Текст книги "Убейте льва"

Автор книги: Хорхе Ибаргуэнгойтия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Хорхе Ибаргуэнгойтия
Убейте льва

Остров Пончика находится в Карибском море. Энциклопедический – правда, краткий – справочник сообщает о нем следующее: «По форме – правильный круг диаметром 35 км.; 250 тыс. жителей; этнический состав: черные, белые, а также индейцы гуарупа. Экспортирует сахарный тростник, табак и свежие ананасы. Столица – Пуэрто-Алегре, где проживает 50 процентов населения. В течение 88 лет продолжалась борьба за независимость, которую Пончика обрела в 1898 году, когда испанцам пришлось оставить остров вопреки своему желанию. В настоящее время (1926 г.) Пончика – конституционная республика. Президент – маршал дон Мануэль Бестиунхитран, последний из плеяды «героев-юнцов» эпохи Войн за независимость, – благополучно завершает четвертый, заключительный период своего правления, поскольку Конституция не предусматривает переизбрания президента в пятый раз».

Глава I. Улов

Николас Голопуле, старый негр, хозяин лодчонки, плывет к месту рыбной ловли, как Нельсон к Трафальгару: ноги на корме, левая ладонь козырьком у лба, правая рука на кормовом весле; взгляд единственного глаза устремлен в утреннее дымчатое море. Перед ним два полуголых негра орудуют веслами, а негритенок-мальчишка замер у невода. Большая сеть на носу лодки готова распластаться на волнах.

Лодка идет в открытое море. Слышатся только всплески воды под веслами, скрип уключин и пыхтенье гребцов.

Хозяин издали замечает рыбий косяк. Одним поворотом весла меняет курс и подает знак пятерым тощим неграм, наблюдающим за ним с берега.

И вот лодчонка уже на прибрежном песке. Рыбаки в дырявых промокших штанах тянут невод. В центре сети плещет рыбешка, цепляясь за жизнь. Хозяин, по грудь в воде, следит за добычей, расправляя складки сети и охраняя улов.

Рыбаки стараются изо всех сил. Вздутое брюхо невода выползает на берег и, подрагивая, плюхается на песок.

Рыбаки толпятся вокруг и с надеждой поглядывают на огромный трофей. Голопуле ослабляет веревку, и пузатый невод распахивается. Среди подыхающих рыбешек лежит труп доктора Спасаньи. Рыбаки во все глаза глядят на лаковые туфли, гетры, костюм из английского кашемира и на усы, в которых запутались водоросли.

Полиция Пуэрто-Алегре имеет в своем распоряжении два фургона, запряженных мулами. В одном фургоне ездят полицейские, в другом возят мертвецов или арестантов.

Фургон для покойников – с худосочным возницей на козлах – пробирается среди толпы продавцов лепешек и жареной рыбы и останавливается перед боковой дверью полицейского управления. Со всех сторон бегут любопытные и глазеют на полицейских, которые выходят из управления, открывают дверцы фургона и вытаскивают носилки. На тело накинуто замызганное покрывало, из-под которого торчат лишь лаковые туфли с гетрам и. Любопытные напирают и лезут чуть ли не под копыта мулов, стараясь увидеть побольше.

– Дорогу, дайте дорогу, тут не театр! – кричит офицер.

Несколько полицейских, обнажив дубинки, бросаются на людей, оттирают толпу и пропускают носилки. Спектакль заканчивается, но стычка с полицией продолжается.

Один увалень полицейский неловко бьет по хребту бегущего негра, и дубинка летит на землю. Простофейра, парень бедный, но опрятно одетый и услужливый, нагибается, поднимает дубинку и отдает полицейскому, который, вместо благодарности, обрушивает на него град ударов. Простофейра вначале столбенеет, затем пугается и, наконец, поднимает вверх свой портфель, стараясь прикрыть голову. Когда его трахают по ребрам, он бросается бежать и несется, не чуя ног, по улицам меж домов, облепленных портретами выуженного мертвеца и плакатами с надписью: «СПАСАНЬЮ В ПРЕЗИДЕНТЫ! ГОЛОСУЙТЕ ЗА УМЕРЕННОСТЬ!»

