Текст книги "Убейте льва"
Автор книги: Хорхе Ибаргуэнгойтия
Жанр:
Юмористическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Глава XIII. День, когда взрывали Дворец
По возвращении домой Куснирас прежде всего звонит Ангеле по телефону. Опасаясь подслушивания со стороны телефонистки, они изъясняются кратко.
– Сорвалось, – говорит он.
– Очень рада, – говорит она.
Куснирас вешает трубку.
Большую часть ночи он проводит в трудах. Вместе с Подхалусой монтирует бомбу. Вытаскивает взрывчатку из коробки с принадлежностями для гольфа, капсулы из дорожной аптечки, магнезию из шляпной коробки, один взрывной механизм из фотоаппарата и другой из будильника.
Расположившись за обеденным столом, он с ловкостью хирурга превращает термос в бомбу, начиняя его всеми этими вещами с помощью Подхалусы.
Бомба весьма проста в употреблении и может взрываться разными способами, в зависимости от условий. Для нее заготовлены два взрывных механизма: один часовой, другой пружинный. В первом случае для взрывного устройства приспособлен будильник: его молоточек бьет в намеченный час по капсуле и разбивает стекло. Содержимое капсулы вступает в реакцию с окисью магния, вспыхивает легкое пламя, а потом взрывается динамит, находящийся на дне термоса. Во втором случае главной частью взрывного устройства служит спиральная пружина с иглой на нижнем конце: при надавливании на головку пружина сжимается, игла прокалывает капсулу, и получается описанный выше эффект.
К четырем утра бомба уже сделана и тщательно проверена; Куснирас прячет ее вместе с обоими механизмами в портфель, запирает его на замок, зевает и, оставив Подхалусу заметать следы военных приготовлений, идет в свою спальню, где на кровати распласталась его шелковая пижама.
Вдова полковника Эпигменио Давнохи, пришедшая узнать о причинах задержки пенсии, разобиженный чем-то министр, торговец испанскими сардинами и потерявший терпение заимодавец ждут вместе с Куснирасом аудиенции в приемной.
Элегантный и нервничающий Куснирас с револьвером под мышкой и с полным динамита портфелем курит одну «English oval» за другой. Стражник выходит и входит, сыплет объяснениями и обещаниями, но аудиенция не начинается.
– Сеньор президент через минуту вас примет, сеньора, вы пришли первая.
На часах половина второго.
И тут, словно три ворона, в черных костюмах, торжественные и преисполненные неоправданных надежд, в зал входят умеренные: Благодилья, Пиетон и сеньор Де-ла-Неплохес. При виде Куснираса они столбенеют, но тотчас берут себя в руки. Идут через зал, глядя прямо перед собой, с поднятым носом, будто ловят свежий воздух над смрадом. Останавливаются у стола стражника и говорят:
– Мы – Умеренная партия. Желаем видеть сеньора президента республики.
Стражник подпрыгивает, краснеет, улыбается, потеет и говорит:
– Проходите, пожалуйста.
И они, все четверо, удаляются в направлении личного кабинета, не удостоив взглядом вдову, лепечущую: «Разве сейчас не моя очередь?», не заметив, как свирепеет заимодавец, как розовеет разобиженный министр, как покорно вздыхает торговец сардинами, как встает Куснирас и идет вслед за ними с портфелем в руках.
В коридоре возле двери в личный кабинет сеньор Де-ла-Неплохес говорит Благодилье:
– Входите, лиценциат.
– Ни в коем случае, – отвечает лиценциат, – пусть первым войдет наш друг Пиетон, который обо всем скажет гораздо лучше меня.
Пиетон страстно возражает:
– Не выдумывайте, лиценциат! Вы – наш Златоуст! Мы – за вами. Всю жизнь.
– Таково мнение большинства, лиценциат, – говорит сеньор Де-ла-Неплохес, совсем как в парламенте. – Первым пойдете вы.
Благодилье ничего больше не остается, как идти вперед. Он выпячивает грудь и говорит:
– Хорошо, сеньоры, будь по-вашему.
Горестно поджимает мясистые губы, напускает на себя еще более похоронный вид и вступает в кабинет Бестиунхитрана как на поле брани.
Прежде чем подняться из-за стола им навстречу, Бестиунхитран показывает стражнику, где должно поставить стулья для посетителей.
