пор как Лусмила пополнила ряды охотников, я видел ее всего один раз, на непринужденной, почти семейной, встрече, которую Докторша устроила в начале года, чтобы обнародовать показатели каждого сотрудника и дать хорошего пинка отстающим. Под началом Кармен трудились пятеро охотников, куда меньше, чем в других крупных отделениях. На том собрании мы с Лусмилой едва обменялись холодными приветствиями. Она превратилась в агрессивную деловую женщину в сером костюме, туфлях на высоком каблуке и с длинными волосами, заплетенными в косу. После выступления Докторши албанка задала какой-то вопрос и покинула зал заседаний одной из первых. Мы собирались зайти куда-нибудь выпить по стаканчику и позвали Лусмилу, но та заявила: “Боюсь, моя компания придется вам не по вкусу”. На меня она ни разу не взглянула, хотя мы сидели рядом и я все время старался встретиться с ней глазами. Оставалось надеяться, что с тех пор Лусмила сменила гнев на милость: мне совсем не улыбалось иметь напарницу, которая открыто меня презирала.
Встретившись в аэропорту, мы приветствовали друг друга с прежней холодностью. Лусмила приехала раньше и не стала дожидаться меня, чтобы сдать багаж: судя по всему, ей не хотелось сидеть рядом со мной в самолете. Перед посадкой мы почти не разговаривали. Помню, она изрекла, протягивая мне жвачку:
– В этом мрачном мире до сих пор остались романтики.
– Ты это о чем? – Жвачку я не взял, и Лусмила сунула ее в рот.
– Ну разве не романтично: один человек увидел другого на фотографии и распорядился, чтобы его поймали и доставили ему?
– Мы все равно никогда не узнаем условий сделки.
– Как знать, – пробормотала Лусмила. Скрестив руки на груди, она проводила взглядом пассажира с тележкой, заваленной спортивными сумками, и добавила: – Если я узнаю, о какой сумме идет речь, непременно сообщу тебе, чтоб ты мог собой гордиться.
За обедом Докторша призналась, что Лусмила сама попросила поручить ей это небывалое дело: лишь дважды за всю историю Клуба его клиенты просили разыскать кого-нибудь и предоставить в их распоряжение. Что в данном случае означало “в полное распоряжение”, Кармен предпочла не уточнять, и оставалось только гадать, станет нубиец постоянным спутником нашего клиента или, по истечении действия контракта, пополнит ряды моделей, доступных всем. Я все время размышлял о судьбе драгоценного трофея и пытался отгадать, кто он, наш загадочный клиент: какой-нибудь нью-йоркский галерейщик или владелец табачной корпорации, без комплексов и с кучей денег, обуреваемый безумными фантазиями и заранее пресыщенный всем на свете. Но как Лусмила узнала об операции и как смогла убедить Докторшу поручить задание ей? С тех пор как албанка пополнила ряды охотников, ее отношения с Кармен заметно улучшились, и молва объясняла стремительное восхождение Лусмилы по карьерной лестницы особым расположением Докторши. То, что, получив распоряжение начальства, Кармен вспомнила обо мне, казалось вполне естественным: у меня была отличная статистика, и к тому же я неплохо знал Малагу. Но Лусмила? Предложенное Докторшей объяснение не выдерживало никакой критики: скорее всего, Кармен придумала его на ходу, чтобы я не спрашивал, какого дьявола мне подсовывают напарницу, которую отнюдь не радует перспектива работать под моим началом.
Напарница явно не была настроена делиться со мной информацией, но я решил не отступать. Я вежливо обратился к пожилой женщине, занявшей место рядом с Лусмилой:
– Сеньора, мы с этой сеньоритой путешествуем вместе, а мне как раз досталось кресло у окна. Не согласитесь ли вы поменяться?
Старушка с любезной улыбкой уступила мне место. Албанка сделала вид, что увлечена красочным альбомом с африканскими масками. Как выяснилось позже, это был подарок Докторши: все, что нужно знать о нубийцах. Я достал из сумки последнюю книжку своего любимого Стивена Кинга, в которой был с исчерпывающей простотой описан процесс создания романа.
