Текст книги "Эликсир"

Автор книги: Хилари Дафф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Он ничего не сказал, но его улыбка засияла еще ярче, когда он вскочил и заключил меня в объятья. Я смеялась и плакала, я прижималась к нему, и весь мир кружился со мной в вихре экстаза…

Я села в кровати, задыхаясь и не понимая, где нахожусь. Затем резко обернулась к компьютеру, почему-то решив, что он должен быть там: просто возьмет и шагнет с темного экрана в мою комнату.

Конечно, его там быть не могло, но мне непременно нужно было его увидеть. Я скатилась с кровати, но все еще не пришла в себя со сна и грохнулась на пол. Тут же в мою дверь постучали.

– Что там происходит? – окликнула меня Пири.

– Ничего! – ответила я. – Плохой сон приснился.

Дверь мигом распахнулась.

– Плохой сон? – Пири тревожно цокнула языком. – Кто-то ходит по твоей могиле! Сегодня выверни одежду наизнанку, чтобы вернуть удачу!

И она уставилась на меня в ожидании, что я с уважением отнесусь к ее диким суевериям.

– Да, Пири, я непременно так и сделаю. Спасибо.

Пири кивнула и закрыла дверь. Но прежде чем она закрылась полностью, в щелку я успела заметить, как Пири покосилась на папин кабинет и перекрестилась. Я закатила глаза.

Наконец мне удалось встать и добраться до компьютера. Всего минуту назад я отчаянно хотела поскорее его включить, чтобы увидеть парня из своих снов, но теперь эта решимость заметно уменьшилась. я попыталась повторить те объяснения, которые придумала вчера: мой мозг нарочно оживляет этого персонажа во сне, чтобы он перестал мне казаться таким опасным и я смогла разобраться в нем, не скованная цепями страха. Я даже прикинула, что сказала бы на это Райна: парень загадочен и красив, было бы странно, если бы он не стал мне сниться! Она отмахнулась бы от всех моих страхов и посоветовала бы мне поблагодарить свое воображение за такое классное ночное развлечение.

Но проблема состояла в том, что эти сны ничуть меня не развлекали. Они были наполнены такой жизнью, что казались реальностью, и обволакивали меня, как мох, делая беспомощной участницей чужого спектакля. Мне это не нравилось, как и смутное ощущение, что чем больше они мне будут сниться, тем более реальными будут казаться. Я бы с удовольствием избавилась от них, если бы смогла, по крайней мере до той поры, пока не вернусь из Рио. Возможно, тогда пройдет достаточно времени и сны уже получат надо мною такую власть.

Да, это был неплохой план…. Только сны приходили без моего ведома. Стоило мне закрыть глаза – и передо мной разворачивалась новая глава в нашей истории любви. Только вот я никогда не была во сне собой. Я была Делией, или Аннелиной, или Кэтрин, или Оливией – всякий раз одной из этих четырех женщин, каждая из которых жила в свою эпоху. И видения своей живостью были мало похожи на сны, а скорее напоминали воспоминания о прошлом.

Поначалу они меня бесили. Независимо от того, какое счастье я испытывала во сне, просыпалась я всегда с таким чувством, будто парень с фотографий промыл мне мозги. Я всеми силами пыталась бороться с этими снами. Я нарочно делала так, чтобы заснуть перед экраном, где шел какой-нибудь жуткий ужастик или слезоточивая драма – в надежде, что сюжет застрянет в мозгу и ворвется в мой сон. Я занималась визуализацией и медитацией, специально рассчитанными на произвольное формирование собственных сновидений. Я изматывала себя многокилометровыми вечерними пробежками и уставала так, что готова была заснуть на ходу – мертвым сном без сновидений.