После краткого колебания сеньор Де-ла-Неплохес и Пиетон приходят к общему решению, кому войти вторым, входят и закрывают за собой дверь.
Оставшись один в пустынном коридоре, Куснирас не спеша дефилирует мимо личного кабинета, засунув правую руку в карман и держа в левой портфель и шляпу. Из-за двери доносятся робкие голоса. Куснирас доходит до соседней двери, останавливается, берется за ручку, осторожно смотрит влево и вправо. Никого. Крутит ручку, дверь поддается. Он ее приоткрывает, видит, что никого нет ни внутри, ни снаружи, входит и оказывается в Зеленом салоне.
Внимательно оглядывает гобелены и кресла в стиле ампир в поисках, куда бы подложить бомбу. Останавливает свой выбор на консоли с мраморным планшетом. Ставит туда портфель, открывает его, вынимает термос и часовой механизм. Сверяет время со своими карманными часами: тридцать пять минут второго. Заводит будильник на два часа, привинчивает головку и в это время видит дверь в глубине салона. Оставив термос и головку на консоли, идет к обнаруженной двери, прижимается к ней ухом, ничего не слышит, распахивает и замирает в приятном изумлении. Прямо перед ним возвышается – среди мрамора, белого кафеля и президентских полотенец – английский унитаз маршала Бестиунхитрана.
Не более секунды длится радость открытия. Он тут же принимается за дело. Бросается к консоли, хватает термос и быстро меняет часовой механизм на пружинный. Прячет часовое устройство в портфель, входит в туалет, опускает крышку унитаза, взбирается на него и устанавливает термос в бачке для воды точно под рычагом, к которому прикреплена цепочка; слезает с унитаза, выходит из туалета и закрывает за собой дверь. В Зеленом салоне берет свою шляпу и портфель, подходит к двери в коридор, приоткрывает, видит, что коридор безлюден, и испускает вздох облегчения.
Возвратившись в приемный зал, говорит стражнику:
– Я искал вас. Скажите сеньору президенту, что ждать мне больше некогда, а если я ему понадоблюсь, он знает, где меня найти. – В голосе Куснираса снова звучит металл.
Стражник, не привыкший, чтобы в таком развязном гоне говорили о маршале, обалдело молчит. Смотрит, как Куснирас надевает шляпу, поворачивается и уходит.
– Вот так должны поступать все мужчины, – замечает вдова полковника, взглянув на торговца сардинами.
Куснирас перешагивает порог Дворца между двумя индейцами гуарупа в воинских шлемах, стоящими на посту. Беспрепятственно выйдя на улицу, он глубоко вздыхает и пересекает Главную площадь, глядя на голубей, снующих по паперти собора; входит в кафе «Под парами», садится на плетеный стул и говорит подошедшему официанту:
– Чашечку по-мадридски.
Когда официант уходит, Куснирас медленно закуривает папиросу «English oval» и обозревает каменные стены Президентского дворца в ожидании кофе и момента, когда страшнейший взрыв обратит их в груду развалин.
Бестиунхитран, притомившийся, неподдающийся, злящийся и страшный, говорит:
– Ни за что.
Лиценциат Благодилья смотрит на остальных умеренных в надежде почерпнуть в них душевные силы, но его надежда рушится. И, не восстановив сил душевных, он собирает свои последние силы физические и выпускает последний снаряд, увы, мимо цели:
– Мы, умеренные, осмеливаемся внести предложение об отсрочке выборов, ибо, во-первых, полагаем, что подобное ваше распоряжение было бы на пользу обеим партиям, а во-вторых, мы ссылаемся на статью 108-ю Пончиканской Конституции.
– Не выйдет, – говорит Бестиунхитран. – Статья 108-я предусматривает ходатайства от обеих партий, но Прогрессивная партия, хотя и выставила другого кандидата, никаких заявлений поданному вопросу не делала, а это указывает на то, что она не нуждается ни в какой отсрочке для проведения своей предвыборной кампании. Считайте, что получаете информацию из первых рук, поскольку я – кандидат от прогрессивных и председатель Прогрессивной партии.
– Можем ли мы представить ходатайство в письменном виде? – спрашивает Благодилья, делая хорошую мину при плохой игре.
