Текст книги "Последний самурай"

Автор книги: Хелен Девитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

& потому я первым делом отправился на концерт, слушать этюды Мессиана. И эта музыка, она о том... ну, если вкратце, то это произведение в основе своей об умирании звука. Потому что именно умирающий звук воспроизводит там пианист, иначе не скажешь. Дело в том, что когда ударяешь по клавише, молоточек ударяет по струне и тут же отскакивает, и вы ощущаете, как вибрирует струна. Но потом вибрация прекращается, звук замирает, и вы или позволяете этому случиться, или же можете продлить вибрацию и звук с помощью педали, но тут примечателен еще один факт: другие струны тоже могут начать вибрировать, если звук соответствует определенной частоте, и вы или позволяете этому случиться, или же останавливаете вибрацию с помощью все той же педали, и звук замирает...

А кое-кто спрашивал, думает ли он еще вернуться в Африку? На что он отвечал: Мне бы хотелось как-нибудь вернуться, потому что первый визит оказался не слишком удачным с чисто музыкальной точки зрения.

С. Т.: Скажите, а что стало причиной происшествия, которое называют скандалом в Уигмор-холле?

Ямамото: Ну, видите ли, мой агент организовал этот концерт заранее, задолго до того, как он состоялся. И в то время я считал, что в музыке главное не звук, а восприятие звука. Что, в свою очередь, означает, что для того, чтобы адекватно воспринимать его, человеку необходимо иметь представление о том, каким оно должно быть, это звучание. Причем разные другие звуки и тишина не имеют к этому ни малейшего отношения.

С. Т.: И все же, как насчет Уигмор-холла?

Ямамото: Для ясности приведу такой пример. Давайте попробуем сыграть на пианино коротенькую фразу. В одном случае, если вы только что прослушали игру на большом барабане, она звучит для вас так, а в другом, если вы слушали игру на высушенных тыквах, совсем иначе. И совершенно по-другому, если вы слышали ту же фразу, сыгранную на каком-либо ином инструменте, и также иначе, если вы вообще никогда ничего не слышали. Таким образом, одни и те же звуки могут восприниматься человеком по-разному. Υ затем, если вы будете повторять ее много раз, всякий раз та же фраза будет звучать для вас иначе, – все зависит от того, как вы ее сыграете. Вы можете сыграть одну и ту же фразу двадцатью или тридцатью различными способами, и в каждый из таких моментов восприятие будет зависеть от самых разных...

С. Т.: Знаете, это напомнило мне решение Гульда уйти со сцены, вовсе прекратить концертную деятельность лишь потому, что в студии, как ему казалось, он добивается лучшего звучания.

Ямамото: О нет, дело совсем не в этом. Гульд мог сыграть один и тот же отрывок девять или десять раз, и всякий раз он звучал у него по-другому и был само совершенство. Но затем с помощью специальных технологий он добивался варианта, который как бы вбирал в себя все самое совершенное. Иными словами, все эти идеи и все это разнообразие, боязнь провала, различные варианты восприятия и принятия решений – все это существует только для исполнителя. А уж публике суждено наслаждаться лишь одним вариантом. Лично для меня не важно, какой из вариантов ты им подаришь, не важно, что одно и то же произведение звучит по-разному в концертном зале и в студии звукозаписи. Так что пусть их забавляются с установкой всех этих звуковых систем.

С. Т.: И все же, Уигмор-холл?..