Ничего не помогало. Каждую ночь я исправно отправлялась в прошлое. Я становилась Оливией в Италии эпохи Возрождения и старательно совершенствовала технику своих акварелей, снова и снова изображая лицо своего любимого или его близкого друга, Джованни. Трудно было найти более несносные модели: ни тот, ни другой не способен был усидеть на месте больше двух минут – после чего начинались их вечные шуточки и подначивания. В Другие ночи я жила столетие спустя. Меня звали Кэтрин, и я скакала верхом в дамском седле где-то в сельской глубинке в Англии, а парень с фотографий нахлестывал коня, стараясь меня догнать. В иные ночи Аннелина переносила меня во Францию, на лучшие театральные подмостки девятнадцатого века, или Делия забирала меня в Чикаго времен сухого закона.

Я была так растерянна, что уже собиралась позвонить своему терапевту, чтобы рассказать обо всем этом – но что-то все же удержало меня в последний момент. Меня приводило в ярость мое бессилие перед этими снами – но, с другой стороны, я испытывала к ним какое-то нездоровое влечение. Они были моими. И парень был моим. И я не желала этим ни с кем делиться. Я не смогла бы объяснить, откуда взялось это чувство, но так и было.

Так прошла неделя, и случилось нечто еще более странное: мое раздражение на незваные видения исчезло, и я начала ждать их с нетерпением. Это произошло далеко не сразу, но чем дольше я грезила этим человеком, тем больше я начинала влюбляться в него, и меня уже не волновало, что процесс вышел из-под контроля.

Он был для меня неотразим. На какие бы ухищрения я ни шла, стараясь от него что-то скрыть, он с легкостью мог заглянуть в самую глубину моей души и увидеть мои истинные чувства. И в то время, как он легко и непринужденно демонстрировал свою власть над чувствами тех четырех женщин, во сне все эти четверо являлись мною. Они походили на меня внешне (за исключением промежутка между верхними зубами у Аннелины), они говорили моим голосом и с моими интонациями, и точно так же, как и я, терзались внутренними страхами, в которых боялись признаваться даже сами себе.

Однако их страхи нисколько не отпугивали этого парня. Скорее он еще больше любил меня за них и за смешные уловки, с помощью которых я пыталась их скрыть. Словно он был нарочно создан специально для меня. Он внушал мне ощущение безопасности и любви, на которую не был способен ни один человек в моей реальной жизни. И он был даже отмечен мной. Во всяком случае, мне хотелось в это верить. Потому что у него на груди была миниатюрная татуировка в форме цветка ириса.

В конце концов я перестала тревожиться из-за нереальности своих фантазий: ведь я уже жила ими. Каждый вечер я под теми или иными предлогами старалась уйти спать пораньше и даже повадилась укладываться подремать днем, чтобы удовлетворить желание лишний раз побыть вместе с ним. Проснуться означало для меня испытать сердечную боль от вынужденной разлуки. Всякий раз, усаживаясь в кровати и понимая, что я одна, терзалась так, словно душу мою разрывало на части. Чувства, испытанные во сне, я старалась сохранить в сердце как можно дольше, но всякий раз они развеивались без следа, оставляя меня мучиться от печали и желания вернуть ощущение счастья. Да, я сколько угодно могла предаваться мечтам о нем в промежутках между сновидениями, но это была лишь жалкая тень того блаженства, которое я испытывала в его обществе во сне.

– Все, хватит! – отрезала Райна, захлопнув у меня перед носом крышку ноутбука. До поездки в

Рио оставалась примерно неделя, и мы обе сидели на кухне за выполнением заданий для школы.

– Райна! – возмутилась я. – Ты же так порушишь всю мою работу!

– Да ладно тебе! Ты не напечатала ни буквы за последний час. Делаю единственно возможный вывод: это неспроста! Давай выкладывай: кто он и почему ты о нем ничего не рассказала?

Я почувствовала, что предательски краснею:

– Что значит кто?

– Ах, вот как? Решила поиграть со мной? Клиа, это же очевидно. Ты практически обезумела, ты словно где-то за сотни миль отсюда с того самого дня, как мы… – она охнула и хлопнула меня по плечу. – О! Мой Бог! Это же Бен, верно? И я все-таки прервала вас на самом интересном месте, когда мы вернулись из Парижа? Это Бен, но ты не желала колоться, потому что тогда пришлось бы признать, что это так, а ведь я говорила тебе, что это так! Ты лузер! – выкрикнула она с таким восторгом, что мне было даже немного жалко рассказывать ей правду.

