Текст книги "Морская раковина. Рассказы"

Автор книги: Хосе де ла Куадра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Запах какао

тпив глоток, посетитель брезгливо передернул лицом и тотчас сплюнул. На грязной скатерти расплылось большое свежее пятно.

К посетителю поспешила официантка, приветливая донельзя, – в руках щеточка.

– Слишком горячо для вас?

Посетитель буркнул обозленно:

– Горячо? Я вот сам сижу как на угольях.

И процедил сквозь зубы целый набор бранных слов.

– Такую пакость называют какао! А? Нельзя в рот взять.

Официантка смотрела на него молча, с опаской. Из-за буфетной стойки за ними наблюдала хозяйка.

– Ведь вокруг, куда ни глянь, – какао. Рощи-то совсем рядом, три часа – и там…

Последние слова звучали уже грустно, почти ласково…

Посетитель метнул быстрый взгляд на девушку.

А потом, сам не зная для чего, сказал ей:

– Я-то не здешний, понимаешь, не из Гуаякиля… Мы живем там, где настоящее какао… где рощи…

Помедлив, доверительно добавил:

– Сына больного привез сюда, понимаешь? Змея его укусила… Сегодня поместили в детскую больницу. Но ему не выжить. Я уж знаю… Видно, бог так захотел.

Девушка стояла тихо-тихо. Только перебирала складки передника.

Ей очень хотелось сказать: «Я и сама оттуда. Сама из тех краев…»

Ей бы тогда не сдержать улыбки. Но она промолчала. Она только подумала об этом. Подумала мельком. И все теребила беспокойными пальцами кружевные оборки передника.

В тишине раздался окрик хозяйки:

– Эй, Мария! Обслужи сеньора. Он заждался в кабинете.

Девушка знала: это ложь. Просто хозяйка велит поторапливаться. Не было ни кабинета, ни сеньора. Но было ничего, кроме этих четырех стен да четырех столиков под тусклым светом керосиновой лампы. И еще, за буфетной стойкой спали две женщины, притулившись друг к другу. Вот и все, что было.

Посетитель встал, собираясь уходить.

– Сколько с меня?

Служанка подошла к нему совсем близко. Так, что хозяйке не были видны ее беспокойные, непослушные руки.

– Да сколько же с меня?

– Нисколько… Ничего не надо.

– Как?

– Ничего не надо… совсем ничего… Вам ведь не понравилось какао!..

Девушка улыбнулась жалостно, и глаза ее, искательные, робкие, стали похожи на глаза побитой собачонки.

– Ничего… – молящим шепотом повторила она.

– Ну ладно… – охотно согласился посетитель.

И ушел.

Официантка направилась к буфетной стойке.

– Что-нибудь перепало? – спросила хозяйка.

– Нет… только два реала, как полагается.

Она извлекла из кармана передника две монетки и положила их на оцинкованную стойку.

– Вот.

Хозяйка разохалась:

– Ну что за жизнь пошла… Всех жадность одолела… Что за жизнь…

Девушка уже не слышала брюзжащего голоса хозяйки.

Она торопилась к новому посетителю. Торопилась по привычке, но была как во сне, как в тумане. Перед глазами стоял родной дом, маленькие деревца какао, которые тянулись нескончаемыми рядами. И ее растревоженное сердце переполняла жаркая молитва к богу: пусть он не даст умереть сыну того человека, который только что повстречался ей в кабачке.

Облава

 синей прозрачной дали, у самого горизонта, показалась группа всадников.

– Облава! Они хватают людей!

– Зачем?

– Гонят на войну.

– А-а…

По мере приближения отряда стало выделяться яркое пятно: вероятно, это было знамя, которое держал один из всадников.

– У них знамя…

– Да, это отряд правительственных войск.

На пороге своего крытого соломой домишки старый Панчо щепал полено рожкового дерева на растопку и беседовал со своим кумом Марио, который пришел к нему в гости.

– Устал я, – сказал Панчо, прислоняя топор к стене. – Когда становишься стариком…

– Какой ты старик! Ты еще можешь держать в руках винтовку.

– Я?! Что за глупые шутки, черт возьми!

Он побледнел. Его даже передернуло, словно речь шла о чем-то мрачном и внушающем ужас.