Тут Ямамото пустился в запутанные рассуждения о таком понятии, как фрагмент. Он сказал, что, к примеру, когда работаешь над каким-то произведением, ты как бы должен делать срез в одном направлении, и делать его до тех пор, пока не обнажится сердцевина, или сущность, & тогда у тебя вдруг получится совершенно гениальное звучание. Но ты должен понимать, что следует соотносить эту фразу со следующей, что от нее можно перейти только к следующей. И перейти к этому очередному сечению можно довольно грубым и примитивным образом. Ну, к примеру, с помощью какого-нибудь глупейшего крещендо, что лично он считает неправильным, или же грубей шим образом остановиться и начать новую фразу, что, по его мнению, тоже неправильно. Может случиться, что ты добился удачного плавного перехода, но при этом хотел, чтобы следующая часть звучала сильнее & ярче, но это далеко не всегда получается. Всем на свете известно, что у Шуберта существуют незаконченные отрывки к его же Незаконченной симфонии, все знают о незаконченном «Реквиеме» Моцарта, о незаконченной Десятой симфонии Малера, о «Моисее и Аароне». & незаконченными они остались только по глупому недоразумению, просто потому, что композитор их не завершил. Бывает и так, что работаешь над каким-то отрывком и вдруг добиваешься прекрасного его звучания, но тебе просто некуда пристроить этот отрывок. Ты понимаешь, что это всего лишь фрагмент, что он никак не может стать частью цельного законченного произведения. Стоит заметить это хотя бы раз, и тут же увидишь, что ты потенциально мог бы создать десятки таких отрывков, которые никак не могут стать частью законченного произведения. Все дело в восприятии, и следует воспринимать эти фрагменты всего лишь как фрагменты, лишь тогда у тебя появится настоящая концепция того, что можно назвать цельным и законченным произведением. И стоит только это понять, как тебе тут же захочется, чтобы и публика тоже поняла это, потому что иначе...

С. Т.: И тем не менее люди часто жалуются, что слушают фрагментарную по сути своей музыку. Уже наметилась и развилась тенденция играть какие-то отрывочные куски. Но разве вы сами минуту назад не говорили, что даже отрывок из произведения следует исполнять как часть целого? Что тогда остается от композитора?

На это Ямамото ответил, что, по его мнению, каждый слушатель должен научиться понимать, что данный отрывок никак не может считаться частью цельного произведения. Но при этом необходимо иметь понятие о том, что является цельным произведением. И вся эта путаница происходит только потому, что люди не осознают того, что хотят слушать, и слушают лишь отрывки, взятые из цельных произведений.

Он сказал: К слову, о Гульде. Лично мне кажется, он испытывал... Ну, может, ужас слишком сильное здесь слово, испытывал нечто сродни презрению к тому, что мы называем поверхностным звучанием произведения. Видимо, зачастую это происходит потому, что каждое произведение привязывается к определенному инструменту, и это позволяет исполнителю продемонстрировать свое мастерство. Забавно, но порой я чувствую, что согласен с ним больше, чем кто-либо другой, и в то же время знаю, что совершенно не согласен. Потому что твердо уверен в одном: никакие физические достижения значения тут не имеют. Они неинтересны. Я подразумеваю следующее. Допустим, вы берете подряд ряд двойных октав и, возможно, в зале найдется хотя бы один человек, способный сделать то же самое. А может, и не найдется в тот день среди слушателей ни одного человека, способного на такой трюк. Но все это совершенно неинтересно. Впрочем, разумеется, если вы работали над произведением, думали о нем, вы не только будете играть его с куда большим пониманием, вы и слышать эту музыку будете с большим пониманием. Но если в зале, кроме вас, нет ни одного человека, способного услышать его по-настоящему, это просто ужасно. Как мне кажется, музыканты норовят избегать таких ситуаций, демонстрируя слушателям лишь поверхностную сторону исполнения.

Интервьюер из «Санди таймс» заметил: Однако вернемся к Уигмор-холлу.

Ямамото сказал: Нет, само собой разумеется, я предупредил своего агента, что мне хотелось бы сыграть один отрывок раз двадцать подряд, чтобы дать слушателям истинное представление об этом отрывке. На что тот ответил, что если я сделаю это, тут даже мое имя не поможет и билеты в Уигмор-холл останутся нераспроданными.

Агент напомнил Ямамото о различных пунктах контракта, а также об обязанностях профессионального музыканта.

Ямамото сказал: Мой агент постоянно говорил: на японца всегда можно положиться в том, что касается истинного профессионализма. Он говорил, что все билеты уже распроданы, – еще одно свидетельство тому, что люди хотят слушать истинных профессионалов. И тут я подумал, а что это вообще такое, истинный профессионал? И при чем тут вообще японцы?

