Текст книги "Нубийский принц"
Автор книги: Хуан Бонилья
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
Карлос вызвался меня сопровождать. Он повел меня на привокзальный рынок, где уже давно хозяйничали африканцы. Карлос окликнул какого-то негра, и он остановился, вперив в меня тяжелый взгляд и явно добиваясь, чтобы я первым отвел глаза. В моем кармане запиликал мобильный, я снял трубку и узнал, что утром похоронили отца. Я как мог постарался изобразить изумление: не рассказывать же брату о спиритическом сеансе. Я предложил свою помощь с наследством, продажей дома и прочими хлопотами. Брат как раз составлял для своего советника речь на открытии симпозиума, посвященного культурным аспектам миграции. Я поинтересовался, о чем будет речь, и брат ответил: “Как обычно; ты же знаешь, Андалусия всегда была проходным двором, без приезжих мы не стали бы теми, кем мы стали, а другие провинции не обошлись бы без нас”. Я бурно выразил свое восхищение и повесил трубку.
– Ну вот, – сообщил Карлос, – я знаю, куда он пошел.
– Мой отец умер, – сказал я, убирая телефон в карман.
– Мой тоже, – ответил негр.
Бу, одинокий и прекрасный, в черной майке, подчеркивавшей его великолепный торс и выдающиеся бицепсы, и бейсболке, сидел в глубине обшарпанного бара с фотографиями маржореток на стенах и горами ореховой скорлупы на полу, лузгал семечки, потягивал воду из литровой бутылки и листал спортивный журнал. Карлос показал мне его, но сам наотрез отказался подходить: его миссия была закончена. В полупустом баре коротала время компания тертых жизнью престарелых пьянчуг и пара молодчиков, судя по всему, набиравшихся сил, перед тем как подняться на крышу и начать расстреливать прохожих. Если не считать Карлоса, Бу был здесь единственным негром. Я заплатил гвинейцу сто евро, чем смертельно его оскорбил. Карлос потребовал, чтобы в придачу я отдал ему свой телефон, но я ограничился тем, что сунул в его лапу еще сотню. Гвинеец удалился, осыпая меня проклятиями, чем и привлек внимание нубийца. Я направился к Бу, пытаясь изобрести на ходу более-менее достойный предлог, чтобы начать разговор. Нубиец был очень молод. Накануне мне показалось, что ему около двадцати пяти лет, но вблизи он выглядел на двадцать, не больше. На лице Бу застыло простодушное щенячье выражение, на подбородке отчетливо виднелась незаметная на снимке оспинка. Я поздоровался, но он даже не взглянул на меня. Меня немного встревожила россыпь белых пятнышек размером со слезу у него на запястье. Витилиго – скверная вещь, от нее чертовски тяжело избавиться. Я попросил разрешения сесть, но нубиец никак не отреагировал: он продолжал лузгать семечки, выплевывая шелуху в пепельницу. Бу был из тех, кто раскусывает шелуху передними зубами, не выпуская зернышка из рук. Такая техника позволяла ему поглощать семечки с рекордной скоростью. Стоявшая на столе полукилограммовая упаковка была почти наполовину пуста. Сам я забрасываю семечки в рот и разгрызаю коренными зубами. Вот вам два противоположных мироощущения.
Нубиец сразу заметил мои затруднения: как ни пытался я это скрыть, двадцать шагов от порога до его столика дались мне с большим трудом. Я совершал невероятные усилия, чтобы превозмочь боль: считал до десяти, глубоко вдыхал, заставлял себя успокоиться, и тогда кошмар ненадолго отступал, чтобы через несколько мгновений приняться терзать меня с прежним остервенением.
– Несчастный случай? – спросил нубиец. В его глазах застыл безбрежный вековечный холод, улыбка была белоснежной, а на полных губах виднелись крошечные трещинки. Заметив, что я пристально рассматриваю его рот, Бу отхлебнул воды из бутылки и стремительно облизал губы длинным розовым языком, скорее даже бело-розовым.