Полковник Хорохорес – прусский мундир, волосы щеткой, индейское скуластое лицо – хватается за телефон в своем кабинете.

– Есть новости, сеньор президент, – говорит он. – Только что мне притащили труп кандидата от оппозиции.

Маршал Бестиунхитран, президент республики, «герой-юнец», до сих пор молодцеватый, хотя и потрепанный долгой жизнью, государственными заботами, любовными утехами и литрами коньяка «Мартель», потребленными за двадцать лет пребывания у власти, отвечает по телефону:

– Ну так расследуйте, Хорохорес, и накажите виновных.

Вешает трубку и хитро подмигивает человеку, сидящему перед ним по ту сторону массивного письменного стола:

– Его уже выудили.

Вице-президент Мордона не издает ни звука. У него такие же висячие усы, как у маршала, но сам он худ, невесел и несообразителен.

Бестиунхитран сгребает раскиданные по всему столу фотоснимки предвыборных выступлений и тексты речей Спасаньи, швыряет бумаги в корзинку и говорит:

– Мусор. Повозились, и хватит. – Поворачивается к Мордоне и произносит с отеческой назидательностью: – Так вот, Агустин, если теперь ты не победишь на выборах, значит, ты не политик и не годишься ни к черту.

– Мануэль, я делаю все, что могу, – очень серьезно говорит Мордона, который не умеет ответить шуткой на шутки маршала.

– И я тоже. Я уже убрал твоего соперника. Атам, при случае, разгоним и всю его партию: если выйдет, как мы задумали, умеренным вовек не отмыться от дерьма.

Он останавливается у окна, выходящего на Главную площадь, и через стекло смотрит на противоположную сторону, на бездельников, сидящих в кафе «Под парами».

– Надеюсь, что Хорохорес выполнит свой долг и возьмет правильный след, – говорит маршал, погружаясь в размышления.

Мордона сидит и терпеливо ждет, когда ему прикажут выйти.

Хорохорес, стоя между письменным столом и огромным портретом Бестиунхитрана, изображенного при всех регалиях и с президентской лентой через плечо, говорит своему адъютанту Гальванасо, уполномоченному по розыску и пыткам:

– Нам поручено найти убийцу доктора Спасаньи.

Гальванасо открывает рот. Глядит на своего начальника, ничего не соображая.

– А разве это не он? – кивает на портрет маршала.

Хорохорес смотрит в сторону, ежится и делает вид, что не слышит.

– Сам маршал только что отдал приказ, Гальванасо.

– Слушаюсь, полковник. Приступаю к розыску.

Рахитичный секретарь со скучающим видом отстукивает на никелированном «ремингтоне» показания шофера Спасаньи.

Подвал полицейского управления служит камерой пыток. Для быстрого получения информации Гальванасо применяет простой, но действенный метод: допрашиваемого ставят на четвереньки и испытывают его мужское терпение, пока он не заговорит.

Шофер Спасаньи, мокрый от пота и бледный от напряжения, говорит, опустив взор и застегивая пояс:

– Вчера вечером, в десять, я доставил доктора Спасанью в дом по улице Святой Кристобаль, номер три. Он сказал, что отпускает меня, и я отправился домой.

Гальванасо и Хорохорес сидят на столе, скрестив руки на груди, и слушают показания. Гальванасо оборачивается к Хорохоресу и возмущенно говорит:

– В разгар предвыборной кампании идти в бордель! Какое похабство!

Облава на дом доньи Фаустины, самый дорогой бордель в Пуэрто-Алегре, тот, что на улице Святой Кристобаль, номер три, несомненно, займет свое место в пончиканской мифологии. Полицейские вломились в парадную дверь, в боковую и заднюю двери, влезли в окна второго этажа по пожарной лестнице. Затем согнали двадцать визжащих дев в мавританский зал, обыскали с пристрастием, отобрали все деньги, заработанные тяжким трудом за последние две недели; потом затолкали их в фургон для покойников и заставили провести ночь в каталажке, где три из них схватили насморк, а один сержант-тюремщик – гонорею. Клиенты, за исключением директора банка Пончики, который успел спастись, выпрыгнув в окно и сломав себе ногу, были взяты на заметку, лишены наличного ценного имущества и выпущены на свободу. Угрозы хозяйки, доньи Фаустины, позвонить по телефону самому маршалу не произвели на полковника Хорохореса ни малейшего впечатления.