Возможно, вы знаете, что в Японии широко распространен обычай дарить друг другу подарки, очень важно также, чтобы подарок был упакован должным образом. Люди приезжают в Японию, но не понимают наших обычаев. Они почему-то считают, что для японцев самое важное – обертка и что их мало беспокоит, что находится внутри. Почему-то вбили себе в голову, что японцы станут с таким тщанием паковать разное дерьмо. И я подумал: Вот что я должен сделать. Они уже купили оберточную бумагу, теперь предполагается, что я должен выдать им кусок завернутого в нее дерьма Меня считают истинным профессионалом, и это, конечно, приятно, но я выдам им то, что соответствует обертке. А потом решил: да что толку говорить об этом.

И вот настал великий день, и люди, купившие билеты, думали, что я сыграю им шесть мазурок Шопена, баркаролу, три ноктюрна и сонату. И я подумал: Что ж, пока я играю эти шесть мазурок, баркаролу, ноктюрны и сонату, им совершенно не важно, что еще я могу играть. Не могу утверждать, что сам бы составил такую программу, если бы это от меня зависело, но мне хотелось, чтобы звук фортепьяно контрастировал с ударными в чистейшей их форме. А что касается Шопена, то эта часть программы была заранее согласована и являлась обязательной. Вот я и выдал им четыре часа игры на барабанах, а уже затем – шесть мазурок, одну баркаролу, три ноктюрна, одну сонату и еще шесть мазурок.

С. Т.: И в результате многие люди опоздали на последний поезд с Паддингтона, который отправлялся в 11.52, и не слишком радовались этому обстоятельству.

Ямамото: В результате люди опоздали на последний поезд с Паддингтона, который отправлялся в 11.52.

С. Т.: И теперь вы вот уже два года не даете концертов?

Ямамото: Именно.

С. Т.: Но ведь вы вроде бы обещали, что после концерта в Ройял-Фестивал-холл люди на поезд не опоздают?

Ямамото: Никто из моих слушателей не будет топать пешком по улицам Лондона в два часа ночи. Обещаю.

С. Т.: Вам было трудно принять такое решение?

Ямамото: Зато я страшно доволен им.

В конце приводился анонс выступления Ямамото в Ройял-Фестивал-холл.

Л. хоть и не жаловался, но выглядел несчастным. Я продолжала размышлять о завораживающе прекрасных фрагментах, которые никак не могли быть частью единого целого. Я продолжала думать о мазурках на фоне звучания ударных в чистейшей их форме. Потом подумала, что неплохо было бы уделить внимание собственному ребенку, который выглядел совершенно несчастным.

И спросила: Как насчет того, чтобы съездить в Саут-Бэнк центр?

Л. изумился.

Я сказала: Там есть столики, можно посидеть и поработать, а потом пойдем на концерт.

Он сказал: Не хочу идти на концерт.

Я сказала: Столик будет в твоем полном распоряжении.

Он спросил: А мороженое купишь? Я сказала: Да.

Он спросил: А можно мне Haagen-Dazs?

Я ответила: Ну, если у них есть, то пожалуйста.

Он сказал: Тогда договорились.

Я сказала: О’кей. И постарайся вести себя как разумное человеческое существо.

И мы поехали в Ройял-Фестивал-холл, и я нашла столик, находившийся в максимально возможном отдалении от всех тех мест, где продавались разные вкусности. И Людо разложил все свои книжки, в том числе «Зов предков, «Белый Клык», Фергюс, «Тар-Куту», «ВОЛЮ», «АКУЛА!», «КИТ-УБИЙЦА!», а также «Правдивые истории о выживании в экстремальных условиях» на отдельном столике рядом. Время от времени он вскакивал, бегал взад и вперед, и вниз, и вверх по лестницам, потом возвращался, потом опять убегал, потом снова садился за столик и работал над Песней двадцать четвертой «Одиссеи». Что ж, пока все шло неплохо.