– Черт возьми! Что за шутки! – повторил он. – В мои шестьдесят лет…

– Вчера ты утверждал другое…

Панчо бросил на собеседника яростный взгляд.

– Мы с тобой кумовья, Марио, – сказал он, – и дружили еще мальчишками. Помнишь, однажды в кабачке мы с тобой сцепились из-за бабы, и ты меня победил не совсем честно. И я тогда смолчал. Я никогда на тебя не сердился… Но этого я тебе не прощу! И зачем только ты это сказал? Ты лучше, чем кто-нибудь другой, знаешь, сколько мне лет, знаешь, что я стар, очень стар, что я и с топором-то едва управляюсь.

– Все это ерунда, кум, самая настоящая ерунда.

– Вовсе не ерунда. Когда начнется облава…

– Тебя-то не схватят. Ты уже никому не нужен. А вот твоего сына Рамона, если они его увидят…

– Моего сына?

– Конечно. Он молодой парень и вполне годится в солдаты.

Старый Панчо снова побледнел. Невольно он посмотрел наверх и вздохнул – там, на втором этаже, был его сын.

– Моего сына, – пробормотал он. – Кажется, тебе это доставит удовольствие, Марио. Конечно. У тебя ведь одни девчонки, а девчонки годятся только для…

Он осекся, увидев, что его приятель резким движением отбросил сигару, – это было признаком того, что Марио пришел в ярость. Панчо имел основания бояться вспышек его гнева: хоть куму было ничуть не меньше лет, чем ему самому, он все еще хорошо владел кулаками и ножом. В свое время Марио был в их краях лучшим «мастером ножа». И Панчо изменил конец своей последней фразы:

– … а девчонки ни на что не годятся…

Отряд приближался с каждой минутой. Теперь он был прекрасно виден. Он состоял из двадцати одетых в мундиры всадников.

– Они из эскадрона Ягуачи. Теперь я вижу.

Панчо начал нервничать.

– Это правда, что они хватают людей?

– Правда. Они гонят их на войну.

– А почему мы воюем?

– Не знаю… Говорят, из-за какой-то земли.

– Из-за земли?! Черт возьми! Кому это нужно?

И, показывая на огромные поля, которые по прихоти помещика остались необработанными, Панчо добавил:

– Земли здесь хватает… Куда еще больше? И в конце концов, после смерти каждый получит свое.

– Видно, в других местах хоронят по-другому…

– Да!

В этот момент отряд остановился у дома землевладельца, минутах в десяти ходьбы от жилища старого Панчо.

– Уже совсем близко! – сказал он. – Они у дома с черепичной крышей.

Марио посоветовал:

– Спрячь Рамона.

– Конечно, черт возьми!

С необычайным проворством Панчо взбежал наверх по крутой лестнице, имевшей лишь подобие ступенек из тонких стволов мангле. Он тотчас же вернулся.

– Я ему сказал, чтобы он ушел через кухню, в заднюю дверь, и спрятался в болоте под мостом.

– Правильно. Не беспокойся.

– Знаешь, он не хотел уходить. Видите ли, родина… и все такое прочее…

– Ну, еще бы… Парень ходил в школу?

– Да, немного.

– Ну вот… Смотри, они уже здесь, эти собаки.

Через несколько секунд солдаты поравнялись с домом. Усталый знаменосец опустил древко на землю, и национальный флаг лениво заплескался на ветру, словно вступая во владение этими землями, где он никогда раньше не был. Лошади шумно дышали, флаг хлопал по их мордам и скоро стал мокрым и грязным от слюны.

Командир отряда, молоденький смуглый зеленоглазый капитан, спросил, обращаясь к индейцам, которые смотрели на него с явным изумлением:

– Кто из вас Панчо Рохас?

Панчо, сняв шляпу, приблизился.

– Это я, полковник! К вашим услугам!

– Твой хозяин сказал мне, что у тебя есть сын, – улыбаясь, произнес военный. – Он здесь?

– Нет, он ушел в город еще утром. Если вам угодно, вы можете его зарегистрировать.

– Это не требуется. Если он в городе, его уже забрали. Но если его там нет… ты за это ответишь!

– Да, начальник.