Гальванасо и Хорохорес озираются в опустевшем салоне. Готический декор испорчен, мавританская мебель, великодушно преподнесенная борделю одним миллионером-сластолюбцем, валяется ножками вверх. На вешалке висит единственная фетровая шляпа. Гальванасо и Хорохорес, оглядев ее со всех сторон, от радости теряют дар речи: на ленте сияют инициалы Спасаньи.

Вдова доктора Спасаньи, с трудом ловя воздух под траурной вуалью, появляется в управлении, чтобы опознать и получить на руки тело своего мужа. Ее сопровождают три личных друга и политических советника покойного, депутаты от партии умеренных: Благодилья – самый уважаемый человек в Пуэрто-Алегре и один из самых зажиточных, дон Касимиро Пиетон – поэт-патриот и директор «Института Краусс», а также сеньор Де-ла-Неплохес, не имеющий иных достоинств, кроме своей фамилии и звания депутата.

Полковник Хорохорес, принимая во внимание общественные заслуги покойного, приглашает вдову и сопровождающих ее лиц в свой кабинет, предлагает им сесть и просит вдову расписаться в получении супруга – зарезанного, вскрытого, выпотрошенного, заново набитого трухой и зашитого. Пока вдова подписывает акт, ординарец приносит личные вещи покойного.

– Здесь не хватает только шляпы, часов и бумажника доктора, – поясняет Хорохорес, – которые послужат уликами в судебном процессе.

Вдова смотрит на него сквозь вуаль, а остальные – через свои очки. Никто не произносит ни слова.

– Надеемся, что через час-другой будем знать имена виновных, – говорит Хорохорес, ощущая некоторую неловкость.

Вдова не может сдержаться и встает:

– Через час-другой? Я знала, кто виновник, уже в ту самую минуту, когда получила сообщение. Чтобы его арестовать, достаточно завернуть в Президентский дворец.

Вдова начинает рыдать. Дон Касимиро подходит к ней и легонько похлопывает ее по руке. Благодилья встает, делает шаг к Хорохоресу, который растерянно ерошит волосы.

– Сеньора вне себя от горя, полковник. Не обращайте внимания на ее речи.

Сеньор Де-ла-Неплохес смотрит в окно.

Вдова все так же неистово рыдает. Хорохорес справляется со смущением и говорит Благодилье:

– Всем все ясно и понятно, депутат: побудительная причина – кража, виновные будут наказаны.

– Конечно, полковник.

Хорохорес кладет конец визиту, указывая на сверток, содержащий лаковые туфли и т. д. и т. п., и обращаясь к Благодилье:

– Забирайте сверток.

Благодилья берет сверток, Хорохорес идет к двери, распахивает ее с нескрываемым раздражением и стоит у выхода из кабинета, пока посетители убираются восвояси. Дон Касимиро Пиетон ведет вдову, обливающуюся слезами; Благодилья следует за ними со свертком под мышкой, а сеньор Де-ла-Неплохес, выходя, отвешивает сухой поклон. Когда все удаляются, Хорохорес запирает дверь, испуская вздох облегчения.

Обвиняемые в убийстве доктора Спасаньи являют собой весьма жалкое сборище: две проститутки, один педераст и два мелких карманника. В своей камере пыток Гальванасо строит их за загородкой в шеренгу и поучает:

– Сейчас у вас возьмут интервью представители прессы. Для вас это дело весьма почетное и ответственное. Вы уже знаете, в чем каждый из вас сознался и что каждый должен сказать. Если кто-нибудь забудется, мы его живо приведем в чувство. Ясно?

Насмерть запуганные обвиняемые отвечают утвердительно. Гальванасо открывает дверь и впускает журналистов.