Нубиец был у меня в руках, а я так и не придумал, что ему сказать. Нервы у меня были словно канаты, в обоих смыслах этого слова (бывают такие забавные выражения, означающие сразу две прямо противоположные вещи). В конце концов, я решил не городить небылиц, чтобы произвести впечатление на нубийца, а рассказать ему все как есть. Моя история была настолько невероятна, что никому бы не пришло в голову ее рассказывать, не будь она правдой от начала до конца.
Итак, я поведал Бу все, что знаю, опуская незначительные подробности, и пока я говорил, его глаза раскрывались шире и шире, пока не заняли все лицо: это, конечно, преувеличение, но тогда я испугался, что глаза негра выскочат из орбит и окажется, что передо мной не человек, а чудовищное творение ученого-психопата. Если бы меня попросили запечатлеть тот момент, я нарисовал бы огромный глаз, который становится все больше, затмевая собой все лицо, око из кошмарного сна, горящее, завораживающее, глубокое, словно омут. Я прервал повествование и попросил официанта принести мне бутылку воды. Пока она не оказалась на моем столе, нубиец продолжал смотреть на меня широко распахнутыми глазами, все вокруг застыло, и даже зуд в моем паху на время затих. Я достал журнальную страницу с фотографией, ту самую, глядя на которую, наш таинственный клиент решил: он будет моим. Или: отныне я принадлежу ему. Кто знает? Вам доводилось влюбляться в фотографию? Я говорю не о влечении, не о минутном помутнении рассудка, которое может случиться с каждым, а о настоящей безнадежной любви, вдохновляющей нас на самые нелепые и безумные поступки. Я в который раз задумался о таинственном богаче, снарядившем нас на поиски нубийца. И снова мне не хватало всевидящего автора, который перенес бы нас за тысячи километров от бара и показал бы, как наш клиент ведет переговоры, напевает в душе, покупает газету в аэропорту, про себя заклиная судьбу: он будет моим. Или: я отдам ему все. Мой рассказ настолько выходил за рамки здравого смысла, что Бу оставалось только поверить мне. Когда я показал нубийцу фотографию, его лицо озарила детская улыбка, смягчившая суровые черты. Он тут же засыпал меня вопросами, на большинство которых у меня не было ответа, поскольку они так или иначе касались личности клиента. Я не уставал снова и снова повторять, что ничего от нубийца не скрываю, – я поинтересовался, действительно ли он нубиец, но тот лишь пожал плечами: “Я из племени, которое живет на склоне горы”, – просто знаю не больше, чем он.
– Это мужчина или женщина? – спросил Бу.
– Не знаю, – ответил я.
– Где он живет? – спросил Бу.
– Не знаю, – ответил я.
– Чем он занимается?
– Не знаю.
На вопрос о том, чем занимается Клуб, я ответил честно: спасает жизни.
– Эти двое меня стерегут, – сообщил Бу, указав едва заметным движением подбородка на молодчиков у барной стойки. Мне предстояло исполнить вторую часть симфонии. Я рассказал свою историю, и теперь надо было использовать все богатство звуков и ритмов, чтобы увлечь негра за собой. Я заговорил о превратностях судьбы бойца, неизбежном поражении и перспективе оказаться на дне оврага, под равнодушными звездами.
– Мне нравится драться, нравится мочить белых, – заявил Бу, разрушая мои построения одним метким ударом. И добавил: – У моего народа есть песня: “Я пою не потому, что мне весело, а потому, что мне нечего есть. Дай мне денег, чтобы я смог поесть. А когда я поем, то спою оттого, что мне весело. Ведь тогда мне не надо будет петь за деньги”.
Я улыбнулся, не зная что сказать. Слово “петь” можно было с легкостью заменить на “драться”. Я принялся разглядывать костяшки собственных пальцев, потому что не мог вынести обжигающий взгляд нубийца. Тот продолжал:
– Скоро здесь у меня не останется соперников и меня перевезут в другое место, где меня еще не знают, и будут ставить на моих противников.