Панчо Рохас вспомнил, как в былые времена повстанцы, партизанившие в горах, обращались к своим грозным военачальникам, и сказал еще раз:

– Да, мой генерал.

Капитан дал команду выступать. Солдаты автоматически исполняли приказания. Знаменосец, поднимая знамя, сделал легкую гримасу неудовольствия.

Когда старики остались одни, Марио обратился к своему куму:

– Ну, мы его облапошили.

– Кажется…

Панчо вновь вернулся к прерванной теме:

– Какое все-таки свинство, воевать из-за земли!

– Пусть этим занимаются законники… но не мы!

Оба одновременно вспомнили, что несколько месяцев назад в один прекрасный день хозяин приказал перенести ограду, окружавшую его владения, на несколько метров вперед от старой границы. Пеоны из соседнего имения хотели было помешать, но хозяйские слуги, собрав большое число людей, защищали новую ограду с мачете в руках. Оба вспомнили, что тогда пролилась кровь… Что был убит Хосе Лонго, совсем еще мальчишка, единственный сын вдовы Петры. Ему рассекли голову, словно кокосовый орех… Что Мануэль Роса, парень «оттуда», потерял руку… Что Дьолиндо Ягуаль… Да что там говорить…

Они сами не понимали, почему вспомнили об этом, но воспоминание вызвало отвращение.

– Не заметят они Рамона?

– Ну, что ты! Они уже едут по мосту… и…

Отчаянный крик «папа!» заставил их вздрогнуть. Они увидели, как на мосту заметались всадники. Потом последовал новый крик.

И отряд поскакал дальше. На крупе последней лошади, крепко прикрученный веревками к солдату, лежал Рамон Рохас.

Старый Панчо хотел побежать, но ослабевшие ноги не слушались, земля проваливалась куда-то, он упал…

Марио старался ему помочь.

А вдали, над группой всадников, быстро скакавших по полю в облаках густой пыли, уже едва различимое, плыло яркое пятно знамени…

Гонорар

о, сеньор адвокат, если она была не девушкой…

– Может быть, сеньора. Ваше утверждение не вызывает у меня сомнений, о нет! Но показания авторитетных лиц…

– Какие там авторитетные лица, сеньор адвокат! Никто никогда не заставит меня поверить, что парикмахер Суипанта – этот немой дурак – и мясник Мартинес могут в этом разобраться. Разве они изучали анатомию?.. А?..

– Возможно, вы правы, сеньора; но комиссар, который стремится как можно более точно исполнять свои высокие обязанности, поступил совершенно правильно, назначив комиссию для обследования изнасилованной… Уголовный кодекс, статья семьдесят вторая, – если мне не изменяет память, – гласит, что в подобных случаях, когда в округе на расстоянии пяти километров нет специалистов… Конечно, комиссар должен был бы назначить женщин… Но получилось так, сеньора, что особы женского пола, не в обиду вам будь сказано, не предложили своих услуг для…

– Да, сеньор адвокат. Я понимаю. Но, уж извините, мы не суемся в такие дела, не то что вы, мужчины…

– Очевидно, вы думаете, что если я не понимаю вашего душевного состояния, хотя я прекрасно его понимаю, то наилучшая форма беседы – преднамеренные оскорбления…

– Я уже просила извинить меня. И прошу еще раз. И вообще, сеньор адвокат, я совсем запуталась… По крайней мере, мне кажется, что комиссар должен был выбрать других людей, более знающих, более сведущих, которые…

– Я не хочу больше слушать ваши намеки, сеньора. Я лишь разрешу себе предупредить вас, что вы поступаете плохо, очень плохо, как и вся ваша семья, незаслуженно оскорбляя членов комиссии, которые обследовали несовершеннолетнюю девушку, обесчещенную вашим сыном. К сожалению, вы их поносили публично – на днях в кабачке Северьяно Акосты ваш брат заявил, что невозможно представить себе, как могут судить о девственности мясник Мартинес, который умеет определять это только у коров, и парикмахер Суипанта, который даже свою жену не знает с этой стороны, потому что она, выходя за него замуж, была уже не такой, какой следует быть девушке… Я повторяю его слова… Боюсь, сеньора, что они начнут или, по крайней мере, попытаются начать судебное дело об оскорблении личности; и ваш брат, а возможно, и вы сами должны будете предстать перед судом…

– Это было бы ужасно!