– Если вам правится терять время, – отвечает Бестиунхитран.
Благодилья встает; остальные следуют его примеру.
– В таком случае, – заключает Благодилья, – говорить больше не о чем.
– Здесь я совершенно с вами согласен, сеньор лиценциат, – отвечает Бестиунхитран, расплываясь в улыбке.
В ледяном молчании умеренные прощаются – пожатие руки, легкий поклон – с Бестиунхитраном, который не встает; затем снова недолго дискутируют на тему, кому выйти первым, и наконец один за другим выходят: Благодилья, Пиетон и сеньор Де-ла-Неплохес, который прикрывает за собой дверь.
Оставшись один, Бестиунхитран фыркает и швыряет сигарету в пепельницу.
В кафе «Под парами» сидит Куснирас с чашечкой кофе перед собой и недовольно морщится при виде входящего доктора Убивона, который говорит:
– Алло, спортсмен!
И садится рядом.
Бестиунхитран делает pour petit [7]7
по-маленькому (фр.).
[Закрыть]весьма сосредоточенно, склонившись вперед, чтобы толстый живот не затруднял обзор; подбородок тонет во втором подбородке, а второй подбородок расплющивается на груди; взор устремлен круто вниз. По окончании процедуры он приводит свой костюм в порядок, потом дергает цепочку, которая поддается не сразу. Он с удивлением слышит, как вместо шума спускаемой воды в бачке что-то звякает, словно лопается стекло, и что-то бурлит. Он поднимает глаза и глядит на бачок. В этот самый момент – будто ему открывается чудо из чудес – он видит взрыв. Бах! Яркое пламя. Бачок разлетается надвое, и вода рушится на Бестиунхитрана.
Молниеносно, как и подобает военному, часть своей жизни проведшему в боевых походах, Бестиунхитран подается назад, впадает в панику, бежит в свой кабинет и с ходу кидается под письменный стол. Через некоторое время, сообразив, что опасность миновала, он встает и разражается гневом.
– Тревога! – вопит он, вылезая из-под стола.
Возвращается к месту взрыва, смотрит на осколки бачка, на струю воды, которая хлещет по зеркалу и забрызгивает стены, на затопленный пол. Нажимает кнопку звонка, находящуюся возле унитаза.
Яростно звенит звонок во дворцовой бельевой, а на табло зажигается надпись, гласящая: «Президентский WC».
Себастьян, негр и лентяй, обряженный в тройку, просыпается в испуге, вскакивает, хватает рулон гигиенической бумаги и бегом устремляется на помощь патрону.
Бестиунхитран возвращается в кабинет – спокойный, овладевший собой и инициативой. Снимает трубку механического рупора, дует в нее и начинает отдавать приказы:
– Всем занять боевые позиции! Во Дворце – бомба! Запереть все двери! Схватить тех, которые выходят, а если они будут оказывать сопротивление, стрелять!
Вешает трубку. Врывается Себастьян и сует ему рулончик бумаги. Бестиунхитран снова впадает в бешенство и орет:
– Измена! Засада!
Индейцы гуарупа, наряженные в шлемы, запирают все двери. Трубач трубит боевую тревогу. Стража занимает огневые позиции. Стаскивают брезент с пулемета «гочкис», который еще не был в деле.
Умеренные, не понимая, что происходит, не ведая, что их ожидает, с удивлением прислушиваются к военным командам, видят беготню солдат, но продолжают торжественным шагом идти по внутреннему патио, вступают в вестибюль, где стоит отделение по стойке «смирно». Офицер гвардии при виде их говорит сержанту:
– Арестовать этих троих!
Офицер гвардии идет к механическому рупору и соединяется с личным кабинетом, а сержант в это время командует:
– Правый фланг! Оружие на плечо! Шагом марш! Налево! В две шеренги становись! В стороны раздвиньсь! Стой!
Умеренные окружены плотной массой солдат.
– Что это значит? – спрашивает Благодилья.
Все посетители кафе «Под парами», услышав глас боевой тревоги и отрывистые команды, устремляют взор на запертые дворцовые двери.
– Что там происходит? – спрашивает Убивона дон Густаво Эскотинес, сидящий за соседним столиком.
