Текст книги "Последний самурай"

Автор книги: Хелен Девитт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

4

19, 18, 17

1 марта 1993 г.

19 дней до моего дня рождения.

Перечитываю «Зов предков». Нравится меньше, чем «Белый Клык», но «Белый Клык» я только что закончил перечитывать.

В «Одиссее» дошел до строки под номером 19 322. Перестал делать карточки для всех слов, потому что их слишком много и трудно повсюду таскать с собой, делаю карточки только на те слова, которые кажутся полезными. Сегодня мы ходили в музей и видели там картину с Одиссеем, вообще-то на ней должен был быть изображен еще и Циклоп, но его почему-то не было. Называется «Улисс, насмехающийся над Полифемом». Улисс – это латинское имя Одиссея. На стене висела карточка с объяснениями, там говорилось, что на картине можно видеть и Полифема на горе, но его почему-то не было. Я сказал охраннику, что надо бы повесить другую карточку, но он сказал, что это не его дело. Я спросил, чье же это дело, и тогда он сказал, что, наверное, директора галереи. Я пытался уговорить Сибиллу пойти со мной к директору, но она сказала, что директор очень занятой человек и что будет куда проще и вежливее написать ему письмо, заодно я попрактикуюсь в каллиграфии. Тогда я спросил, почему бы ей самой не написать это письмо. На что она ответила, что директор, по всей вероятности, никогда еще не получал письма от пятилетнего мальчика; и что если я напишу его и подпишусь: «Людо пяти лет όт роду», он наверняка обратит на него внимание. На что я ответил, что это довольно глупо, потому что под письмом может подписаться каждый дурак. И «пяти лет όт роду» тоже запросто напишет. Сибилла согласилась со мной, а потом заметила: Достаточно одного взгляда на твой почерк, и он ни за что не поверит, что тебе больше двух. Почему-то это показалось ей неимоверно смешным.

2 марта 1993 г.

18 дней до моего дня рождения. Я прожил на этой планете 5 лет и 348 дней.

3 марта 1993 г.

17 дней до моего дня рождения. Сегодня мы опять ездили по кольцевой, потому что ни в один музей зайти теперь не можем. Надо сказать, там было чертовски скучно. Сегодня случилась одна занятная вещь, какая-то дама вступила в спор с Сибиллой по поводу двух приговоренных к сожжению заживо мужчин. Сибилла сказала, что один из них умер от сердечного приступа за время t, а другой – через отрезок t+n, после того как кто-то содрал с него кожу живьем за время п, и дама вдруг воскликнула: Pas devl, на что Сибилла заметила: Должна вас предупредить, он говорит по-французски. На что дама сказала: Non urn nоn avanty il ragatso, a Сибилла заметила ей: «Не надо провоцировать ребенка. Не провоцируйте мальчика. Не. Надо. Провоцировать. Мальчика». Гм... Что-то я не совсем понял, с чего она так завелась, может, не уловила смысла этой итальянской идиомы, а ведь дама сказала, что считает этот предмет не подлежащим обсуждению в присутствии маленького ребенка, и повторила это по-английски, и тут Сибилла сказала: О, понимаю, так, значит, вы говорили по-итальянски. Non avanty il ragatso – надо бы запомнить. Тут дама заволновалась и сказала что-то вроде: какой пример вы подаете, и Сибилла спросила ее: Не возражаете, если мы продолжим обсуждение по-итальянски, боюсь, это не слишком подходящий предмет для обсуждения в присутствии маленького ребенка, как там у вас говорят по-итальянски – non avanty il ragatso. А когда дама сошла с поезда, Сибилла заметила, что ей не следовало так грубить, поскольку мы всегда должны быть вежливы с людьми, сколько бы они нас там ни провоцировали. И что мне не стоит следовать ее примеру, а научиться держать все свои вполне естественные рефлексы при себе. Она сказала, что произошло это только потому, что она немного устала, просто не высыпается, а то бы никогда себе такого не позволила. Я вовсе не был в этом уверен, однако придержал свои естественные рефлексы при себе.