– Да нет же, Райна! Это не Бен. Это вообще никто.

– Лгунья!

– Ну ладно, это вообще не кто-то реальный, – призналась я с недовольной гримасой.

Она все еще не спускала с меня ироничного взгляда. Ясное дело, Райна на этом не остановится, и так или иначе мне придется выложить ей хотя бы часть правды. Несмотря на то, что больше всего я хотела бы держать подробности об этом парне при себе, меня распирало желание поделиться своими чувствами с моей лучшей подругой. Вот только с чего начать рассказ о ком-то, кто существует исключительно в моих снах?

Я сделала глубокий вдох и выложила все как есть. То есть пересказала ей все мои сны, но все же не объяснила, как увидела его в первый раз. Я просто сказала, что этого парня я когда-то увидела на фотографии – сама не помню на какой.

Ох, какое же это было облегчение – рассказать о нем Райне! Я чувствовала, будто вырвалась на волю из темницы. И когда я замолчала, Райна еще долго смотрела на меня, не говоря ни слова.

– Ты ведь знаешь, что вертится у меня на языке, верно? – наконец спросила она.

– Мне нужен бойфренд.

– Тебе нужен бойфренд.

– Мне не нужен бойфренд.

Райна выразительно подняла одну бровь.

– Мне не нужен бойфренд, – отчеканила я. – Это не значит, что меня возмущает сама идея – просто я не желаю заводить кого-то просто «чтобы был». Потому что это должен быть действительно мой парень.

Стало быть, этот «сделай-сон-явью» – твой парень?

«Да! Он мой!» – чуть не выкрикнула я, но вовремя сдержалась: Райна точно решит, что у меня съехала крыша. Хотя это была на сто процентов чистая правда. Человек из снов был действительно моим парнем. И он доказывал мне это каждую ночь.

Ну, конечно, доказывал. Независимо оттого, какими реалистичными были мои сны, они были и оставались снами – иначе говоря, порождениями моего подсознания, моего воображения. Конечно, он понимал мои потребности и желания лучше всех. Почему бы мне не создать его идеальным? Татуировка в виде ириса была самой трогательной деталью: она связывала его с моим отцом, по которому я так ужасно скучала. Фрейд бы целый день с этим провозился.

И все же, несмотря на очевидное, я не собиралась отказываться от своих чувств. Я предпочла промолчать: пусть Райна считает, что выиграла в этом споре. Я даже сказала ей, что она может познакомить меня с кем-нибудь после того, как вернусь из Рио… Хотя знала, что никто не сравнится с мужчиной, которого я создала в своих фантазиях.

Однако прошло всего три дня, и Бен тоже загнал меня в угол. Мы сидели у Далта. Я приканчивала маффин с черникой, – естественно, только что с гриля, – и одновременно играла в криббедж и грезила наяву.

– Итак, когда появляются инопланетяне и похищают тебя из тела, это больно? Или ты была в отключке, когда это случилось?

– Чего? – опешила я.

– Того, что я смухлевал уже три раза подряд! Что с тобой происходит?

И он на манер Райны задрал бровь. Теперь Бен тоже решил играть в детектива, и так просто от него не отделаешься. Я представила, что повторю перед ним мои излияния Райне, и чуть не рассмеялась. Нет уж, я скорее умру, чем опишу Бену свои фантазии.

Тем не менее, ему требовалось сказать хоть что-то, причем он знал меня слишком хорошо, чтобы купиться на откровенную ложь.

Я вспомнила о фотографиях. Можно было рассказать ему о фотографиях, но не упоминать о снах. Бен был как папа: его хлебом не корми, дай послушать про что-то необыкновенное. Ему понравится история про ту фотографию собора в Праге, где человек парит в воздухе безо всякой опоры.

– Только не подумай, что рехнулась… – начала я.