На «Эмбэнкмент» я купила Людо цветную ручку-маркер. Купила также два билета на концерт, самые дешевые. В 8.00 проверила складную коляску на колесиках, все было на месте, кроме «Зова предков», потом зашла попудрить носик под неусыпным и равнодушным наблюдением туалетного работника, затем объяснила Людо, что если на концерте ему станет скучно, он сможет почитать «Зов предков». Затем отвела его в туалет, но он сказал, что ему не надо. На что я заметила, что теперь он знает, где находятся туалеты, & если ему приспичит во время концерта, он всегда может встать и выйти, потому что у нас очень удобные боковые места, возле прохода.

Я также купила программку, подумала, что, возможно, в ней есть какие-нибудь интересные высказывания Ямамото. Программа концерта состояла из следующих произведений: Бетховен, 15 вариаций ми минор, а также фуга на темы из «Птолемея», опус 35; Брамс, вариации на тему Роберта Шумана, опус 9; Вебер, вариации для фортепьяно, опус 27. Антракт. Брамс, баллады; опус 10 № 1 ре минор, на основе старинной шотландской баллады «Эдвард». Его же – № 2 ре мажор, № 3 си минор, № 4 си мажор.

Завсегдатаи входили в зал, и в воздухе чувствовалось напряженное ожидание («саспенс», как его сейчас принято называть), наверное, потому, что люди предполагали увидеть на сцене целую коллекцию барабанов. Но на ней ничего не было, кроме огромного рояля. И вот на сцену вышел Ямамото, и в зале раздались аплодисменты. Он сел и заиграл фугу Бетховена на тему из «Птолемея».

Доиграл до конца, и в зале снова грянули аплодисменты. Ямамото вышел, потом вернулся на сцену и снова уселся за рояль. И начал играть вариации на тему Роберта Шумана.

Вариации на темы Роберта Шумана подошли к концу, в зале грянули аплодисменты. Ямамото вышел, потом вернулся на сцену и сел за рояль. И заиграл вариации Вебера для фортепьяно, опус 27.

Вариации Вебера подошли к концу ровно через шесть минут, в зале грянули аплодисменты. Ямамото ушел со сцены, и тут настал антракт.

Я купила Людо мороженое и принялась читать напечатанную в программке шотландскую балладу «Эдвард».

Антракт подошел к концу. Было около 9 вечера.

Мы вернулись в зал и сразу почувствовали, что там царит необычное оживление. Слышались ропот и возгласы, человек десять тихонько хихикали. На сцене появилось множество предметов, которых не было прежде. Выстроились в ряд барабаны различных размеров, на стойке красовались медные колокольчики и два бокала с водой, – сразу и не поймешь, что там еще было. Ямамото вышел на сцену, в зале грянули аплодисменты. Он сел за рояль и заиграл.

Сперва мне показалось, что он начал играть опус 10 на основе старинной шотландской баллады под названием «Эдвард», этого произведения мне прежде ни разу не доводилось слышать. Но затем я поняла, что ошибалась. Он сыграл несколько тактов – из пяти или шести аккордов – и повторял их снова и снова. Я понятия не имела, присутствовали эти аккорды в опусе 10 или нет. Иногда случается увидеть картину, где художник нанес краски на полотно, а потом взял да и соскоблил их почти все. Вот так и Ямамото начал «соскабливать» почти все звуки, и так до тех пор, пока от них почти ничего не осталось. Но даже тишайший звук, издаваемый фортепьяно, умирает не сразу, & он, по всей видимости, раз девять или десять давил на педаль во время этого умирания, так что слышались как бы отголоски других, уже почти затихших звуков. А может, просто придерживал эту педаль или не трогал ее вообще, не знаю. Трудно было понять, чем он там занимается. И я подумала, что, видимо, этот фрагмент действительно принадлежал опусу 10, но он решил дать публике возможность услышать его во всех вариациях. Хотя, с другой стороны, эти вариации никак нельзя было назвать цельным произведением. Продолжалось все это минут двадцать или с полчаса. Затем он сделал паузу и принялся вытворять то же самое уже с другим фрагментом. И это тоже продолжалось минут двадцать или с полчаса. Потом снова пауза, и вот он заиграл произведение, действительно похожее на опус 10 по мотивам старинной шотландской баллады «Эдвард», но в котором содержались два тех самых фрагмента, которые он играл на протяжении последнего часа. Это продолжалось семь минут. Он перестал играть, в зале грянули аплодисменты.