5

Мы никуда никогда не ездим

Начало марта, зима уже почти кончилась. Людо следует какой-то непонятной мне схеме: на днях застала его за чтением «Метаморфоз», хотя он прочел всего 22 Песни «Одиссеи». Похоже, он меньше читает «Одиссею», за последние несколько недель прочитывал лишь около ста строк в день. Я слишком устала, чтобы придумывать какие-то новые места, куда можно пойти, кроме Национальной галереи, Национальной портретной галереи, Тейт-гэлери, Уайтчепел, Британского музея и «Коллекции Уолласа». С финансовой точки зрения дела обстоят очень даже неплохо: уже готовы перепечатки из журналов «Рыболовство» с 1969 по нынешний год, «Мать и дитя» с 1952 по нынешний год, «Ты и твой сад» с 1932 по 1989-й, «Декор британского дома» с 1961 по нынешний год, «Рожок и борзая», 1920—1976 гг. И я уже хорошо продвинулась в работе над «Разведением пуделей», 1924—1982 гг. Но прогресса в японском не наблюдалось.

Очередной спор над словарем Канлиффа.

Л.: Ну почему нельзя опять пойти в Национальную галерею?

Я: Ты ведь обещал не заходить в двери, на которых висит табличка: «Только для персонала».

Л.: Но там не было написано: «Только для персонала»! Там было написано: «Штат».

Я: Вот именно. А что такое «штат»? Штат – это люди, которые там работают. И люди, которые там работают, хотят заниматься своей работой и вовсе не хотят, чтоб их отвлекали другие люди, которые там не работают. Если на определенной стадии решишь, что надо отказаться от теории Людоцентрической вселенной, дай мне знать.

Мы пошли к Тауэр-хилл, чтобы сесть на поезд, идущий по кольцевой. Но на кольцевой вечно случаются задержки, & мы сели на скамью, & только тут я заметила, что Людо сунул в складную коляску «Кадилу и Димну». Достал и начал читать, быстро переворачивая страницы, – лексика достаточно проста, слова все время повторяются. Мог бы взять что-то и посложнее, но теперь в любом случае поздно.

Подходит женщина, смотрит & восхищается, спрашивая, как удалось научить такого маленького ребенка.

Потом говорит, что у нее самой пятилетняя дочурка, & начинает выспрашивать меня о методике, & я объясняю ей свою методику, на что она возражает, что все, должно быть, не так просто.

Л.: Я знаю французский, греческий, и арабский, и иврит, и латынь, и собираюсь начать изучать японский, когда закончу вот эту книгу и «Одиссею».

(Что?)

Л.: И еще я должен прочесть восемь книг «Метаморфоз», и тридцать сказок из «Тысячи и одной ночи», и «Я Самуил», и Книгу Пророка Ионы, и десять глав «Алгебры для всех», а потом еще закончить эту книгу и «Одиссею».

(ЧТО?!!!!)

Моя поклонница говорит, как все это чудесно и замечательно & как важно пробудить в маленьком ребенке удовлетворение и гордость достигнутым. А потом, слегка оттеснив меня в сторону, добавляет, что при всем том следует соблюдать меру, поддерживать равновесие, страшно опасно доводить до экстремальных ситуаций, умеренность во всем, нет, она вовсе не собиралась вмешиваться.

Судя по тому, как идет дело, у меня на все про все осталось дня три, а затем придется обучать японскому ребенка и забыть об умеренности во всем.

Поклонница все еще здесь, витает над нами, бормочет, запинается. Нанеся удар под дых с этой своей умеренностью, начинает рассказывать о своем ребенке, который далеко не гений.

Я говорю: А как насчет французского? Она вполне может начать изучать французский.

& она отвечает: Знаю, это может показаться вам ужасным, но у меня просто нет времени.

В ответ я замечаю, что она, должно быть, ожидает слишком многого, что вполне можно обучать одному слову в день & дать девочке возможность раскрасить знакомое слово в книжке, тогда она хорошо запомнит его, и вообще секрет успеха – это выполнять по одному простому заданию в день.