– Вполне вероятно, что делу уже дан ход, во всяком случае так мне сообщили. Я думаю, что мой коллега, доктор Мартильо, очень способный человек, как раз сейчас докладывает об этом сеньору кантональному алькальду…

Старуха разразилась рыданиями. Адвокат попробовал ее успокоить:

– Есть один выход, сеньора.

– Какой?

– Ваш сын должен жениться на обесчещенной девушке.

– Вы же прекрасно знаете, сеньор адвокат, что это невозможно, потому что он уже женат…

– Это еще больше отягощает его вину перед законом…

– И если бы он даже не был женат… как смог бы мой Дьего соединиться с девушкой такого поведения! Она, конечно, хорошенькая, но ведь девчонка давно пошла по рукам!..

– Сеньора!

– Да, сеньор адвокат! Будь что будет, но я утверждаю это. Да вы и сами жили с ней. Это всем известно. Кругом все говорят об этом.

– Сеньора! Учтите, что от меня зависит…

– Что, сеньор адвокат?

– Свобода вашего сына.

– Каким образом?

– О сеньора, судебные дела так же запутаны, как знаменитые уравнения грека Диофанта: они имеют бесчисленное количество решений, и иногда… о, иногда вдруг находится такое простое решение, совсем простое…

– Умоляю вас, объясните.

– Это очень легко. В моей власти сделать так, что мой клиент, отец изнасилованной, возьмет свою жалобу обратно… В моей власти заставить комиссара, на которого я имею влияние, – я говорю это не ради хвастовства, – прекратить процесс и предать дело забвению. Что вы на это скажете, а? Все будет улажено. И завтра или послезавтра… ваш сын выйдет на свободу… да что там! Сегодня! Почему бы и нет?!

– Сделайте это, сеньор адвокат. Умоляю вас! Я буду всю жизнь, всю мою жизнь… О, мне не хватит лет, чтобы молиться за вас, чтобы просить за вас бога!

– Но, разумеется, сеньора, все то, о чем я говорю, имеет свою цену. Мой гонорар…

– Ваш гонорар, сеньор адвокат? Но откуда мы возьмем денег, чтобы вам уплатить? Вы хорошо знаете нашу бедность. Вы хорошо знаете, что только работа Дьего дает всем нам средства к существованию – и его жене, и семерым ребятишкам, и мне, и моей дочке Эмерите… Откуда же нам взять денег?! Наш участок какао – жалкие одиннадцать квадрит[11]11
  Квадрита – мера площади, равная примерно 80 кв. м.


[Закрыть]– поражен болезнью. Мы не получаем никакого урожая. Да еще ипотечная задолженность…

Адвокат сделал неопределенный жест… Нет. Он не заинтересован в деньгах… Деньги? Фу! Пусть они остаются для алчущих, для тех, кто поклоняется золоту, этому новому Молоху!

Лицо его приняло многозначительное выражение.

Старуха начала догадываться. Наконец поняла все.

A-а… ему нравится девушка, Эмерита… Сестра насильника должна быть изнасилована, не так ли? Закон возмездия. Око за око, зуб за зуб…

Адвокат объяснил свои намерения. Нет, это не значит, что он хочет взять свое, и только. Он хотел бы воспользоваться случаем, чтобы начать одно дело, которое давно уже нужно уладить… Он несчастлив в браке, да, несчастлив! Ему так не повезло. С женой они не ужились, и проект развода уже готов. Как только он получит свободу, он женится на Эмерите… Какая девушка! Она достойна короля, а не бедного, скромного адвоката, ничего не знающего, кроме четырех улочек темного безвестного поселка! Он женится на ней… обязательно женится! Но ему заранее необходимы доказательства, надо быть уверенным. Женщины очень часто влюбляются потом… и…

Старуха плакала. Ей ничего не оставалось делать, как только плакать. Она была несчастной матерью, которая могла только плакать.

Адвокат, немного утомленный всей этой сценой, поднялся, чтобы проводить свою клиентку. Сеньора позднее даст ему ответ. Конечно, надо посоветоваться, подумать.

Старуха вытерла слезы и вышла.

