Текст книги "Невеста Франкенштейна"
Автор книги: Хилари Бэйли
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
Во второй половине дня довольно быстро стемнело, и многочисленные огни, зажженные в большом зале Королевского общества, заливали светом величественную и модную публику. Мы с миссис Джакоби прибыли заранее, однако нам все равно с трудом пришлось прокладывать себе путь к сцене через гудевшую толпу, заполнившую все проходы. Многие уже сидели на узких, изящных стульчиках. Впереди располагалось возвышение с двумя креслами посредине. Перед тем как прийти сюда, мы еще раз зашли в дом Нотткатта, предприняв последнюю попытку найти Марию и переговорить с ней, однако нам ответили, что группа, отправившаяся в Ричмонд, еще не вернулась. И вот мы оказались частью огромной аудитории, состоявшей из седобородых знаменитостей, разодетых в шелка дам с веерами, политиков, щеголей, профессоров, мужчин и женщин высокого ранга и высокого положения. Здесь также сидели притихшие родители Виктора, мистер и миссис Франкенштейн. Когда мы добрались до первых рядов, миссис Джакоби указала еще на одну пару.
– Это родители Нотткатта, – сказала она, – вот они, сидят в первом ряду. Они тихие люди, которые давно живут за городом. Я не ожидала, что встречу их здесь.
– Остается только надеяться, что на этом балагане не произойдет ничего такого, что было бы противно их натурам, привыкшим к спокойствию сельской жизни, – ответил я.
С одной стороны зала стояло роскошное сиденье, на которое усадили прибывшую Марию Клементи. На ней было простое кремовое платье с накидкой, на голове – маленькая, низко надвинутая шляпка. Рядом с ней сидел Аугустус Уиллер в строгом черном пиджаке и брюках. Нотткатт стоял возле Марии, прислонившись к стене, а впереди сидевшей пары стоял Габриэль Мортимер, на этот раз в облачении более скромном, чем обычно, хотя, когда он обернулся ко мне с приветствием (или, скорее, для выражения недовольства), я увидел в его галстуке огромную булавку с бриллиантом величиной с горошину. За этими господами собрался второй круг приближенных – своего рода вторая орбита, в центре которой находилась певица. В этом кругу каждый старался вставить свое слово, поймать взгляд Марии, каждый пытался понять, что за событие ждет их сегодня. Все это было похоже на одно из тех массовых мероприятий (только в несколько смягченном варианте), столь любимых французами, когда в центре внимания оказывается знаменитость со скандальной репутацией.
Мы с миссис Джакоби добрались все-таки до места, где известные научные светила беседовали с Уиллером. Две леди в шелках и индийских шалях наклонились над Марией, обращаясь к ней с вопросами. Она смотрела прямо перед собой, никак не показывая, что замечает их присутствие. Они относились к этому терпимо, списывая все на ее немоту. Уиллер заметил меня, но не увидел миссис Джакоби, которая стояла немного позади. Он чрезвычайно удивился моему появлению и даже прервал разговор с какой-то важной персоной. Гипнотизер поспешно поднялся, видимо, для того, чтобы привлечь внимание Габриэля Мортимера, и тот действительно обернулся, но произошло это, когда мы с миссис Джакоби уже находились рядом с ними. Стоявшие около Марии дамы тоже выпрямились и, повернувшись, услышали, как Мортимер со злостью проговорил мне:
– Что это вы здесь делаете, Гуделл? А вы, Ребекка? Ваше присутствие здесь крайне нежелательно!
Ответила ему миссис Джакоби:
– Для вас, возможно, и нежелательно! Но я пришла не к вам. Мне необходимо поговорить с Марией.
Мортимер больше ничего не сказал, а только свирепо посмотрел на пожилую леди. Миссис Джакоби кое-как удалось оттеснить импресарио в сторону и подсесть к Марии, однако та ее практически не признавала. Женщина уверенно положила свою ладонь на руку певицы и начала что-то настойчиво ей говорить.
Нотткатт между тем продолжал подпирать стену. Он только заметил:
– О, мистер Гуделл! Вчерашний грязный джентльмен. Пришли испортить нам развлечение, как я понимаю?