Так именно так вы с ним и занимались? спрашивает она, и в голосе ее слышится неподдельное изумление. И столь же изумленно взирает она на «Калилу и Димну», хотя лично я не вижу в этой книжке ничего особенного (текст простой, проще не бывает).

Нет, отвечаю я. Но это действительно самый лучший метод.

За время, что мы разговаривали, от платформы успели отойти два поезда, следующие по кольцевой, и еще один – до «Апминстер». А она все не унималась. Спросила, как же я заставила его проделать всю эту огромную работу? И я ответила, что не заставляла, а просто объяснила ему пять слов, а потом дала цветной маркер.

& дама ответила: Да, понимаю, но ведь должно быть что-то еще, я просто уверена, должно быть нечто большее...

Тут я не могла не задуматься о вещах, о которых не следовало бы думать, а именно о том, как это порой трудно – быть милой и вежливой с людьми, изо всех сил стараться быть милой и вежливой.

Похоже, она по-настоящему заинтересовалась, поскольку пришел и отошел поезд на Баркинг, а она все еще торчала рядом. Она спросила, как быть, если сама, к примеру, изучала латынь. Ведь если учишь ребенка французскому, простым заданием может быть и одно слово в день, но как быть с языками, где есть склонение, спряжение и прочие флексии, и грамматика там такая сложная, совершенно недоступна пониманию четырехлетнего малыша.

На это я ответила, что маленькие дети обычно любят подбирать пары словам. Это совсем несложно: просто объясняешь, какое слово может стоять в паре, и сразу станет ясно, почему именно два эти слова подходят друг другу, хотя, конечно, желательно, чтобы ребенок догадался об этом сам.

Она доброжелательно улыбнулась и заметила: Как это, должно быть, приятно – объяснять все эти вещи маленькому ребенку!

Нет, я вовсе не собиралась в первый же день объяснять ему все типы склонений, потому что прекрасно знала, что сказал бы на сей счет мистер Ма. Впрочем, Л. страшно нравилось раскрашивать слова цветными маркерами, а это всегда радость и облегчение – видеть, как маленький ребенок с удовольствием занимается чем-то полезным. И тогда я составила для него несколько табличек, зная, что мистера Ма здесь нет, а потому он их не увидит.

Пришлось заглядывать в словарь, чтобы правильно написать все диалектные формы, и в конце концов у него оказалось множество слов, которые можно было раскрашивать, и все шло просто замечательно.

Я сказала, что он может раскрасить любое понравившееся ему слово, & вернулась к Джону Денверу, оставив «Илиаду» с первой по двенадцатую Песнь на стуле.

Прошло часа четыре или пять. Время от времени я отрывала взгляд от компьютера и видела, как он занимается чем-то на полу. Потом встала и подошла к нему. Он поднял голову и улыбнулся. И сказал, что вернулся к началу Песни первой «Илиады» из оксфордского классического текста, выделил пять знакомых слов и все случаи употребления определенного артикля до конца Песни двенадцатой. Страницы пестрели зеленым.

Он спросил: А где том второй? Надо бы с этим закончить.

Я сказала: Natürlich. Раскрашивай себе на здоровье. Это очень полезно. Я-то думала, тебе будет трудно.

Он сказал: Ни чуточки не трудно.

& я снова взглянула на раскрашенную страницу & строго предупредила:

Но только ЧТОБЫ НЕ СМЕЛ раскрашивать какую-нибудь ДРУГУЮ КНИЖКУ без МОЕГО РАЗРЕШЕНИЯ!

Вот и все, что я сказала ему, & этого было более чем достаточно. Ворчливый Чужак нашептывал на ушко разные гадости, так и подзуживал уничтожить это бойкое дитя. Он снова уставился в книгу, я вернулась к своей работе, а он – к своей.

Я пыталась быть доброй и терпеливой, но это влекло за собой определенные последствия.