Я предложил Бу попытаться вообразить нашего клиента. Он мог оказаться владельцем рекламного агентства и сделать из нубийца безымянную модель, красота которой сведет с ума весь мир. Или старушкой – собирательницей произведений искусства, с годами пришедшей к выводу, что самое совершенное творение – это человеческое тело, которая поставит нубийца на пьедестал у себя в гостиной, прикрыв ему причинное место фиговым листком, чтобы ее подруги, попивая чай, бросали на живую статую завистливые взгляды. Такая идея Бу понравилась, и он снова улыбнулся. Впрочем, это могла быть красивая женщина, уставшая от измен и порока и решившая познать новый мир в объятиях страстного, простодушного, чистого душой дикаря. Так или иначе, у Бу всегда оставалась возможность пойти на попятный. Владельцы клуба “Олимп” приняли бы модель, способную приносить им тысячу евро за сеанс, с распростертыми объятиями. Бу спросил, о каких сеансах идет речь и чем ему придется заниматься в благодарность за спасение. Святая простота. Я сказал все как есть. Сексом. За очень большие деньги. Многочисленные клиенты Клуба покупают любовь за деньги. Только с женщинами, заявил Бу. Я заверил его, что это можно устроить: администрация иногда идет навстречу перспективным моделям, и, хотя в этом случае он будет зарабатывать значительно меньше, никто не заставит его делать что-либо против его воли. И все же сначала Бу стоит встретиться с заказчиком, а если там что-то не сложится, что ж, тогда добро пожаловать в Клуб. Нубиец бросил на стол пригоршню семечек и проговорил:
– Я расскажу тебе одну историю. Эту историю мне рассказал мой дед. В моей деревне все деды рассказывают ее своим внукам. Такой у нас обычай.
Я приготовился слушать, чувствуя затылком тяжелые взгляды телохранителей и наслаждаясь затянувшимся спокойствием в паху.
– В стародавние времена, когда мир еще был плоским и висел над пропастью, на дне которой обитают мертвые, белые охотники под покровом ночи пробрались в деревню и похитили самого красивого мужчину. Даже вооруженные до зубов стражи не смогли им помешать. Мой дед тогда был ребенком, а похищенный был его отцом. Хотя каждый ребенок в нашей деревне думает, что похитили отца именно его деда. Белые люди забрали его, и никто не знал почему: то ли собирались убить за какую-то провинность, то ли сделать рабом. Но мой дед каждую ночь видел своего отца во сне. Он словно смотрел телевизор, хотя понятия не имел, что это такое. Похищенного вместе с другими воинами посадили на корабль, по дороге остальные пленники умерли, и в живых остался только отец моего деда. Его посадили в клетку вместе с обезьяной. Это был зверинец. Каждый день тысячи людей приходили поглазеть на деда моего отца. Однако многим казалось несправедливым, что с воином обращаются таким образом. Тогда хозяин зверинца, купивший моего прадеда у белых охотников (охотников на людей вроде тебя), стал выпускать его из клетки по утрам, пока не было посетителей, чтобы он мог гулять по всему зверинцу. По ночам прадед возвращался в клетку и засыпал на соломенной подстилке. Но публика снова была недовольна: теперь она требовала, чтобы воина опять посадили под замок. Толпы людей приходили в зверинец только для того, чтобы поглазеть на негра, они ходили за ним по пятам, преследовали и загоняли, не давая спрятаться. Воину пришлось защищаться, он бросился на своих мучителей и заставил их бежать, но самый смелый из них не пожелал отступить, сцепился с моим прадедом, и тот убил его двумя страшными ударами. Друзья погибшего отправились в зверинец, чтобы расквитаться с воином. Мой дед каждую ночь видел сны о том, что с ним происходило, и можно было не сомневаться, что отец точно так же видел сны о нем. Дед видел, как люди с ружьями ворвались в зверинец, но его владелец сжалился над воином и спрятал его. Потом он отправил моего прадеда на бутылочную фабрику в дальнем поселке, затерянном посреди пустоши. Но весть о том, что негр убил человека, долетела и туда, и остальные рабочие решили с ним расправиться. Они окружали воина стаями по шесть-семь человек, и он мало что мог поделать. Прадед переломал кости одному, своротил нос другому, но выстоять один против всех он не мог, и его нещадно избивали. Однажды утром он понял, что больше этого не вынесет. В тот день мой прадед подстерег своих обидчиков по одному, застал каждого врасплох и превратил в кровавое месиво, а потом поднялся на крышу фабрики и, широко раскрыв глаза, бросился вниз. В тот момент мой дед проснулся и с тех пор больше не мог сомкнуть глаз никогда-никогда.
