Текст книги "Нубийский принц"

Автор книги: Хуан Бонилья

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– А тебе зачем? – спросил негр. В ответ я едва не пустился в долгие философские рассуждения, но вовремя вообразил, что для метафизики не время.

– Это мое дело, – ответил я сдержанно. – Так ты можешь мне помочь?

– А ты мне?

– Конечно.

Негру было чуть-чуть за двадцать. Белки его глаз покрывала красная сосудистая сетка. Он был настоящим щеголем, как большинство негров, которых мне приходилось встречать. Особенно хороши были его туфли. Лоб негра рассекал недлинный, но довольно глубокий шрам. Судя по всему, городская вонь нисколько его не беспокоила. По-испански он говорил бегло, но невнятно. Получив от меня заверения, что за ценную информацию последует награда, он не сообщил мне ничего интересного.

– Этого я не знаю, – сказал негр, – и, кто может его знать, тоже не знаю, но здесь полно таких, как он, а может, он и сам где-то здесь, в парке, а может, кто-нибудь его знает или знает тех, кто его знает, но ты туда не ходи, там сейчас плохо, а если ты пойдешь со мной, все будет в порядке, если ты пойдешь со мной, мы найдем того, кто его знает, прямо здесь, в парке.

Негр поднялся на ноги, оттолкнувшись костяшками пальцев от края кадки. Он был выше меня, с неожиданно светлыми губами. Сунув руки в карманы, негр кивнул в сторону парка:

– Идем?

У меня не было никакого желания брать проводника. Я сказал:

– Знаешь, лучше в другой раз, может, завтра.

Он снова завел свою песню: “Зачем ты его ищешь?” Я застыл на месте, не зная, что предпринять: отправиться в парк или вернуться в отель. Было ясно, что негр не отвяжется, пока не удовлетворит свое любопытство. Поразмыслив, я двинулся в сторону парка, а мой новый знакомый проворно засеменил следом, приговаривая:

– Со мной безопасно, в парке меня знают, мы можем спросить про того, кого ты ищешь, я помогу тебе, а ты мне, ты получишь то, что ищешь, а я получу помощь.

Я резко остановился.

– Послушай, – сказал я, – ты меня не так понял. Мне не нужна помощь. Я не хочу, чтобы ты шел со мной в парк. Какая помощь тебе нужна? Я ничем не могу тебе помочь.

– Но ты сказал, что я помогу тебе, а ты мне.

– Я не нуждаюсь в твоей помощи. Только если ты знаешь, где он, и скажешь мне. – Я помахал фотографией нубийца.

Негры, сидевшие на соседней кадке, повернулись к нам. Один из них поднялся на ноги. Испугавшись, что к парню со шрамом спешит подмога, я шагнул назад, но настырный проводник схватил меня за рукав. Пришло время выходить из игры. Я сказал:

– Ну все, довольно. Оставь меня в покое.

Должно быть, я говорил слишком громко. Негр, который по-прежнему, поджав ноги, сидел на краю кадки, решил вмешаться. Он подошел к нам и спросил, в чем дело. Этот парень говорил по-испански куда лучше, чем мой проводник, который бесцеремонно запустил левую руку в карман моей рубашки и достал фотографию.

– Ты его знаешь? – спросил он по-испански. Я не сомневался, что негры станут общаться между собой на неизвестном мне наречии, и несказанно удивился любезности паренька, заговорившего с приятелем на моем языке. Второй негр взял у первого страницу со снимком. У него были ярко-желтые ноги, как на картине сюрреалиста. Бросив взгляд на фотографию, он подозвал оставшегося товарища то ли на искаженном английском, то ли на своем родном языке. Третий негр поспешно приблизился. Я подумал, что правильней всего будет подарить им снимок и смыться подобру-поздорову.

– Он боец, – сказал третий негр тонким голосом, который никак не вязался с его свирепой внешностью.

Ни один из трех не прошел бы и предварительного отбора в клуб “Олимп”. Третий негр, вероятно, вылил на себя целый пузырек одеколона, и исходящий от него аромат вперемешку с окружающей вонью – цветочные кадки давно превратились в мусорные баки – вызывал дурноту.