Прошла неделя. Почему-то считается, что маленькие дети не умеют сосредоточиваться. Но что, собственно, мешает маленькому ребенку сосредоточиться? Л. у меня типичный мономаньяк. Выскакивает из постели в 5 утра, напяливает на себя четыре или пять свитеров, бежит вниз, хватает один из восьми маркеров и приступает к работе. Примерно в 6.30 или около того он бегом поднимается наверх доложить о своих успехах и размахивает у меня перед носом расцвеченной зеленым страницей. Я не одобряю родителей, которые в стремлении отделаться от ребенка бормочут: Чудесно, прекрасно, просто замечательно. И таким образом лишают его возможности задать какой-нибудь хитроумный вопрос. Мой слоненок с топотом бегает вверх и вниз по лестнице на протяжении вот уже двух часов. Пора вставать.

Как я уже говорила, прошла неделя. Как-то однажды я оторвалась от компьютера, решила почитать записки Ибн Баттуты. <sup>1717
  Ибн Баттута – арабский путешественник и географ позднего Средневековья.


[Закрыть]</sup> Тут подошел Л. и заглянул в книжку. Он не сказал ни слова. Но я уже знала, что это означает, к тому же помнила, что надо быть милой и терпеливой. А потому спросила: Хочешь выучить и этот язык? И он, разумеется, ответил, да, что хочет; и вся эта процедура завертелась по новой; и для начала я дала ему почитать маленькую сказку про животных из «Калилы и Димны». И вот теперь каждый вечер я заглядываю в эту книжку, нахожу новые двадцать слов, выписываю их для него, чтобы мальчику было чем заняться с 5-ти часов утра.

Прошло четыре дня. Я старалась соблюдать осторожность, но осторожничать все время просто невозможно. И вот в один прекрасный день понадобилось найти какую-то цитату из Книги Пророка Исайи. И он подошел, посмотрел и спросил, что это такое.

◘

Я читаю «Давайте изучать кану» <sup>1818
  Кана – слоговая японская азбука (яп.).


[Закрыть]</sup> – ПРОСТЕЙШИЙ способ!!! Л. читает «Шотландский солдат из Бушвелда».

Я пытаюсь сообразить, как лучше преподнести все это маленькому ребенку.

Нет, так ничего не получится.

6

Мы никогда ничего не делаем

◘

Прошла неделя. День выдался ясный и очень ветреный. На черных ветках деревьев набухли бледно-зеленые почки. Я подумала, что было бы неплохо пойти подышать свежим воздухом, но уж больно кусачий и холодный дул ветер.

И мы сели в метро и поехали по кольцевой, в направлении против часовой стрелки. Я все еще старалась изобрести систему для объяснения каны (уже не говоря об основательно подзабытых мной 262 иероглифах, которые я прежде знала назубок; уже не говоря о 1945 самых употребительных в Японии иероглифах; уже не говоря об отрывочных грамматических сведениях, почерпнутых мной из Учебника японской скорописи). Л. читал Песнь двадцать четвертую «Одиссеи». Проблем из-за отсутствия словаря больше не существовало, проблема заключалась в том, что Л. до смерти надоело кататься по кольцевой.

Через пару часов я начала просматривать какую-то газету. Там было напечатано интервью с японским пианистом Кэндзо Ямамото, оказалось, что он приехал в Британию дать несколько концертов.

Не знаю, учили Ямамото выполнять по одному простенькому заданию в день или нет, но он в одночасье умудрился стать знаменитым, являя тем самым достойный пример потомству. Теперь он, конечно, стал старше и был уже не знаменитым, а просто известным.

Ямамото начал получать призы и давать концерты, когда ему было около 14; а когда ему исполнилось 19, уехал в Чад. Затем вернулся к концертной деятельности, & его выступление в Уигмор-холл стало настоящей сенсацией. Нет, разумеется, люди шли в Уигмор-холл, заранее зная, что их ждет сенсация, но они и предположить не могли, что Ямамото по 20 минут будет играть на барабанах после каждой из шести мазурок Шопена, как бы вторя фортепьянному исполнению. А затем исполнил и остальную часть программы, обещанной в объявлении (но кто тогда мог предполагать, что он по 20 минут будет играть на барабанах после каждой из мазурок?..) В результате концерт закончился в 2.30 ночи, люди опоздали на метро & было много недовольных.