Я подсел к Лусмиле лишь для того, чтобы позлить ее, напомнить, что, как бы она ни старалась притворяться, будто меня здесь нет, я все равно остаюсь боссом, и без меня у нее ничего не выйдет. Как ни странно, Лусмила нарушила молчание первой. Сунув книгу в карман на спинке переднего сиденья, она глянула на открытого Стивена Кинга и спросила:
– Как ты думаешь, что теперь будет?
– Ничего особенного. Мы отыщем нубийского принца, доставим его Докторше, она переправит парня в Нью-Йорк, клиенту в собственные руки, а уж тот распорядится трофеем по своему усмотрению, возможно, поселит на своей вилле, а домашним скажет, что это новый садовник.
– По-моему, все не так просто.
– То есть?
– Тебе не кажется, что Клуб зря растрачивает свое могущество?
– Что ты имеешь в виду? – Я захлопнул книгу и уставился на Лусмилу.
– Я имею в виду, что у нас есть идеальная платформа для дел поважнее, чем удовлетворять похотливых стариков.
– Идеальная платформа? Дела поважнее? О чем ты говоришь?
– Как далеко простираются твои амбиции? Насколько ты честолюбив? Докторша сказала, что ты займешь ее место, когда она уедет в Нью-Йорк. Тебя устроит новое место? Как по-твоему, ты на нем приживешься?
– Не знаю. Я никогда об этом не думал. О том, чтобы разом со всем покончить, перестать копаться в помойке в поисках алмазов, спасать жизни и все такое. Действительно не думал, пока Докторша об этом не заговорила. После скитаний от свалки к свалке, от причала к причалу, от пивнушки к пивнушке хочется чего-то другого, а хорошо оплачиваемый покой не такая уж плохая компенсация за дерьмо, в котором мы варимся. Но я вовсе не уверен, что это место мое. Скорее уж твое.
– С чего ты взял?
– А разве ты не претендуешь на эту должность?
Лусмила улыбнулась.
– Если хочешь получить то, чего у тебя нет, не довольствуйся тем, что у тебя есть, – произнесла она. Мало того, что охотница из клуба “Олимп” процитировала Блаженного Августина, так ее цитата еще и совпала с коротким отрезком яростной турбулентности, в зону которой угодил наш самолет. Я вытаращил глаза от изумления, а Лусмила спокойно продолжала: – Для меня этот Клуб только средство и не более того.
– А цель – мировое господство?
– Что-то вроде того.
Это было сказано таким серьезным тоном, что я не выдержал и расхохотался, потревожив покой остальных пассажиров. Стюардессы, катившие по проходу тележку с напитками, остановились возле наших кресел. Лусмила ничего не взяла. Я попросил бокал мансанильи.
– И как ты собираешься завоевать весь мир?
– Тебе когда-нибудь попадался список наших клиентов?
– Разумеется, нет. Нам ведь запрещено интересоваться клиентами. Это конфиденциальная информация, и доступ к ней имеет только высшее руководство.
– Что ты за охотник, если делаешь только то, что разрешено.
– А ты, стало быть, видела список? В нем небось полно знаменитостей? Святые отцы? Ребята из “Опус Деи”? Генеральный прокурор? Прославленные футболисты? Певцы с репутацией отъявленных мачо, питающие слабость к стройным мулатам?
– Это конфиденциальная информация.
И вновь я безудержно расхохотался. Лусмила слабо улыбнулась. Наш самолет заходил на посадку.
– Всему этому можно найти лучшее применение. Вот что меня гложет: этому можно найти лучшее применение, но никто его не ищет. Понимаешь? А еще мне кажется, что изначально Клуб придумали именно для этого, для того чтобы собирать по всему миру парий, превращать их в машины для секса, давать им в руки грозное оружие, чтобы в один прекрасный день они смогли взять верх над сильными мира сего, запутать в сети их собственных пороков и за все с ними расквитаться.
– Ясно. А для того чтобы вышеозначенные злодеи за все заплатили, их придется немного пошантажировать. Так сказать, заставить заплатить сверху.
– Вот именно, сверху и как следует. Ты никогда не задумывался, что всех этих финансистов связывают тщательно скрытые пороки? Такой магический порочный круг. Все они словно состоят в секте и не подозревают об этом. У Клуба огромный потенциал, и его давно пора использовать. Наши архивы – настоящий динамит, только поджечь фитиль до сих пор никто не догадался. Вместо этого мы продолжаем удовлетворять извращенцев.