– Ты его знаешь? – спросил я.

– Мы все его знаем, – ответил второй негр.

– Видишь, я помогаю, – встрял первый.

– Как его найти? – спросил я то ли всех сразу, то ли каждого по отдельности, то ли самого себя.

– Я нахожу, если ты мне помогаешь, – пообещал первый. – Он дерется в тотальной бойне.

Я не знал, что такое тотальная бойня: новый вид спорта или притон для подпольных боев.

– В субботу он дрался и победил. Он отличный боец. Ты его зачем ищешь? – спросил первый негр, вмиг превратившийся из человека, который никогда не встречал нубийца, в его лучшего друга.

– Ищу, потому что он мне нужен. А ты знаешь, где его найти?

Я чувствовал, что под ногами у меня зыбучие пески: чем сильнее трепыхаешься, тем глубже проваливаешься.

– Я могу, я знаю, – заявил третий негр.

Я представил всех троих в аэропорту, под конвоем, измазанными собственным дерьмом, чтобы полицейские не могли их схватить.

– Я могу. Дай мне телефон, я позвоню, когда снова будет бой.

– Нет, не пойдет, – возразил я нетерпеливо. – Бои меня не интересуют. Я хочу найти его до того, как он снова будет драться.

– Иди в парк магнолий, – сказал второй негр, кивнув в сторону парка, который его товарищ называл “тот, что впереди”.

Заглянув в парк наутро, я и вправду обнаружил несколько магнолий, а еще гигантский фикус, пару десятков пальм и какие-то кусты, которые я, полный профан в вопросах ботаники, так и не смог идентифицировать.

– Я пойду в парк магнолий и найду его, дай мне телефон, я позвоню и устрою вам встречу, – предложил третий негр.

Я сдался. Негр не стал записывать продиктованный мною номер. Он заверил меня, что у него прекрасная память на важные телефоны. Как только я распрощался с предприимчивой троицей и двинулся прочь, в моем кармане завибрировал мобильник. Я не стал отвечать. На пути в отель я жестоко корил себя за трусость: конечно, эти трое могли ограбить меня, избить или вообще изнасиловать, но ничего такого ведь не случилось. И все же я был доволен собой: по крайней мере, я знал, что мой нубиец действительно находится в Малаге, и, хотя то обстоятельство, что он стал бойцом в подпольном клубе, не облегчало мне задачу вербовки, я приблизительно знал, где его искать. Я достал телефон: оказывается, мне звонили из родительского дома. Перезвонив, я нарвался на отца. Он только буркнул: передаю трубку твоему брату. Брат сообщил мне горькую весть: мама умерла, попала под автобус. Все решили, что это был несчастный случай, но мы-то с ним знали: она покончила с собой.

Когда кто-то из твоих близких совершает самоубийство, мир вокруг тебя превращается в огромный дом, где все перевернуто вверх дном, где отражение в зеркалах оплавляется и тает, тень не стелется за тобой по полу, а взмывает к потолку и, словно чужая, отказывается повторять твои движения, цветы оборачиваются ужасными монстрами, человеческие шаги напоминают скрежет железа по стеклу, голоса звучат, как вой диких зверей, стрелки перестают бежать по циферблату, а из кранов в ванной вместо воды вырывается чудовищный вой, который пробирает до костей и еще долго отдается в ушах. Трудно придумать более подходящее место, чтобы получить весть о самоубийстве матери, чем забытый богом нищий город, наполненный баррикадами из мусорных контейнеров, дерьмом и злобными крысами. Я сказал брату, что не смогу приехать на похороны, хотя он, конечно, и так это знал. На вопрос о самочувствии отца он, должно быть, пожал плечами. “Держись, – сказал я брату, – будь сильным”. Сам я, как ни странно, почти не чувствовал боли. Я был готов мужественно отразить приступ горя, но оно все не наступало. Наверное, затаилось, чтобы застать меня врасплох, но, сколько я ни думал о Севилье, сколько ни воображал сцену маминой гибели, в сердце моем не было ни отчаяния, ни грусти. Я зашел в цветочную лавку у входа в парк и купил розы. Когда Лусмила поинтересовалась, откуда у меня цветы, я рассказал ей о смерти матери, утаив, что почти отыскал нубийца. В ответ на мое горькое признание: “Мама умерла”, албанка пожала плечами:

– Моя тоже.