Убивон обмакивает кусочек сахара в кофе, вынимает из чашки, кладет в рот и (ни дать ни взять придворный) изрекает:
– А что там может происходить? Ласкондо поднял мятеж и рвется к власти! Я давно это знал.
Дон Густаво с выпученными глазами шныряет от столика к столику, сообщая новость:
– Толстяка схватили в собственном логове и скоро погонят в шею!
– Все это подстроило американское посольство, – поясняет Убивон Куснирасу, который в блюдце гасит папиросу, надавливая на нее медленно и осторожно.
Индюшан, репортер газеты «Весь свет», покидает кафе со своими добрыми друзьями и направляется во Дворец с дрожью в коленях и с блокнотом в руках.
Стоя на самом верху венецианской лестницы в окружении испуганных и услужливых холуев, Бестиунхитран твердым голосом отдает последние приказы:
– Все ворота на засовы. Все двери – на замок. Ключи будут у меня и у вас, – говорит он коменданту, который низко кланяется и скорбно покачивает головой. Бестиунхитран оборачивается к полковнику Ласкондо, начальнику президентской гвардии: – Отныне и впредь каждого, кто входит во Дворец, отправлять в караульное помещение и обыскивать с головы до пят.
– Так точно, сеньор президент, – отвечает Ласкондо как положено, и при этом щелкает каблуками с неподражаемой воинственностью.
В этот момент вверх по лестнице идут умеренные, мертвенно-бледные, растрепанные, оборванные после бесцеремонного обыска и изъятия ценностей. Их сопровождает усиленный конвой.
– Виновные доставлены, сеньор, – докладывает офицер.
С прежней твердостью и всегдашней краткостью Бестиунхитран приказывает:
– На допрос к Гальванасо, выявить сообщников – и к стенке.
– Батальон, напра-во… Кру-гом! – кричит лейтенант.
Из массы потных солдатских загривков (конвой ползет вниз по лестнице, как огромный зеленый червь) высовывается искаженное лицо Благодильи, который говорит:
– Смилуйтесь! Мы невиновны!
В кафе «Под парами» вокруг столика Убивона и Куснираса теснится кружок любопытствующих.
– Артиллерия тоже, конечно, участвует в заговоре, – Убивон с апломбом развивает свою гипотезу, – ибо сегодня утром я сам видел, как солдаты из первой роты ставили пушку напротив казармы саперов.
– Введут военное положение, и прощай наша веселая жизнь, – говорит только что вошедший Коко Даромбрадо.
Безработные толстосумы из кафе «Под парами» – костюмы белые, рубашки в полоску, воротнички жесткие, галстуки английские, шляпы импортные, дорогие запонки на манжетах и золотые цепочки на животе – смеются во весь рот над забавной шуткой Коко Даромбрадо, посасывают сигары и думают каждый про себя о тех выгодах, какие их ждут, если Толстяка действительно схватили в его логове и выгонят взашей.
В эту минуту полицейский фургон для покойников останавливается у дворцового подъезда. В толпе нищих и продавцов фританги, в плотном кольце солдат трое умеренных, награждаемые тычками в спину, влезают в фургон.
Достопочтенные сеньоры сами не решаются выйти на площадь и посылают официанта узнать, в чем дело.
Индюшан возвращается в кафе с кучей новостей:
– Кто-то подложил во Дворец бомбу. Ничего не случилось. Толстяк мечется и вопит. Схватили виновных и везут в полицейское управление на пытки.
Сказав это, он бегом отправляется в редакцию «Всего света» доставить сообщение для специального выпуска.
– Сволочи, не могли лучше обстряпать дело, – со злостью говорит Эскотинес.
– Как тебе, Пепе, нравится твоя родная земля? – спрашивает Коко Даромбрадо Куснираса. – Жизнь бурлит, не правда ли?
Куснирас открывает рот, чтобы ответить, да так и остолбеневает. Часы на соборе бьют два, и, как только замирает звон последнего удара, словно эхо, отзывается будильник в портфеле, что стоит на стуле рядом с Куснирасом, и трезвонит, яростно и глухо.
Все замирают в смятении и страхе, волосы встают дыбом под шляпами. Рука Куснираса невольно тянется к портфелю, останавливается на полдороге, благоразумно ползет назад и укрывается в кармане брюк своего хозяина.