– Я уже давно так думаю, поэтому…

Я набрала в грудь побольше воздуха и начала свой рассказ. Я описала ему свои исследования каждой фотографии, включая те, которые выглядели совершенно невозможными и демонстрировали, что этот человек не мог находиться во плоти в тех местах, где я делала снимки. К тому времени, как я закончила, Бен уже не переставая хмурился, а сосредоточенность в его глазах превратилась в неподдельный страх.

Теперь он точно сочтет меня сумасшедшей. Зря я ему все рассказала!

– Слушай, может, хватит на меня так смотреть? Я знаю, что всему этому должно быть логическое объяснение, – я постаралась уступить его здравому смыслу. – Я просто пока не нашла его, но рано или поздно…

– Ты должна показать мне эти снимки, – отчеканил Бен.

– Хм… ну ладно, – снова уступила я, хотя мне вдруг совсем расхотелось ими делиться. – Пожалуй, когда я вернусь из Рио, у меня найдется минутка, чтобы снова их открыть, и мы…

– Сейчас, Клиа, – возразил он. – Мне нужно увидеть их немедленно.

ГЛАВА 4

Двадцатью минутами спустя Бен уже сидел у меня в комнате. Одной рукой он тяжело опирался на стол, а другую запустил в свою шевелюру, не сводя глаз с монитора. Я же открывала по порядку все фотографии из Европы. Сначала показывала их так, как видела сама, а потом увеличивала те места, где обнаруживала мужчину из своих снов. Его образ на экране компьютера подействовал на меня гораздо сильнее, чем я могла ожидать – сердце стало колотиться так, что звон стоял в ушах, и я даже испугалась, не услышит ли его Бен.

Я осторожно покосилась в его сторону, но он не обращал на меня внимания. Его взгляд был прикован к экрану.

– Можно, я сам? – напряженно спросил он, протянув руку к мыши. Я никому и ни при каких обстоятельствах не позволяла лазить в свой компьютер, и Бен это знал лучше всех, но в ту минуту мне едва хватало сил сохранить самообладание. Я кивнула и он принялся щелкать мышью, исследуя каждое фото, рассматривая так и этак его лицо, его глаза его подбородок…

Я не выдержала и задрожала. Это нужно прекратить. Я была сама не своя, вела себя как идиотка и не могла бы объяснить Бену, что со мной происходит.

– Клиа, – окликнул он.

Я болезненно сморщилась, готовясь к самому странному объяснению за всю мою жизнь, но Бен выглядел совершенно измученным. Как будто последние десять минут лишили его всех сил. Он наконец отпустил свои волосы и виновато посмотрел на меня:

– Я должен показать тебе кое-что внизу.

– Что? – я не могла представить, что же он может показать мне в моем собственном доме, и просто шла за ним два лестничных пролета. А он повернул к фотолаборатории моего отца.

– Бен… – недовольно предупредила я.

– Знаю. Но мы должны туда войти.

Я едва подавила в себе порыв с воем вцепиться в него и отшвырнуть в сторону, когда его рука легла на дверную ручку. Лаборатория была папиным священным местом. Сколько я себя помнила, никто не смел нарушать закон: либо ты входишь туда вместе с папой, либо стучишь в дверь и ждешь его приглашения. Пребывание в лаборатории было возможно только по приглашению и вместе папой. А это означало, что на протяжении последнего года дверь в нее оставалась закрытой Войти туда без него значило осквернить святыню.

– Он сам хотел бы, чтобы ты увидела это, Клиа! – заверил Бен – Поверь мне.

Впервые в жизни я почувствовала гнев по отношению к Бену. Ведь Грант Раймонд был моим папой! Так откуда Бену знать, чего хотел бы мой отец? С моих губ едва не слетел горький ехидный ответ, но меня остановило лицо Бена, бледное, как у призрака. Что-то было не так, и у него была веская причина привести меня именно сюда, в лабораторию. И мы вошли.

