Текст книги "Венский бал"

Автор книги: Хазлингер Йозеф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Инженер

Пленка 4

На алтаре стоял маленький красный сейф. Впереди, на кафедре, лежали Библия и «Майн Кампф» Гитлера. Нижайшийвстал за кафедру и обвел нас долгим взглядом – всех, одного за другим. При горящих свечах его темные волосы словно искрились вокруг головы. Было так тихо, что даже дыхание казалось чересчур громким. Нижайшийприщурил глаза, а затем сказал:

– Испытательный срок миновал. Мы созрели для того, чтобы начать борьбу за правду. Пробил наш час, нам суждено стать стальным клинком новой народной общности. И мы с благодарностью отвечаем на этот вызов времени. Мы гордимся тем, что история выбрала нас для великой миссии ввести человечество в новое тысячелетие.

Нижайшийподошел к алтарю и достал из сейфа свиток бумаги ручной выделки, схваченный серебряным кольцом. Он снял кольцо и развернул лист. Он был испещрен какими-то текстами. Нижайшийположил бумагу на кафедру, и она снова свернулась в свиток. Потом взял в руки Библию и открыл ее в том месте, где была ленточка-закладка. Он сказал:

– Нам предстоит то, что, по словам пророка Даниила, было божественным деянием, – воздвигнуть царство, которое вовеки не разрушится, и царство это не будет передано другому народу, оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно. ^[33]

Он снова развел и разгладил ладонью лист бумаги и прижал края Библией. Затем взял «Майн Кампф» и прочел два выбранных отрывка:

–  «Если какой-то народ терпит поражение в своей борьбе за человеческие права, это значит, что он был найден слишком легким на весах судьбы для счастья продолжать земное бытие. Ибо тому, кто не готов и не способен биться за свое существование, уготован конец вечно справедливым провидением»: «Природа не знает политических границ. Она просто дает живому существу место на земном шаре и наблюдает свободную игру сил. Кто превосходит других мужеством и усердием, тот, как любимейшее ее дитя, наделен правом быть господином жизни».

Нижайшийположил книгу на правый край развернутого свитка. Он опять обвел нас долгим взглядом. Никто не сказал ни слова. Я почувствовал, как во мне вскипает такая сила, какой я не знал за собой никогда прежде. Когда взгляд Нижайшегозадержался на мне, у меня было такое ощущение, что это – взгляд Бога. Это был миг, когда я сделал бы все, чего бы ни потребовал Нижайший.

Нижайшийположил ладонь на книги и впервые произнес слова клятвы:

– «С этого часа я – участник Движения друзей народа. Клянусь солнцем,дарующим мне свет, клянусь землей, питающей меня своими соками, клянусь белой расой, за благо которой призван бороться; клянусь перед Богом, перед всеми пророками Тысячелетнего Царства и перед всеми, кто его приближал своей борьбой, клянусь, что отныне я все свои силы отдаю Движению друзей народаи буду приносить ему все жертвы, которые от меня потребуются.

Я принимаю обязательство хранить полное молчание о делах и задачах этого движения и беспрекословно исполнять все решения, им продиктованные. До смертного часа я буду верным и деятельным соратником своих товарищей по движению.

Если же я нарушу эту клятву или поступлю вопреки ей, пусть меня постигнет кара по приговору Бога и Друзей народа».

Один за другим мы подходили к кафедре и произносили клятву. Мы обнимали и целовали друг друга. А Нижайшийсказал:

– Мы основали новый союз. Ничто на свете не в силах разрушить его.

Он снова направился к алтарю и открыл сейф. Достал из него флакон с полинезийской тушью для татуировки. Затем мы увидели у него в руках свернутый платок и деревянную иглу. Нижайшийразвернул платок и положил на него правую руку. Он попросил нас обмакнуть иглу в тушь и сделать ему на верхней фаланге мизинца наколку в виде двух маленьких восьмерок.