Тогда я решился задать вопрос, мучивший меня в последние дни.

– За что ты на меня взъелась?

Ответом мне была солнечная улыбка.

– Ты что-нибудь выяснил?

Лусмила ждала меня в гостиничном баре, потягивая джин-тоник, на ней была маечка с коротким рукавом, на открытом плече красовалась татуировка в виде кораблика на гребне зеленой волны. На столе стоял непочатый стакан виски, и я предпочел думать, что албанка заказала его для меня.

– Да. В этом городе решительно негде спрятаться от вони. А ты?

Открытие Лусмилы как раз вернулось из уборной: высокий черноглазый красавец с массивной нижней челюстью, пышными волосами и мускулистым торсом, туго обтянутым майкой. Он представился, но я не запомнил его имени.

– Кандидат в модели? – шепотом поинтересовался я у Лусмилы, уступая ее приятелю место за столом и стакан виски.

– Это личное, – отмахнулась она.

Сначала я подумал, что интрижки албанки могут дать мне существенное преимущество, но тут же одернул себя: моя напарница не стала бы терять время на этого красавчика, не обладай он мало-мальски интересной информацией. А что, если мы имеем дело с организатором подпольных боев? Впрочем, я понятия не имел, насколько Лусмила продвинулась в своих поисках, а облегчать ей жизнь в мои планы не входило, так что я почел за благо подняться к себе в номер.

Наверное, мне полагалось всю ночь не смыкать глаз, пытаясь заглушить горе успокоительным, и предаваться светлым воспоминаниям о матери. Вместо этого я рухнул на кровать и после недолгого, но яростного сражения с пунктуальным, как всегда, зудом провалился в сон.

Утром меня разбудил телефонный звонок: звонил не мой мобильник, а телефон в номере. Прежде чем ответить – тут уж ничего не поделать, – я произнес скороговоркой: “Мойсес Фруассар Кальдерон, Ла-Флорида, 15-Б, двадцать восемь лет, охотник на нубийцев…” Звонил один из африканцев, я так и не понял, кто именно. Во время разговора я недоумевал, откуда неграм стало известно, в каком отеле я остановился, и почему они не позвонили мне на мобильник. Потом я догадался, что в тот вечер они следили за мной, а тот, кто хвастался отличной памятью, на самом деле не стал утруждать себя запоминанием моего номера. Разговор вышел короткий:

– Я нашел то, что ты ищешь.

– Бойца?

– Я нашел. Бой будет завтра вечером.

– Да нет же, мне нужно увидеть его перед боем, мы ведь договорились.

– А как мы договорились?

Я, признаться, и сам не помнил, была ли обещана за голову нубийца какая-нибудь награда.

– В общем, нам надо встретиться до начала боя.

– Тогда приходи в парк магнолий прямо сейчас. Там есть качели для детей, садись на скамейку возле них и жди меня.

– Не знаю, смогу ли я прийти прямо сейчас. Вчера вечером… – Помолчав несколько мгновений, я медленно выговорил: – Моя мама умерла.

– Моя тоже, – ответил негр и повесил трубку.