Я ответил ему громко и отчетливо:
– Если вы находите, мистер Нотткатт, что хороший способ поразвлечься – это выставить немую женщину на всеобщее обозрение, то нам с вами говорить больше не о чем.
Мои слова вызвали некоторое замешательство, даже негодование окружающих. Нотткатт же едва удостоил меня снисходительной улыбкой. Тогда заговорил Мортимер:
– Гуделл, не могу понять, с какой стати вы лезете в это дело? Как я понимаю, это вы притащили миссис Джакоби в Лондон, чтобы она явилась сюда… Ваше дурацкое вмешательство только все портит!
Мне очень захотелось ударить его по лицу, а затем сделать то же самое с Нотткаттом. Но вместо этого я лишь наклонил немного голову, дабы расслышать, что нашептывает Марии миссис Джакоби.
– Мария, ты не можешь на это пойти! Это испортит твою репутацию! Это может тебе очень навредить! Разве есть у тебя основания сомневаться в том, что я пекусь о твоих интересах? А мистер Гуделл, разве ты его не знаешь?! Мы пришли, чтобы убедить тебя не принимать участия в этом демонстрационном сеансе. Подумай, что ты можешь наговорить в состоянии транса. Это безумие!
Но Мария только и делала, что прикладывала пальцы к губам миссис Джакоби, качала головой и улыбалась. Казалось, она очень плохо себе представляет, что вообще происходит вокруг нее.
Габриэль Мортимер уже было приготовился вступить в спор, но в этот момент Нотткатт выступил вперед, взял Марию под руку и повел к первым рядам, намереваясь представить ее своим родителям. Никто не сделал попытки его остановить. Уводя Марию, он бросил язвительный взгляд на миссис Джакоби.
– Зачем она это делает? Что у нее на уме? – спросил я пожилую леди.
Та лишь покачала головой.
– Она сама хочет принять в этом участие, – ответила миссис Джакоби, – я в этом не сомневаюсь. Она на это настроилась, а раз так – ее не переубедить. Но в то же время Мария кажется какой-то странной, будто она не в себе. Раньше я ее такой никогда не видела. Габриэль, ты напоил ее каким-то лекарством? Ты же знаешь, она не переносит ни снотворное, ни возбуждающие препараты. Разве нет?
Мортимер ничего не ответил, а вместо этого направился к Марии, которая раскланивалась с родителями Потткатта. Уиллер последовал за ним.
Миссис Джакоби посмотрела на меня и вздохнула: Я сел рядом с ней.
– Все мои усилия напрасны, – обреченно сказал я. Моя соседка теперь почти не обращала внимания на происходящее. Уиллер провел Марию по трем деревянным ступенькам на возвышение и усадил ее там на одно из двух кресел. Она сидела и смотрела прямо перед собой, положив руки на подлокотники кресла. Певица выглядела чрезвычайно спокойной. Всей той силы, энергии, которая была присуща ее движениям, как не бывало.
Уиллер уселся напротив Марии, причем так близко к ней, что колени их едва не соприкасались. Шум и разговоры в зале сразу стихли, движение прекратилось. Все расселись, наступила абсолютная тишина.
– Если ее напоили лекарствами, значит, она больна, – прошептала мне миссис Джакоби.
– Может, Уиллер позаботился о том, чтобы ввести ее в транс уже перед приездом сюда, – предположил я. – Интересно, сколько же времени провела она под гипнозом за эти несколько дней?
Представление вот-вот должно было начаться. На улице становилось все темнее. При малейшем движении воздуха свечи отбрасывали причудливые отсветы. Серьезные профессора, красивые дамы, пэры и прочие господа затихли все как один. Уиллер совершил несколько пассов с кристаллом прямо перед глазами Марии и показал, что он доволен ходом эксперимента. Как я и подозревал, певицу привезли сюда уже в состоянии транса. Затем Уиллер, глядя ей прямо в глаза, сказал:
– Мария Клементи! Находитесь ли вы в состоянии транса и под моим полным контролем?