После этого случая в Уигмор-холл его агент высказался в том смысле, что с личной точки зрения Ямамото ему точно сын родной, однако с чисто деловой точки зрения к нему есть много претензий, особенно если учесть, что оба они профессионалы; и он вовсе не собирается делать ему одолжений, поскольку личные отношения тут совершенно ни при чем.

Теперь Ямамото крайне редко давал концерты, а когда давал, никто не знал, был ли то его выбор или же программа была навязана ему менеджментом. Интервьюер из «Санди таймс» пытался получить ответ на этот и другие подобные вопросы, в то время как сам Ямамото предпочитал говорить о роли ударных инструментов & музыке вообще.

С. Т.: Думаю, далеко не все понимают, с какой целью вы отправились в Чад...

Ямамото: Знаете, моя преподавательница всегда подчеркивала, что фортепьяно по звучанию должно кардинально отличаться от ударных инструментов. Она просто не понимала, что фортепьяно по сути своей является не чем иным, как ударным инструментом. Вы, возможно, знаете, что Шопен пытался добиться от фортепьяно вокального звучания, сам я долгие годы размышлял над этим. Но если рояль – ударный инструмент, то почему он должен звучать иначе?

Далее он признался в том, что некогда считал барабаны чисто ударными инструментами & что ничего не смыслил в игре на фортепьяно до тех пор, пока не сообразил, что и оно тоже ударный инструмент. Но до него это дошло не сразу, а как только дошло, то он тут же понял, что хватил через край и что любой звук, который можно выжать из этого инструмента, есть звук, которого можно добиться только на этом инструменте. Так что стоило взглянуть на проблему проще и просто не позволять этому звуку звучать подобно человеческому голосу или виолончели, но в то же время барабаны & прочие ударные стали для него навязчивой идеей.

С. Т.: Интересно.

Ямамото сказал, что есть еще одно очень важное положение, которое всегда подчеркивала его учительница. Она называла это спинным хребтом любого музыкального произведения. Полировать исполнение, конечно, следует, но ни в коем случае не поверхностно, пусть даже фортепьяно звучит, как человеческий голос, виолончель или же какой-либо из ударных инструментов. Поскольку в конечном счете внимание должно акцентироваться не на поверхности, но на внутренней музыкальной структуре произведения.

Далее он сказал, что когда был маленьким, то часто был готов работать день и ночь, лишь бы добиться от отрывка нужного, по мнению учительницы, звучания. И вот приходил момент, когда он думал: Да, звучит хорошо, просто отлично. На что преподавательница отвечала: Да, очень мило, но где же музыка? И еще говорила о той или иной звезде международного класса: о, да он просто виртуоз, такой-то и такой-то! Но в голосе ее явственно слышалось презрение, потому что если исполнитель не является истинным музыкантом, он просто шарлатан.

С. Т.: Страшно любопытно.

Ямамото: Теперь, конечно, я понимаю, что она имела в виду. Но позже вдруг задумался вот над чем. Да, все правильно, но почему мы так всего боимся? И чего именно мы боимся? Мы боимся поверхностности, боимся, что инструмент будет звучать, как ему и должно звучать. Но что ужасного произойдет, если мы забудем обо всех этих вещах?

И вот, когда ему было шестнадцать, в руки случайно попала книга под названием «Барабаны Африки».

«Барабаны Африки» написал австралиец по имени Питер Макферсон, который путешествовал по Африке в начале 20-х. С собой он взял граммофон и несколько пластинок с записями произведений Моцарта, а также книгу с забавными историями. Он развлекал дикарей невиданной в тех краях машиной, а ночью читал книгу и караулил, чтобы дикари не украли граммофон.