Лусмила будто произносила подготовленную заранее и заученную наизусть речь. Я притворился, что мне очень интересно, а про себя думал: господи, что за бред. Чтобы не обижать Лусмилу, я время от времени вставлял в ее монолог какой-нибудь вопрос.
– И как ты собираешься претворять свои планы в жизнь?
Она пустилась в подробнейшие объяснения. Шантаж, использование СМИ для контактов с жертвами, экспроприация средств на революционные нужды, лучшие машины для секса, способные сводить с ума и порабощать клиентов.
Я невпопад спросил:
– Ты еще с кем-нибудь об этом говорила?
Я, разумеется, имел в виду Докторшу. Мне не составило труда догадаться, какой в общих чертах была ее реакция на бредни албанки, но вообразить эту сцену в подробностях я не осмелился. Лусмила ответила:
– Кое с кем из ребят.
– Ты общаешься с моделями?
– А как же. Со своими трофеями, и не только. Не так давно я познакомилась с одним из твоих аргентинцев. Классный парень, лучшая задница из всех, что мне приходилось видеть. Правда, он какой-то понурый.
Судьба Эмилио меня нисколько не волновала. Я не интересовался тем, что стало с моими трофеями, только коллекционировал их фотографии – вехи карьеры охотника.
– Я была машиной, теперь я охотник. Такого опыта, насколько мне известно, больше ни у кого нет. Так что мне сам Бог велел занять этот пост, ведь ты был только охотником, а моделью никогда.
– Докторша тоже не была моделью.
– Вот-вот, и поэтому плохо справлялась и упустила свой шанс. А теперь ее дни сочтены.
Дни Кармен сочтены? Судя по всему, Лусмила считала перевод в Нью-Йорк с повышением смертным приговором. На этот раз я не стал смеяться. Облака рассеялись, и нашим взорам открылся блестящий кусок моря и уродливые окраины Малаги, отделенные от воды нагромождением скал и чахлой зеленью. Под крылом самолета неспешно проплывали рыбацкие суденышки и прогулочные яхты. Командир экипажа сообщил, что самолет приступил к снижению, Лусмила достала альбом с нубийцами из кармана на переднем сиденье, а я засунул свою книжку в рюкзак.
– Ты знаешь, что Докторша собирает необрезанные книги? – поинтересовался я, уверенный, что она спросит, что такое необрезанные книги. Но Лусмила ответила:
– О Докторше я знаю все. Даже то, что она совершенно не умеет выбирать любовников.
Я уже несколько дней не читал газет и не смотрел телевизор. По правде говоря, всякий раз, когда мне случалось заглянуть в газету, у меня возникало неодолимое желание повторить жест Понтия Пилата – умыть руки. А умыть руки значит расписаться в собственной трусости. В общем, я оказался не готов к тому, что ожидало нас в Малаге. Чудовищная вонь, результат десятидневной забастовки мусорщиков, успела пробраться в аэропорт, так что, забирая багаж с транспортной ленты, мы уже знали, что очутились в первом кругу рукотворного ада. Воздух был пропитан невыносимым гнилостным запахом, а город, по словам других пассажиров, погрузился в хаос. Обитатели бедных кварталов, где посреди улиц выросли настоящие баррикады из отбросов, уже начинали поджигать мусорные контейнеры в надежде расшевелить городские власти, чтобы те начали наконец переговоры с профсоюзами. Иные горячие головы требовали ввести войска, чтобы избавить город от напасти. “Что подумают туристы?” – горестно восклицала какая-то местная жительница, изнывая от стыда перед иностранцами, привлеченными в Малагу рекламными проспектами, которые обещали мягкий климат, бескрайние пляжи и официантов с приличным знанием английского. Лусмила зажала нос надушенным лавандой платком, а я старался дышать ртом, но в легкие все равно проникал тошнотворный смрад. Чтобы отвлечься от висящего в воздухе гнусного марева, я принялся гадать, носит ли Лусмила под одеждой комплект для коррекции фигуры, которыми администрация Клуба снабжала моделей, чтобы они с утра до вечера без перерыва шлифовали свои тела. Он состоял из двух поясов, один из которых носили на талии, чтобы массировать и укреплять мышцы живота, другой на том месте, где бедра переходили в ягодицы, и двух браслетов, с помощью которых модели-мужчины развивали бицепсы. Этот комплект был на редкость неудобным, и тот, кто имел неосторожность заснуть, не сняв поясов, просыпался с онемевшими мышцами, которые потом невыносимо ныли. С мыслей о поясах для фитнеса я перескочил на размышления о нижнем белье Лусмилы и решил, что в тот день на ней были черные танга с зубчатыми оборками и тонкой ниточкой между ягодицами. Однако против смрада даже столь соблазнительное зрелище оказалось бессильно. Словно догадавшись, как далеко забрели мои мысли, Лусмила произнесла:
– Надо же, какая вонь. Вряд ли это из-за стачки.