Дома три женщины держали совет: старая мать, Эмерита и Хуана, жена арестованного.

Семеро малышей были тут же, они ничего не понимали, но прислушивались к разговору.

О, это невозможно! Боже мой, конечно нет!

Мнение казалось единодушным.

Но в задумчивом молчании Хуаны сквозило сомнение. А в черных блестящих глазах Эмериты, казалось, зрело решение принести себя в жертву.

Шли дни. В доме создалась мрачная и тяжелая обстановка. Еды было все меньше и меньше. Когда заболел мальчик, не оказалось денег на врача, и больного лечили настоем каких-то трав, собранных в полночь… и он в забытьи метался по постели и медленно умирал…

Хуана смотрела на Эмериту с глухой завистью. Она сравнивала свое изможденное, измученное многочисленными родами и абортами тело с пышными цветущими формами девушки и чувствовала, что умирает от злости, умирает в мучениях, еще более тяжелых, чем мучения больного ребенка…

Эмерита догадывалась, что невестка ненавидит ее, ненавидит так сильно, словно она была не платой за освобождение Дьего, а причиной его ареста… и причиной болезни мальчугана…

Хуана преследовала ее… Шпионила за ней…

Однажды вечером, когда Эмерита мылась, Хуана рывком распахнула дверь.

Она остановилась на пороге и принялась рассматривать раздетую девушку, которая в испуге пыталась закрыться руками от ее взгляда:

– А ты девка в соку, Эмерита! Уж адвокат Серкадо знает толк!..

И снова потянулись дни.

Комиссар сообщил, что предварительное следствие почти закончено, дело вскоре будет переслано в Гуаякиль…

И Эмерита приняла решение.

Однажды вечером, не сказав никому ни слова, она пошла к адвокату Серкадо.

Он принял ее любезно и попросил через полчаса прийти в его контору.

Отправляясь на свидание, он сказал жене:

– Сейчас должна дать показания сестра Дьего Пинто, помнишь? Это тот самый мерзавец, который изнасиловал дочь моего кума Хесуса Флореса. Девчонка не хотела говорить, а это было необходимо: она играла роль сводни при своем братце. Теперь наконец она решилась, испугавшись угроз комиссара. Мне надо срочно идти, но я скоро вернусь. Посмотри за малышами!

Он поцеловал жену. Поцеловал детей. Погладил собаку. И вышел.

Придя к себе в контору, адвокат Серкадо сполна получил свой гонорар: немного горечи, немного удовольствия, омытого слезами…

Вернувшись домой, Эмерита подошла к невестке и шепнула ей в самое ухо:

– Уже!

И ничего больше. Но Хуана поняла и благодарно улыбнулась. Когда они остались наедине, она предложила Эмерите свою помощь, помощь женщины, опытной в таких делах.

Адвокат Сёркадо оказался человеком слова: на следующий день Дьего Пинто был освобожден безо всяких оговорок, следствие прекратилось.

Кроме того, адвокат уладил дело с жалобой сеньоров, членов комиссии, мясника Мартинеса и парикмахера Суипанты…

Уравнения Диофанта. В который раз.

Пришлось понести кое-какие убытки.

Участок какао, пораженный болезнями, – жалкие одиннадцать квадрит! – перешел в собственность адвоката Серкадо.

И семья осталась ему благодарной навсегда – о, у старухи всей жизни не хватит, чтобы за него молиться! Ведь, помимо всего прочего, он великодушно взял на себя уплату ипотечной задолженности, которая тяжелым бременем лежала на маленьком хозяйстве.

Гуасинтон. (История одного каймана)

 встречал охотников за кайманами в самых разнообразных и удивительных местах, в местах, где, казалось бы, им совершенно нечего делать. Правда, эти люди, бродяги и искатели приключений, ведут кочевую жизнь и часто уходят очень далеко от всех рек и болот. Не знаю, может быть, их влечет бессознательное желание забыть на время о своей трудной и опасной профессии. Я познакомился с ними однажды, когда совершал путешествие верхом на лошади из Гарайкоа в Ягуачи. Их было двое. Первый, уже пожилой, очень худой, был хромым. Когда-то в одном из затерянных водоемов он попал в пасть кайману и навсегда распростился со своей правой ногой – чудовище откусило ее выше колена. Он сильно хромал: деревянный костыль, слишком большой и неудобный, поднимал его плечо, и бедняге приходилось всем корпусом наклоняться влево. Старик выглядел смешно – нелепая фигура, похожая на острый угол. На него было трудно смотреть без улыбки, хоть он и вызывал сочувствие. Мне не удалось с ним поговорить, мы лишь очень сдержанно обменялись приветствиями, но от моего пеона я узнал, что этот немолодой уже человек все еще занимается своим опасным ремеслом и пользуется славой искуснейшего гарпунщика.