Послышался раскат грома, и кто-то громко прокомментировал: “Будет ливень”. Словно по команде, зазвучала старая как мир мелодия дождя, бьющего об асфальт. “Нам с этим мусором только дождя для полного счастья не хватало”, – проворчал официант. Я молчал, подавленный суровой исчерпывающей моралью нубийской легенды, которой мне было нечего противопоставить. А тут еще и зуд вернулся.
– Всякий раз, когда я бью белого, я вспоминаю своего прадеда, вспоминаю о том, как он умер, как белые люди посадили его в клетку на потеху своим детишкам. Тебе этого не понять, – сказал Бу. Бар начал заполняться прохожими, искавшими спасения от дождя.
Я собрался с силами и заговорил:
– Я хочу помочь тебе освободиться от этой истории, точнее, от ее конца. Пропуск в лучшую жизнь, в мир, где тебя будут уважать, ценить, вожделеть, достойно оплачивать твою работу. Ты сможешь сам определять сроки, например, сказать: мне хватит трех лет, чтобы скопить достаточно денег и покончить со всем этим. Вот что может дать тебе Клуб, если ты, конечно, не захочешь остаться у заказчика.
Я и сам понимал, какой жалкой получилась моя возвышенная речь, но что мне оставалось делать. На самом деле мне хотелось сказать: поднимайся, Бу, нам пора валить отсюда, пошло оно все, и бои, и дождь, и мусор, и хренов клуб “Олимп”, я помогу тебе, отвезу, куда ты скажешь, сделаю все, что ты хочешь, только доверься мне. Как будто это и вправду было так просто, как будто я мог превратиться в волшебную лампу, потерев которую любой человек – или по крайней мере тот, кто мне понравился, – мог исполнить свои самые сокровенные желания.
– А твой хваленый клиент может повернуть время вспять и изменить прошлое? – спросил Бу, невольно подсказав мне весьма убедительный аргумент.
– Повернуть время вспять никому не под силу, но мы втроем можем изменить будущее: заказчик, который выбрал тебя, я, потому что нашел тебя и говорю с тобой сейчас, и ты сам, ведь только ты можешь решить, как будет лучше для тебя.
Вместо ответа нубиец заговорил о своей деревне, и я испугался, что он примется рассказывать очередную легенду о своих великих предках. Но Бу сказал, что каждую ночь просит богов вернуть его в родное селение, в те годы, когда он был мальчишкой, у которого не было никаких забот, кроме как присматривать за стадом и разрисовывать лицо сажей перед праздником, когда все было известно заранее, и тому, кто честно выполнял свои обязанности, не приходилось беспокоиться о завтрашнем дне. Поутру, просыпаясь на отсыревшем от пота матрасе, окруженный шумом и вонью чужого города, он спрашивал себя: что я здесь делаю? Но его деревни давно уже не существовало, не было ни мальчишек-пастухов, ни праздничных масок, а под соломенными крышами хижин жили только призраки убитых во время последнего рейда: все погибло, ушло без возврата, и ему некуда было возвращаться. Есть ли на свете средство от такой тоски?