Как и папин кабинет, лаборатория представляла собой беспорядочное скопление бумаг, книг и самых различных инструментов. Однако если в кабинете был рабочий хаос, то здесь царил хаос увлечений. Цифровая фотография числилась среди них, и три больших монитора высились среди полного бедлама, состоявшего из фотобумаги, использованных картриджей и мотков проводов. Все это валялось вперемешку с переложенными закладками томами по мировой истории и мифологии со всего мира.

Присмотревшись к ближней стопке книг, я увидела биографию Вильяма Шекспира и почувствовала болезненный укол в сердце. Мне так не хватало папы! Я, как алчный скряга, старалась копить и хранить даже самые мелкие воспоминания о нем и вот выясняется, что я уже успела напрочь забыть о том, как в последние полгода перед своим исчезновением он увлекся Шекспиром! Мама вообще отказывалась это понимать. Годами она уговаривала папу сходить с ней в театр. И тут ни с того ни с сего он вдруг начинает дотошно копаться во всем, что было посвящено жизни и творчеству великого Барда: пьесы, сонеты и бесконечные комментарии критиков и литературоведов. В этом был весь папа. Если он чем-то занимался, то не упускал ни одной мелочи.

Бен открыл кладовку, где папа хранил свои камеры: от новейших цифровых моделей до таких раритетов, которые уже не купишь ни у одного антиквара. Здесь даже лежал давно вышедший из строя поляроид, который просто было некогда выбросить. Я не удержалась от болезненной гримасы, следя за тем, как Бен роется на полках и перекладывает камеры с места на место.

– Ты там поосторожнее, – не выдержала я.

– Прости. Почти нашел.

Он отложил в сторону еще два фотоаппарата, поднялся на цыпочки и нажал на какую-то точку на задней стенке кладовки. Да что же он делает?

– Вот! – пропыхтел он.

– Что вот? О чем это ты?

Он не ответил, а взял табурет и поставил его у противоположной стены, увешанной фотографиями в рамках. Большинство из них папа сделал сам – например, мою круглую улыбающуюся мордашку, запечатленную в трехмесячном возрасте, форматом 24x30. Некоторые из снимков сделала я – хотя бы вот эту голенастую девчонку, срывающую финишную ленточку на школьном кроссе.

Но пока Бен залезал на табурет, я успела заметить, что одна из рамок отстала от стены. Это было изображение пары грязных исцарапанных сосудов, наполовину погруженных в землю – тех самых предметов, которые сделали папу мессией для фанатов Нью-Эйджа. Их сайты в Интернете захлебывались от восторга, живописуя подробности открытия «Древних сосудов с Эликсиром Жизни».

Действительно, не кто иной, как мой отец, основал фонд, финансировавший поиски этих сосудов, и лично ездил в Италию, чтобы руководить раскопками. И когда сосуды обнаружили, даже центральные каналы новостей уделили этому событию немало внимания. Правда, все они не преминули с сожалением уточнить, что хотя сосуды явно настоящие и очень древние и, скорее всего, являются именно тем, что папа искал, несмотря на свое несомненно важное значение для археологии они также несомненно пусты. Никакого Эликсира Жизни в них не было и в помине. Но папу это не сильно огорчило. Он гордился своим открытием и успел сделать не один десяток снимков, прежде чем передал сосуды в Национальный музеи в Риме.

И вот теперь один из этих снимков маскировав тайник, о котором прекрасно знал Бен… Тогда как я даже не подозревала о его существовании. Бен отворил дверцу до конца и вытащил переполненную бумагами папку. Он присоединился ко мне за длинным столом, за которым папа обычно работал, расчистил место и положил папку.

Фотографии. Папка была до отказа набита множеством фотографий.

– Как твой папа объяснил тебе то, что взял меня на работу? – спросил Бен.

– Потому что ты очень много знаешь, – тут же ответила я.

– Потому что я очень много знаю, – повторил он. – Нет, за мои знания меня взяла твоя мама. А папу мало волновало то, что я знаю. Он меня нанял за то, чего я не знаю… Но во что все равно верю.

– Понятия не имею, что это значит. Что это значит?