– Да уж, им не мешало бы прочистить трубы, – отозвался кто-то за моей спиной, кто-то, кому хотелось завести разговор с красавицей албанкой.
И тут появились они. Человек тридцать африканцев, не меньше. Все перемазались нечистотами, чтобы конвоировавшие нелегалов полицейские не могли их схватить. Кое-кого обезвредили, обмотав с ног до головы клейкой лентой. Зрелище было поистине ужасающим, а я не догадался достать из чемодана “лейку”. Над толпой африканцев раздавались монотонные завывания: то ли боевой клич, то ли стенание обреченных жертв. Пассажиры зажимали носы, отчаянно борясь с тошнотой. Сдержать рвотные позывы удалось не всем, и сверкающий пол зала прилетов покрылся смрадными оранжевыми лужицами. Время от времени кто-то из плененных африканцев останавливался, падал наземь, принимался молотить по полу руками и ногами. Полицейские, не желая ударить в грязь лицом перед иностранцами, смело хватали бунтовщиков, осторожно, чтобы не испачкаться, поднимали на ноги и оборачивали изолентой, превращая в карикатурные мумии. Один из негров, самый крепкий, хоть и был спеленат с головы до ног, все же сумел вырваться и с разбегу ударился головой о стену; этот отчаянный поступок не облегчил его участи, но по крайней мере помог забыться. Караван африканцев прошел сквозь толпу пассажиров, расступавшихся в немом ужасе. Мы проводили их глазами до стеклянной двери в дальнем конце зала прилетов. Подгонять к терминалу автобус не стали: вместо этого к самолету протянули рукав. Полицейские принялись по одному заталкивать в него африканцев. Несчастные поднимались по ступенькам и пропадали в темноте. Когда в жерле рукава скрылся замыкающий процессию полицейский, Лусмила первой нашла в себе силы заговорить:
– Видел парня, который разбил голову о стену? Это вполне мог быть наш нубиец.
Я промолчал.
– Даже если это не он, все равно отличный трофей для Клуба. Вылитый Майкл Джордан. Жалко, – вздохнула албанка.
В Клубе существовало специальное подразделение из самых дорогих моделей, похожих на знаменитостей. Докторша старалась потакать вкусам самым разборчивых клиентов: в их распоряжении имелись клоны моделей, например Тайсона Бекфорда и Наоми Кэмпбелл, теннисисток, вроде Анны Курниковой, актеров и актрис, от блистательной копии Джона Гэйвина – подтянутого и сексуального, как в “Спартаке”, а вовсе не такого, каким он представал, играя респектабельных буржуа, – до молодого Пола Ньюмена и Бреда Питта, от очаровательной Одри Хепберн – не мое приобретение, – которую часто приглашали в качестве спутницы на светские мероприятия, до сногсшибательной Деми Мур, которой пришлось покинуть Клуб из-за рака груди, удостоившись на прощание идиотского комментария Лусмилы (“Надо же, а я думала, они силиконовые”). Среди моих трофеев было несколько клонов, но особым успехом они не пользовались, должно быть, мне нравились несексуальные актеры. Мне повезло только с одним парнишкой, которого я повстречал в Барселоне, буквально в двух шагах от кабинета Докторши. Парень был вылитый Кассиус Клей, и Докторша пришла от него в восторг. Чтобы набить себе цену, я соврал, будто выслеживал трофей не одну неделю, прежде чем обнаружить его в квартале Ла-Мина, одном из самых бедных и опасных в городе, и мне стоило большого труда заполучить его, но твердость и профессионализм в конце концов взяли верх.