– Не одному тебе некуда возвращаться. – Я вспомнил, что мои родители умерли, но не стал говорить об этом вслух: мне не хотелось услышать от Бу: “Мои тоже”. У всех умерли родители, все мы бедные сиротки, что уж тут поделаешь.
Дождь расходился все сильнее, и в баре прибавлялось народу. Стражи Бу не спускали с меня глаз, их взгляды жгли мне спину. “Ну и дождина зарядил”, – проговорил один из посетителей. Другой отозвался: “Только этого нам не хватало”. Я вспомнил жабий дождь из “Магнолии” и как мама укрыла меня одеялом, когда я начал рыдать оттого, что, совсем как нескладный персонаж этого фильма, не знал, кому отдать свою любовь. С гор по спускавшимся к морю улицам побежали широкие ручьи, смывавшие горы мусора, до которых не успели добраться грузовики, так что у городских служб должно было прибавиться работы. По щекам Бу скользнули алые блики от промчавшейся мимо пожарной машины. Казалось, яркая вспышка не только озарила лицо нубийца, но и проникла в его мозг, потревожив и смешав самые сокровенные мысли.
– Пошли, – сказал он.
Сначала я решил, что Бу предлагает перебраться в другой бар: чертовски скверная идея, если учесть, что творилось на улице. Однако, увидев в глазах нубийца ровное холодное пламя, я вдруг понял, что он принял мое предложение. Охранники меня не слишком волновали. Они, конечно, потащились бы за нами, но мы могли взять такси, а в их карманах едва бы нашелся хоть один евро, чтобы тоже поймать машину и броситься в погоню. Поднимаясь на ноги, я решил отправиться прямиком в аэропорт, а перед вылетом позвонить Лусмиле и сообщить ей, что игра окончена, а трофей находится в моей охотничьей сумке. Однако выйти из бара не представлялось возможным: дождь уже не лился с неба, не стучал по асфальту, а стоял сплошной завесой. Мостовая превратилась в бурный поток, несущий мириады отбросов. Доверху набитый мусором черный мешок, из которого торчала банановая кожура, попал в водоворот у светофора и лопнул, его содержимое разлетелось во все стороны. Я умолял Бу хоть немного переждать, но он шагнул за порог с высоко поднятой головой, словно стихия не могла причинить ему никакого вреда. Не пройдя и десяти метров, он вымок до нитки. Охранники не двинулись с места, уверенные, что негр не уйдет далеко. Скорее всего, они начали тревожиться, когда я направился вслед за Бу, изо всех сил стараясь не потерять его из вида, уберечь “лейку” от воды и не шлепнуться в бурлящий поток. Воды было мне по колено. Приметив поблизости зеленый огонек такси, я окликнул Бу. Мы уселись в машину, однако водитель не мог тронуться с места, со всех сторон зажатый другими автомобилями. “Лучше выходите, – проорал таксист, – нам отсюда не выбраться, кажется, где-то трубы прорвало”. Он говорил дрожащим от страха голосом, словно умоляя нас не бросать его в этом ужасном месте. Нечистоты победно шествовали по городу: такое зрелище, безусловно, стоило увековечить, но мне не хотелось рисковать камерой. Таксист включил радио и переключал каналы до тех пор, пока я не попросил его оставить диктора, скорбным голосом вещавшего о том, что Комиссия по чрезвычайным ситуациям рекомендует гражданам не покидать дома.
– Даже если дом начнет рушиться вам на голову, – буркнул водитель, подпортив свой циничный комментарий неловким смешком.