– Да, – ответила Мария чистым и ясным голосом.
– Были ли вы до этого времени абсолютно немой?
– Да, – снова повторила она. – Петь я могла, а говорить – нет.
Голос ее был низким и очень чистым. В аудитории возникло движение, раздались восклицания, послышались комментарии.
– Почему же вы не могли разговаривать? – спросил Уиллер.
Если до этого места представление, как я и предполагал, было тщательно отрепетировано в Ричмонде для того, чтобы представить почтенной аудитории гладко отработанную версию, то далее все пошло в непредсказуемом направлении.
Из прекрасных губ Марии Клементи раздался грубый, ужаснувший всех голос, совсем не похожий на тот, которым она говорила раньше. Он теперь весьма отдаленно напоминал тот прекрасный голос, который пленил всю Европу. Он был низкий и резкий, какой-то смазанный, с непонятными интонациями и акцентом. В течение всего этого ужасного эпизода Мария переходила от одного голоса к другому, имитируя чьи-то чужие интонации, как будто не была уверена в своих собственных. И в самом деле, она не была уверена не только в собственном голосе, но и в своих мыслях, чувствах, как будто плохо представляла себе, кто она такая. И это ее непостоянство и неуверенность вызывали ужасное ощущение, которое усугублялось еще и тем, что среди голосов, которыми она говорила, был явственно слышен голос Виктора Франкенштейна.
Но сначала раздался другой, непривычный, режущий ухо голос, отвратительный и невнятный:
– Я никогда не говорила потому, что, по замыслу того, кто меня создал (черт его подери!), у меня и не должно было быть языка. Такой уж я родилась во второй раз, когда он вернул меня с того света, после того как я умерла, на том далеком скалистом острове, где холодные волны бьются о каменистые берега. Как холодно, – продолжал говорить этот голос, – о, как холодно там было…
Публика слегка зашевелилась, не в силах разобраться, было ли это хитро задуманное представление или перед ней действительно стояла обезумевшая женщина. Люди начали переговариваться. Я услышал негромкий нервный смех.
Мария уже стояла лицом к аудитории, широко расставив ноги. Во всей ее позе чувствовалось напряжение, голова была высоко поднята. Я посмотрел на Уиллера, который продолжал сидеть в кресле, – он был в растерянности. Однако опытный шоумен, умело скрывал свои чувства от публики. Представление шло не по плану. Он, видимо, надеялся, что все как-то выправится само собой или что он сможет направить действие в надлежащее русло. Но этого не случилось.
– Черт бы его побрал! – повторила Мария. Тут Уиллер вскочил на ноги.
– Мария, дорогая… скажи мне правду… – сказал он, однако просьба его утонула в потоке ее слов: она продолжала говорить, на этот раз голосом маленькой девочки, ребенка, и теперь уже на французском.
– Первое, что я запомнила, – это свет, – рассказывала она. – И я вышла из темноты на свет… Холодно, очень холодно… – И вдруг она заговорила по-другому, очень приятным голосом низкого регистра, который (увы!) был очень и очень похож на голос Виктора Франкенштейна. – Потом я увидела склонившееся надо мной темное лицо. Лицо любовника, лицо того, кто меня создал. Лицо Виктора, который любил меня, потому что это он меня создал. Создал, потому что любил.
То неразборчивое лепетание, с которого Мария начала свой рассказ, вернулось вновь. Казалось, будто это голос пьяницы, разразившегося пьяной тирадой.
– Я знаю, что сделал этот злодей! Он взял того другого, которого он тоже создал, моего любимого, моего Адама, и стал бить его и держать в заточении, а потом увез его, увез далеко, совсем далеко, в какую-то пустыню, и оста вил там одного. А я все равно знала, где он… Адам, мой милый Адам… Всегда знала, где он, знала, какую боль он испытывает. С того самого мига, как я открыла глаза на этом далеком острове и увидела лицо того, кто меня создал, я уже знала, где мой Адам, я всегда чувствовала, далеко он или близко. Будь проклят этот Франкенштейн! Будь он проклят!