В большинстве случаев туземцы дружно восхищались самим граммофоном, музыку же никак не комментировали. И вот в одной деревне у нее нашелся критик. Этот человек сказал, что музыка кажется ему жидковатой и неинтересной, и стоило ему это сказать, как и другие туземцы с ним согласились, но вот что именно в ней было не так, объяснить никак не могли. В конце концов они притащили целую коллекцию барабанов и начали на них играть – обычную для африканцев музыку, основанную на двух соперничающих между собой ритмах, только на этот раз они использовали не два барабана, а сразу шесть или семь. Макферсон заметил, что белому человеку нужно время, чтобы привыкнуть к такой музыке; и поскольку ни один из тамошних дикарей не выказывал ни малейшего намерения украсть драгоценный граммофон, решил побыть в этом племени еще какое-то время. Прошло два месяца, но он так и не увидел там ничего особенно интересного, кроме барабанов – маленьких и средних размеров. Но в один прекрасный день ему удалось стать свидетелем удивительной церемонии.

Деревня, описываемая Макферсоном, находилась в 20 днях пути от Сент-Пьера, своего рода оазиса в пустыне, на берегу небольшого озера, по другую сторону которого высилась отвесная скала. И хотя настоящая горная гряда начиналась дальше, милях в 20-ти, состав породы казался одинаковым. Путешественник также заметил отдельно стоящую от других хижину, но всякий раз, когда пытался приблизиться к ней, туземцы его отгоняли, и он ни разу не видел, что кто-нибудь входил или выходил из этой хижины.

Однажды на исходе дня он увидел, как в хижину зашли семь человек. А потом вышли оттуда, и каждый нес огромный барабан, выше человеческого роста. Они в полном молчании понесли барабаны к озеру и выстроили их в ряд на берегу. Затем из другой хижины вышли женщины. Они несли на носилках мальчика; похоже, ребенок был болен, страдал лихорадкой, был худ, изможден, его сотрясала дрожь. Женщины несли его и пели песню, причем запевалой была одна – она выводила мелодию, а остальные тихо подхватывали ее. И вот носилки с больным тоже оказались на берегу. Тут женщины перестали петь и отошли в сторону.

Солнце уже коснулось линии горизонта, еще минута-другая – и наступит полная тьма, потому что в тропиках темнеет быстро и резко. Небо налилось темной синевой. И вот мужчины начали тихонько постукивать по барабанам специальными палочками, и звуки плыли и таяли над озером. Потом они вдруг резко оборвали игру. Вождь дал знак, и они ударили в барабаны всего один раз – звук вышел низким, гудящим. И тут же оборвался. Еще удар. И еще один. И еще. Так они ударяли в барабаны шесть раз, и тут зашло солнце, и они еще раз ударили в барабаны изо всей силы, очень громко, и настала полная тишина. Прошло несколько секунд, и вот из темной воды озера донеслись ответные звуки барабанов. Туземцы снова ударили в барабаны, из воды снова пришел отклик, и так было семь раз подряд, а потом они побросали свои палочки и отошли. Женщины подхватили носилки с ребенком и тоже ушли, и Макферсон увидел, что ребенок мертв. Когда утром он вышел на берег, барабанов там уже не было.

Ямамото сказал, что был в этой церемонии какой-то акустический фокус и исполнить его возможно только с помощью ударных инструментов. Звук распространялся по воздуху & над водой, ударялся о скалу & отражался от нее и возвращался обратно. Ну, вы понимаете, проходил через разреженное пространство, потом над более плотной средой & наконец наталкивался на твердое тело. И я подумал, что должен это услышать. Не знаю почему, но должен.

С тех пор Ямамото, стоило ему встретить человека из Африки, начинал расспрашивать его о чудодейственных барабанах на берегу озера, описанных в книге Макферсона, и этой поразительной церемонии. Но никто, похоже, не слышал ни о тех больших барабанах, ни о воздухе, воде или скале.

В 19 лет он попал в Париж, где ему предстояло проучиться полгода. Там Ямамото встретил студента из Чада и стал расспрашивать его о действии ударных инструментов в чистой форме, об озере и скале. Но африканец вдруг страшно рассердился. Ему надоело, что люди, стоило им подумать об африканской музыке, подразумевают под ней лишь барабаны и ничего больше.

Барабаны, барабаны, вечно эти барабаны, проворчал его новый друг. И никто не понимает, что главный элемент в африканской музыке (если вообще имеет смысл воспринимать как единое целое такое явление, как африканская музыка) – это голос.