Другой охотник, значительно более молодой, вероятно, был его сыном или племянником. Во всяком случае, не приходилось сомневаться в их сходстве. Широкоплечий и крепкий, он казался очень здоровым, однако на его медной коже проступала бледность – знак малярии или другой какой-то болезни. Кайманы еще не успели оставить своих следов на его теле – кто знает, может быть, зеленые бестии щадили парня.

Когда охотники ушли достаточно далеко, я спросил своего спутника:

– Как зовут старика?

– Селестино Росадо, – ответил он, – вы не слышали о нем?

– Нет. А кто он?

– Он… Селестино Росадо… По-моему, он из Бальсара или из Конго.

Пеон рассказал все, что знал об охотнике, – это было не слишком много.

Свой рассказ он закончил словами:

– Он был одним из тех, кто прикончил Гуасинтона.

– Гуасинтона? А кто такой Гуасинтон?

– Гyacинтон это… Гуасинтон… Кайман, вот такой…

И он развел руки во всю ширину тропы.

– Огромный!

В этот момент на горизонте показался шпиль церкви в Ягуачи, под кровом которой святой Хасинто творил свои знаменитые чудеса.

Мой проводник показал на церковь пальцем и сказал:

– Скоро мы будем на месте.

Я и не заметил, как разговор принял другой оборот, пеон пустился в пространные объяснения, почему, несмотря на хороший урожай риса, цены на зерно в Гуаякиле оставались высокими…

– Это всё фабрики виноваты! Рисовая водка исчезла…

Под «фабриками» он подразумевал мельницы и очистительные установки.

В тот раз я впервые в жизни услышал о Гуасинтоне.

Я еще мало знал о тебе, Гуасинтон, большой толстый кайман…

Я и не подозревал, что душными ночами, когда я буду спать, растянувшись на корме каноэ, медленно скользящего по монтувийским рекам, ты будешь являться мне в сновидениях, огромный зверь, в десять вар[12]12
  Вара – мера длины, равная 83,5 см.


[Закрыть] длиной, всплывающий на поверхность воды…

И я еще не знал, что у тебя оторвана правая лапа, самая мощная из твоих четырех лап… Гуасинтон, знаменитый калека!

В другой раз я встретился с охотниками на кайманов в Самборондоне.

Это было вечером накануне большого праздника – дня святой Анны, покровительницы городка. Все население высыпало на улицы.

Самборондон, освещенный китайскими фонариками, сотрясаемый взрывами взвивавшихся в небо ракет, представлял собой фантастическое зрелище.

Мы сидели за бутылкой вина в кабачке Викториано Акосты, том самом, что находится или, во всяком случае, находился в те времена, на углу площади. Я вместе с другими бродячими торговцами занимал столик около стойки. Тогда в Самборондоне деньги лились рекой, и перед праздником мы продали уйму залежавшегося товара. У меня была огромная партия ситца, которую я реализовал с большой выгодой. Я был доволен, и мне хотелось развлечься.

Было уже очень поздно, оставался какой-нибудь час до первых петухов, но мы все пили и пили, тростниковая водка переливалась через край стаканов, и, вероятно, я немного опьянел. Теперь уж точно не припомню.

Мой сосед по столу, торговец из Компании по продаже пива, сказал мне:

– Как ты думаешь, Конча, не пригласить ли нам музыкантов? Пусть сыграют.

(Меня зовут Валерио Конча, и, как уже было сказано, у меня прекрасная и благородная профессия бродячего торговца.)