Уиллер, стоявший теперь рядом с Марией, старался ее остановить. Но она продолжала, теперь уже злобно имитируя голос Виктора:
– Я дал тебе жизнь, моя дорогая, и тебе суждено было стать подругой и невестой другого моего создания, но он тебя не получит. Ты будешь моей.
Какая-то женщина в зале пронзительно закричала. Один мужчина поднялся на ноги и воскликнул:
– Ересь! Что за ересь она несет?!
Голос его затерялся в шуме других выкриков. Затем все перекрыл еще один пронзительный крик женщины. Я подумал о родителях Виктора, которые сидели в этой толпе и слышали всю ту клевету, которая звучала сейчас в адрес их сына.
Обернувшись, я увидел, что они неподвижно сидят на своих местах и на лицах их застыл ужас. Я посмотрел на миссис Джакоби. Она сидела, прикрыв рот рукой, и шептала:
– Неужели это правда? Разве может все это быть правдой?
Я схватил ее за руку. Она пребывала в оцепенении.
– Помогите мне остановить все это! – обратился я к ней.
Мортимер тем временем тянул женщину за другую руку, стараясь поднять ее на ноги. Он понял, что у Уиллера недостанет смелости справиться с тем ужасом, который он сотворил (Мария при этом продолжала изливать на нас потоки слов), и нам надлежало как можно достойнее (если о каком-то достоинстве могла здесь идти речь!) выйти из сложившейся ситуации: взять Марию и увести ее отсюда. Однако ее ужасный монолог тем временем продолжался.
Правду говорила она или нет? Было ли это результатом ее длительного молчания или выходом сдерживаемых до этой минуты галлюцинаций, перешагнувших в конце концов через границы разума, хлынувших на простор и затопивших всех нас? А может, все это было правдой?
Движение среди публики продолжалось. Некоторые уходили из зала. Раздался крик какого-то мужчины:
– Неужели никто не может это прекратить? Возникла опасность, что люди набросятся на Марию или на Уиллера, а возможно, и на обоих. Она вновь заговорила, и на этот раз у меня не было никаких сомнений, что я услышал голос Виктора. Он звучал низко и глухо:
– Дорогая моя, любимая! Я не хочу причинить тебе боль. Но теперь ты моя… Моя навеки! О любовь моя, прости!
– Что же это творится! – воскликнул я и потянул за руку бывшую компаньонку певицы. – Встаньте, миссис Джакоби, помогите мне прекратить это сейчас же!
Но миссис Джакоби не сдвинулась с места. А Мария продолжала, на этот раз снова чистым и ласковым голосом:
– Он бил моего возлюбленного. Он непрестанно избивал его, держал его в холоде и темноте. Он говорил, что я должна принадлежать ему, потому что это он меня создал. Но я этого не хотела. Я ничего не знала, не знала самою себя. Знала только одно: не хочу принадлежать ему. Поэтому он и увел его, моего Адама, и много-много дней и недель держал его в цепях на корабле, отплывавшем к дальним берегам. А потом он был очень добр ко мне… он, мой создатель… и я привыкла к нему, потому что он кормил меня, и заботился обо мне, и старался сделать так, чтобы я его полюбила. Он сказал, что он мой бог, и я должна его почитать и любить… Но я все равно желала настоящей любви, любви человека, для которого он меня создал. – И тут голос ее стал жестким и грубым. – Он дал мне что-то выпить, и я заснула. А потом начался пожар, большой пожар. – Она резко закричала: – Горим! Горим! Дверь не открыть! Это он ее запер. Тот, кто меня создал. Но где же он, мой создатель? Спаси меня! Спаси! Лицо его за окном. Он смотрит, как я горю. Смотрит, как я горю! – Мария задрожала и закрыла лицо руками.
В зале раздался крик. Какой-то джентльмен уронил стул, выводя из зала даму. У возвышения, на котором стояла Мария, собралась целая толпа. Певица выпрямилась.
– Я оказалась совсем в другом месте, – продолжала она. – Там меня били и выгоняли на улицу – требовали, чтобы я им пела. Говорить я не могла. Ничего не могла сказать. Не знала слов. Виктор оставил меня без слов.
