Текст книги "Невеста Франкенштейна"

Автор книги: Хилари Бэйли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

5

Эта ночь была тревожной. В сон мой врывались отрывки какой-то исступленной музыки. Я видел страдающее лицо Марии, слышал вопли великана, которого встретил на берегу. Перед самым пробуждением мне вдруг приснилось, что печальное выражение лица Марии, которая безуспешно пыталась обратить пение в речь, и выражение перекошенного коричневого лица того существа на берегу поменялись местами. Лицо Марии вдруг исказила свирепая гримаса, тогда как выражение лица воющего и указывающего рукой на север великана стало умоляющим и смиренным.

Я проснулся с тяжелой головой. Поняв, что уже не засну, я поднялся, оделся и спустился вниз еще до восхода солнца.

Однако оказалось, что Виктор встал еще раньше меня, ибо в скором времени мне передали записку, недавно доставленную одним из его слуг. В ней говорилось: «Прошу вас, приходите ко мне как можно раньше. Мне необходимо с вами поговорить».

– Я должен сейчас оправиться к Франкенштейну, – сказал я Корделии, наливавшей мне чай.

Она же спокойно заметила:

– Не забудьте, что мистер Хатвей ждет ваш словарь. Она была права. Как я уже говорил, мой друг Дэвид Хатвей, пользовавшийся уважением книготорговец и издатель, уже давно ждал, когда я завершу свой словарь арамейского языка, и горел нетерпением его напечатать, тогда как я без конца переносил окончательную дату сдачи работы. В этих словах миссис Доуни звучало скорее предостережение, чем упрек. Но я был глух.

Очень часто из-за недостатка мужской твердости я оказываюсь не в силах игнорировать замечания женщин. Мужчины порой полагают, что им вовсе незачем слушать этих малообразованных созданий, которые в силу своей ограниченности думают лишь о шляпках и проказах прислуги. И это отчасти справедливо. Но лично я не могу оставлять без внимания замечания женщин, ибо нередки случаи, когда представительницы слабого пола приходят к разумным заключениям, хотя на чем эти заключения основываются – никто не знает. Ясно только одно: они не полагаются ни на собственный опыт, ни на конкретную информацию по исследуемому вопросу. И я всегда недоумевал, как это у женщин так получается. И все же в тот раз я решил не воспринимать всерьез предупреждение миссис Доуни, поскольку усмотрел в нем упрек.

– Значит ли это, миссис Доуни, что вы по-прежнему не одобряете мою попытку помочь Марии Клементи? – поинтересовался я.

Она тут же ответила вопросом на вопрос:

– Интересно, вы так же рьяно стремились бы прийти на помощь, если б на ее месте оказался бородатый старик?

После этих слов я рассмеялся, а она добавила:

– Вы ничего не знаете о ее прошлом.

– Мисс Клементи нема, и едва ли она в состоянии дать отчет о своей прошлой жизни, – заметил я.

– Видимо, я не совсем точно выразилась. Я имела в виду также прошлое мистера Франкенштейна, – пояснила она.

– Миссис Доуни, – ответил я, – при всем уважении к вам, я не могу поверить, что вы отдаете себе отчет в том, что сейчас говорите.

К счастью, этот обмен любезностями прервала служанка, которая пришла сообщить, что прибывший угольщик что-то напутал с доставкой.

Так как записка Виктора была срочной, я, наняв экипаж, сразу же отправился на Чейни-Уолк. Там швейцар, надежного вида мужчина средних лет, проводил меня прямо в кабинет Виктора. Тот стоял у окна с какой-то бумагой. При моем появлении он тут же обернулся и возбужденно проговорил:

– Нет! Вы только посмотрите! Это письмо от миссис Джакоби, и в нем говорится, что мисс Клементи сюда больше не придет! Визиты ко мне очень утомительны, пишет эта дама, и каждая неудача повергает Марию в еще большее уныние. Не может быть, чтобы так считала сама Мария! Она под влиянием своей коварной компаньонки! Может, она даже и не знает, что эта женщина делает от ее имени. Мы должны пойти к ней, Джонатан!