Я пару раз бывал в Малаге, но охотиться здесь мне прежде не приходилось. Город славился многочисленной и разношерстной иммигрантской общиной, но у меня всегда находились дела поважнее. Тем не менее мне всегда казалось, что Малага может принести знатный улов, если действовать с известной осторожностью. Лусмила призналась мне в такси, по дороге в отель, что одно время, измученная невероятной севильской жарой, пыталась побираться на здешних улицах, где дышалось значительно легче из-за близости моря. Это жестокий город, констатировала она. И не пожелала сообщить подробности. Таксист покосился на нас в замешательстве, но сказать что-либо постеснялся. Мне показалось, что слова албанки как нельзя лучше соответствуют царящему вокруг напряжению: забастовка мусорщиков длилась десятый день, и оставалось только поражаться, как город до сих пор не запылал.
Повсюду виднелись горы мусора, горожане в белых масках старались поскорее покинуть зловонные улицы, посреди проезжей части валялась дохлая крыса. Я спросил у таксиста, есть ли надежда, что конфликт мусорщиков с мэрией благополучно разрешится, и тот ответил в стиле воинственных типов, которые обожают звонить на радио, чтобы выплеснуть в эфир очередную порцию брани. По словам таксиста, мусорщики – это уроды и козлы, которые только и знают, что торговаться за прибавку к зарплате и лишний день отпуска вместо того чтобы работать, богатеям из городской администрации, живущим в чистеньких кварталах, из которых мусор по ночам вывозят частные компании, на все плевать, а спасти положение могут “только войска”. В некоторых частях города ситуация была близка к настоящей катастрофе, полчища крыс становились все опаснее, а всеобщее отчаяние со дня на день грозило обернуться бунтом. Лусмилу монолог таксиста позабавил. Она считала, что здешний кризис должен пойти на пользу нашему делу.
– Стало быть, работаем вместе? С чего начнем? – спросил я в вестибюле отеля, пока мы дожидались, когда нам выдадут ключи от номеров. Я с раздражением услышал в собственном голосе дрожь. Лусмила, как никто другой, умела использовать чужие слабости в своих целях. На мой вопрос она дала самый худший из возможных ответов: презрительно пожала плечами. Я настаивал:
– По-моему, нам лучше действовать отдельно, на свой страх и риск, и встречаться раз в день, скажем, за завтраком, чтобы держать друг друга в курсе, то есть я имею в виду, не терять друг друга из виду, ты только не подумай, что я навязываюсь.
– Лучше за ужином, – отозвалась албанка. – Я встаю очень рано и никогда не завтракаю.
Распаковав чемодан и развесив рубашки в шкафу, я решил немедленно приступить к делу. Меня подстегивало присутствие Лусмилы. Наше противостояние чем-то напоминало ту дурацкую гонку, которую я затеял тогда в Севилье. Впрочем, с тех пор в игре значительно повысились ставки. Докторша заверила меня, что я получу ее место в барселонском офисе, даже если трофей достанется албанке. Теперь, когда стало ясно, как далеко простираются амбиции Лусмилы, я не удивился бы, узнав, что она решила использовать наше дело для небывалого карьерного скачка из моделей в начальницы отделения. Я позвонил администратору и попросил принести в номер пачку сигарет. На самом деле мне хотелось пообщаться с кем-нибудь из местных. Рыжий малый, который притащил мне сигареты, отчаянно заикался. Я поневоле вспомнил Гальярдо и слова Докторши о том, что все рыжие больные. Я показал посыльному фотографию нубийца и спросил, знает ли он, в каком парке сделан снимок. Он буркнул: “Как же”.
– А в каком парке собираются негры?
– Да их тут везде полно. Как стемнеет, уже на улицу не выйдешь. Они все парки заполонили, – зловеще проговорил посыльный, старательно отводя глаза.
– Да ладно, – усмехнулся я.
– Честное слово, они буквально повсюду, зараза похуже мусора, – заверил меня посыльный и, помолчав, выпалил: – У меня чуть портфель не увели.
Трагическая история портфеля нисколько меня не волновала. Личный опыт – обманчивая штука: смотреть на мир сквозь призму пережитого значит ничего в нем не разглядеть.