Патрульные машины и “скорые” застревали на запруженных машинами улицах. Вода, а вместе с ней и мусор, все прибывала, рождая элегическое настроение у многочисленных стихотворцев, наблюдавших за потопом из окон городских кафе. Автомобили то и дело задевали друг друга, но никто не решался продвигаться вперед, рискуя оказаться подхваченным мощным потоком, потерять управление и пропасть в водовороте. С тех пор как начался ливень, не прошло и получаса, но казалось, будто с неба льет уже который день. Нубиец скрючился на сиденье, сжав зубы, его глаза были полны ужаса, губы непрестанно двигались. Бу молился, и его молитва сливалась с заклинаниями диктора, который, казалось, готов был призвать граждан, в особенности тех, кто оказался вдали от дома или в ветхом жилье, расположенном на горных склонах, уповать на Бога, ибо спасать их никто не собирался, по крайней мере до тех пор, пока в городе не установится подобие порядка. А это не представлялось возможным, пока не кончится дождь. Между тем на небе не наблюдалось даже намека на просвет. Подумать только, теперь, когда я разыскал Бу и убедил его поехать со мной, в дело вмешалась стихия. Напор воды возрастал, и оставаться на месте становилось все опаснее. Я чувствовал: еще немного, и нам вообще не выбраться. Вспомнив, что по дороге в парк магнолий мне попалась алая вывеска, обозначавшая вход в метро, я спросил у таксиста, можно ли добраться отсюда до аэропорта.
– Поезд отходит каждые десять минут, – ответил тот. – Если он, конечно, не превратился в подводную лодку. Вход на соседней улице, так что если пробежитесь, есть шанс попасть на место живыми и невредимыми.
Я вылез из такси, даже не взглянув на Бу. Чтобы нащупать тротуар, мне пришлось несколько раз по щиколотку погрузиться в огромную лужу. Вскоре нубиец обогнал меня. Он шагал по воде легко и твердо, словно посуху. Когда я добрался до лестницы, ведущей в метро, Бу уже покупал билеты. На перроне, мокрые до нитки, мы оглядели друг друга и расхохотались. Я вспомнил о Лусмиле и решил ей позвонить. Сначала албанка мне не поверила, потом попросила дождаться ее в аэропорту.
– Ничего не могу обещать, – ответил я. – Это слишком опасно. За нами следят.
– А как вы собираетесь сесть в самолет без документов?
Кое в чем Лусмила по-прежнему меня превосходила: она не совершала необдуманных поступков. Албанке не пришлось бы дрожать от страха в очереди за билетами и понапрасну надеяться, что ее пустят в самолет без досмотра и документов. От волнения у меня путались мысли, но я прекрасно понимал, что ждать Лусмилу времени нет. Я уже был готов махнуть на все рукой и отправиться в Барселону на машине. К счастью, неподалеку прогуливались двое негров в щегольских костюмах. Я решился подойти к ним и попросить помощи: “У парня нет документов, а нам позарез надо попасть на ближайший барселонский рейс. Не могли бы вы купить ему билет на свое имя?” Негры посмотрели на меня так, словно я предложил им продать собственных матерей. Потом они перевели взгляд на Бу и немного встревожились. Оба оказались голландцами. Один из них неловко сострил:
– А вы часом не террористы?
– Ну если ты не полетишь с нами в Барселону, лично тебе беспокоиться не о чем.
Моей шутки негр не оценил. Его товарищ оказался более великодушен (по большей части к самому себе: свою самоотверженность он оценил в триста евро. Это, конечно, было слишком, но что мне оставалось делать). Все обошлось: в аэропорту паспортом Бу никто не интересовался, и, чтобы подняться на борт, оказалось достаточно предъявить стюардессе наши билеты.
Для Бу это был первый в жизни полет. Когда самолет начал разгоняться, нубиец зажмурился. Небо висело над горами, словно серебристый плавник гигантской рыбины. Кое-как набрав высоту, самолет с жалобным кряхтеньем повис над морем, до которого, казалось, можно было дотянуться рукой, а потом, оставив морскую гладь за левым бортом, переместился к берегу. Городское шоссе, шедшее параллельно забитой машинами набережной, было завалено мусором. По пляжу протянулась длинная линия черных мешков, наполненных отвратительными гниющими отбросами. Идеальная обстановка для побега, универсальная метафора моего отношения к окружающему миру или, лучше сказать, к своему внутреннему миру, который был не туннелем с кишками, как у фолкнеровского персонажа, а городом, погребенным под грудами собственного мусора.