Дон Густаво Эскотинес берет портфель, открывает. Убивон, не желающий ни от кого отставать или кому-нибудь в чем-либо уступать, сует внутрь руку и вытаскивает часы. Оборачивается к публике и (ни дать ни взять мудрец) изрекает:
– Будильник!
– Чей портфель? – спрашивает Эскотинес.
Коко Даромбрадо, оправившись от потрясения, еще в силах отпустить лучшую шутку дня:
– Внимание: это сигнал для расстрела злодеев!
Никто не смеется.
– Чей это портфель? – повторяет Эскотинес.
Никто не отвечает, одни господа спешат к своим столикам, другие просят подать еще кофе. Куснирас открывает портсигар, берет последнюю «English oval», зажигает ее трясущейся рукой и подносит к одеревеневшим губам.
Глава XIV. Последствия
– Надо что-то делать, – говорит Ангела с номером «Всего света» в руках.
Банкаррентос, Эскотинес и Убивон, принесшие ей газету, стоят с панихидным видом около нее в музыкальном салоне.
– Мы затем и пришли, Ангела, – говорит Банкаррентос. – Должен вмешаться Карлос. Он – личный друг Бестиунхитрана.
Ангела встает.
– Пустой номер, – говорит она. – Это Карлос думает, что он личный друг Бестиунхитрана. Сыграл с ним в домино два раза, только и всего.
Идет к телефону в холле и просит соединить ее с леди Фоппс.
– Английское посольство сможет больше сделать, я уверена, – объясняет она друзьям, прежде чем выйти.
Убивон запускает пятерню в густую шевелюру, перхоть сыплется на воротник его костюма в клеточку.
– А я-то сидел в кафе и дурака валял! Да разве мог я подумать, что мой лучший друг Пиетон попал в такое положение.
Он мечется по салону. Банкаррентос наливает себе рюмку коньяку, который достает из шкафчика. Эскотинес устремляет взор в окно и глядит на павлинов в лучах заходящего солнца.
– В общем-то они получили по заслугам, провалили дело. Взорвись бомба – и помолились бы за упокой души Толстяка, за свое здравие.
В холле Ангела вешает телефонную трубку в тот самый момент, когда туда входит Куснирас.
– Пепе, – говорит ему Ангела, – скажи мне правду: это ты сделал?
Куснирас прикидывается дурачком:
– Что я сделал?
– Подложил бомбу во Дворец.
С видом оскорбленной невинности Куснирас отвечает:
– Будь я виновен, я бы отдался в руки властей.
Ангела говорит извиняющимся тоном:
– Да, конечно. Я ни минуты не сомневалась в том, что ты не оставил бы их в беде, если покушение – твоих рук дело.
– И таким образом, – добавляет Куснирас с некоторой иронией, – подвел бы под расстрел не троих, а четверых.
Они входят в салон.
– Лорд Фоппс поехал во Дворец улаживать дело, – возвещает Ангела.
Банкаррентос ковыляет к софе, усаживается и, размышляя вслух и согревая в кулаке рюмку коньяку, выражает свои сомнения:
– Я все-таки не могу их понять: пятнадцать лет говорить о гражданском правопорядке и вдруг сделать такой безрассудный шаг.
– Да еще так неумело! – заключает Эскотинес, поворачиваясь спиной к окну.
Ангела его упрекает:
– Густаво, не говори так! Их жизнь в опасности!
– Что мы можем предпринять? – спрашивает Куснирас.
– Можно создать комиссию, – уныло говорит Банкаррентос, – собрать подписи, просить о помиловании… Но на это нужно время. У нас его нет. Наверняка они предстанут перед военно-полевым судом. Их может спасти только личное вмешательство кого-нибудь, кто имеет влияние на эту скотину.
– А почему не вмешаетесь вы? – спрашивает его Куснирас.
– Я всего-навсего директор Пончиканского банка. И мы с ним все время ссоримся не на жизнь, а на смерть. Почему бы не вмешаться вам? – спрашивает в свою очередь Банкаррентос Куснираса.
– Потому что он не желает меня видеть. Заставил зря проторчать в приемной.
– Карлос – единственное спасение, – говорит Банкаррентос.
– При чем тут Карлос! – говорит Убивон, останавливаясь посреди зала. – Надо швырнуть вторую бомбу!