Глава II. Прощание

Бестиунхитран, в рубашке с закатанными рукавами, ходит возле клеток с бойцовыми петухами в своей усадьбе Каскота. И сюсюкает с ними, как старая дева с канарейками:

– Ах ты мой миленький! Ах ты мой петусочек, петусочек острый носочек!

Агустин Мордона, в трауре с головы до пят, переступает порог петушиного царства.

– Я готов, Мануэль, – говорит он.

Бестиунхитран оборачивается, скрещивает руки на груди, оглядывает Мордону и разражается хохотом:

– Воплощенная скорбь! Никто и не скажет, что ты обделал это дельце.

Мордона, у которого нет никакого чувства юмора, обижается.

– Ты мне сам приказал, Мануэль, – возражает он, не без веских на то оснований.

– Так надо было, Агустин, – в тон ему гнусавит президент, подходит к нему, кладет на плечо руку, поворачивает к выходу и, пока они идут мимо клеток, говорит: – Ты представляешь себе? Что бы мы делали, если бы этот докторишка победил на выборах? Национальная катастрофа! Возврат к мракобесию.

Труп доктора Спасаньи – напудренное лицо, перстень с топазом, напяленный на одеревеневший палец, пиджак, разрезанный сзади, – покоится в красочно и пышно убранном гробу.

Возле гроба сонливо покачиваются в почетном карауле Бестиунхитран, Мордона, Благодилья и Пиетон.

Зал в доме Спасаньи огромен, темноват и полон соболезнующих.

Бестиунхитран запускает два толстых пальца в кармашек жилета, вытаскивает золотые часы, смотрит на них и засовывает обратно. Тут же четверо других облаченных в траур людей вышагивают на смену.

Бестиунхитран и Мордона вместе направляются к выходу, и вдруг из рядов соболезнующей публики доносится слово, произнесенное полушепотом, но отчетливо:

– Убийца!

Мордона идет не оборачиваясь; сердце у него колотится как сумасшедшее; Бестиунхитран останавливается и возвращается к месту, откуда послышался голос. Президент сталкивается лицом к лицу с Ангелой Беррихабаль – красивой, решительной, элегантной женщиной, которая на голову выше своего неказистого мужа, дона Карлосика, стоящего рядом.

Бестиунхитран галантно склоняется перед ней и говорит:

– Добрый вечер, донья Ангела.

Ангела, не отвечая, смотрит секунду ему в глаза, затем круто поворачивается и уходит, теряясь в толпе скорбящих.

Бестиунхитран, ничуть не смутившись, обращается к дону Карлосику, застывшему с подобием улыбки на багровом лице. Бестиунхитран тоже растягивает губы в улыбке:

– Передайте от меня поклон вашей супруге, которая, кажется, меня не заметила.

Дон Карлосик в порыве благодарности не ограничивается кратким «да, спасибо»:

– Безусловно, конечно, она вас не заметила, сеньор президент!

Бестиунхитран говорит:

– Спокойной ночи, – и выходит из зала.

В вестибюле его останавливает журналист с карандашом и блокнотом в руках:

– Сеньор маршал, не желаете ли вы сделать заявление по поводу смерти доктора Спасаньи?

– Доктор Спасанья, – говорит Бестиунхитран, скользя взглядом по ковру, как по бумажке, и заряжаясь красноречием, – был достойным, безупречным человеком. Кое-кому представляется, будто он был моим политическим соперником. Чушь. Единственное наше различие в том, что он – член Умеренной партии, а я – член Прогрессивной партии. Цель наша едина: благоденствие Пончики. Я не поддержал его кандидатуру лишь потому, что как прогрессист должен поддерживать кандидата своей партии, каковым является сеньор Агустин Мордона. Кончина Спасаньи – невозвратимая утрата не только для его соратников, но и для всей нашей республики. Это все.

Оставив журналиста впопыхах увековечивать его высказывание, Бестиунхитран идет к двери, где лакей, непрерывно кланяясь, подает ему шляпу и трость.