Его горячность меня поразила. Я не видел ничего удивительного в том, что Мария находилась в подавленном состоянии из-за того, что наши попытки не увенчались успехом. Невоздержанность Виктора во время нашей последней встречи подействовала на нее угнетающе. Ничего невероятного не видел я и в том, что певица не захотела продолжать занятия. Я попытался урезонить Франкенштейна и обратился к нему со следующими словами:

– Виктор, дорогой мой друг, давайте лучше спокойно обдумаем, как действовать дальше.

– Мы немедленно должны направиться к ней, – только и твердил он.

– Виктор, – настаивал я, – из этого письма мы никак не можем заключить, что оно противоречит решению самой мисс Клементи.

– Но это ерунда! Абсолютная ерунда! – страстно восклицал ученый. – Она попала под влияние этой женщины! Мы должны пойти к ним домой.

Как уже было сказано выше, я видел довольно веские причины, по которым мисс Клементи могла сама пожелать прекратить занятия, и то неистовство, которое и тогда, и сейчас заставляло Виктора настаивать на своем, служило среди них едва ли не главной причиной. Мария была не из тех дам, кто праздно проводит время и кто мог бы заниматься с Виктором дни напролет вместо чаепитий и бесед с подругами. Мария же каждый вечер выходила к зрителям, переполнявшим зал, и для них она была настоящей богиней. Певица прекрасно понимала: стоит ей разочаровать своих поклонников, и они начнут осыпать ее бранью. Такова природа славы. Однако возбуждение Виктора было столь неистовым, что я, дабы успокоить его, опрометчиво согласился последовать вместе с ним в дом Марии Клементи.

Я еще больше встревожился, когда он предложил отправиться туда немедленно. Было немногим более девяти, и я обратил его внимание на то, что сейчас неподходящее время для визита и что артисты, которые вечером выходят на подмостки, имеют обыкновение вставать позже, чем остальные люди. Однако эти слова на него никак не подействовали. Он приказал подать к крыльцу экипаж, и через полчаса мы уже были у высокого дома на Рассел-сквер, который занимала Мария Клементи. Как я понял, певица выбрала именно это место в основном из-за того, что отсюда было совсем недалеко до театра. Дом этот производил хорошее впечатление и был замечательно обставлен. Как я и предвидел, Мария еще не встала. Нас проводили в приятную столовую, убранную в китайском стиле, с восточным ковром на полу и множеством китайских ваз в нишах.

Миссис Джакоби, накрывавшая к завтраку изящный лакированный столик, удивленно поздоровалась с нами. Лакей, стоявший сзади, напрасно предлагал Виктору снять пальто – тот его не слышал. Из вежливости женщина предложила нам располагаться, но тут Виктор, который все еще стоял в дверях, выкрикнул:

– Миссис Джакоби! Что означает это ваше письмо? Понимаете ли вы, что делаете? Я не допущу, чтобы мои занятия с мисс Клементи были прерваны!

Женщина, исключительно для того, чтобы сдержать гнев, прозвучавший в его голосе, спокойно ответила:

– Мистер Франкенштейн, я написала вам по одной лишь простой причине: мисс Клементи дала мне понять, что она не хочет долее продолжать свои визиты к вам. Она не считает, что ваши занятия ей помогают, а в ваших манерах она не видит проявления сочувствия.

– Как можете вы такое говорить? – потребовал ответа Виктор. – Вы вкладываете в ее уста свои слова, потому что она нема. Я должен немедленно ее увидеть!

– Она в своей комнате, – ответила ему миссис Джакоби.

– Тогда я буду ждать здесь, пока она не спустится! – заявил Виктор и сел у стола.

Я сильно пожалел о том, что не предотвратил этот визит на Рассел-сквер. Я полагал, что приезд сюда подействует на моего друга успокаивающе, но оказалось все наоборот. Трудно было предположить, что он станет вести себя столь грубо и дерзко. Мне начинало казаться, будто рядом со мной вовсе не Виктор, а совершенно другой, незнакомый мне человек. Я предложил ему уйти, с тем чтобы потом выбрать более удачный момент для посещения Марии.