– С какой целью? – спрашивает Эскотинес.
– Пусть знает, что мы не смирились, – говорит Убивон.
– Кто будет ее бросать? – спрашивает Банкаррентос.
– Я бы ее бросил с величайшей радостью, – говорит Убивон и добавляет: – Если бы не был эмигрантом.
– Минуточку, – говорит Эскотинес. – Тот, у кого хватает мужества подложить бомбу, должен иметь мужество пережить и последствия. Если мы вмешаемся, то лишь из гуманных соображений, а не по необходимости.
– Густаво, – говорит Ангела, – ты не должен забывать: то, что сделали они, желали бы сделать многие из нас, но не нашли в себе сил.
Наступает тишина. Входит лакей:
– Леди Фоппс у телефона, сеньора.
Ангела поспешно выходит, надеясь услышать добрые вести.
Банкаррентос с трудом встает и ковыляет к шкафчику за второй рюмкой коньяка, Убивон продолжает ходить по залу, Эскотинес опять обращает взор к лужайке с павлинами, Куснирас садится. Входит Ангела, она в полном отчаянии. Все смотрят на нее.
– Они признали себя виновными. Английское посольство не может вмешаться. Им – конец.
Все очень расстроены.
– Остается ждать Карлоса, – говорит Банкаррентос.
Они проводят время в ожидании дона Карлосика за игрой в карты. Куснирас выигрывает три кона подряд.
Появляется дон Карлосик, на нем лица нет. Он останавливается посреди салона и со слезами на глазах, воздев руки, произносит:
– Они приговорены! Их ждет расстрел!
– Ты должен за них заступиться, – говорит ему Банкаррентос.
Дон Карлосик отвечает в полнейшем изнеможении:
– Я уже попытался. Ничего не вышло. Меня не приняли. Ангела, ты понимаешь, что все это значит? В парламенте больше нет депутатов от Умеренной партии, Закон об экспроприации будет протащен, Кумдачу у нас отнимут… Мы пропали.
Вымолвив это, подавив исторгавшееся из груди рыдание, еле двигая заплетающимися ногами, но гордо подняв голову – словно не кого-то, а его самого ведут на расстрел, – дон Карлосик покидает зал.
Проходит минута тишины, и Ангела восклицает:
– Какой позор! Жизнь трех людей в опасности, а этот человек думает о своей усадьбе в Кумдаче!
Она встает и идет вслед за мужем. Куснирас тасует и сдает карты.
Ангела впархивает в холл первого этажа: развевающиеся шелка, шумное дыхание. Она спешит в спальню супруга, открывает дверь и видит его сидящим на кровати – одна нога босая, носок в руке, остекленевший взгляд устремлен в глубь скинутого ботинка.
Ангела остывает. Входит в комнату и направляется к кровати. Он жалобно смотрит на нее. Когда она подходит, он разражается рыданиями, уткнувшись лицом в живот супруги, которая, немного поколебавшись, нежно касается рукой его головы.
Гаспар, кот Простофейры, дремлет на столе в столовой, позируя своему хозяину, который набрасывает его карандашный портрет в альбоме для рисования.
В гостиной Росита Гальванасо, в одной нижней юбке, смотрится в зеркало. Эсперанса делает последний стежок на цветастом перкалевом одеянии, которым ей надо прикрыть пышные телеса своей приятельницы и клиентки. Донья Соледад сидит в качалке и кормит только что вылупившегося птенца канарейки, которого держит в кулаке на коленях: сует ему в клювик зубочистку, обмакивая ее во вчерашнюю похлебку. Она произносит немеркнущую фразу:
– В мои времена таких безобразий не было, – и затем, обращаясь к птенцу, говорит: – ешь, глупенький, твоя мать улетела.
Виданное ли дело, чтобы в шесть вечера человек сидел в столовой и рисовал кошек? Раньше мужчины крепко пили, но умели и деньги домой приносить.
Росита, погруженная в созерцание своих округлостей, замечает:
– Становлюсь упитаннее с каждым днем! Хорошо, что моему Гальванасо полнота по вкусу.
Эсперанса – во рту булавки, в руках широченное платье – встает и говорит сквозь зубы:
– Я уже его сметала.