Я не запомнил свой сон в подробностях, но мне совершенно точно снилось, будто я превратился в машину. Не знаю, что это была за машина, как она работала и для чего служила. Мне казалось, будто я истекаю кровью сквозь невидимую дырочку в груди. Над морем, в сторону города, плыли белые облака, аккуратные, как на детском рисунке. Мне ни с того ни с сего захотелось посетить мессу. Я должен был хотя бы отчасти искупить вину за то, что меня не будет на маминых похоронах. Мой отель располагался в двух шагах от кафедрального собора, и я, не теряя времени на завтрак, поспешил укрыться под его прохладными сумрачными сводами. Кроме меня на службе присутствовало около дюжины стариков, внимавших каждому слову священника так жадно, словно он и вправду мог сообщить им секрет чудодейственного средства, что дает силы пережить еще один день. Я честно старался усидеть на месте, но это было выше моих сил. Тогда я принялся бродить по собору, который еще не успели заполонить туристы с фотокамерами. Мое внимание привлекла фреска, на которой безымянный художник весьма правдоподобно изобразил мученичество какого-то святого. Одна из частей фрески прямо-таки просилась в какой-нибудь журнал для геев: на ней обнаженного святого, молодого и красивого, с мраморной кожей и отменными мускулами, пытали злобные римские солдаты. Сцена вышла на редкость экспрессивной, и я с удивлением ощутил знакомое покалывание в паху. Святой мне кого-то напоминал, но я, хоть убей, не мог припомнить кого; наверное, один из моих трофеев, в свое время пополнивших оферту клуба “Олимп”. Устыдившись, я вновь занял место перед алтарем, изо всех сил пытаясь справиться с возбуждением. Странная штука желание: оно охватывает тебя внезапно, набрасывается из-за угла, опутывает своими сетями, избавляет от всего наносного и фальшивого и низводит – или, наоборот, возвышает – до состояния зверя, идущего на зов инстинкта. Поэтому я предпочитаю желать конкретных людей: наличие ясной цели немного смиряет страсть, делает ее более приземленной, а значит, менее опасной.

Я уселся на скамью из крашеного дерева, возле коленопреклоненной старухи, погруженной в беседу со своим господом, и принялся размышлять о жизни, о мучениях святого, о том, кто позировал для фрески, что связывало художника и модель и не пожелал ли епископ, принимавший работу живописца, чтобы запечатленного на церковной стене красавчика наутро доставили к нему во дворец. Одновременно, благо встроенный в наш мозг кинескоп позволяет смотреть два фильма сразу, мешая кадры, я мысленно присутствовал в церкви, где отпевали мою мать.

Я покинул собор в легком смятении и направился в парк магнолий в квартале Аламеда. Гулять по утренней прохладе было приятно, но я не хотел опаздывать и потому, выйдя на многолюдный бульвар, в конце которого маячила громада Почтамта, наметил среди пешеходов соперника в борьбе за олимпийское золото. Так что до парка я добрался очень быстро и, увлеченный гонкой, даже не взглянул на слонявшихся повсюду негров. При свете дня мне удалось по достоинству оценить местную архитектуру, по большей части отвратительную. На бульваре царили гигантомания и неумелые подражания Гауди, двойные балконы и остроконечные, как на домиках гномов, крыши. Заголовки утренних газет сообщали о гибели пятнадцати иммигрантов: их катер затонул у берегов Кадиса, совсем чуть-чуть не дотянув до Барбате. Еще семьдесят три человека – впечатляющая цифра – оказались в руках жандармов. Сколько жизней я мог бы спасти, если бы не дурацкое поручение Докторши. Начинался сезон кораблекрушений, и охотникам надо было держать ухо востро, чтобы не упустить новые трофеи. Я думал о похоронах матери и тщетно пытался вспомнить, кого же мне напоминает мученик с церковной фрески. Такие сумбурные размышления помогали мне справиться с дыханием и не сбиться с ритма: чем дальше уносятся наши мысли, тем легче становится шаг. На цветочной кадке у входа в парк, возле раскидистого деревца, под которым уже валялся добрый десяток пакетов с мусором, сидел мой вчерашний знакомый, широкоплечий негр. На этот раз его проницательный взгляд скрывали солнечные очки с зеркальными стеклами, возвращавшие миру то, что мир хотел ему показать. На мысах начищенных до блеска ботинок негра играли солнечные блики. Описать смрад, царивший в этой части города я, пожалуй, не осмелился бы.

