Текст книги "Невеста Франкенштейна"

Автор книги: Хилари Бэйли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

На Чейни-Уолк мне доложили, что Элизабет Франкенштейн уже легла, а Виктор уехал в клуб. Так как экипаж ждал меня на улице, то я отправился сразу же в клуб «Честерфилд» на Довер-стрит. Честно говоря, я ужасно устал и, не застав Виктора дома, собрался уж было отправиться к себе на квартиру, но лицо слуги, открывшего мне дверь и объяснившего, что хозяина нет дома и что он отправился в клуб, говорило красноречивее слов, и это заставило меня действовать незамедлительно. Работники знают обо всем, что происходит с их хозяевами, и этот слуга, несомненно, дал мне понять, что в доме на Чейни-Уолк дела идут совсем плохо. Как мне показалось, он испытал большое облегчение, когда я сказал, что поеду в клуб и отыщу его хозяина.

Была половина одиннадцатого, когда я приехал на Довер-стрит. Посетителей было мало. Я прошел мимо охранника и поднялся по лестнице главного входа. В холле за деревянной конторкой сидел привратник. Он направил меня в библиотеку, где, судя по его словам, я должен был найти Виктора. Пройдя несколько холодных, отделанных мрамором коридоров, я вошел в темную комнату со сводами, которая и являлась клубной библиотекой. Несколько свечей в старинных подсвечниках горело по разным углам, но комната все равно казалась темной, а длинные ряды книг придавали ей еще более унылый вид. Виктор был один. Он сидел, сгорбившись над камином, как сидит человек, который никогда уж не надеется согреться. Я подошел к нему и увидел, как сильно он изменился. Он и раньше-то не отличался полнотой, а теперь и вовсе исхудал. Его нос еще сильнее выдавался вперед, явственнее выступили скулы, а глаза впали. Я увидел перед собой не горящего страстью прелюбодея, как можно было того ожидать, а сломленного, несчастного человека, который сбежал из дома и не знал, куда ему теперь идти.

– Джонатан, – сказал он просто, вместо приветствия.

Мне не имело никакого смысла скрывать свои намерения за маской приветливой веселости, а потому я посмотрел на него как можно решительнее и проговорил:

– Я только что был в театре, Виктор.

– Ты видел Марию? – спросил он порывисто.

– Я видел ее, но мы не разговаривали. Ее окружила толпа… Виктор… – взмолился было я, но тот угрюмо прервал меня.

– Я знаю, зачем ты сюда пришел, – сказал он. – Хочу избавить тебя от неприятной необходимости объяснять цель твоего приезда. Хьюго Фелтхэм не из тех людей, кто умеет действовать исподтишка. Он написал мне и все рассказал: что Элизабет во время своего визита в Олд-холл поведала о своих неприятностях его жене и что он написал тебе письмо, в котором просил тебя приехать и обсудить со мной мое положение. Так что будем говорить на чистоту. Мне больно произносить эти слова, но не сделать этого я не могу: я люблю Марию Клементи. Любовь эта превратилась для меня в пытку, ибо Мария не отвечает мне взаимностью. Я просто убит, и дело усугубляется тем, что моя замечательная жена, которая никогда ничем меня не обижала, безумно страдает, и я это хорошо понимаю. Я не могу спать. Не могу работать. Не могу думать ни о ком, кроме Марии. Я не знаю, что мне делать, ибо я хочу, чтобы она стала моей, но она этого не желает. А знаешь, Джонатан, что я задумал сделать сегодня вечером? Она через миссис Джакоби запретила мне каждый вечер появляться в театре, поэтому я собирался пойти к ее дому, спрятаться на площади, среди деревьев, посмотреть, как она приедет домой в экипаже, и выследить, с кем она будет. Потом я собирался остаться около ее дома до тех пор, пока не погаснут все огни в окнах, и довести себя этим до состояния крайней усталости, чтобы, вернувшись после этого сюда, я смог заснуть хотя бы на несколько часов. Вот такие у меня были планы на сегодняшний вечер, Джонатан. Именно так провел я прошлую ночь, и то же самое собираюсь сделать завтра. Теперь ты понимаешь, до какого состояния я дошел?

– Виктор, дорогой! – воскликнул я.

– Не жалей меня, – ответил он, – ибо это мое наказание.

Я подложил полено в огонь и подвинул его так, чтобы оно занялось пламенем.