Ямамото встал & подошел к стоявшим на сцене барабанам и ударил по одному из них палочкой. И пока над залом висело тягучее «бу-у-у-м», успел вернуться к роялю, сел н заиграл опус 10 ре минор. Продолжалось это пять минут. Он перестал играть, и в зале грянули аплодисменты. И еще – многие люди поднялись с мест и вышли из зала.

Было почти 10.15. Людо спросил, зачем он сыграл то же самое по новой? И я ответила: «Потом объясню», и кто-то услышал и засмеялся, и сказал, что не прочь стать мухой ил стене. Людо вновь погрузился в чтение «Зова предков».

Следующие семь с половиной часов Ямамото играл опус 10 ре минор, порой казалось, что он сыграл совершенно одинаково раз пять подряд, но то было ошибочное впечатление., потому что на середине одной из фраз он вскакивал, звонил в колокольчик, или включая дрель, или же пользовался волынкой. Но иногда ничего подобного не делал, а играл все отрывки один за другим, как и положено. Некоторые из этих экзотических инструментов звучали вживую, звуки других воспроизводились по звукозаписи; и вот через шесть с половиной часов он перестал вскакивать и воспроизводить эти странные звуки, включил какую-то другую пленку, а сам, как ни в чем не бывало, продолжал себе играть. Оказалось, что на пленке записаны городские шумы, движение машин и прочего транспорта & еще шаги и разговоры людей, а он знай себе играл опус 10. И сыграл его раз десять, а потом и эта запись кончилась, но публика мало что слышала из-за всех этих шумов, а потому вполне возможно, что играл он всего две фразы из опуса 10. В 5.45 и эта запись подошла к концу, и музыкальное произведение тоже подошло к концу, и на протяжении 20 секунд в зале стояла полная тишина, а затем он снова заиграл то же самое произведение, чтобы теперь, когда ничто не мешает, публика расслышала хорошенько. Так он играл минут шесть, а затем перестал, и в зале снова наступила полная тишина, а потом он опять опустил руки на клавиши.

Все ожидали, что услышат опус 10 № 1 ре минор в 60-й раз, но коварный Ямамото вновь обманул ожидания публики. И быстро проиграл подряд опус 10 № 2 ре мажор, опус 10 № 3 до минор и опус 10 № 4 си мажор, и каждый из них публика слышала только по одному разу. И иллюзия, что можно, не сдаваясь, сыграть это пресловутое произведение 500 раз и ни разу при этом не повториться, рухнула в одночасье. Точно он только что заявил всем нам: нет, вы имели шанс, всего один шанс в жизни, но упустили его навсегда, надо было ловить момент, а теперь уже поздно. И слезы катились по моим щекам, когда я слушала все эти три произведения, потому что понимала, что мне дается всего один шанс услышать каждый, что я уже никогда не услышу, как можно сыграть его совсем по-другому, что ты слышишь только то, что слышишь. А потом я очнулась и поняла, что пора домой.

Исполнение всех этих трех произведений заняло минут двадцать. Он убрал руки с клавиатуры, и в зале воцарилась мертвая тишина.

Он долго сидел, потом встал, поклонился, и 25 человек, оставшиеся в зале, приветствовали его громом аплодисментов. Потом он вышел на середину сцены, взял микрофон и сказал: «Думаю, что движение в метро уже началось. Надеюсь, что все вы благополучно доберетесь до дома. Спасибо, что были со мной до конца».

Затем он выпустил микрофон из рук, подошел к ящику, на котором стояли два бокала с водой, отпил глоток из одного, поставил обратно и ушел со сцены.