– Какое прелестное! Какое элегантное! Какое изящное! – говорит донья Соледад и, забывшись, сует птенцу зубочистку в глаз.
Росита втискивается в платье, которое Эсперанса старается натянуть ей на чресла.
Гальванасо в прекрасном благодушном настроении, с пакетами и свертками в руках входит в дом и неожиданно появляется в гостиной. Женщины жеманно хихикают и пищат:
– Господи Иисусе, нашествие мавров!
– Закройте глаза, плут вы этакий!
– Пошел вон, нахал!
Гальванасо, этот полицейский Людоед, деликатно закрывает глазки, словно никогда не видел свою жену в дезабилье, и позволяет Эсперансе и Росите повернуть себя вокруг оси и вытолкать за дверь со словами:
– Марш в столовую, чудовище, здесь тебе вовсе не место!
Донья Соледад, откачнувшись назад и запрокинув голову, продолжает сжимать в кулаке птенчика и громко хохочет над подобным неделикатным вторжением в мир целомудрия.
Гальванасо врывается в столовую, выводит кота Гаспара из дремоты и вмиглишает хозяина источника вдохновения. Гаспар спрыгивает со стола и шныряет в кухню, Простофейра прикрывает рисунок чистым листом, а Гальванасо кидает свертки на стол и говорит:
– Трудный был день, но полезный!
– А что ты делал?
– Покончил с оппозицией, только и всего.
– С какой оппозицией?
– С твоим патроном, доном Касимиро.
Простофейра настораживается:
– С доном Касимиро? А что случилось?
– Он хотел убить сеньора президента. Он и двое других. К счастью, засыпались. Их схватили и доставили ко мне. Еще сознаваться не хотели, подлые трусы. Я подозвал дона Касимиро поближе и говорю ему: «Ну-ка нагнитесь, вон там». Да и дернул его сам знаешь за что. Способ надежный! Все трое сознались. Завтра их расстреляют.
Простофейра на мгновение теряет дар речи.
– Расстреляют дона Касимиро? Тогда закроют и школу! Как же я буду жить?
– Будешь пиликать на скрипочке.
– Этого мало.
– Хватит, не будь эгоистом. Подумай о благе страны, ведь пришел конец умеренной оппозиции, политическая атмосфера станет такой же чистой, как свежевыстиранная рубашка. И все мы заживем в мире и покое.
Простофейра, не будучи в состоянии столь быстро оценить все выгоды, которые несет с собой устранение умеренных, растерянно почесывает голову. Гальванасо старается его утешить:
– Не расстраивайся, у тебя есть могущественные друзья, они тебе помогут.
Он обнимает Простофейру за плечи. Тот смотрит на него уныло, но с благодарностью за проявление дружеских чувств. Гальванасо, видя, что уныние друга рассеивается, снимает руку с его плеч, развертывает пакеты на столе и говорит:
– Теперь давай займемся едой.
Берет консервную банку, показывает Простофейре, устремляющему на нее меланхоличный взор, и говорит:
– Знаешь, что это такое? Pâte de foie gras [8]8
Паштет из гусиной печенки (фр.).
[Закрыть]. Вкуснейшая штука, ты и не представляешь. Мы конфисковали ящик вместе с контрабандой. Хлеб у тебя есть?
На следующий день Благодилья, Пиетон и сеньор Де-ла-Неплохес встали в положенное время, отправили надобности на виду у конвоиров, побрились казенной бритвой, исповедались у падре Ирастрельяса, прошли по коридорам полицейского управления в сопровождении отряда конной полиции и встали в служебном дворике спиной к ритуальной стенке, глядя, как полицейские опускаются на одно колено, взводят курок, целятся и стреляют. Они умерли на заре. Казнь происходила в присутствии Хорохореса, напялившего прусскую шинель, отчего пот лил с него ручьями; Гальванасо, этого неуемного трудолюба; председателя Верховного суда, прочитавшего приговор; Мордоны, личного представителя президента, получившего приказ убедиться в действительной смерти виновных; падре Ирастрельяса, облегчившего душу смертников; а также журналистов и фотографов. Пустил «пули милосердия» – то есть добил казненных – некий лейтенант Исбарра, темная личность, которая больше не всплывет в этой истории и ни в какой другой, ибо той же самой ночью он сам испустил дух с перепоя.