Миссис Джакоби посмотрела на меня с насмешкой и презрением, так как Виктор тотчас же ответил:

– Нет. Вопрос этот должен быть решен сейчас же.

После этих слов миссис Джакоби уже не могла сдержать свой гнев.

– Здесь никто никому ничего не должен, мистер Франкенштейн. Мисс Клементи не желает продолжать встречи с вами. Я по ее просьбе написала вам об этом. Вы же приходите сюда без приглашения в столь ранний час, усаживаетесь и говорите, что собираетесь ждать ее, хотя об этом вас никто не просит! Я должна признать, что нахожу ваше поведение неслыханно дерзким, мистер Франкенштейн! Мисс Клементи – молодая женщина, у нее нет семьи, и ее некому защитить. Единственным источником доходов Марии является ее собственный заработок. И она обеспечивает себя с помощью своего таланта, к которому ей необходимо относиться бережно. Душевное спокойствие очень для нее важно. Она сообщила вам о своем решении, и я прошу вас его уважать.

– Ясное дело, вы хотите изолировать ее от людей, – сказал на это Виктор. – Вы наживаетесь на ее таланте и, конечно же, не желаете ее отпускать. Если мисс Клементи обретет голос и начнет общаться с людьми на равных, то для вас это станет настоящим несчастьем. Я должен ее увидеть и узнать у нее самой, чего она хочет на самом деле!

То, что говорил Виктор, было возмутительно. Я открыл было рот, собираясь призвать его к порядку, но миссис Джакоби меня опередила и справилась с этой задачей как нельзя лучше.

– Кажется, вы не отдаете себе отчета в том, что говорите, мистер Франкенштейн, и мне остается только надеяться, что это состояние у вас скоро пройдет. Однако пока этого не произошло, я не желаю видеть вас в этом доме, а потому очень прошу вас сейчас же уйти.

И в этот самый момент появилась Мария. Свежая, как само утро, одетая в простое домашнее платьице бледно-желтого цвета, молодая женщина вошла в комнату с очаровательной улыбкой, говорившей о том, что она и не подозревает о той напряженной ситуации, которая здесь сложилась.

При ее появлении миссис Джакоби, опередив Виктора, который хотел сразу же заговорить со своей подопечной, мягким голосом произнесла:

– Мария, дорогая, мистер Франкенштейн пришел сюда, чтобы убедиться в истинности моих слов. Подтверди, пожалуйста, что ты действительно намерена прекратить занятия с ним. Можешь ли ты каким угодно способом дать ему понять, что решение твое твердое и что принято оно тобой самостоятельно?

Но Мария ничего не показала. Она лишь стояла на месте и, не отрываясь, с нежной улыбкой смотрела на Виктора. Он же, очень бледный, неподвижно стоял на месте и, не сводя с нее глаз, ждал ответа.

– Мария, – повторила миссис Джакоби, – пожалуйста, дай мистеру Франкенштейну понять, каково принятое тобою решение.

Во время этой сцены я услышал, как хлопнула внизу входная дверь и в холле раздались чьи-то шаги. Затем дверь отворилась, и в гостиную вошел мужчина столь отвратительной наружности, что трудно себе вообразить, – таких нечасто встретишь. Говорят, о людях нельзя судить по их внешности, однако на этого человека достаточно бросить один взгляд, чтобы понять, каков он. Разодет он был с ног до головы по последней моде. Но брюки его казались слишком узкими, ботинки чрезмерно блестели, а черная шляпа, которую держал он в руке, была слишком высокой. Лицо у него было удлиненное, с землистым оттенком, а волосы на голове завиты и густо напомажены. Его безразличные темные глаза, казалось, говорили: «Слишком часто мы любовались рассветом и устали от бессонных ночей». Он застыл в дверях, словно позировал для портрета, демонстрируя при этом в улыбке слишком уж белые зубы. Это был Габриэль Мортимер, импресарио Марии, – щеголь, денди и негодяй.