– Наказание? Виктор! За что же, по твоему мнению, ты должен быть наказан?

Полено не разгорелось, а только задымило.

– Этого я не могу тебе сказать, – ответил Виктор.

Когда я настраивался на этот разговор, то представлял его себе именно таким, какими обычно и бывают подобные разговоры между друзьями. Один начинает убеждать другого бережнее относиться к жене и получает в, ответ либо предложение убираться восвояси и заниматься собственными делами, либо заверения провинившегося (искренние или лицемерные) в том, что тот послушается и непременно оставит свою возлюбленную. Я никогда не пускался в подобные беседы, а теперь мое положение было особенно тяжелым, так как душой я уносился в иные дали. Я думал, что теперь уже никогда не смогу завоевать сердце Марии… Хотя… почему бы и нет? Ведь мог бы я… Впрочем, я сам не знаю, о чем я тогда думал. Что-то звериное, поднявшееся из самых моих глубин, неподвластное разуму выстраивало мои мысли или, наоборот, мешало мне привести их в надлежащий порядок. Единственная мысль, за которую я ухватился, состояла в том, что Виктор не завладел этим небесным созданием, Марией, и осознание этого наполняло меня радостью. Раз она не досталась мне, то мысль о том, что она отдалась Виктору, повергла бы меня в уныние. И я не могу не признать, что в этом плане я чувствовал себя настоящим безумцем. Но только те, кто никогда не заглядывал в глубокие, серые глаза Марии Клементи, никогда не видел, как она танцует, и не слышал ее пения, могут презирать меня. Те же, кто испытал все это на себе, прекрасно меня поймут.

Но ведь Виктор говорил о наказании, о наказании, посланном именно ему.

– И все же что ты хотел этим сказать? Твое наказание в том, что Мария никогда тебя не полюбит?

Но Виктор ничего не ответил. Я не отступался, а он так и сидел с видом побитой собаки, исхудавший и усталый.

– Дорогой мой друг, – сказал я тогда, – мне нестерпимо видеть тебя в таком состоянии. Я думаю, будет лучше, если ты преодолеешь свою страсть, которая может стоить тебе всего, что ты имеешь и что так дорого твоему сердцу: и любящей жены, и интересной работы. Может, будет лучше, если ты увезешь свою семью куда-нибудь подальше от Лондона, поживешь там некоторое время, постараешься избавиться от этого влечения, удалившись от предмета своей страсти? Иначе только бесчестье станет здесь исходом. Даже если Мария полюбит тебя ответной любовью, что хорошего сможет ей это принести? Она молодая женщина с безупречной репутацией; среди представителей ее профессии трудно отыскать ей равных. И до сих пор вокруг ее имени не было слышно ни одного скандала. Неужели же ты, женатый мужчина, хочешь соблазнить и погубить это невинное существо, со всей неизбежностью обрекая его на падение?

– К сожалению, это горькая правда, и я ее не могу не признать, но именно этого я и хочу. Я не задумываюсь о последствиях ни для нее, ни для меня. Я хочу одного: что бы она стала моей.

– Ты же понимаешь, что этим ты принесешь вред не только ей, но и себе, и твоей жене. Ты должен собрать всю свою волю – и уйти.

– Это мне наказание, – повторил он снова.

Я не мог отвести глаз от Виктора Франкенштейна – человека высокого интеллекта и силы воли.

– Ты думаешь, что я сошел с ума, – продолжал он, – но если бы ты знал… если б ты только знал… О, если б я мог тебе все рассказать! Я несчастен, и я заслужил свое несчастье!

– Уж не обращаешься ли ты к какому-то свирепому кальвинистскому богу своей молодости, к богу судьбы, адского огня и проклятия? – спросил я его. – Ты сам говорил мне, что не спал и на сегодняшнюю ночь планировал бдения у дома на Рассел-сквер. Я заберу тебя домой или, если не хочешь, попрошу приготовить две кровати здесь, в клубе, возьму у портье какого-нибудь снотворного. Я буду с тобой, пока ты не заснешь. А к утру, когда ты отдохнешь, все будет выглядеть совсем по-другому, и тогда мы с тобой поговорим. Если ты не против, я отправлю посыльного к тебе домой, чтобы Элизабет знала, где ты находишься.

– Мое присутствие доставляет жене одни страда ния, – сказал Виктор.