Не надо говорить мне о голосе, ответил я, меня нисколько не интересует голос. Меня интересуют ударные инструменты в их чистейшей форме. И я уже более подробно рассказал ему о больших барабанах & озере & еще добавил, что та деревушка находилась в 20 днях пути от городка под названием Сент-Пьер.

& он ответил, что не знает о городке под таким названием, а потом добавил, что такого там просто быть не может, потому что у людей в тех краях совсем другая музыка. У них есть профессиональные музыканты, все эти так называемые гриоты, которые поют баллады, и ничего подобного описанному Макферсоном там не было и просто быть не могло.

& я сказал: Да, но там была пустыня & было озеро.

& он ответил: Да, но, может, то было совсем в другом месте.

А потом добавил: Забудь об Африке. Ты сам не понимаешь, чего хочешь. Знаешь, я набираю ребят в оркестр & ты сможешь играть на пианино.

С. Т.: И вы отправились в Чад?

Ямамото: Да, именно.

Далее Ямамото рассказал, что ему удалось найти в Чаде место, в котором было нечто магическое. И озеро там имелось, и отвесная скала на противоположном берегу, и хижина, стоявшая на отшибе, и туземцы, которые одновременно играли шесть или семь ритмов на барабанах. И звуки их разносились и таяли над озером, и ему никогда прежде не доводилось слышать ничего подобного.

Ямамото: Я умудрился прожить в Африке среди туземцев два месяца, на целых два месяца забросил занятия музыкой – вещь невиданная и неслыханная. Объездил весь Чад, передрался с дикарями, которые не хотели выпускать меня из одной деревни. Знаете, есть такой фильм о парне, который берется провезти Карузо по Амазонке.

С. Т.: Да?

Ямамото: Ну, с Клаусом Кински в главной роли.

С. Т.: Вот как?

Ямамото: Ну, короче, примерно то же происходило и со мной. В той деревне с барабанами мне удалось прожить максимум недели две, а потом, когда я туда вернулся... Короче, она исчезла!

С. Т.: Знаете, нашим читателям будет трудно в это поверить.

Ямамото: Знаю, знаю! До сих пор не понимаю, как это мне только в голову взбрело – прожить без занятий целых два месяца. Иногда просто даже самому не верится...

Итак, Ямамото жил в африканской деревне и однажды поехал на велосипеде в горы, хотел посмотреть на наскальные рисунки. В качестве проводника он взял с собой деревенского мальчишку. Вокруг было полно солдат, но он как-то не придал этому значения, потому что никогда не интересовался политикой. А когда они вернулись в деревню, то увидели, что все тамошние жители перебиты. Мальчик сказал, что и их тоже убьют, если найдут, и что Ямамото должен помочь ему бежать. Сперва Ямамото просто не понимал, чем может помочь, но мальчик продолжал настаивать.

Они были в деревне одни, среди мертвецов. И Ямамото спросил: Не собираешься сыграть для них на барабанах? Или вы делаете это только для умирающих?

На что мальчик ответил, что еще слишком молод. А потом все-таки согласился и пошел в хижину. Ямамото последовал за ним. В хижине стояло семь барабанов, но пять из них оказались изъеденными термитами. Один был сильно поврежден, весь в трещинах и вмятинах. И только один оказался целым и невредимым. Мальчик вытащил его из хижины и установил на берегу озера. Похоже, барабан был выдолблен из цельного куска дерева твердой породы, но таких деревьев Ямамото поблизости не видел – кругом лишь низкорослый кустарник с кривыми тонкими ветвями.

Итак, мальчик установил барабан, и когда солнце начало клониться к закату, принялся тихонько постукивать по барабану палочкой. А когда солнце нависло уже над самым горизонтом, сильно и громко ударил в него несколько раз. Вот солнце скрылось, землю объяла тьма, и тут мальчик ударил палочкой изо всей мочи. А потом убрал ее и выждал несколько секунд, но над гладью воды не было слышно и звука. И тогда он снова ударил в барабан, и снова звук замер над водой и не вернулся. Тогда он ударил в третий раз, с такой силой, что весь барабан так и завибрировал, но никакого ответа не последовало, и он бросил палочку на песок.