Я подумала: Интересно, будет ли он когда-либо еще выступать на публике?

А потом начала соображать, как нам лучше добраться до дома & надо ли пересекать реку и уже там делать пересадку и ехать по прямой, или же проще пройти пешком до Тотнем-Корт-роуд & сесть там на автобус № 8. & только тут я вспомнила, что пришла на концерт с сыном. Вспомнила только по той причине, что кресло рядом со мной пустовало.

Стараясь сохранять спокойствие, я подошла к ближайшему выходу, где двое капельдинеров сердито и тихо переговаривались о чем-то. И спросила, не видели ли они маленького мальчика. Они сказали, что не видели. Тогда я вежливо спросила, нельзя ли дать объявление по радио, на что один из них ответил, что только не в такое раннее время. Я уже приготовилась истерически требовать объявления по радио, как вдруг внимание мое привлекла программка, где красовалось следующее послание, выведенное знакомым почерком:

«Дорогая Сибилла я устал и решил пойти домой».

Так, подумала я, к любой проблеме следует подходить рационально. Пока что нет смысла беспокоиться и огорчаться, потому что вполне возможно, что он благополучно добрался до дома. И прежде всего мне надо взять коляску & ехать домой, & и если его там не окажется, вот тогда уже и решу, стоит беспокоиться или нет.

Я выкатила коляску из гардеробной, вышла на улицу, взяла такси и поехала домой, чтобы как можно скорее узнать, стоит ли беспокоиться или нет. Дверь оказалась запертой, что вполне понятно, ведь ключа у него не было. Я отперла дверь и вошла. А потом подумала, что если он каким-то образом все же попал в дом, то где ему быть, как не наверху, в постели. И я поднялась наверх. Он лежал и спал, прямо в одежде. Окно в комнате было открыто. Щеку украшала длинная царапина.

Я спустилась вниз и подумала: к любой проблеме следует подходить рационально. Я страшно перепугалась, но стоит ли говорить ему, чтобы он больше никогда так не делал, хотя бы потому, что я страшно перепугалась? И потом, какие опасности подстерегали его на пути к дому? Движение? Но в этот час его почти что нет. Грабители?.. Возможно, но маловероятно, что они будут нападать на маленького мальчика, уж скорее, нападут на какого-нибудь мужчину при деньгах или дорогих часах. Насильники? Тоже возможно, но вряд ли они станут нападать на маленького мальчика, больше вероятности, что нападут на меня. & только тут я поняла, что подверглась бы большому риску, если бы возвращалась домой пешком. Похитители детей? Тоже возможно, но маловероятно. Сатанисты: возможно, но вряд ли. Какой-нибудь маньяк, испытывающий наслаждение при нанесении ран и увечий слабому, безобидному существу? Тоже возможно, но тоже вряд ли.

И тут я подумала: Глупости все это! Разве мы так уж часто ходим на концерты? Так стоит ли стращать его всякими ужасами, которые могли случиться, но не случились? Просто скажу, чтобы в следующий раз попросил у меня денег на такси, потому что путь до дома неблизкий. Стоило подумать о такси, как я тут же вспомнила, что потратила на поездочку 35 фунтов – сумму, которую никак не могла себе позволить. Включила компьютер, открыла журнал «Разведение пуделей» за 1972 год (том 48, выпуск 3-й) на 27-й странице и принялась печатать подзаголовок: «Стрижка пуделя в сельских условиях – секрет успеха».

◘

Людо встал в 11.00. Я печатала до 2.00. То есть работала на протяжении почти семи часов подряд – очень неплохой результат, удалось компенсировать затраты на концерт, такси и мороженое. Я подумала: первое – если работать в таком темпе каждый день, можно сэкономить массу времени и денег; и второе – если бы я могла сыграть произведение 60 раз за 7 часов, то, возможно, научилась бы его играть. И мне страшно захотелось еще раз услышать балладу Брамса, опус 10 № 2, которую удалось послушать вчера на концерте всего один раз.