Какой-то джентльмен уже стоял на сцене и возмущенно обращался к Уиллеру. Но тот продолжал беспомощно сидеть на стуле, обхватив голову руками. Я поднялся, около меня стоял Габриэль Мортимер. Мы взялись за руки и пошли вперед, к Марии, готовые прорываться через толпу, если это потребуется. Я успел схватиться другой рукой за миссис Джакоби и теперь тащил ее за собой. Так мы подошли к Марии, а она тем временем продолжала:
– Я все-таки отыскала слова, хоть и не могла произнести их. Они появились из пустоты, из ничего, потому что и сама я была ничем. У меня не было начала… был только Виктор… и какие-то тени в моем сознании… Просто тени, поле и мать… улицы большого города, какой-то человек… и темная вода, которая затягивает меня куда-то вниз.
Мы все: Мортимер, миссис Джакоби и я – остановились на подмостках, так как Мария вытянула вперед руки, будто она была режиссером всего этого действия. Затем она произнесла своим ясным и чистым голосом, как будто вняв наконец голосу разума:
– И вот вы, лорды, леди и джентльмены, теперь меня слышите. Я говорю, но все равно я – ничто. Виктор Франкенштейн сотворил меня из ничего. Он попытался меня убить, потому что я – ничто. А теперь я разрушила всю его жизнь, разрушила его семью, работу и его самого. Да, он скоро умрет.
Тут она залилась смехом, легким и веселым, как будто кто-то произнес милую шутку. Но смех этот становился все сильнее и сильнее, он был все менее контролируем, а мы с Мортимером, увлекая за собой миссис Джакоби, тем временем поднялись на сцену. Пожилая леди вдруг оттолкнула мою руку и бросилась к Уиллеру со словами:
– Прекрати это! Останови сейчас же! Что ты с ней делаешь?!
Но он только повернулся к ней и ответил странным, каким-то гортанным голосом:
– Я с ней ничего не сделал. Это она… посмотрите, что она сделала со мной!
Тем временем я схватил Марию за руку, крикнул миссис Джакоби: «Идемте!» – и мы, проталкиваясь через толпу, увлекли певицу к двойной двери в конце помещения и смешались с толпой, выходившей из зала. Я, насколько позволяла ситуация, осматривался, пытаясь найти глазами родителей Виктора, но в царившей неразберихе сделать это оказалось невозможным. Пока мы с трудом прокладывали себе дорогу через толпу, находились такие, кто, увидев рядом Марию, с ужасом шарахались в сторону. Однако в большинстве своем те, кто последовал за нами, толкались и выкрикивали вопросы: «Это правда? Все так и было? Что же произошло на самом деле?»
Нам все-таки удалось каким-то образом миновать двери, и тут, прямо у входа в зал, мы увидели высокого худого человека в черном, не потерявшего присутствия духа и, как оказалось, готового помочь нам в сложившейся ситуации. Он быстро взял меня за руку и спокойно и уверенно повел нас всех за собой. Мы с Марией и миссис Джакоби прошли еще через одну комнату, затем, быстро проскочив в какую-то дверь сбоку, пошли по пустому коридору. Мортимер куда-то исчез: по-видимому, толпа его оттеснила, хотя не исключено, что он отстал намеренно. Проведя нас по коридору, незнакомец указал еще на одну дверь, через которую и вывел нас троих в узкий переулок.
– Ну вот мы и ускользнули от них, хотя боюсь, что не надолго. Я возьму экипаж, – сказал он и поспешно удалился. Мы остались в темном, холодном переулке, однако наш спаситель вскоре появился, как и обещал.