– Восемь, – пояснил он, – это восьмая буква латинского алфавита, то есть Н. Две восьмерки – сокращенное изображение слов «Heil Hitler».

Первым начал Файльбёк. Он обмакнул иглу и кольнул ею палец, потом передал следующему. Нижайшийдаже не поморщился, будто совсем не чувствуя боли. Каждый наносил себе лишь один укол, после чего переходил к другому концу полукруга, так как мы встали вокруг алтаря, образовав подобие подковы. Кровь и тушь стекали на белый платок. Две восьмерки были символической метой, объединившей нас, восьмерых, вокруг Нижайшего.Когда рисунок был завершен, Нижайшийвытер платком кровоточащую руку. То же самое проделал Файльбёк и повторили все остальные. Теперь мы носили общий вытатуированный знак. Платок пропитался кровью и черной тушью. Нижайшийвзял свиток с текстом клятвы, надел на него серебряное кольцо, завернул в отяжелевший платок и положил в сейф.

– А сейчас, – сказал он, – мы замуруем сейф в стену за алтарем, а ключ уничтожим.

Так и сделали. Мы сдвинули алтарь, принесли инструменты и начали долбить стену. В это время упал портрет Дарре. Нижайшийзаметил:

– Будем считать это знаком. Дарре все равно ничего не совершил.

Портрет навсегда лишился своего места на стене. Пузырь и Бригадир поставили сейф так, что дверца была на одной линии со стеной. Нижайшийсказал:

– Если здесь устроят обыск, придется первым делом разрезать автогеном сейф, и наша тайна будет раскрыта. Его вообще не должно быть видно.

Нишу углубили. Когда она была полностью замурована, мы расплющили и искромсали бороздку ключа.

Потом, как всегда по воскресеньям, сели за трапезу. Мы передавали друг другу баранью ногу, и каждый откусывал от нее. Отныне никакая сила не могла разлучить нас.

И тем не менее уже через неделю начались первые разногласия. На панихиде Нижайшийчитал отрывки из «Книги ста глав». Это сочинение написано на средневерхненемецком языке и никогда не выходило в виде печатного издания. Она принадлежит некоему анониму, которого именуют иногда Верхнерейнским Революционером. Нижайшийизложил несколько пассажей нормальным, понятным языком. Он сказал, что после долгих поисков нашел, к сожалению, неполный список этого сочинения в библиотеке одного францисканского монастыря. Но он знает, где хранится вся рукопись, – ее надо искать во Франции, а именно в Кольмаре. Верхнерейнский Революционерпризывал истребить накануне Тысячелетнего Царства все духовенство, а церковное имущество раздать беднякам. Все доходы от земельных владений Церкви и прибыль с торгового оборота тоже надлежит разделить между неимущими. Кто воспротивится этому правому суду, должен быть сожжен, забит камнями, задушен или живым закопан в землю.

Нижайшийпояснял нам:

–  Верхнерейнский Революционереще пятьсот лет назад пришел к мысли, что видение Даниила о Тысячелетнем Царстве было пророческим не только для евреев, но и для тех, кто способен это царство утвердить. Он тогда уже понимал, что ими будут немцы, И на нас возложена миссия совершить этот великий суд. Не какому-то там народу и не в каких-то краях, а нам и здесь поручено довести до конца историю планеты. И поскольку отныне мы твердо знаем, в чем наша задача, мы не имеем права на промедление.

Потом речь зашла о нашей ближайшей акции. У Файльбёка уже был свой план. Ему удалось узнать, что турки, которые меня потрепали, хоть и не живут в одном доме, но регулярно встречаются в кафе на Иппенплац. Он еще сказал:

– Я вырос здесь и знаю эту забегаловку. Раньше это был вполне нормальный кабачок, где жбанили по вечерам работяги. А сегодня туда ни один из местных не сунется. Если мы растворожим этим сволочам хари, станем героями всего района Я уже переговорил с парнями из других групп. Они тоже готовы помахаться. Нас наберется человек тридцать или сорок.