Вошедший тем временем холодно посмотрел на меня и на Виктора. Миссис Джакоби представила нас друг другу.

При этом она умолчала о причине нашего прихода. Мортимер кивнул нам и обратился, к миссис Джакоби:

– Я пришел с информацией о «Мести Геры» маэстро Валли. Композитор хочет поменять местами три сцены, а убедить его оставить все как есть просто невозможно.

Виктор, не обращая никакого внимания на слова Мортимера, обратился к певице:

– Мария, пожалуйста, приходите ко мне на следующей неделе. Заклинаю вас, ради вашего же собственно го блага, сделайте так, как я говорю!

И молодая женщина… согласно кивнула!

– Мария! – с упреком воскликнула миссис Джакоби.

Неужели предположения Виктора оказались правдой и пожилая женщина действительно старалась не допустить контакта немой певицы с человеком, который мог помочь той избавиться от мучительного недуга?

– Слава Богу! – воскликнул Виктор. – Воистину слава!

Мария только улыбалась.

После этого Виктор холодно попрощался с миссис Джакоби, на ходу кивнул Мортимеру и вышел из комнаты. Я также попрощался с импресарио и с миссис Джакоби, которая проводила меня до двери и негромко спросила:

– Вы будете у мистера Франкенштейна, когда Мария придет к нему в следующий раз?

Я ответил, что надеюсь присутствовать на этом занятии.

– Постарайтесь, – сказала она. – Я буду очень благодарна, если вы придете.

Неуверенный в том, как все сложится, я все-таки решил сделать все возможное, чтобы выполнить ее просьбу. Однако уже на улице, присоединившись к Франкенштейну, я подумал о том, что мне на самом деле совершенно непонятна роль, которую вдова капитана Джакоби играет во всей этой истории. Виктор так и не сказал мне ни слова, даже когда мы расставались около его дома, – так он был переполнен восторгом по поводу того, что Мария согласилась продолжить занятия.

Я же тем временем оставался в полном недоумении. Неужели миссис Джакоби оказалась злодеем в юбке, который стремится контролировать поведение Марии, руководствуясь соображениями собственной выгоды? Или это Мария сначала по какой-то причине дала ей понять, что хочет прекратить занятия с Виктором, а потом просто передумала? Какую роль во всем происходящем играет этот отвратительный Габриэль Мортимер? И если миссис Джакоби и в самом деле злоумышленница, а с ней и Мортимер (насчет него как раз сомневаться не приходится), то в каком же тогда ужасном положении оказалась Мария! Я подумал о том, что молодой женщине, вынужденной часто находиться в обществе этого отвратительного типа, удалось сохранить чистоту и невинность только по той причине, что она с ним никогда не разговаривала.

На пути к своей квартире я размышлял и еще об одном странном обстоятельстве. Сейчас не кривя душой я могу назвать себя добродетельным мужчиной, но вовсе не потому, что силы мои уже не те: даже в те времена, о которых идет рассказ, я не позволял себе легких отношений с женщинами. Фактически я сам для себя решил, что, не дожидаясь той поры, пока горячность молодости перейдет у меня в холостяцкое безразличие, я сделаю все от меня зависящее, чтобы устроить свою жизнь. Я не знаю ничего более отталкивающего, чем вид престарелого господина, который, вместо того чтобы заниматься своим делом и сидеть у собственного очага, как ему и подобает по возрасту, все еще волочится за женщинами. Конечно, я не забыл, как сам частенько в былые времена разыгрывал одну и ту же старую сценку, когда, спустившись на цыпочках из спаленки с ботинками в руках, я затем, открыв входную дверь, делал вид, будто только что пришел с улицы, и специально громко ее захлопывал. А после этого – ботинки уже на ногах! – входя в гостиную с видом самым что ни на есть невиннейшим, я расплывался в широкой улыбке, будто вовсе не я в этом самом доме только что провел ночь наверху, в спаленке Полли Перкинс.