– Тебя Менеджер ждет, – сообщил негр. Я побрел вслед за ним по засыпанной гравием дорожке мимо унылого пустыря, посреди которого торчали не избалованные вниманием ребятишек качели. Парк был огромный, тенистый, запущенный, и повсюду, на скамейках, у высохших фонтанов, посреди газонов, под деревьями разыгрывались забавные или трогательные сценки: двое стариков брели по дорожке, опираясь друг на друга, – неподалеку располагался Центр пенсионеров; какая-то женщина сторожила баулы с одеждой и, чтобы убить время, читала отрывной календарь, обрывая прочитанные листки; хиппи, растянувшись на траве, лениво спорили, куда бы податься; но истинными хозяевами парка были негры, они снисходительно взирали на белых чужаков, но всегда были готовы дать отпор другим нелегалам – арабам, перуанцам или китайцам, – посягнувшим на их территорию.

Мы уселись на скамейку на берегу пересохшего пруда, на дне которого выросла куча гниющих отбросов, еще один источник заразы, охватившей весь город: очередной раунд переговоров между чиновниками и мусорщиками закончился полной неудачей, за дело готовы были взяться армия и пожарные. Спустя несколько месяцев в одном социологическом альманахе появилась статья, автор которой связывал рост числа немотивированных убийств и случаев домашнего насилия с забастовкой мусорщиков. Остальные пять скамеек, окружавшие пруд, занимали негры, все как один молодые и одетые с иголочки. Какого черта они здесь ошивались? Откуда брали деньги? Чем занимались? Менеджер оказался бритоголовым здоровяком лет тридцати, с маленькими глазками и глухим голосом. Аудиенция проходила дважды в день по раз и навсегда заведенному порядку: Менеджер сидел на краю бассейна и жестом подзывал одного из страждущих, занимавших окрестные скамейки, тот подходил и излагал свою просьбу, Менеджер обещал помощь или давал совет. Место получившего свое просителя тут же занимал следующий, подпиравший фонарный столб или слонявшийся по усыпанной гравием тропинке в ожидании своей очереди. Что за человек был этот Менеджер? С какими просьбами к нему шли? Мой проводник пообещал, что объяснит все позже, а пока мне лучше заткнуться. Я спросил только, как на самом деле зовут Менеджера.

– Не знаю, просто Менеджер.

– Да нет же. – Я покачал головой. – Вот тебя как зовут?

– Карлос, – ответил негр.

– Откуда ты?

– Из Гвинеи.

– Давно здесь?

– Очень давно.

Тут он велел мне замолчать, потому что Менеджер гневно глядел на нас, требуя тишины: какой-то паренек просил помочь ему раздобыть новую обувь, демонстрируя прохудившиеся кроссовки. Несмотря на запрет говорить, я решил не отставать от Карлоса и спросил, где он живет.

– Здесь, – ответил тот, не скрывая раздражения.

– А на что?

– Если будешь говорить, нас не позовут.

В этот момент подошла наша очередь. Менеджер не произнес ни слова, но Карлос, получив от него какой-то знак, потащил меня за собой. Мы уселись на бортик, Карлос по левую руку от Менеджера, я по правую. Я протянул ему руку, но тот приветствовал меня коротким кивком и молча указал место, которое я должен был занять.

– Мы ищем бойца.

– Какого бойца?

Я лишний раз порадовался, что негры говорили по-испански достаточно хорошо, чтобы мы могли объясниться. Карлос велел показать Менеджеру фотографию. На мгновение мне показалось, что я забыл снимок в отеле, но он тут же отыскался в моем портфеле, сложенный вдвое. Пейзаж на фотографии удивительно напоминал место, где мы сидели, не хватало только самого нубийца.

– Бу, – произнес негр то ли имя, то ли междометие, то ли односложное слово на своем языке. Мне пришлось переспросить: оказалось, что так звали нубийца.

– Бой завтра, – сказал Менеджер.

– Ясно, – перебил я, – но мне нужно увидеться с ним перед боем.

– Зачем он тебе?

– У меня к нему дело. Хочу предложить ему кое-что интересное.

– Ты тоже боец? – спросил Менеджер.