Единственное, о чем я мог сейчас думать, – как бы поскорее исчезнуть и оказаться подальше отсюда. Мы не стали показываться на улице у главного входа. Там могли собраться те, кто только что присутствовал на сеансе. Сдержанно ли поведут себя эти люди или станут открыто выражать недовольство – предсказать было невозможно. Наверняка среди них имелись и такие, кто принял заявление Марии о том, что она погубила Виктора Франкенштейна, как признание в совершенном убийстве (хотя, возможно, так оно и было). По этой причине они могли взять ее под стражу, а заодно меня и миссис Джакоби в качестве соучастников. В конце концов, на нас могли напасть просто из страха или из неприязни. Пока мы ждали, миссис Джакоби немного пришла в себя и обратилась к бывшей подопечной в своей привычной невозмутимой манере:
– Ты говорила правду, Мария? Или все сказанное тобой было злой выдумкой?
Певица ничего не ответила, так как к этому времени уже подошел экипаж, и облаченный в черное джентльмен, посланный нам во спасение, высунулся оттуда и проговорил:
– Умоляю вас, садитесь быстрее!
Мы так и сделали и сразу же помчались в направлении, которое, похоже, заранее было выбрано незнакомцем и согласовано с возницей. Мы с миссис Джакоби сидели по обе стороны от Марии, а незнакомец – напротив. Человек этот, как я теперь мог рассмотреть, был приблизительно лет тридцати пяти. На удлиненном лице его, приятном и умном, виднелись следы оспы. Его довольно длинные волосы прикрывали уши. Взгляд темных глаз располагал к доверию.
– Сэр, я благодарен вам за помощь, – сказал я. – Могу я узнать, куда мы направляемся и почему вы решили нам помогать?
– Меня зовут Симеон Шоу. Я викарий церкви Святого Михаила и всех ангелов, расположенной вблизи Спитал-филдз. Если в том, что рассказала эта молодая дама, есть хоть доля правды, то ее слова позволят нам понять очень многое в вопросах, касающихся души.
Я почувствовал, как сидевшая рядом со мной миссис Джакоби тяжело вздохнула. Силы пожилой дамы были на исходе, а ее диалог с собственной душой и вовсе утих.
– Думаю, сэр, нам лучше отправиться сейчас на Рассел-сквер, – сказала она. Затем, обернувшись к подопечной, добавила естественным и спокойным тоном: – Мария, тебе бы хотелось поехать домой?
Миссис Джакоби никак не показала своего удивления, когда молодая женщина голосом усталым и безразличным, но все же чистым и приятным ответила:
– Это слишком опасно. Скорее всего, там соберется толпа, которая может наброситься на меня и растерзать как ведьму или убийцу.
Я со своей стороны был крайне изумлен. Если Мария находилась в трансе, как же теперь она могла помнить то, что говорила? Однако миссис Джакоби сухо ответила:
– Я очень рада, Мария, что обретение голоса никак не изменило твою натуру. Ты всегда думаешь в первую очередь о себе.
Мария на это ответила:
– О ком же еще я могу думать? Теперь-то вы знаете мою историю. У меня нет совести и нет души.
Симеон Шоу поспешно прервал этот необычный диалог.
– Я пришел сегодня на демонстрацию, заинтересовавшись вопросом, можно ли с помощью гипноза обнаружить в человеке душу, ибо мне известно, что, находясь в состоянии транса, человек может стать ближе к Богу. То, что я услышал, мисс Клементи, очень сильно меня заинтересовало. Я не уверен, что понял суть происходящего: был ли это отрепетированный заранее номер, выдумка в стиле ужасов или что-то иное. И все же я озадачен, ошеломлен! Я чувствую, что за этим скрывается какая-то тайна и что в вашем рассказе есть доля правды.
– Дьявольской правды, если говорить точнее, – резко вставила миссис Джакоби. – Как я понимаю, обязанность священника состоит в том, чтобы бежать от подобных вещей, а не бросаться к ним с распростертыми объятиями. Ты помнишь все, что говорила, Мария? Каждое слово свое помнишь?