Я взяла Людо в книжный магазин & приобрела там «Фортепьянные произведения Брамса», том I, & принесла его домой. За компьютером я просидела сегодня достаточно, к тому же не спала ни минуты, а потому решила, что могу позволить себе немного расслабиться. Могу хотя бы попробовать сыграть это произведение; и вот я начала играть, всего одну музыкальную фразу, повторяя ее вновь и вновь, пытаясь таким образом ее разнообразить. Но она всякий раз звучала одинаково, за тем исключением, что временами я умудрялась сделать несколько ошибок, временами – много, и всего лишь раз – ни одной. Я играла одну и ту же музыкальную фразу снова и снова, пока наконец она не стала состоять из массы ошибок, и когда я в десятый раз сыграла ее с целым морем ошибок, Людо начал хохотать.

Я развернулась на табурете и посмотрела на него. Он продолжал хохотать.

Тут мне захотелось треснуть его как следует, если он еще хотя бы на секунду задержится в этой комнате. Но я сдержалась, встала, пошла наверх в ванную н захлопнула за собой дверь. В ванной стоял страшный холод. Я опустила крышку унитаза и уселась на него.

Где-то я прочитала об одном эксперименте, который проводился с новорожденными обезьянками. Им подсовывали суррогатных тряпичных матерей, которые вели себя просто чудовищно. Одна выпускала в детеныша струи воздуха, другая была снабжена специальным устройством – выбрасывала проволочную раму, которая резко отталкивала его, и он падал на пол. У третьей по команде выскакивали острые медные шипы. Реакция маленьких обезьян была всегда одинакова: они еще крепче прижимались к этому монстру или же, если их отшвырнули, терпеливо ждали, пока не исчезнут шипы, а потом возвращались к своей «матери» и снова крепко прижимались к ней. Порой я кажусь самой себе именно таким монстром, с шипами, проволокой & струями воздуха. И хотя исследователям не удалось доказать, что подобное поведение суррогатных матерей развивает у детенышей психопатию, однако... Позже исследователи отказались от работы с тряпичными матерями & попробовали вместо них монстров из плоти и крови. Они выращивали самок обезьян в строжайшей изоляции, затем проводили спаривание & когда рождались детеныши, некоторые матери проявляли к ним полное безразличие, а другие обращались с потомством с особой жестокостью. Порой имел место даже летальный исход – озверевшие мамаши прокусывали череп детеныша, или же швыряли его об пол, или же тискали & терзали до тех пор, пока он не погибал.

И я подумала: нет, к этой проблеме следует подойти рационально. Или лучше вообще о ней не думать. Я подумала: сегодня мне не удалось поспать, так что пойду и лягу в постель, а когда проснусь, все предстанет в совсем другом свете.

Я подумала: этот эксперимент вызвал больше вопросов, чем ответов. Куда как интересней было бы составить психологический портрет человека, который, вместо того чтобы заниматься Аристархом и Зенодотом, посвящает всю свою жизнь и время развитию психопатии у собственного детеныша. Я пыталась убедить себя, что главным исследователем был, по всей видимости, какой-нибудь детеныш доспоковской эпохи. Я была почти уверена, что до Спока существовал хотя бы один врач, создавший теорию, что младенца следует кормить только по расписанию, не обращая внимания на его крики, плач и прочее, но хотелось бы знать наверняка. Как оградить Людо от чтения об обезьянах, помещенных на 45 дней в вертикальную камеру из нержавеющей стали, отчего у них за 9 месяцев вырабатывается устойчивая психопатия депрессивного характера? Или от сведений о том, о чем в данном эксперименте просто умалчивалось, в частности о размере камеры, ее форме, возрасте подопытного при заключении в эту самую камеру & прочих факторах? Да и как я могу быть уверена в том, что по достижении совершеннолетия он не будет находиться в постоянном поиске некой суррогатной обезьяны, замещающей мать?..

Я долго спала, а когда проснулась, почувствовала себя гораздо лучше.

И подумала: а этой осенью ему уже в школу.