– Я не могу об этом говорить, – проговорил я, отчаянно пытаясь сочинить что-нибудь о подпольном клубе для боев экстра-класса. Мне было ясно одно: нубийцу ни в коем случае нельзя рассказывать о клубе “Олимп” и о том, чем ему предстоит заниматься. Мое дело доставить трофей Докторше. А уж она пусть его умасливает, уговаривает отправиться в Нью-Йорк к нашему таинственному клиенту, который, вне всякого сомнения, отстегнул за него кругленькую сумму. Впрочем, это уже не мое дело. Как-то раз я купил у одного цыганского семейства сына, пообещав им, что мальчишка станет футболистом в Барселоне. Когда я привез сосунка Кармен, он все еще был уверен, что вот-вот начнет тренироваться. Уж не знаю, на что пришлось пойти Докторше, чтобы завербовать того румынского паренька, но он сделался одной из самых успешных моделей Клуба.

– А ты попробуй, – вкрадчиво предложил Менеджер, так что стало ясно: возражений он не потерпит. Что я мог сказать? От этого человека зависело, смогу ли я найти нубийца и станут ли явью мои мечты. Но вдохновение изменило мне, и я не мог подобрать слова, чтобы объяснить, что я хочу спасти Бу.

– Он отличный боец, – заявил Менеджер.

– Не сомневаюсь, – отозвался я.

– Ты хочешь устроить бой с высокими ставками, – сказал негр утвердительно. У меня заурчало в животе, и Менеджер, уловив этот звук, смерил меня неприязненным взглядом. Я заставил себя заговорить.

– Речь идет о больших деньгах, я хочу предложить Бу фантастический контракт, но только лично ему, без посредников. Если вы устроите нам встречу, я найду способ вас отблагодарить, если нет, значит, мы зря теряем время.

Менеджер помолчал, взвешивая мои слова. Мне вдруг показалось, что он меня не понял, и я уже был готов перевести свою речь на английский, хотя неизвестно было, знает ли хозяин парка этот язык. Менеджер почесал щеку, широко улыбнулся, протянул мне руку, которую я пожал как ни в чем не бывало, и наконец произнес:

– Завтра на этом же месте ровно в восемь Бу станет драться с одним чокнутым янки, а потом ты сможешь с ним поговорить: только ты и Бу.

Удаляясь от парка магнолий, в котором, несмотря на название, преобладали пальмы, я почувствовал, что мой затылок жжет чей-то пристальный взгляд. Словно снайпер на крыше одного из окрестных домов взял меня на мушку. Вот так и живешь: не в силах разорвать порочный круг, всегда под прицелом невидимого убийцы, который рано или поздно тебя подстрелит. Обернувшись, я увидел, что кто-то машет мне рукой. Это была Надим, в полном одиночестве сидевшая на краю цветочной кадки. Девушка спрыгнула на землю и двинулась мне навстречу. Я смотрел, как она, озаренная солнцем, еще красивее, чем прежде, неторопливо, словно в замедленной съемке, идет ко мне с легкой улыбкой на губах.

– Давно не виделись, – поприветствовала она меня.

Что верно, то верно: между тем пыльным утром на вокзале и сегодняшним жарким полуднем произошло столько событий, что их не вместила бы и целая вечность. Надим, которую на самом деле звали Ирене, была одета в широкие серые брюки и белые теннисные туфли без шнурков. На белой майке алели буквы: “Ледиг-хаус, Нью-Йорк”. Поскольку я от изумления утратил дар речи и не ответил на ее приветствие, Ирене поинтересовалась, узнал ли я ее. На безупречном английском. Потом она спросила, успел ли я проявить ее фотографии. Я фыркнул: надо же, оказывается, несчастные дикари, готовые отдать последнее, чтобы попасть в трюм ржавого катера и, рискуя жизнью, сбежать из своей Африки, знают, что такое проявка фотографий. Мне оставалось только предложить:

– Не хочешь чего-нибудь выпить?

Ирене показала мне бар, летнюю террасу которого полностью оккупировали негры.

– Лучше сядем внутри, там не так воняет, – решила она. И мы направились туда. Пятьдесят метров, отделявшие нас от бара, мы преодолели в полном молчании, я лишь изредка поднимал глаза от пыльного тротуара, на котором четко проступали наши тени, чтобы взглянуть на тонкий профиль негритянки. Она шагала, засунув руки в карманы, в одном из которых позвякивали ключи и мелочь.