Нижайшийдаже голоса не повысил. В ситуациях, когда другие срываются на крик, он говорил очень тихо, так, чтобы его внимательно слушали. Он запретил всякое сотрудничество с другими группами. Файльбёк не хотел идти на попятный. Он упирал на то, что помещение там хоть и небольшое, но по вечерам забито под завязку. Одним нам, дескать, не справиться. А сотрудничать с другими никто не призывает, надо объединиться всего-то на один вечер, только ради этого дела. И ничего не будет рассекречено. Файльбёк разработал подробный план. Предусмотрел роль каждого. Лишь Нижайшемупредоставлялось самому решать, как он будет участвовать в деле.

Но тут коса нашла на камень. Нижайшийбыл непреклонен. Остальные молчали. Мне лично даже польстило, что Файльбёк так рвется отомстить за меня, но, с другой стороны, я был согласен с Нижайшим:наше движение неприсоединимо. Сегодня мне кажется, что дело было не только в том, работать с другими или нет. Тут был затронут и еще один вопрос не сводится ли роль нашего бесспорного лидера только к церемониальному главенству. Файльбёк и Нижайшийна той панихиде не пришли к единому мнению. Потом, во время большой трапезы, они больше не говорили об этом. Мы давно положили за правило: спорные вопросы обсуждать только на панихидах. Но настроение было подпорчено. Всего-то неделю назад мы ощутили себя единым целым, собрались, как пальцы в кулак, и вот он уже стал разжиматься.

Файльбёк еще несколько недель обсасывал план операции «Турецкая кофейня». Правда, теперь он уже думал о том, как нам ее провернуть без участия посторонних, а потому – не применить ли фугас Но в то время мы еще не имели оснащения для таких акций. Профессор нашел в интернете информацию об изготовлении бомб и дистанционных взрывателей. Ее распространили американские парни. Но потом нам пришлось изменить свои планы.

Мы все еще препирались насчет того, какой будет наша следующая акция, и как раз в эту пору меня среди ночи разбудил зуммер домофона, кто-то беспрерывно нажимал на кнопку внизу. Я услышал встревоженный голос Бригадира:

– Звонил Файльбёк. На Джоу было нападение.

Через несколько минут мы уже мчались по венским улицам.

– Ублюдки, – то и дело повторял он. – Сами себе подписали приговор.

Мы хотели заехать за Пузырем. У него не было ни телефона, ни переговорного устройства. Мы стали бросать камешки в его окно на третьем этаже. Но прежде чем он проснулся, пришлось разбудить несколько других жильцов: мы случайно запустили камешками в их окна. Соседи подняли крик и стали угрожать полицией. Нам ничего не оставалось, как смыться и забыть про Пузыря.

В доме на Гюртеле входная дверь была открыта. В коридоре подвала горел свет, никакого шума. Мы продрались сквозь свисавшее с веревок белье Дверь в закуток Нижайшегораздолбана. Кто-то, видимо, пытался вышибить ее с разбега. Косо висевшая планка кое-как удерживала сломанные доски. Нижайшийлежал в постели. Руки и ноги были перебинтованы. Файльбёк и Сачок сидели рядом на запачканном кровью постельном белье. Из двух порезов в подушке торчали перья. На полу валялась разбитая стереоустановка. Сачок указал на лежавший на столе кухонный нож.

– Вот чем его сербы пыряли, – сказал он. Спереди клинок побурел от крови.

Нижайшийрассказал, как было дело. Оказывается, он опять поставил пластинку с «Хорстом Весселем». Но сербы и не подумали закрывать двери, наоборот, полезли к нему. Он взял кухонный нож и встал на пороге. И тут один из сербов вытаскивает пистолет.

– Я захлопнул дверь и прижался к стене, – сказал Нижайший.