У меня не было уверенности в том, что появление Габриэля Мортимера сегодня утром не было точно таким, как описано выше. Я не слышал, чтобы прозвонил звонок или раздался стук дверного молотка. Не слышал я, чтобы слуга подходил открывать дверь. Не исключено, конечно, что у Мортимера были ключи от дома мисс Клементи, но эту версию едва ли можно допустить. С какой стати у постороннего мужчины должны быть ключи от дома, где проживают две дамы? А что, если он тоже провел ночь в этом доме, а потом лишь незаметно спустился по лестнице, чтобы хлопнуть входной дверью? Ну и картину я себе представил! Моя рыцарская натура… нет, скорее, моя ревнивая натура поднялась на защиту Марии. Не был ли этот Мортимер любовником миссис Джакоби? В таком свете положение бедной девушки, немой и лишенной друзей, если не считать эту страшную пару, которая манипулирует ею, как хочет, казалось мне еще более угрожающим.

6

Я не присутствовал на следующей встрече Виктора и Марии, так как утром пришла записка от моей сестры Арабеллы, которая заклинала меня немедленно приехать домой, так как отец наш был очень болен. Поэтому я на всех парах помчался в Ноттингем, презрев размытые дороги и гололед, и застал отца в тяжелом состоянии, вызванном застойными явлениями в легких. К счастью, через некоторое время болезнь отступила, и отец стал постепенно поправляться. Он уже чувствовал себя гораздо лучше, хотя был еще довольно слаб, когда начались рождественские праздники.

Обычно соседи навещают друг друга в эти дни, и у нас гостей было немало – частенько за столом усаживалось по двадцать человек. А так как отец мой еще не совсем поправился после болезни, то честь играть роль главы дома была возложена на меня. Таким образом, я был занят самыми разными вещами: от хозяйственных платежей до сопровождения сестер во время визитов.

После одного из балов, проходившего за сотни миль от дома и чрезвычайно меня утомившего, моя сестра Арабелла согласилась на замужество с сыном нашего соседа Дадли Хаитом, юристом по образованию и неплохим парнем (хоть, на мой взгляд, и скучноватым). Моя же младшая сестра Анна грозилась после Нового года выйти за куратора приходской церкви, а потому срочно была отправлена в Нортумберленд с сестрой отца, гостившей у нас во время праздников и теперь возвращавшейся домой.

Среди всех этих поклонников, желанных и нежеланных, поломанных изгородей, проблем с арендой и платежами, балами и охотой закрутился я в Ноттингеме до середины января, забыв на время и о работе над словарем, и о Дэвиде Хатвее, и о столичной жизни. Сказать по правде, единственное, что влекло меня тогда в Лондон, было желание вновь увидеть миссис Доуни, ибо я почувствовал, как мне ее не хватает, и заскучал по ее милому лицу и дружескому участию. Я стал даже подумывать о том, какой прекрасной была бы моя жизнь в Ноттингеме, будь эта женщина здесь, рядом со мной. Ей, как никому из моих родных, я мог свободно изливать душу, и я размышлял теперь о том, что ее дочурке, маленькой Флоре, выросшей в загрязненной атмосфере большого города, жизнь в Ноттингеме пойдет на пользу. От таких мыслей я просыпался даже среди ночи и начинал представлять себе, как моя милая хозяйка живет рядом со мной, в этом самом местечке, которое я люблю больше всего на свете.

Тем временем приятная деревенская жизнь продолжала идти своим чередом, а по-другому и быть не могло. Завтра мне следовало повидать мистера N и поговорить с ним о лесе, на следующий день была запланирована охота, еще через день – очередной визит, а там должен был приехать управляющий по поводу посадок и так далее изо дня в день.

И вдруг письмо Хьюго Фельдмана оторвало меня от деревенской жизни и заставило спешно ехать в Лондон. Письмо это, доставленное в грязной повозке, прибывшей из деревни, принесли в тот самый момент, когда я вернулся после осмотра угодий и собирался завтракать. Я читал его, стоя у камина и стараясь согреться, в то время как Арабелла нарезала ломтиками говядину для отца.