Президентский «студебеккер» с двумя головорезами на переднем сиденье и с Мордоной в углу заднего стоит перед домом Спасаньи. Бестиунхитран – в шляпе и с тростью – садится в машину. Перед тем как захлопнуть дверцу, он полушутливо делает Мордоне замечание:

– Бежишь как заяц!

– А что прикажешь делать, Мануэль?

– Не улепетывать, Агустин. Ведь это же тебе кричали «убийца».

Автомобиль трогается, разобиженный Мордона смотрит в сторону. Бестиунхитран, довольный собой, вспоминает:

– Но все обошлось хорошо. Я решил прикрыть твое отступление. Пошел в лобовую атаку и обратил ее в бегство. Эта женщина, однако, не такая заячья душа, как ее муженек… И некоторые другие.

Мордона, поджав губы, смотрит в сторону.

Бестиунхитран снимает шляпу и пиджак, ослабляет галстучный узел.

– Во избежание неприятностей и обвинений подобного рода надо, чтобы суд выглядел строгим и справедливым. Следует расстрелять одного или пару обвиняемых. Нужно отдать распоряжение судье. Завтра ты этим займешься.

Мордона с явным замешательством смотрит на него:

– Как же мы их расстреляем, Мануэль? Если мы им обещали свободу…

– А кто об этом знает, Агустин?!

Публика заполнила все места вокруг арены для петушиных боев. Терпкий запах пота двухсот человек смешивается с винным перегаром и сигаретным дымом. Лица – всех цветов: от черно-агатового у негров и желтушно-зеленого у индейцев гуарупа до багровой киновари у испанцев. Галдеж стоит невообразимый.

Петухи дерутся, подскакивают, бьют крыльями, истекают кровью. Вокруг них, за бортиком арены, мечутся, ничего не видя, кроме сражения, их владельцы: Бестиунхитран – твердый воротничок расстегнут и еле держится на одной пуговице; рубашка взмокла от пота, лицо пылает– и другой «петушатник», бедный замызганный парень в соломенной шляпе.

Петух Бестиунхитрана в клочья раздирает своего противника, который превращается в груду перьев и лужу крови.

Бестиунхитран спешит к своему петуху, поднимает его с земли, словно фарфоровую вазу, прижимает к груди, смотрит на петушка с отцовской гордостью, ловко снимает с него острые шпоры и сажает в клетку. В радостном возбуждении достает белый батистовый платок и отирает потный лоб и загривок. Некоторые игроки, сделавшие удачные ставки, бегут на арену и вручают ему свои выигрыши. Адъютант, очаровательный юноша в мундире, уносит клетку; Бестиунхитран с деньгами в руках подходит к сопернику-«петушатнику», подбирающему останки своего любимца, и протягивает ему несколько купюр; тот берет деньги, скинув соломенную шляпу.

Восхищенные таким великодушным жестом, наспиртованные зрители ударяются в слезливый сентиментализм и голосят:

– Да здравствует маршал Бестиунхитран!

И Бестиунхитран с триумфом шествует с арены, как после одного из своих лучших сражений. Его ждет хмурый Мордона и помогает ему надеть пиджак.

Глава III. Цена похорон

Следующий день станет исторической вехой в летописи Пончиканской республики. Землевладельцы, коммерсанты, чиновники, ремесленники и лакеи из богатых домов хоронят доктора Спасанью, а с ним и свои надежды на умеренный режим. Пеоны, рыбаки, грузчики, продавцы жареной тыквы и нищие заполняют Главную площадь перед дворцом, вопят и горланят, танцуют конгу и распевают куплеты, в которых просят Бестиунхитрана в пятый раз, невзирая на Конституцию, выдвинуть свою кандидатуру на президентских выборах.