Бен тяжело вздохнул и снова запустил пальцы в волосы, сильно дернув их, как будто в надежде вытряхнуть из головы нужные слова.

– Есть вещи за пределами человеческого понимания, – начал он, и я растерялась: он нарочно цитирует моего отца или у него получилось это нечаянно? – Вещи, которые мы можем только принять, потому что не в состоянии их объяснить. Твой папа верил в них, и для него было очень важно, что я тоже в них верю.

Я и так отлично знала, что папа с Беном заодно своей любви ко всему потустороннему. Нашел, чем удивить! Я не раз закатывала глаза, слушая их вечные полуночные беседы. Но сейчас Бен утверждает, что папа нанял Бена именно за эту веру в потустороннее, сделав ее частью его работы – что было очень странно.

– Почему? – спросила я.

– Потому что так я мог надежнее тебя защитить, – серьезно сообщил он и открыл папку. – Узнаешь? – Бен кивнул на снимок, лежавший сверху.

– Конечно, – сказала я. Это был день, когда мы с мамой, Райной и Вандой покидали родильное отделение больницы почти восемнадцать лет назад. Мы были в холле больницы, возле регистратуры: мама с Вандой еще в креслах-каталках, держат на коленях свертки с новорожденными мной и Райной.

– Видишь людей на заднем плане? – спросил Бен.

Я кивнула. Папа всегда признавался, что в тот момент слишком нервничал и не сумел откадрировать снимок как следует. Мы четверо занимали весь передний план, но слишком низко, а на за днем оказалось слишком много случайных людей.

– Твой папа увеличил снимок, чтобы разглядеть их получше. Он говорил, что сам не понимал, зачем ему это. Просто почувствовал, что должен это сделать.

И Бен положил передо мной следующее фото. Это был тот же снимок у регистратуры, но теперь люди на заднем плане были даны крупнее и их лучше было видно. За их спинами даже можно было различить коридор, ведущий к палатам, по которому сновали медсестры с каталками и другой персонал больницы.

– Видишь что-нибудь знакомое? – спросил Бен

Я покачала головой. Я действительно никого не заметила, хотя уже понимала, к чему это ведет, и все внутри у меня болезненно сжалось от тревожного предчувствия.

Бен с мрачной гримасой вынул из папки еще один отпечаток все того же фото:

– Как начет этого?

У меня закружилась голова, и пришлось схватиться за стол, чтобы не упасть.

Он был там.

Человек из моих снов.

Он был в этом коридоре, стоял у дверей лифта. Снимок был зернистым, но это был он! И хотя это было без малого восемнадцать лет назад, выглядел он в точности таким же, как на моих снимках. Не изменился ни на йоту. Он даже одет был так же: черная кожаная куртка поверх джинсов и серой футболки.

– Твой папа сказал, что не в силах это объяснить – но что-то было в этом парне… Что-то неправильное.

Я молча смотрела на снимок. Парень был далеко от нас с мамой, но смотрел он в нашу сторону и выглядел несчастным. Его спина ссутулилась, руки глубоко засунуты в карманы куртки, а в глазах застыло такое выражение, будто он недавно плакал.

Бен выжидающе посмотрел на меня, как будто требуя объяснений, однако мне нечего было ему сказать.

– Он выглядит грустным, – наконец выдавила я.

Бен кивнул.

– Не слишком удивительно, если человек находится в больнице. Однако твой папа не мог отделаться от мысли, что его грусть относится именно к тебе! Это было лишь необъяснимое чувство, однако он положился на него. Сказал мне, что какое-то время увеличивал и исследовал каждый свой снимок. Он надеялся, что если предчувствие его не обмануло, он найдет этого типа снова. Однако больше тот ему не попадался, и твой папа решил, что просто вообразил себе невесть что. У него было по горло работы, и вы с мамой требовали любви и внимания… Так что не оставалось времени на бесцельную погоню за каким-то призраком.

Бен покосился на меня, привычно ожидая выволочки за неудачный выбор слов. Но в этот раз я промолчала.