Я принял предложение моего коллеги, и мы, преодолев тысячу трудностей, поскольку музыканты были нарасхват в праздничном городе, наводненном гостями, которые то тут, то там устраивали серенады, – наконец нашли оркестр, или, вернее, жалкую часть его, состоявшую всего лишь из гитары и мандолины.

Мой приятель из Компании по продаже пива, я и еще несколько торговцев направились вместе с оркестром к вдове Варгас, дом которой был не только одной из наиболее солидных торговых фирм города, но и являлся своеобразной выставкой хорошеньких девушек, больших любительниц повеселиться.

Бал удался на славу, но я в нем почти не участвовал. Я быстро устал и принялся искать какой-нибудь укромный уголок в столовой, поближе к бутылкам. Здесь собрались все те, кто не любил шума и кутерьмы и отдавал предпочтение алкоголю. Среди них был дон Макарио Арриага, почтенный монтувио, человек уже немолодой и образованный и, как я узнал позже, тоню один из тех, кто убил Гуасинтона.

Да, тогда я уже знал кое-что о Гуасинтоне: это был кайман гигантских размеров; он разбойничал в реке Бабаойо на участке, расположенном между нижней частью Самборондона и окрестностями маленького порта Альфаро, то есть напротив самого Гуаякиля. Я знал также, что этот храбрец лишился одной лапы, подобно тем легендарным пиратам, которые отважно бросаются на абордаж и теряют руки под ударами топоров защитников. Но я еще не знал всех подробностей этого происшествия и не подозревал, что увечье стало символом героизма Гуасинтона.

Дон Макарио Арриага рассказал мне об этом подвиге:

– Была пора любви, и Гуасинтон вместе со своей подругой, вскарабкавшись на бревно, плыл вниз по течению. Колесный пароход (кажется, это был «Сангай», да, да– «Сангай») натолкнулся на бревно. Гуасинтон рассвирепел: представляете себе – его любовному свиданию помешали. Так вот, он рассвирепел и бросился на пароход. Разумеется, его затянуло в колесо и оторвало правую лапу, – не знаю, как только он вообще остался жив! Истекая кровью, Гуасинтон развернулся и хотел вновь броситься в атаку, но рулевой ловко изменил курс и сумел избежать удара. Все, кто наблюдал эту сцену, говорили, что это было очень волнующее зрелище. Ни один человек на пароходе не осмелился выстрелить в Гуасинтона, а ведь убить его можно было безо всякого труда: он находился на расстоянии каких-нибудь двух метров. Но отвага животного словно всех парализовала. Не правда ли, сеньор, ничто так не трогает, как отвага. Они не причинили ему никакого вреда, и Гуасинтон вернулся к своей подруге.

К нашему столику подошли двое, которых я никогда раньше не видел. Их, как и дона Макарио, пригласила вдова Варгас.

Дон Макарио представил их:

– Херонимо Пита… Себастьян Висуэте… Сеньор… Подумайте только, сеньор, они тоже принимали участие в той охоте на Гуасинтона, когда мы его убили… Вместе с Селестино Росадо, с Мануэлоном Торресом и другими… Нас было четырнадцать человек, представляете? Целая команда. И мы еще легко отделались: погиб только один и один был ранен. И всё. Действительно, мы счастливо отделались.

Пита и Висуэте были профессиональными охотниками на кайманов. Они любили свое дело, для них оно было своеобразным культом кровожадного и жестокого божества, милостивого к тем, кто служит ему верой и правдой.

Для них зеленое речное чудище, хозяин горячих тропических вод, был не просто очередной жертвой, а врагом, и совсем не глупым, как его считают, а коварным и сильным. Охота на кайманов представлялась им, как бой быков матадору, высокими благородным искусством, которое, кроме всего прочего, дает средства к существованию.

Пита и Висуэте, вместе с доном Макарио, рассказали этой ночью о всех проделках речного героя, которому неизвестно когда и почему дали имя североамериканского генерала, переделанное на монтувийский лад. (Разумеется, кайман не был беззубым, как его американский тезка: зубы чудовища были огромными и страшными.)

О делах Гуасинтона можно было бы написать толстую книгу, и я питаю надежду, что она когда-нибудь будет написана. Это не выглядело бы необычным: в наше время ведь по каждому случаю пишутся биографии, издаются даже биографии рек. А уж Гуасинтон этого заслуживает.