Но самое важное происходит в палате депутатов. Сессия открывается в девять утра, присутствуют все десять депутатов, которые минутой молчания поминают усопшего кандидата от оппозиции. В десять тридцать депутат Благодилья от имени умеренных просит разрешения покинуть заседание, дабы принять участие в похоронах доктора Спасаньи. Председатель разрешает, но предупреждает, что, как принято в таких случаях, остальные члены парламента продолжат работу, сохраняя все свои полномочия. Поскольку умеренные – люди щепетильные, почитающие своим долгом присутствовать на погребении, и поскольку в повестке дня сессии значатся пустяковые вопросы, Благодилья, Пиетон и сеньор Де-ла-Неплохес – в глубоком трауре, со скорбными лицами – покидают форум. Не успевают они усесться в автомобиль, который должен доставить их к месту погребения, как депутат Дубинда просит – ввиду чрезвычайных, форс-мажорных обстоятельств – изменить повестку дня и перейти к обсуждению статьи 14-й Конституции, определяющей полномочия президента. Ходатайство удовлетворяется, и в одиннадцать часов пять минут, когда умеренные подкатывают к дому покойного, палата депутатов абсолютным большинством голосов (семь «за», «против» – нет никого) одобряет исключение параграфа, гласящего: «Президенту дозволено пребывать у власти лишь в течение четырех периодов и нельзя быть переизбранным в пятый раз».

«Институт Краусс», лучшая школа и оплот пончиканской науки, размещается в бывшем монастыре – потемневшем от времени, замшелом каменном здании. По монастырским коридорам, где когда-то прогуливались монахини, сплетничая или перебирая четки, теперь разгуливают в шортах сынки местных миллионеров, пикируясь друг с другом и готовясь к поступлению в Сорбонну или Гарвард.

Сальвадор Простофейра, учитель рисования по необходимости и скрипач по призванию, входит в классную комнату с портфелем в руке. Двадцать развалившихся на скамьях мальчишек нагло на него глазеют.

Простофейра открывает портфель и вынимает несколько деревянных угольников.

– Сегодня мы научимся, – говорит он, – применять угольники.

Тинтин Беррихабаль, первый красавчик и лентяй, встает и заявляет, не спрашивая на то позволения:

– Маэстро, вы патриот?

Простофейра оторопело смотрит на Тинтина и отвечает:

– Конечно.

– Тогда вам следует нас отпустить. Сегодня хоронят доктора Спасанью.

Все жалобно бубнят хором:

– Маэстро, отпустите нас, отпустите!

Простофейра стучит угольниками по столу, требуя тишины. Когда тишина восстанавливается, он говорит:

– Мы – на занятиях по конструктивному рисунку. Нас не касаются политические события. Приступим к изучению применения угольников.

Хор затягивает прежнюю песню:

– Маэстро, пожалуйста, отпустите нас!

Простофейра стучит угольниками и твердит в шумном гомоне:

– Тишина! Тишина! Тишина!

Полная тишина сопровождает траурный кортеж. Впереди, медленно и торжественно, к кладбищу тащатся лошади в траурном убранстве, везущие катафалк; на козлах восседает кучер в высокой шляпе.

За катафалком, в черной одежде, шествуют богатеи Пончики; за богачами ползут их автомобили с супругами, а за автомобилями идут неимущие сторонники доктора Спасаньи.

В семиместном «дион-баттоне» семейства Беррихабалей сидят Ангела, вдова Спасаньи и донья Кончита Парнасано, укутанные в траур и взмокшие от жары, с красными от бессонницы глазами, и молча потягивают из никелированных стаканчиков кофе, который то и дело наливают себе из термоса.

Фаусто Агентейда, в грязном белом костюме, откидывает сальные волосы, падающие на темный лоб, взбирается на бочку и надрывно орет:

– Все эти двадцать лет маршал Бестиунхитран отстаивал права бедняков! Все эти двадцать лет он вел нашу страну по пути прогресса! Попросим его не бросать нас! Попросим его быть нашим кандидатом в пятый раз!

Толпа безработных пончиканцев кричит «ура». Агентейда соскакивает с бочки и во главе босяков шествует к Главной площади, а в толпе, идущей за ним, танцуют конгу и болеке, атабаль и рунгу.