Но молодая женщина не отвечала. Я чувствовал ее тело рядом с собой. Оно казалось каким-то обмякшим, как будто она была больна. Как часто рисовал я в своем воображении эту картину: Мария Клементи рядом со мной. И вот это произошло, но произошло при таких обстоятельствах, что я сам плохо понимал, о чем я думаю и что чувствую. А миссис Джакоби тем временем продолжала:
– Пойми, Мария, находясь под гипнотическим воздействием мистера Уиллера, ты рассказывала, что мистер Франкенштейн каким-то образом создал тебя и еще кого-то (ты называла его Адамом), что он пытался сжечь тебя заживо, а того человека отправил в какое-то отдаленное место, несомненно надеясь, что он там погибнет. И ты заявила, что ты никто и ничто, и с радостью объявила о предстоящей смерти мистера Франкенштейна, а затем смеялась над ним, как смеются маньяки. Мария, мы должны все разъяснить.
Ответа на это не последовало. Я понял, что молодой женщине нет до нас никакого дела, безразлично ей было и то, что произошло с ней этим вечером. Казалось, что она свалилась на нашу планету с Луны.
– Рассказ Марии, – сказал я, – полностью соответствует тому, что сообщил мне Дональд Гилмор, который мальчиком жил на Оркни, на этой окруженной со всех сторон морем, далекой и унылой земле – как раз такой, какую описала Мария.
– Это подтверждает правильность ее показаний, – пробормотал себе под нос священник. Хоть он и был нашим избавителем, нравился он мне все меньше, и я почувствовал, что перестаю ему доверять. Он всего лишь ухватился за нас ради подтверждения какой-то теологической теории, касающейся человеческой души. Однако сейчас, учитывая наше затруднительное положение, уместнее было бы отложить в сторону научные изыскания.
Мы между тем продолжали путь. Мария откинулась на спинку сиденья, веки ее дрожали, как бывает при обмороке.
– Куда мы едем, мистер Шоу? – спросил я. – Я несу ответственность за этих дам.
– В мою церковь, – ответил он.
– Нет, так не годится, – возразил я решительно. – Этим женщинам нужно согреться у камина и поесть, холодный интерьер церкви будет совсем некстати. Я благодарен вам за спасение, но боюсь, что теперь нам придется самим о себе позаботиться.
Правда, я не имел ни малейшего представления, как именно это можно было сделать. Мне казалось, что, как и на Рассел-сквер, на Грейз-Инн-роуд ехать было нежелательно. И там и здесь нас могла ждать разъяренная толпа или арест. Может, нам поискать какую-нибудь тихую гостиницу на окраине и скоротать там ночь?
Шоу высказал иное предложение.
– Если вам не хочется в церковь, я могу отвезти вас в дом архиепископа. Он позаботится о том, чтобы вам там было удобно, – я все ему объясню.
– А что тут можно объяснить? – спросила миссис Джакоби, обращаясь будто к себе самой.
Священник между тем наклонился вперед и прокричал вознице другой адрес. Экипаж свернул с дороги и покатил совсем в ином направлении.
– Душа… – начал было Шоу.
– У меня нет души, – словно во сне ответил ему голос Марии.
– Но это богохульство! – возразил священник. – Кто вам такое сказал?
– Мне сказал это мистер Франкенштейн, – ответила она и вновь погрузилась в молчание.
– Разве такое возможно? – поинтересовался Шоу.
– Франкенштейн – злодей, – заявила миссис Джакоби, – Никогда за всю свою жизнь не слышала я подобного богохульства. Мария, ты теперь можешь говорить. Так говори же! Ради всего святого, расскажи нам все, что тебе известно.
Однако то ли из-за усталости или болезни, то ли из-за упрямства Мария ничего не отвечала.
Минуты через три мы прибыли на место, въехали в ворота и остановились на мощеной полукруглой площадке перед домом. Слуга провел нас внутрь. Нас троих проводили в маленькую непротопленную комнатку. Мы с миссис Джакоби уселись на деревянные стулья, а Мария легла на массивном, видавшем виды кожаном диване. Шоу пошел объясняться с епископом. Прошло минут пятнадцать. Становилось все холоднее и холоднее, и с каждой минутой было все более очевидно, что епископ не собирается оказывать теплого приема ни мистеру Шоу, ни всей нашей компании.
Миссис Джакоби высказалась первая:
– Епископу не нужны ни мы, ни теории о душе, коими так занят мистер Шоу. Он почувствовал, что наше присутствие грозит опасностью и церкви, и ему самому.