– Грант рассказывал мне, что когда тебе было что-то около четырех месяцев, он пробовал новую модель фотокамеры, и у него снова возникло это предчувствие, и он…

Вместо дальнейших объяснений Бен выложил передо мной еще один снимок. Это было какое-то торжественное событие. Круглые столики стояли ровными рядами, накрытые белоснежными скатертями с изысканной сервировкой. Мама в черное вечернем платье, на высоких каблуках и со мной в сумке-кенгурушнике у нее на животе. Эту фотографию я тоже помнила очень хорошо. Мама любила рассказывать, как брала меня с собой повсюду пока я была маленькой. По ее словам, на выборах женщины готовы были носить ее на руках за то, что она доказывала, что можно совместить любовь к малютке-дочке и политическую карьеру. Вот и на этой фотографии она занималась своим делом: пожимала руки вице-президенту США и его жене, тогда как я приветствовала их широкой беззубой улыбкой.

На сей раз, уже зная, что мне следует искать, я лишь мельком скользнула взглядом по нашим с мамой фигурам и впилась глазами в задний план. У меня не ушло много времени на поиски.

– Вот! – прошептала я, ткнув пальцем в сервировочные столики у дальней стены. Перед ними маячила небольшая тень, но…

– Точно, – кивнул Бен и подал следующее фото, которое, конечно, являлось увеличенной копией той точки, куда я только что ткнула пальцем. Он почти отвернулся от камеры. Сидел, опираясь локтями на стол, правую руку сжал в кулак и подпирая ею висок. Он выглядел совершенно дико и не к месту на этой фотографии; его кожаная куртка и джинсы резко контрастировали с вечерними туалетами и шикарными костюмами остальных гостей.

– Трудно было не заметить его в такой обстановке, – сообщил Бен, как бы отвечая на мои мысли, – но твой папа совершенно уверен, что там его не видел. И никто не видел: Грант потом расспрашивал. В результате он пришел к тому же выводу, который сделала ты, когда снимала свою комнату: его не было там во плоти.

– Его не было там видно, – упрямо уточнила я, – но этому можно найти логичное объяснение. Квантовая физика, например, что-то, чего мы просто не понимаем…

Бен лишь пожал плечами и стал выкладывать передо мной все новые и новые снимки: мои первые шаги, мой детский сад, я в школе… Причем каждое фото сопровождалось увеличенным фрагментом с изображением все того же нестареющего парня.

– Твой папа сказал, что сначала он действительно встревожился, – Бен все еще продолжал этот показ снимков, – особенно если учесть, что он никому не мог об этом рассказать. Он понимал, что твоя мама сочтет его ненормальным. Но ты подрастала, ничего плохого с тобой не происходило, и хотя он все еще с подозрением относился к этому парню, его тревога немного утихла.

– Постой, – я положила руку на стопку фотографий – Это же я снимала!

Это была моя первая по-настоящему удачная фотография, и я помню, что сняла ее в свой восьмой день рождения. Мы были на Кауаи, и я умирала от желания прокатиться верхом на лошади по океанскому пляжу на закате. Мама ужасно нервничала, но пока мы скакали, я умудрилась сделать превосходный снимок: силуэты мамы, папы и Райны, едущих верхом, на фоне огромного розового диска солнца, опускающегося в океан.

– Знаю, – ответил Бен. – Твой папа сказал, что если этот парень окажется на тех снимках, которые делаешь ты, то придется ему проверять еще и твои отпечатки. И он не ошибся…

Бен достал копию снимка, который я отлично помнила, только теперь он был увеличен, и в центре оказалась часть океана за спиной у мамы, папы и Райны. Там из воды торчали мелкие скалы. И на одной из них сидел этот парень. Я смогла заговорить спустя целую вечность.

– Так этот парень, этот… – я почти повторила за Беном «призрак», но слово застряло у меня в горле, – он был на моих снимках всегда?

Бен кивнул.