Мы заказали ананасный сок. Я признался, что еще не успел напечатать фотографии, но, как только снимки будут готовы, с удовольствием подарю ей самые лучшие.

– Вряд ли ты вспоминал меня добрым словом. – Она смерила меня долгим кокетливым взглядом из-под полуопущенных ресниц. – Ты злишься на меня за то, что я украла твою камеру?

Пропустив вопрос мимо ушей, я сам принялся расспрашивать Ирене, как она очутилась в Малаге, есть ли у нее работа и крыша над головой и собирается ли она осесть здесь надолго.

История Ирене, подобно историям каждого негра, слонявшегося в тот день по бульвару, была лишь частным случаем масштабной трагедии, замешенной на горьких утратах, разбитых надеждах и легендах о редких счастливцах, которым удалось достичь земли, где жизнь не так тяжела и печальна. Теперь она просто светилась счастьем, ведь ей удалось выжить в кораблекрушении и вырваться из лап береговой охраны, так что дело было за малым: закрепиться на новом месте и отыскать источник средств к существованию (один из расхожих эвфемизмов, с помощью которых родной язык дает нам понять, какая это паскудная вещь – работа). Ирене родилась в небольшом мавританском городке, в бедной семье отставного военного и вопреки воле родителей отправилась в столицу, чтобы поступить в университет. Однако настали суровые времена, и брат Ирене со своими друзьями решили упросить местного толстосума, прибравшего к рукам каналы нелегальной миграции в Испанию через Марокко, пустить их на борт одной из своих ржавых посудин. Узнав об этом, Ирене вернулась в родной город, бросилась в ноги к родителям и сумела убедить их в своем раскаянии, а потом снова сбежала, прихватив изрядную часть их сбережений. Так началось ее путешествие, а чем оно закончилось, я и сам прекрасно знал. Ирене вела рассказ легко и небрежно, словно хотела показать мне, что у прочих завсегдатаев бара найдутся истории куда увлекательнее.

– А ты? Ты-то что здесь делаешь? Ты ведь не меня искал?

Я покачал головой, борясь с отрыжкой.

В баре воцарилась гробовая тишина. Негры, расположившиеся на террасе, встали, побросали свою выпивку, в полном молчании прошли внутрь и расселись за барной стойкой и свободными столиками. На огромном экране, висевшем на стене в глубине бара, показывали репортаж об очередном крушении у берегов Кадиса. Жандармы затаскивали на палубу своего катера трупы утопленников; какой-то паренек барахтался среди волн, тщетно пытаясь дотянуться до каната, спущенного с полицейского вертолета. Из воды успели извлечь девять трупов. Сведений о точном количестве погибших пока не было. Среди спасенных, которыми занимался Красный Крест, оказались две беременные женщины. У них был шанс остаться в Испании. Прочие подлежали депортации. Когда на экране появились сложенные в ряд мертвые тела, под сводами бара прокатился горестный стон, перешедший в глухое бормотание. Ирене, не понимавшая ни слова из того, что говорил диктор, отвернулась от экрана.

– Пошли отсюда, – бросила она.

Поплутав между мусорными кучами – шнырявшая среди отбросов крыса не вызвала у меня ни капли омерзения: верный знак того, что вонь успела пропитать все мое существо, – мы забрели в центр города, на опустевшие пешеходные улицы. Положение было отчаянное: жители опустошили парфюмерные магазины, чтобы защитить от смрада хотя бы свои квартиры.

– На что они живут? – спросил я Ирене.

– По-разному. Нигерийцы торгуют героином, суданцы участвуют в подпольных боях, кое-кто принимает ислам и обращается за помощью к богатым единоверцам из Марбельи, есть и такие, кто сотрудничает с полицией, помогает нас отлавливать. Тех, кого должны депортировать, держат при аэропорте.

– Ты тоже прячешься от полиции?

– Да, у меня здесь подруга, она пустила меня к себе пожить. Это большой дом, двухэтажный, нас там двенадцать человек. Соседки нас не жалуют, а мы к ним не лезем и не возмущаемся, когда они приходят ночью пьяные и врубают музыку на всю катушку; они американки, богатенькие, приехали сюда потрахаться и подучить испанский.