Учитель Простофейра, прижав угольники к классной доске, ловко чертит параллельные прямые. У него за спиной – светопреставление. Весь класс, кроме подслеповатого Пепино Глупесиаса, сидящего на первой парте и дремлющего под прикрытием своих огромных очков, толпится у окон в ожидании траурной процессии. Простофейра, обернувшись, приходит в ярость, стучит по столу, выводя Пепино из дремоты, и кричит:

– Я повторяю: мы на занятиях по рисунку! Все по местам!

Ученики мгию-помалу возвращаются к своим партам, а Простофейра – к своим угольникам.

Дверь открывается, и входит дон Касимиро Пиетон, директор школы. Весь класс встаете шумом и грохотом, потому что пряжки поясов цепляются за крышки парт.

Дон Касимиро Пиетон сурово смотрит на Простофейру:

– Маэстро Простофейра, чего вы ждете? О чем вы думаете? Сегодня – день национального траура. Отпустите мальчиков с урока, чтобы они могли проводить в последний путь доктора Спасанью. Процессия скоро пройдет мимо нашего заведения.

– Слушаюсь, сеньор директор, – убито говорит Простофейра.

Пиетон обращается к ученикам:

– Мальчики, всегда помните этот день. Смерть доктора Спасаньи – самое ужасное бедствие, которое когда-либо переживала Пончика.

Сказав это, он поспешно уходит, до слез растроганный собственным красноречием.

Как только дверь за ним закрывается, следует взрыв неистовой радости: мальчишки вопят, хохочут, стучат ранцами по партам, хватают свои книжки и удирают. Простофейра остается один и, досадливо поджав губы, складывает угольники в портфель.

Траурная процессия с гробом Спасаньи спустилась от его дома на Новом проспекте по набережной к улице Кордобанцев, свернула налево, прошла по Большой Жиле и там, возле «Института Краусс», столкнулась с бестиунхитранской манифестацией, которая вышла с Сигарного поля, где состоялся митинг в поддержку кандидатуры маршала, подняла по пути тучи мух возле Свалки Святого Антония, пополнила свои ряды на Рыбном рынке, втиснулась в узкие улочки старого города и вылилась на Главную площадь, обратившись в сплошной хор, взывающий к диктатору о диктатуре.

Встретившись у «Института Краусс», кортеж и демонстрация останавливаются; лошади храпят, кучер в растерянности, богатеи боятся, что орущая толпа замарает их плевками. С другой стороны, голытьба, увидев черную карету с мертвецом, тоже приходит в замешательство, ликующие крики затихают, музыка и пение прерываются. На какой-то момент цепенеет битком набитая улица. Не слышится даже цоканья лошадиных копыт о выщербленную брусчатку. Простофейра высовывается из окна «Института Краусс» и видит внизу два окаменевших людских потока. Солнце жжет раскаленным свинцом, воздух не колыхнется, мухи принимаются за свои мелкотравчатые уколы.

В конечном итоге побеждает суеверие. Бедняки снимают свои шляпы из пальмового листа, кучер стегает лошадей, которые трогаются с места; бедняки теснятся и дают дорогу катафалку, богачи сплачивают ряды и продолжают свой путь в убеждении, что раздавят всех этих гнид; элегантные автомобили снова катятся, громко газуя всем на потеху.

Доктор Спасанья, со своим не слишком доблестным войском, перешел, подобно Моисею, опасное и разобщающее Чермное море, чтобы добраться до кладбища.

Когда процессия проходит, толпа смыкается, люди снова начинают шуметь, барабанить и продолжают свой путь пританцовывая и напевая:

 
Говорю – не отступай,
Бестиунхитран!
 

В Зеленом салоне дворца – с люстрой, мебелью и гобеленами в стиле ампир, приобретенными обожавшим аристократизм губернатором елизаветинской (точнее, испанско-изабельской) эпохи, – сидят мистер Хамберт X. Хамберт, сэр Джон Фоппс и мсье Жупен, послы соответственно Соединенных Штатов, ее Величества королевы Великобритании и Франции, покуривая сигары «партага», предложенные им шефом протокола.

В аудиенц-зале Бестиунхитран принимает депутатов, пришедших сообщить ему о поправке, внесенной ими в Конституцию. Дубинда берет слово:

– Сеньор президент, теперь вы вольны выдвинуть свою кандидатуру.