Я расплатился за сигареты, не прибавив ни цента на чай. Перед уходом посыльный произнес с неприязнью в голосе:
– Сходи к Английскому Двору, на Пуэнте-де-лас-Америкас, там негры кишмя кишат.
Эх, как же нам не хватает всевидящего автора, который перенес бы нас на крутые горные склоны, где уцелевшие нубийцы укрылись от суданских властей, и развернул бы перед читателем эпическое повествование о храбром юноше, который сумел вырваться из лап головорезов в форме правительственных войск и вместе с горсткой не менее храбрых товарищей пустился в легендарное плавание на утлом суденышке к вожделенному берегу. Попутно всевидящий автор устроил бы нам небольшую экскурсию на виллу таинственного клиента, по мановению которого закрутились шестеренки поискового механизма клуба “Олимп”, отметил бы невиданную роскошь его апартаментов, описал бы во всех подробностях его рабочий день, с изрядной долей юмора изобразил бы его супругу – и ее коллекцию обуви – и перечислил самых видных из его любовников. К несчастью, единственный всевидящий автор, которого мне довелось знать, остался валяться в прихожей с проломленным черепом. Хоть это и не имеет прямого отношения к нашей истории, скажу, что Паола выдвинула против меня обвинение в убийстве ее ротвейлера; на суде я клялся, что пес напал на меня первым по приказу своей хозяйки, но судья возразил, что животное хорошо меня знало и к тому же едва ли могло подчиняться командам, отданным при помощи телепатии. В результате меня обязали выплатить немыслимую для детского футбольного тренера сумму, так что отцу пришлось спасать меня от долговой ямы при помощи своей чековой книжки. Выписывая чек, он произнес одну из своих чеканных фраз: “Хуже убийцы собак, только убийца собак, который не может заплатить за то, что делает”.
После душа, нанося на щеки пенистый гель для бритья, я твердо решил, что не позволю Лусмиле отбить у меня вакансию: надо во что бы то ни стало отыскать трофей первым, чтобы сбить с нее спесь. И хотя внутренний голос подсказывал мне, что из ночной прогулки не выйдет ничего путного, я вышел на улицу, вонявшую, словно нутро демона, пораженное гангреной, и разыскал квартал, в котором, если верить посыльному, располагались облюбованные неграми парки. Нельзя сказать, чтобы прогулка доставляла мне удовольствие, а о том, чтобы устроить соревнование, не могло быть и речи: редкие прохожие, осмелившиеся нырнуть в море смрада, каким стал в последние дни их город, передвигались с такой скоростью, что догнать их не представлялось возможным. В Аламеде я задержался у цветочных лавок, продавщицы которых, похоже, готовы были бесплатно отдать весь свой товар тому, кто хоть немного с ними поболтает. Никто не торопился покупать у них розы. Заглянув в одну из лавок, я поинтересовался, во сколько они закрываются, решив, что возвращение из экспедиции нужно отметить цветами. Заодно я спросил, как найти Пуэнте-де-лас-Америкас, и выяснил, что нахожусь от него буквально в двух шагах. Это был широкий бульвар, по сторонам которого с головокружительной скоростью проносились машины. В центральной части бульвара, прямо на газоне, под раскидистыми деревьями, валялись мешки с мусором. Как ни призывал я на помощь дедукцию, силясь понять, отчего их надо было свезти именно сюда, мне так и не удалось придумать правдоподобного объяснения. Слева и справа от бульвара виднелись большие массивы зелени. Тусклый свет фонарей, до которых не долетели камни вандалов, не мог справиться с царящей там темнотой. Судя по всему, эти парки оказались идеальным местом для мусора, который уже не могли вместить контейнеры. Пара местных жителей подбросила в одну из куч несколько огромных пакетов: измученные смрадом, они давно махнули на него рукой и выносили отбросы лишь тогда, когда вонь в квартире становилась такой же невыносимой, как на улице.
Миновав призрачную громаду Почтамта, флагман, приплывший из пятидесятых, эпохи торжества фашизма, и здания Английского Двора, гигантского иглу, порождения немыслимых семидесятых, я зашагал по широкому тротуару мимо бетонных цветочных кадок, на которых, глядя прямо перед собой и изредка обмениваясь репликами, сидели негры. Я решил подойти к тому, что сидел в одиночестве, поодаль от других. Показав негру фотографию, я поинтересовался, не знает ли он нубийца.