Нет, сказал мальчик, он не вернется, незачем ему возвращаться туда, где...

А потом сказал, что можно разрезать кожу на барабане и спрятаться внутри, а потом Ямамото заберет барабан с собой и вывезет его отсюда.

На что Ямамото заметил, что план этот довольно глупый, что мальчику гораздо безопаснее...

Но он так и не смог придумать, что безопаснее для этого мальчика

А тому было шестнадцать, в этом возрасте сам Ямамото впервые выступил в Карнеги-Холл. И Ямамото подумал и сказал: Ладно, посмотрим, что тут можно сделать.

Мальчик содрал с барабана кожаный верх и забрался внутрь, а Ямамото закрепил кожу снова. Потом поехал на велосипеде в соседнюю деревню и сказал, что ему нужен транспорт, чтобы добраться до города. Наконец удалось раздобыть небольшой грузовичок, в кузов которого можно было поместить барабан, и они поехали обратно в деревню. Барабан стоял на берегу. Мальчик был внутри. Владелец грузовичка погрузил барабан в кузов, и они тронулись в путь.

Милях в пятидесяти от деревни их остановили военные. Заставили снять барабан и стали спрашивать, что там внутри. Да ничего, отвечал им Ямамото, просто барабан и все, хочу отвезти его в Японию. Ладно, сказал один из солдат, тогда сыграй на нем. И Ямамото принялся постукивать по барабану палочкой.

Тогда солдат сорвал с барабана кожаное покрытие, но под ним они успели прикрепить еще одно, так чтобы казалось, что барабан не полый внутри.

И Ямамото сказал: Вот, сами видите, здесь ничего нет.

Тогда солдат поднял автомат, прицелился и выпустил по барабану очередь. Раздался крик, потом – глухие стоны, и тут все солдаты принялись палить по барабану. И вокруг лишь разлетались деревянные щепки, и на дорогу вытекла лужица крови, а потом им надоело стрелять, они опустили ружья и автоматы, и настала полная тишина.

И солдат сказал: Вы правы, там ничего нет.

Ямамото подумал, что настал и его черед. Солдат сильно размахнулся и ударил его стволом ружья по голове. Ямамото рухнул на землю. Позже он рассказывал, что в тот момент ни чуточки не испугался, просто решил, что пришел его смертный час. А потом вдруг увидел свои руки в грязи и совсем рядом – солдатские ботинки. И вот тогда он страшно испугался, что сейчас солдат наступит ему на руку и переломает пальцы, и просто похолодел от ужаса. Но тут трое солдат принялись пинать его ногами в ребра. И он потерял сознание от боли.

А когда пришел в себя, увидел, что и солдаты, и грузовик куда-то исчезли. Остался лишь барабан, изрешеченный пулями, да лужа крови в грязи. Солдаты забрали у него документы и деньги. Но руки были в полном порядке.

Он подошел к барабану и убедился, что мальчик мертв. У него не было лопаты, чтобы похоронить его, и он побрел прочь от этого страшного места. Шел он два дня, – ни еды, ни питья не было. Дважды мимо него проезжали грузовики, но, несмотря на все его сигналы и мольбы, ни один не остановился. Наконец кто-то из водителей все же сжалился над ним, и вот, много позже, он оказался в Париже.

Все страшно сочувствовали ему, но он избегал ответов на прямые вопросы и лишь твердил: Путешествие мое не слишком удалось, я не нашел то, что надеялся найти. Но во всем этом есть положительный момент – вернулся я вовремя и смогу сыграть с этим замечательным оркестром.

Или же люди говорили: Знаешь, просто невозможно себе представить, через что вам довелось пройти. На что Ямамото отвечал примерно следующее: Когда я вернулся, Клод сказал, что я сделал глупость, поехав в Африку, все удивлялся, на кой черт мне сдались эти барабаны, лучше бы сидел в Париже и слушал французскую классическую музыку,