– Она страдает и из-за твоего отсутствия, – возразил я. – Элизабет горячо тебя любит, Виктор. Ты должен вернуться домой. Давай я поеду с тобой.

Он грустно ответил:

– Какой же я негодяй! Я раб своих страстей! Но как же мне сейчас хочется, чтобы меня любила не собственная жена, а Мария! – Он посмотрел на меня и нетерпеливо проговорил: – Джонатан, оставь меня. Ты ничем не можешь мне помочь.

– Я не могу оставить тебя в таком состоянии! – ответил я, беря его под руку и помогая подняться на ноги. – Я отвезу тебя домой, посмотрю, как ты проглотишь пару таблеток снотворного, а потом приеду утром, так чтобы мы смогли обо всем поговорить.

Он согласился, скорее, из-за того, что у него не было сил сопротивляться, но взгляд его говорил, что тот простой и естественный путь, который я ему предложил, ничем не поможет в данной ситуации. А после этого начался настоящий ночной кошмар…

Клубный портье послал за экипажем, который нашелся не сразу. Мы стояли на улице и ждали. Снег валил вовсю, а Виктор, не останавливаясь, бессвязно говорил о Марии. Наконец появился засыпанный снегом слуга, а за ним и старенький экипаж, который тянули две усталые лошади. Экипаж ехал ужасно медленно. Я устало опустился на сиденье, а рядом со мной сел Виктор, устремив в пустоту ничего не видящий взгляд.

У дома на Чейни-Уолк собралась огромная толпа. Передняя дверь была открыта настежь, все окна в доме освещены.

– О боже, что это? – воскликнул Виктор. – Что случилось? – Он выскочил из экипажа и побежал в дом. Я спешно последовал за ним, проталкиваясь сквозь толпу. Преодолевая по две ступеньки разом, я взбежал по лестнице мимо двух служанок, вцепившихся друг в дружку руками, и быстро вошел в дом. Когда я оказался в холле, Виктор уже поднимался по лестнице.

Ко мне подошел один из слуг.

– Что случилось? – спросил я у него.

Он сообщил мне ужасную новость.

– Миссис Франкенштейн мертва. Ее убили вместе с маленьким сыном. Их нашли в кровати с перерезанным горлом. Они оба, и она, и мальчик, – говорил слуга, и голос его дрожал, – лежали на постели, и все простыни пропитались кровью…

– Но кто же… – начал было я и не договорил.

– Неизвестно, – поняв мой вопрос, ответил слуга. – Когда все легли спать, одна из служанок вдруг проснулась, как ей показалось, от звука разбившегося стекла. Она встала и разбудила еще одного слугу. Мы зажгли свечи и пошли вниз. И там мы обнаружили, что окно в длинной гостиной разбито. Стало ясно, что кто-то пробрался в дом…

– А миссис Франкенштейн… а мальчик?

– Пока мы ощупью в темноте поднимались наверх, раздался крик. Еще одна служанка, поднявшаяся по лестнице наверх, открыла дверь в комнату и увидела там госпожу вместе с мальчиком…

Я побежал наверх и нашел Виктора в комнате, которая была полна народу. Все стояли и смотрели на белое лицо его жены, лежавшей на кровати с перерезанным горлом. Мальчик, которого она взяла к себе в постель (вероятно, для того, чтобы успокоить его или себя), так и не разжал ручек, которыми от страха вцепился в мать. У него тоже было перерезано горло.

Мне пришлось оттащить друга от кровати, ставшей смертным ложем его семьи. Вызванный спешно доктор уже склонился над телами; в воздухе стоял запах свежей крови. Даже когда я старался вытащить моего друга из комнаты, где, посеревшие и окровавленные, лежали его жена и сын, нельзя было не заметить, что поиски того, кто совершил это кровавое преступление, или улик, которые позволили бы найти убийцу, еще не прекратились и идут полным ходом.

Воспоминания обо всем увиденном мною тогда до сих пор заставляют меня содрогнуться.

В доме так никого и не нашли. Заметили только открытое чердачное окошко в комнате служанки, которая первой проснулась от звука разбившегося стекла. Из этого сделали вывод, что убийца, проникнув в дом через окно в гостиной, взбежал наверх, осуществил свой ужасный замысел, а затем, пока слуги ощупью поднимались в темноте по лестнице, залез на чердак и уже оттуда выбрался на улицу – либо пробежав по крышам прилегавших домов, либо совершив опасный спуск прямо по передней стене дома. Но как бы он это ни проделал – а был он, по всей видимости, мужчиной быстрым и ловким, – к тому времени, когда обнаружили открытое окно, он должен был уйти уже довольно далеко. Вероятность найти его была чрезвычайно мала.