Хоть мы и не отстранялись от всего мира, а все ж придерживались старых деревенских привычек и предпочитали на завтрак свое пиво, свое мясо и свой хлеб, ибо все эти продукты готовились здесь с тех самых пор, как построен был этот дом, и готовились очень качественно. Женщина, не спустившаяся к завтраку, считалась больной, а уж мужчине разрешалось пренебречь завтраком только в том случае, если он оказался на смертном одре.

Тот факт, что письмо пришло от Хьюго, меня чрезвычайно удивил, ибо мой друг вовсе не был любителем писать письма. Я знал, что он готов был скорее проехать верхом десять миль, чтобы лично поговорить с человеком, нежели сесть и написать ему письмо или небольшую записку. Поэтому-то, распечатывая послание от него, я понимал, что речь в нем пойдет о чем-то важном и неотложном.

«Дорогой мой Джонатан, – прочел я, – меня сначала одолевали сомнения, стоит ли писать тебе, однако Люси убедила меня это сделать. Мы оба пришли к выводу, что должны сообщить тебе о происходящем, так как делаем это в интересах нашего друга Виктора, которого, я уверен, мы с тобой оба ценим и любим. Ты знаешь, Джонатан, что я не любитель писать письма, а потому начну без околичностей: Виктор влюблен в Марию Клементи. Он не выходит из театра во время ее выступлений, покупает ей подарки, которые та принимает, он зачастил к ней с визитами на Рассел-сквер. Виктор дважды отправлял свою бедную жену к нам, стараясь скрыть свои поступки, но Элизабет трудно обмануть. Она живет у нас в Олд-холле уже неделю, и теперь приняла решение вернуться в Лондон и оставаться с мужем, как бы трудно ей ни было. Мы с Люси старались всячески ее поддержать и сказали ей: если она поймет, что больше не может выносить всю эту ситуацию, то должна будет обязательно вернуться к нам. Я ничего не могу предпринять и полагаю, что ты в этой ситуации сможешь оказаться более полезным. Короче говоря, я прошу тебя поехать к Виктору и попытаться выяснить, какие отношения связывают его с Марией Клементи, а также объяснить ему, как пагубно влияет такое поведение на его жену.

Дорогой мой Джонатан! Ты, конечно, понимаешь, что я не пытаюсь отвертеться и переложить проблему с больной головы на здоровую, но прошу тебя помочь исключительно ради бедной Элизабет Франкенштейн и, конечно же, ради самого Виктора. Будь добр, не откажи!»

Письмо Хьюго меня потрясло. И в следующую минуту я испытал еще одно потрясение – на этот раз изумившись своей собственной глупости. Все это мне должно было стать понятным еще тогда, когда я видел, в какое возбуждение пришел Виктор, услышав об отказе Марии продолжать занятия, и тем более когда я стал свидетелем его вторжения в дом на Рассел-сквер. Ведь тогда передо мною был вовсе не служитель науки, а обыкновенный мужчина, страстно рвущийся к женщине. Настолько велико было мое уважение к Виктору как к талантливому ученому, что я оказался слеп, а ведь, будь передо мной другой, я ясно увидел бы в его поступках безумство влюбленного.

Меня ужаснула задача, которую мне предстояло выполнить. Я должен был просить Виктора отказаться от Марии ради жены и ребенка, не говоря уже о его собственной репутации. По-видимому, мне еще предстоял разговор и с миссис Джакоби, и одному только Богу известно, как может повести себя эта дама в сложившейся ситуации. Мысли мои об этом были столь тягостными, что я, помнится, тут же, у камина, выразил вслух свою досаду через крепкое словцо. Сестра, услышав это, испуганно ойкнула, а отец предупреждающе произнес: «Ш-ш-ш-ш-ш…»

Хьюго взывал ко мне, несомненно, по настоянию Люси, и у меня не было иного выбора, кроме как отправиться и выполнить это неприятное поручение. Что и говорить – собрался я мигом, быстро распрощался с родными и взял курс на лондонскую дорогу, благо ее еще не развезло, как обычно бывает в это время года. Таким образом, я прибыл в Лондон к вечеру того же дня и, позаботившись об отправке моей лошади обратно в Ноттингем, направился прямо в театр, где выступала Мария. Я решил, что если дела обстоят так, как излагал в своем письме Хьюго, то я найду Виктора именно там.