– Ну а у тебя-то самой какие планы? На борца ты не похожа, а что касается героина…

– Найду работу, как остальные. Моя подруга убирает у нескольких семей, она обещала подыскать мне что-нибудь. Чтобы получить вид на жительство, нужно продержаться здесь три года, а чтобы продержаться здесь три года, нужна работа, а найти работу без вида на жительство очень сложно. Мне надо выучить язык.

– Порочный круг.

– Вот-вот. Но ведь всегда есть выход, правда?

– Выход есть, особенно если ты красива.

– И если нет, тоже.

– Но тогда придется идти на поклон к бандитам.

– Можно подумать, в твоем Клубе сидят не бандиты.

– Разумеется, нет, я уже говорил. Будь мы бандитами, мы не стали бы тратить время на поиски жемчужин.

– Спасибо за комплимент.

Ирене пылала гневом. Любое упоминание о Клубе приводило ее в такое бешенство, что я спрашивал себя, не раздумывала ли она над моим предложением по дороге в Малагу. Похоже, оно отнюдь не казалось ей заманчивым.

– А этого принца ты тоже ищешь для своего клуба?

– Ну да.

– Если он и вправду хороший боец, тебе будет непросто его заполучить.

– Они много зарабатывают?

– Не в этом дело. Вся прибыль идет устроителям боев, и они ни за что не допустят, чтобы их лучший боец оказался на панели. Они со своих ребят глаз не спускают, правда, кормят их хорошо.

– Речь идет не о панели, тут все куда сложнее.

Я рассказал Ирене о своем задании, и она попыталась представить физиономию психа, который увидел на журнальном снимке красавчика негра и потребовал, чтобы того доставили ему на блюдечке.

– Ты когда-нибудь влюблялся по фотографии? – спросила Ирене.

Я покачал головой, и она призналась:

– А я да. В новозеландского регбиста. Его фотка висела на стене в парикмахерской.

Я хотел было спросить, какого черта делала фотография новозеландского регбиста на стене парикмахерской в нищем мавританском поселке, но передумал: есть вещи, которых лучше не знать.

– Наверное, ему просто нужна компания, – предположил я, вернувшись мыслями к суданцу и его таинственному поклоннику. – Мне приходилось видеть и более странных клиентов. Типов, поклонявшихся фотографиям шлюх, словно изображениям Девы Марии. Сумасшедших, которые берут в банках кредиты, чтобы купить ночь со смазливым пареньком. Миллионеров, которые нанимают сразу десяток, а то и дюжину наших моделей, заставляют их заниматься сексом в бассейне, а сами наблюдают, потягивая джин и даже не думая присоединиться.

Я пригласил Ирене пообедать у себя в отеле под предлогом того, что мне хочется снова ее сфотографировать, а камера осталась в номере. Она нашла куда более веский предлог, чтобы согласиться: в помещении дышалось немного легче, чем на улице. На самом деле я позвал к себе Ирене не только для того, чтобы пополнить свое частное собрание ее снимком – раз уж ему не суждено было войти в каталог моделей клуба “Олимп”, – но и в надежде, что нас увидит Лусмила: пусть понервничает. Напарнице не мешало знать, что у меня появились весьма прочные связи в негритянской общине в лице привлекательной молодой женщины и что мои поиски вот-вот увенчаются успехом. Оставив Ирене дожидаться, когда нам принесут салат из тропических плодов, я позвонил Докторше из переговорной кабинки. Кармен сообщила мне такое, отчего кровь мощной волной прилила к моему лицу, сердце защемило, а из легких будто выпустили весь воздух:

– А это не тот нубиец, который сейчас находится в номере Лусмилы?

Я бросил трубку, небрежно махнул Ирене, чтобы начинала есть без меня, нырнул в лифт, постаравшись справиться с дыханием, пока он полз наверх, промчался по коридору и постучал в дверь Лусмилы. Мне открыл высокий широкоплечий тип, с ног до головы покрытый причудливой татуировкой, среди мотивов которой угадывались морские волны и женские силуэты. У атлета имелся всего один существенный недостаток: он был белым.