Меня это в данной ситуации заботило меньше всего, ибо я находился рядом с Виктором, чье состояние вызывало у меня сильные опасения. Воспользоваться удобными комнатами верхнего этажа, в которых все говорило об Элизабет, мы сейчас не могли. Нам оставалось только пройти в ту самую гостиную, куда убийца проник с улицы. Эта комната, вероятно задуманная как бальная зала, была около тридцати футов длиной. Мебели в ней было немного. У большой каминной решетки стояла софа, около стены – маленькое пианино. Массивные люстры над головой не горели, а были обернуты чехлами. Из-за того, что комната эта была слишком большой, Франкенштейны редко ею пользовались: они не были сторонниками развлечений на широкую ногу. Вот в этой унылой комнате с удлиненными окнами, за которыми снег не переставая кружил над темным садом, я и сидел со своим бедным другом, не в силах хоть чем-то облегчить его боль. Вероятно, еще страшнее горя, которое он переживал из-за смерти жены и сына, были муки неописуемого раскаяния, перенести которое Виктор был не в состоянии.

Он сидел на полу, уткнувшись лицом в обивку длинной софы.

– Это моя вина… моя вина! О, бедная Элизабет! О, мой мальчик! Что я наделал! – повторял он снова и снова.

Я занялся разжиганием огня в камине, но стенания Виктора не прекращались.

– Лучше было покончить с этим прямо тогда, по свежим следам… сразу, как только я совершил это преступление… – говорил он.

Сначала я думал, что мучения, которые он сейчас переживал, были вызваны тем, что в момент убийства его не оказалось дома, что он был тогда в клубе и не мог ехать домой, ибо испытывал чувство вины из-за своей любви к Марии.

Любой нормальный человек в такой ужасной ситуации вполне бы мог упрекать себя именно за это. Однако, судя по его словам, Виктор не обвинял себя в том, что отсутствовал в тот момент, когда умирали его жена и ребенок. Не упоминал он и о том, что необходимо найти и наказать человека, который совершил это злодеяние. Создавалось ощущение, что его страдание вызвано каким-то иным поступком, вину за который он на себя возлагает, и что наказание, положенное ему, обрушилось на его жену и сына.

Я делал все, что было в моих силах, чтобы хоть как-то утешить его и оградить от расспросов, связанных с убийством. Однако разговора с полицейскими избежать не удалось. У него пытались выяснить, имелись ли враги у его семьи, а также просили установить, не было ли совершено наряду с убийством еще и ограбление.

Рассвет застал меня у окна гостиной, а Виктор лежал рядом, на кушетке. По его неподвижному лицу, выражавшему отчаяние и безысходность, непрестанно текли слезы. Взгляд его был устремлен в потолок. Я смотрел в сад, и вдруг мне показалось, что на лужайке, среди деревьев, я вижу фигуру мужчины. Свет был слабый, и туман заполнял пространство между стволами, к тому же рассмотреть эту огромную фигуру среди деревьев было очень трудно еще и из-за того, что она стояла неподвижно в своем укрытии. Я закрыл глаза и открыл их снова. Нет, я нисколько не сомневался, что только что видел фигуру человека, и не какого-то человека, а того самого уродливого великана, что встретился мне недавно, когда я вышел из театра.

– О боже, Виктор! – воскликнул я. – Он здесь, среди деревьев! Это он убийца!

Виктор вскочил на ноги и подбежал ко мне. Я развернулся, выскочил из комнаты и, пролетев по коридору, бросился отпирать дверь, ведущую в сад. Но когда я справился с замками и вылетел наружу, никаких следов фигуры, которую, как мне казалось, я видел, не было и в помине. Я пробежал через покрытую снегом лужайку к деревьям – но и там никого не оказалось. Если только он действительно здесь был, – а я по-прежнему был уверен, что явственно его видел, – он, заметив, что его обнаружили, перелез через садовую ограду. И действительно, у ограды я обнаружил отогнутые ветки старого куста, который рос рядом с грудой сложенных в этом месте деревянных ящиков. Ими он вполне мог воспользоваться, чтобы перелезть через ограду. Мне даже показалось, что я видел его следы на тропинке, которая вела к ограде, однако при тусклом свете утра и из-за снега, который, падая на землю, тут же таял, какие-либо Следы сложно было рассмотреть.