– На снимках, где была ты, и на снимках, которые делала ты. Не на всех до одного, но скорее всего на многих из тех, которые сюда не попали. Твой папа выбирал лишь те, которые почему-то привлекли его внимание, точно так же, как ты отбираешь фотографии из своих поездок.

– Но все это время… Как же я могла не заметить раньше?

– Понятия не имею. Может быть, ты просто была до сих пор не готова замечать это.

– Это?

Бен порылся среди старых томов у папы на полке и достал книгу в красном кожаном переплете, зачитанную чуть не до дыр.

– Это еще что? – спросила я, когда он со стуком опустил книгу на стол. Названия на обложке не было, лишь большой тисненый круг.

– Тебе это не понравится, – предупредил Бен. – Круг – это древний символ нескончаемой жизни. Эта книга – проводник в мир духов. Твой папа думал, что в ней найдутся кое-какие ответы.

Я уставилась на Бена как на ненормального, но он лишь кивнул на книгу. Я осторожно открыла ее. Сразу стало ясно, что страницы делали вручную – они слегка отличались по размерам, и шрифт кое-где был неровным. Буквы со старинными завитушками были толстыми, и их трудно было разобрать, к тому же их то и дело перекрывали слишком яркие орнаменты по краям страниц и иллюстрации. Я сразу перешла к страницам с закладками. Большинство из них были украшены изображениями невероятно красивого юноши с крыльями за плечами. На одном из изображений его крылья оказались широко распахнуты и как бы прикрывали дитя в колыбельке. На страницу был наклеен листочек «post-it», и папиной рукой было написано: «Клиа?».

Я посмотрела на Бена.

– Ты можешь разобрать заголовок? – спросил

Я впилась взглядом в причудливые буквы.

– Ангел-хранитель? – прочла я.

Бен кивнул:

– Во всяком случае, Грант на это надеялся, что он твой ангел-хранитель, который защищает тебя от опасностей.

Я с улыбкой вспомнила, как рьяно он защищая меня в моих снах.

– В этом есть смысл, – пробормотала я и поспешно добавила, – хотя совершенно лишено какой-либо логики!

– Твой папа не был уверен в этом полностью, – упрямо набычился Бен.

Он снова показал глазами на книгу, и я заметила еще одну закладку. Открыла нужную страницу и ахнула. Здесь тоже бросалась в глаза иллюстрация с крылатым юношей, только теперь он был выполнен в алых тонах. Его тело по-прежнему было божественно прекрасным, но лицо превратилось в чудовищную маску, и он с алчной гримасой разглядывал безмятежно спящую женщину. Напряженное тело, широко раскинутые руки, на которых бугрились мощные мускулы, – вся поза говорила о том, что он вот-вот ринется на беззащитную жертву.

И снова папа приклеил листочек с надписью возле изображения спящей, только теперь буквы были мельче и как бы затерты. «Клиа?» – спрашивали они.

Я перевела взгляд на заголовок. Мне приходилось где-то слышать это слово, однако каким-то шестым чувством я угадала, что его значение не имеет ничего общего с названием популярной рок-группы.

– Инкуб? – спросила я у Бена.

– Пропащая душа, – ответил он с мрачной ухмылкой, – чаще всего мужская, превратившаяся в злобного демона и преследующая свою жертву, чтобы увести ее с пути истинного. Ненасытный дух с извращенной потребностью в сексе, – он покраснел и показал на картинку. – Точно как здесь. Инкуб является к женщине и, ну, ты понимаешь, вступает с ней в связь, когда она спит.

У меня отвисла челюсть. Я могла только порадоваться, что из скромности Бен не смеет поднять на меня глаза, пока на моей физиономии мелькают отражения весьма откровенных сцен из моих снов. Оказывается, я даже перестала дышать и закашлялась, не в силах удержать истерический хохот.

– Клиа, тут нет ничего смешного!

– Это же полный бред! Даже если допустить существование подобного злого духа, то неужели за всю мою жизнь никто так и не заметил бы, что он одолевает меня с самого рождения? Разве со мной не случилось бы чего-нибудь ужасного?