Маршал, изображая некоторое смущение, беспомощно разводит руками:

– Но я так устал, ребята.

Мордона, видя, как рушатся его надежды, сидит с кислым видом.

За окном слышатся крики и пение. Чучо Сарданапало, министр общественного благосостояния и комендант дворца, упрашивает Бестиунхитрана:

– Выйдите на балкон, сеньор президент, народ хочет вас видеть.

На Главной площади одураченное простонародье нараспев скандирует в негритянском ритме:

 
Бестиунхитран,
Ты нас не покидай,
Нет-нет, ай-ай-ай,
Ты нас не покидай,
Бестиунхитран!
 

На балконе Бестиунхитран льет слезы от волнения и благодарит за чествование. Выражая свою благодарность, он кивает головой в знак согласия, что вызывает взрыв ликования, и бесшабашная гульба продолжается.

Бестиунхитран покидает балкон.

В аудиенц-зале среди министров и депутатов стоит Мордона, не только понурый, как всегда, но совсем сникший. Бестиунхитран входит в зал, направляется прямо к Мордоне и крепко его обнимает. При этом говорит хриплым от волнения голосом:

– Прости меня, Агустин, но я не в силах им отказать. В следующий раз – обязательно.

Бестиунхитран отстраняется от Мордоны, который не отрывает глаз от ковра, смотрит с умилением на других, с сочувствием – на Мордону и выходит за дверь в коридор, ведущий в его личный кабинет.

Здесь Бестиунхитран преображается. От растроганности и собранности не остается и следа, он поспешно огибает массивный письменный стол, отталкивает кресло, заходит за свое скульптурное изображение и открывает дверь в туалет, попутно расстегивая пуговицы.

В Зеленом салоне скучают послы, вперив взор в пустоту. Шум падающей воды выводит их из задумчивости. Они навостряют уши, выпрямляются и, когда открывается дверь, с любопытством поворачивают головы в сторону входящего.

Бестиунхитран под затухающие всплески устроенного им водопада появляется на пороге, оправляя штаны и любезно улыбаясь:

– Сеньоры, я к вашим услугам.

После приветствия он усаживается в кресло, несколько более высокое, чем те, в которых сидят послы.

Мистер Хамберт X. Хамберт, плотный и льстивый, расточающий улыбки и пошлые остроты, лезущий из кожи, чтобы казаться симпатичным малым, заговаривает первым:

– Мои здесь присутствующие коллеги и я пришли сообщить вам, что нашим правительствам весьма по нраву ваше дальнейшее пребывание у власти, ибо там считают вас правителем, не знающим себе равных.

– Премного благодарен, – говорит Бестиунхитран.

Сэр Джон Фоппс, сухонький старичок, не понимающий по-испански и глухой, мило улыбается Бестиунхитрану и одобрительно кивает, искренне желая, чтобы то, что сказал Хамберт X. Хамберт, совпало с тем, что желал бы выразить он сам. Мсье Жупен, округлый и лысый, со стойкой укоризной во взгляде, не проявляет никаких эмоций и не сводит глаз с борзых собак на гобелене. За двадцать лет пребывания на посту посла в индейских землях ему так и не удалось вступить с кем-нибудь в речевое общение, благодаря убеждению, что коль скоро французский является языком дипломатов, то не имеет смысла утруждать себя освоением другого языка.

– Что касается Закона об экспроприации и Аграрной реформы, которые вы намерены провести в жизнь, дорогой маршал, – продолжает Хамберт, показывая зубы в широчайшей улыбке, – мы против них не возражаем, поскольку они никоим образом не ущемляют интересы иностранцев и не помешают Пончике выполнять взятые на себя обязательства в отношении наших правительств, не так ли?

– Именно так, мистер Хамберт, – говорит Бестиунхитран, слегка улыбаясь и глядя в глаза каждому из визитеров, дабы не было сомнений в его искренности.

Англосаксы благосклонно улыбаются Бестиунхитрану. Жупен буркает по-французски:

– Bien! [1]1
  Хорошо! (фр.) – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]