Медленными шагами возвращался я в дом, размышляя о той огромной неуклюжей фигуре, которую, как мне казалось, я видел уже трижды. И не была ли теперь эта фигура лишь плодом моего воображения, результатом сильной усталости и эмоционального истощения? А что, если то самое загадочное существо, которое видел я раньше, и совершило это ужасное убийство? Когда я вновь вошел в комнату, Виктор, с лицом мертвенно бледным и безжизненным, так и продолжал стоять у окна. В свете утра видно было, что на его щеках пролегли глубокие морщины, которых вчера еще не было. Мне показалось, что он постарел лет на двадцать.

– Я подумал, что этот чудовищный великан стоит там, в саду, – сказал я. – Должно быть, я ошибся. Как бы там ни было, если он и стоял, теперь его уж там нет.

Виктор поежился. Я подвел его к камину и накинул ему на плечи плед. Между тем я продолжал:

– Возможно, у меня просто разыгралось воображение, но сдается мне, что какое-то огромное и уродливое существо прямо-таки преследует меня. Два месяца назад я дважды встречал его около реки, у вашего дома, и вот опять увидел его вчера вечером возле театра.

После того как я описал этого человека и его внешность, мне показалось, что глаза Виктора запали еще глубже, как будто мои слова повергли его в состояние еще более глубокого отчаяния. Затем он проговорил низким, глухим голосом:

– Это значит, что он вернулся.

– Ты его знаешь? – спросил я, потрясенный услышанным. – Кто же он?

Виктор встал и вновь подошел к окну.

– Кто он? – повторил я вопрос. – Виктор, скажи мне, кто он? Это твой враг? – Я был уверен, что этот человек и убийца – одно и то же лицо.

Франкенштейн повернулся ко мне, и в полутемной комнате раздался его голос:

– Джонатан, не спрашивай меня, кто он. Не пытайся понять, что все это значит…

Но тут судьба сжалилась над ним и прервала его страдание глубоким обмороком.

7

Виктор пролежал в кровати много дней. Я настаивал на том, что нужно вызвать из Швейцарии его родителей, но он не разрешал мне этого сделать. Когда я заводил об этом разговор, он приходил в сильное возбуждение, и я отступал. По этой причине ответственность за его здоровье легла на меня. В первую очередь мне пришла в голову мысль убедить Виктора уехать из дома, в котором были убиты его жена и ребенок. Я подумал даже о том, что убийца может вернуться, дабы нанести еще один удар, ибо мотивы его преступления оставались неясными. У меня возникли большие сомнения относительно того, что это был просто вор, который забрался в дом, чтобы поживиться, но, застигнутый врасплох, решил избавиться от свидетелей, которыми оказались невинная женщина и ее ребенок. Однако Виктор отказался переезжать к миссис Доуни, которая очень ему сочувствовала и согласилась принять в своем доме незнакомого человека. Он упорно настаивал на том, чтобы остаться в своем доме, и я сдался, решив, что наши постоянные споры могут помешать его выздоровлению. Поэтому кроме двух сиделок я нанял еще и парочку здоровенных охранников, чтобы те постоянно следили за домом.

Первую неделю Виктор пролежал в лихорадке, но вскоре состояние его улучшилось. Тогда-то я и решился спросить его, что он думает о том человеке в саду и не считает ли он, будто человек этот причастен к убийству. Но Виктор все время твердил одно и то же:

– Я ничего не могу тебе сказать. Нужно говорить либо все, либо ничего. А я не могу, не могу этого сделать. – И с этими словами от отворачивал от меня свое измученное лицо.

– Виктор, – настаивал я. – Умоляю, скажи мне! Опиши этого человека. Скажи, как он с тобою связан.

При этом он поворачивал ко мне свое лицо со следами слез и шептал:

– Джонатан, пожалуйста, оставь меня.

И я вынужден был уходить ни с чем, несмотря на то, что понимал: с таким тяжким грузом на душе моему другу будет очень трудно полностью поправиться.

Между тем Хьюго и Люси Фелтхэм, узнав о смерти Элизабет Франкенштейн и ее сына, приехали в Лондон, чтобы побыть с Виктором и помочь ему, чем только возможно. Время шло, и здоровье Виктора восстанавливалось.