Театр был переполнен. Там откупившись, здесь протолкнувшись, я смог наконец найти местечко в задних рядах и оттуда увидел, вытянувшись над массой голов впереди меня, последний акт «Мести Геры». Опера была вполне в традициях лондонской сцены того времени, на которой правили бал банальность и мишурный блеск. И тем не менее, как только поднялся занавес и стройная одинокая фигурка Марии Клементи с крепко сжатыми на труди руками (она исполняла роль Констанции, молодой возлюбленной Иове) появилась на сцене и запела о своей любви к Богу, аудитория, не в силах сдержать себя (да и не склонная в те времена, о которых мы ведем свое повествование, сдерживаться), встала и закричала от восторга. Раздались крики: «Браво! Браво!» Закончив пение, Мария начала танцевать. Никогда не забуду я этого зрелища: облаченная в золото фигурка, легкая, как паутинка, и в то же время сильная, как молодой тополек; белые руки, летающие над прекрасной гордой головкой, увитой цветами. Что за грация, что за чистота, что за прелесть! Мужчины, стоявшие за мной, не могли сдержать восторга. Ничего удивительного в том, что Виктор Франкенштейн, как и многие другие, не устоял перед ее чарами! Да кто из нас способен был тогда устоять?

Танец закончился, и на сцену, для пущего драматического эффекта, вышли чернокожие танцовщики, исполнявшие роли некой африканки Сэл и дворника Боба. Он – в оборванных брюках, а она – в ситцевом платье и с какой-то тряпкой на голове. Они начали отплясывать глупый танец с пантомимой. Затем последовало неожиданное появление Иове, который явно намеревался поухаживать за Констанцией, но вскоре на сцене оказалась и сама Гера, догадавшаяся о намерениях Иове, после чего эта пара запела дуэтом.

В этот самый момент мне пришло в голову, что Виктор, которого я до сих пор не видел в театре, вполне мог прийти к концу представления, чтобы потом влиться в ту толпу, которая (в чем я не сомневался) будет поджидать актрису за кулисами. Поэтому я стал прокладывать себе путь в обратном направлении – из театра, – что вызвало еще больший протест, чем тогда, когда я стремился прорваться сюда. Непосредственно перед выходом я оглянулся еще раз и увидел новые декорации: английский пейзаж с лугами и овечками. На его фоне стояли Иове, Гера и хор в полном составе, и все пели. Впереди всех находилась Мария в своем золотистом одеянии и с короной из цветов на волосах. Она, словно птичка, пела так чисто и легко, что ее голос без труда парил и надо всем хором, и над прочими певцами. Это было очаровательное зрелище.

Я прошел на аллею, расположенную за театром, и нашел дверь, через которую можно было попасть за кулисы. Заплатив служащим некоторую сумму денег и заверив их, что я знаком с мисс Клементи, я был препровожден наконец за кулисы в забитую народом артистическую комнату. Здесь были и посол, и маркизы, и прочие важные персоны. Не обошлось и без разряженных дам с перьями (что были тогда на пике моды) в волосах и офицеров в униформе, оставивших ради кумира свои прямые обязанности. Из одного угла комнаты раздавались крики попугая, сидевшего в золоченой клетке, а в другом углу в совершенном спокойствии застыли две огромные гончие, которые держались с куда большим достоинством, чем окружавшие их люди. Однако Виктора нигде не было видно. Я отыскал глазами миссис Джакоби. Она была в черном шелковом платье. Когда вошла Мария с остальными членами труппы, толпа расступилась, чтобы впустить ее одну, и тут же замкнулась прямо за ней. Я полагал (ошибочно, как потом оказалось), что если мне удастся подобраться к миссис Джакоби, то я смогу перекинуться с ней парочкой слов и постараться хоть что-то узнать об отношениях Марии и Франкенштейна. Но как бы я ни старался протолкнуться между публикой, разодетой в шелка, красные туники и черные костюмы, протиснуться дальше почитателей второго ряда мне так и не удалось.