Вопрос теперь только в том, когда же мы окончательно замерзнем. Нам нужен огонь и пища, а Марии может потребоваться медицинская помощь.
– А еще нам непременно понадобится адвокат, – добавил я. – Что же делать? Думаю, мы должны рискнуть и поехать на Грейз-Инн-роуд, а я зайду по дороге к своему адвокату, мистеру Финборо, и оставлю ему записку. Мы должны уладить дело с признанием, сделанным Марией.
– Оно было сделано под гипнозом, а потому не имеет никакого значения, – решительно поддержала меня миссис Джакоби. Куда только подевалась набожная дама из Четхэма? Передо мной опять была практичная и обязательная миссис Джакоби. – Так что отправляемся на Грейз-Инн-роуд. Нужно же нам хоть какое-то пристанище. Когда мы подъедем, вы должны будете выйти из экипажа на некотором расстоянии от дома и посмотреть, все ли там спокойно. Если внутри или снаружи заметите кого-то из посторонних, вернетесь и скажете нам. Тогда придется искать какое-нибудь другое место.
– Какое? – спросил я.
– Я подумаю об этом, – ответила миссис Джакоби.
Мы ушли, ни с кем не попрощавшись, и вскоре оказались на пустынной холодной улице возле собора Святого Павла. Я и миссис Джакоби поддерживали Марию под руки с двух сторон, нигде не было видно ни одного экипажа. Начал моросить дождь, и я сказал:
– Нам лучше идти, чем стоять, иначе мы замерзнем. Так мы и сделали. На Флит-стрит я оставил мистеру Финборо записку, в которой просил его срочно ко мне зайти. Его нерасторопного слугу я направил к ближайшему месту, где можно было бы нанять извозчика, а мы тем временем ждали в холле. Миссис Джакоби и я – стояли, а на единственном стуле, который находился в холле, сидела Мария.
Миссис Джакоби, посмотрев на молодую женщину, строго сказала:
– Она может говорить, когда захочет. Все это притворство.
Меня восхищал ее прагматичный подход к делу, однако я знал, да и она должна была понимать, что ситуация наша не настолько проста. Было ли рассказанное Марией бредом обезумевшей женщины, или она оказалась доведена до такого состояния действиями Уиллера? А что, если она говорила все это намеренно, для того чтобы сбить нас с толку и произвести сенсацию? Все здесь не так уж просто. К тому же у нас имелось множество интересных фактов: история Гилмора, загадочное убийство Элизабет Франкенштейн, серьезное ранение самого Франкенштейна и к тому же пропавший полузверь-получеловек, с которым я непосредственно встречался и который теперь разыскивается по подозрению в убийстве. Трудно поверить, что рассказанное Марией было плодом галлюцинаций или обманом.
Но невозможным казалось и обратное. Можно ли было, не переходя границы разумного, поверить в то, что Виктор проводил ужасные эксперименты над человеческими существами? И все-таки он ведь сделал нечто такое, чем вызвал ужас у всех жителей Оркни! Но чем?
Кроме всего прочего, я волновался за Корделию. Еще с утра я представлял, как сегодня вечером отправлюсь обратно домой, и думал о том, что хорошо будет, если первую часть пути мне удастся преодолеть до наступления темноты. А вместо этого я возвращаюсь сейчас в экипаже на Грейз-Инн-роуд, еще более увязший в этом не предвещающем ничего хорошего деле.
Миссис Джакоби продолжала расспрашивать, но теперь уже более настойчиво, совсем ослабевшую Марию. В конце концов она схватила молодую женщину за плечи и стала ее трясти, повторяя:
– Говори! Плохая, злая девчонка! Ты можешь говорить, когда захочешь, – мы это знаем! Зачем ты там столько всего наболтала? Что правда, а что нет? Понимаешь ты, что теперь тебе предъявят обвинение в покушении на Франкенштейна?! Конечно, ты будешь теперь под подозрением как участница нападения! Откуда ты взялась и какое твое настоящее имя? Теперь ты должна нам все рассказать!