Странный дух жил в этом темно-зеленом гиганте, имеющем десять вар в длину от кончика носа до кончика хвоста, в этом чудовище, закованном в броню, словно боевой корабль или средневековый рыцарь.

Говорили, что он великодушен, как добрый бог. Если на берегу паслась лошадь и рядом женщина стирала в реке белье, он пожирал лошадь. Вероятно, Гуасинтон делал это не потому, что лошадь была больше, – он не страдал обжорством, о нет! – а из сострадания к человеку.

Только когда Гуасинтон был очень голоден, он нападал на людей. Обычно он, спокойный, могучий, исполненный сознания собственной силы, плавал недалеко от купающихся и но только не трогал, но, казалось, даже не замечал их. Он довольствовался тем, что получал от погонщиков скота: каждый раз, когда надо было перегонять стадо с одного берега реки на другой, Гуасинтон был тут как тут. Следуя какому-то необъяснимому инстинкту, он появлялся, чтобы заявить о своих феодальных правах на монтувийские воды. Он утаскивал одно животное, не больше, но самое крупное, всегда самое крупное. Гуасинтон знал толк в скоте. Всему остальному стаду и погонщикам он не причинял никакого вреда. Погонщики уже знали повадки каймана и при торговых сделках учитывали потери.

– Сбавьте немного цену, – говорили они продавцам, – пусть корова Гуасинтона обойдется нам подешевле.

Речь шла о корове, которую они отдавали в качестве пошлины при переправе через реку…

Река была под надежной охраной: Гуасинтон не терпел конкуренции, и стоило только какому-нибудь неосторожному кайману после продолжительной сьесты в болоте проникнуть в Бабаойо, как Гуасинтон немедленно сводил с ним счеты.

В окрестностях Гуасинтон считался почти мифическим существом. Его чтили словно божество. Все началось с того, что мрачным именем Гуасинтона пугали детей, и постепенно этот страх передался взрослым. Как это часто бывает, страх породил суеверие, а оно, в свою очередь, переросло в нечто похожее на религиозный культ.

Если Гуасинтон долго не появлялся в обычном месте, занятый любовными делами, до которых он был большой охотник, или просто предавался долгому сладкому сну, люди с беспокойством спрашивали друг друга:

– Что поделывает Гуасинтон?

И с испугом добавляли:

– Дурной знак! В этом году, наверно, пересохнет река.

Потому что в народе было поверье, что властитель вод Гуасинтон приносит воду с собой.

Иногда Гуасинтон изменял своим привычкам. Это случалось, когда кайман был очень голоден. Тогда он нападал на стада, пасшиеся на берегу, и утаскивал очередную жертву в воду. Он набрасывался на каноэ, перевертывал их ударом хвоста и пожирал людей. Он превращался в бешеную фурию, в какую-то жуткую и мрачную силу.

Но такие вспышки быстро проходили, и Гуасинтон снова делался тихим, спокойным и мудрым. Ему снова нравились протяжные монтувийские мелодии; хоть и говорят, что кайманы туги на ухо и руководствуются исключительно обонянием, – казалось, что Гуасинтон имеет очень хороший слух и находит в музыке большое удовольствие.

Рассказывают, что по ночам, когда рыбаки, едущие со своим уловом на базар, начинали играть на гитаре, Гуасинтон, как верный страж, следовал за лодками. И если кому-либо приходило в голову выкупаться, кайман отплывал в сторону, чтобы не поддаться искушению съесть пловца.

Чтобы убить Гуасинтона, потребовалось четырнадцать опытных охотников, в распоряжении которых были ружья и две окованных железом лодки.

И все же это было нелегко, потому что зверь упорно защищался и, умирая, убил одного из охотников и тяжело ранил другого.

Дон Макарио Арриага снарядил экспедицию и руководил ею. Надо сказать, что дон Макарио всегда платил пошлину Гуасинтону, но накануне кайман сожрал его любимую собаку, и охотник решил прикончить бестию. Вот так маленькое происшествие дало повод для большого дела.

Пришлось немало поработать, чтобы подобрать подходящих людей. Это было довольно трудно – жители речных районов, почитавшие Гуасинтона как божество, не подходили для этой цели.