Несмотря на появившееся у меня тогда недоверие к миссис Джакоби, я не мог не отдать должное ее выдержке и компетентности. В конце концов, именно она служила «голосом» Марии. Опыт многих лет позволял ей, как никому другому, судить, что же именно хочет сказать певица, чего она желает, а чего нет. В этом плане пожилая дама оказывала молодой женщине неоценимую поддержку. Она стояла теперь рядом с Марией, отвечала на миллионы вопросов и давала четкие комментарии. Я слышал, как она сказала: «Мисс Клементи находит эту роль довольно трудной, но все же не до такой степени, как роль Дидоны в опере «Дидона и Эней» Перселла, в которой вы, несомненно, ее видели… Мисс Клементи благодарит ваше сиятельство за столь лестные отзывы… Да, мисс Клементи занимается у балетного станка – как балерины в России, – по часу в день…»

В какой-то миг она заметила меня и, как мне показалось, сумела быстро овладеть собой и скрыть испуг, промелькнувший в ее глазах. Я поклонился ей, но не увидел смысла долее там оставаться, ибо невозможно было переброситься с ней ни единым словом. По этой причине я, с трудом прокладывая себе путь через толпу, направился к выходу. Во мне пробудилось большое уважение к миссис Джакоби и искреннее сочувствие к Марии. Ведь в каком бы из городов они ни оказались: в Лондоне или в Париже, в Риме или в Вене, – каждый вечер эти женщины должны были вначале выполнять требования импресарио, а затем еще и отвечать на вопросы поклонников, причем отвечать так, чтобы никого не разочаровать.

Я вышел через ту же дверь, что и вошел, и оказался в проулке, один конец которого выходил на большую улицу, а другой – упирался в высокую стену. Когда я вышел и развернулся, чтобы идти в сторону улицы, то в темноте краем глаза заметил у этой стены (она была от меня футах в двадцати) какое-то движение. Внезапно громадная, неуклюжая фигура, до сих пор, по-видимому, сидевшая, скорчившись, на земле, поднялась во весь рост. Это был высоченный мужчина, можно сказать, великан, одетый в длинное черное пальто. Мне бросилась в глаза бледность его лица и длинные, несобранные темные волосы. Я с отвращением отпрянул, ожидая, что за этим последует просьба подать милостыню или что он просто набросится на меня. Однако я ошибся. Человек этот всего лишь наклонил голову и посмотрел на меня изучающим взглядом, а затем вновь медленно опустился на землю и опять стал неразличим, будто растворился во тьме. Испугавшись нападения, я припомнил тех изголодавшихся бедняг, у которых нет уже сил выпрашивать и которые просто отыскивают себе место, чтобы поспать. Я нашел монету в кармане и бросил ее нищему. У стены послышалась какая-то возня и неразборчивое бормотание, должно быть означавшее благодарность.

Я нанял экипаж и попросил отвезти меня к Виктору на Чейни-Уолк. Я хотел как можно скорее выполнить возложенную на меня задачу, да и время было не настолько позднее, чтобы обитатели дома уже легли спать.

В дороге меня осенила догадка: а не являлась ли та мрачная огромная фигура в конце переулка той же самой, что я видел на причале в Челси. Ведь не может же в Лондоне быть двух таких огромных и страшных чудовищ. Но если это тот же самый человек, то на этот раз он выглядел не столько устрашающим, сколько жалким. Но тут я мысленно перенесся к предстоящему визиту. С одной стороны, я хотел успеть к Виктору до того, как они с Элизабет отправятся спать, с другой – я с содроганием думал о том, что мне предстоит. Как трудно упрекать человека в том, что он дурно обращается с собственной женой. Обычно подобные поручения очень тяготят мужчин, ибо те, в большинстве своем, понимают, как непросто устоять перед красотой женщины и не сбиться с пути.