Подумала: если спущусь вниз, вряд ли буду прокусывать ему череп. И спустилась вниз.

Людо сидел на полу.

И сказал: Я закончил Песнь двадцать четвертую «Одиссеи»!

Я искренне обрадовалась: Что ж, ЗАМЕЧАТЕЛЬНО!

И поскольку всегда держу свое слово, добавила: Ну что, теперь я должна начать учить тебя хирагане?

И он ответил: Да нет, не надо. Я уже знаю.

Я спросила: Что?..

Он ответил: Сам выучил. По японской хрестоматии.

Я сказала: Тогда ты, наверное, хочешь, чтобы я научила тебя катакане?

Он ответил: И это тоже знаю. Было совсем не трудно.

Я спросила: Когда это ты успел?

И он ответил: Да пару недель назад. Чтоб избавить тебя от лишних хлопот.

Я сказала, что это просто замечательно. И добавила: Напиши это для меня, чтобы я знала, что ты понял все правильно.

И он нарисовал на листке разлинованной бумаги маленькую табличку с хираганой и маленькую табличку с катаканой. И спросил: Ну, видишь? Все очень просто.

Я посмотрела: все вроде бы правильно. И сказала: Просто фантастика! И расцеловала его & воскликнула: Ну, разве ты у меня не умница? А потом спросила: Что еще ты знаешь? Знаешь какие-нибудь слова?

Он ответил, что знает, но совсем немного. Сказал, что знает «тадаима», и «охайёгозаимасу», и «коннитива», и «саёнара», и «тада кассэн ни ва дзуйбун дэта га».

Очень хорошо, просто прекрасно, сказала я. А потом спросила: Хочешь, покажу тебе несколько иероглифов?

На что он ответил, что попробует разобраться сам.

Я понимала, что это означает. Это означало, что, несмотря на самые лучшие намерения, я была и осталась монстром. И заметила: Знаешь, я просто уверена, что ты и в этом сможешь разобраться сам. А потом спросила: Может, хочешь, чтобы я объяснила тебе систему?

Он ответил: Ладно, так уж и быть.

И я объяснила систему.

7

Поезд дальше не пойдет

Встала я рано и спустилась вниз готовиться к его дню рождения.

Часа на три отложила все прочие дела, наводила порядок и вдруг нашла несколько заметок, которые делала для будущих поколений. Теперь я вовсе не была уверена, что они так уж пригодятся будущим поколениям, но, поразмышляв, решила, что это может пригодиться Л. для выработки систематического подхода к предмету в школе. Он пойдет в школу через несколько месяцев. Надо поместить эти заметки в файл.

Людо все еще спит. Он лег в 3 часа ночи потому что это была ночь перед днем рождения, и я сказала, что в честь столь знаменательного события он может лечь спать, когда захочет. Ладно, посижу посмотрю видео, пока он не встал.

Сорок разбойников остановились на холме над японской деревней. Она решают напасть на нее после сбора урожая ячменя. Один из крестьян подслушивает их разговор.

В деревне проводят собрание. Крестьяне в отчаянии.

Один вскакивает с горящими глазами.

Давайте сделаем из бамбука копья! И перебьем всех разбойников!

Не получится, говорит второй.

Невозможно, говорит третий.

На улице шуршит дождик. Кусок отодравшейся от рамы коричневой бумаги полощется на ветру.

Крестьяне идут советоваться со старейшиной деревни.

Он говорит, что надо найти голодных самураев.

Четверо крестьян пускаются на поиски самураев: Рикити с горящим взором, Ёхэй (не получится), Мандзо (невозможно) и еще один, без имени.

Весна пришла, думаю я.

Крестьяне видят толпу людей. Самурай подходит к берегу реки, где его должен побрить монах.

Мужчина с усами и саблей проталкивается сквозь толпу, почесывает подбородок (это Тосиро Мифунэ).

Нет, это просто стыд и позор! Во время просмотра этого шедевра мирового кино я умудрилась задремать минут на десять, а когда проснулась, сцена найма уже кончилась.