Он немного привстал и махнул забинтованной рукой в сторону угла слева от двери, где висела на гвозде его кожаная куртка.

– А потом все разыгралось очень быстро. Я вдруг услышал грохот, дверь стала рассыпаться. В дыру пролезла чья-то рука. Дверь открыли. И я увидел перед собой серба с пистолетом. Он потребовал отдать ему нож Я отступил к кровати. Он за мной. Я отдаю ему нож А он в меня им же и колет. Другой в это время курочит проигрыватель. Оба тут же смываются. Остальные лупятся в проем. Никто и не думает помочь мне. Я говорю: «Вы все тут замешаны, кроме анголки, ее здесь не было, сами видели».

По словам Файльбёка, он зашел к Джо ближе к вечеру, раны были перевязаны полотенцами.

– В общем-то, – успокоил он, – раны не очень серьезные, несколько порезов. Только две колотые, на ноге, может, опасны, потому что глубокие.

Файльбёк у нас отвечал за медицинское обслуживание. Он умел по всем правилам накладывать повязки. Медикаменты он доставал через знакомого аптекаря.

– Я советовал Джоу обратиться к врачу, – продолжал он, – тогда бы сербов ветром сдуло, но он не хочет.

– Нет, – сказал Нижайший, – это ни к чему. Сами справимся. Не такие уж мы чайники. Я было хотел завести в своей конуре пистолет, но передумал. У нас есть оружие посильнее.

– Вот именно, – подхватил бригадир. – Это сейчас важнее. За Инженера отомстить еще успеем.

– Только без спешки, – предупредил Нижайший, –Через две недели я смогу распоряжаться своим наследством. Вот тогда пусть здесь все сгорит дотла.

Он протянул руку к полке над кроватью и достал оттуда конверт. В нем было письмо из муниципальной управы Зеевальхена. Нижайшемупредлагалось получить от судебной опеки право наследования. К письму была приложена и бумага из районного суда.

– Все, что имею, – сказал Нижайший, – принадлежит Движению.Через два месяца мы разбогатеем.

Потом мы выпили пива и сварили для Нижайшегокофе.

Когда уходили, он попросил нас захватить какой-то чемоданчик и хорошенько его припрятать.

– Только не в квартире, – уточнил он. – И не в Раппоттенштайне. Там несколько книг, дискет и рукописей. Они для меня важны. Особенно – изложение «Книги ста глав».

Чемодан взял Файльбёк. Он сказал:

– В подвале дома, где живут мои родители, у них свой шкаф. Там места много.

В тот день пожар на Гюртеле был для нас делом решенным. На встречах в Раппоттенштайне мы только и говорили о том, как провести эту акцию. Файльбёк не особо активничал. Он все еще мечтал о нападении на турок. Но настаивать на этом перестал. На панихидах все сводилось к одной теме – мести за Джоу.

Мы перебрали много вариантов. И все сходились в одном: Нижайшийне должен подвергаться опасности. Но поскольку он сам жил в конце коридора, масштабная акция могла бы перекрыть ему все пути. Стало быть, ему надо находиться вне дома и иметь безупречное алиби. Решение было найдено. Пожар на Гюртеле случится в тот день, когда Нижайшийбудет продавать родительский дом в Литцльберге на Аттерзее. Он показывал нам фотографию дома. Дом был достаточно велик, но для наших сходок совершенно не годился. Подъездной дорогой пользовались соседи: архитектор из Линца и университетский профессор из Вены, они могли видеть всякого, кто заходит в дом. Кроме того, в стене, обращенной в сторону озера, огромное окно, через которое всем проезжавшим вдоль берега прекрасно видно, что делается внутри. Нижайшиймог бы поселиться в доме через два года после смерти матери, но он от этого отказался. Второй ключ он отдал не архитектору, который усиленно предлагал свои услуги, а одному крестьянину, с чьими детьми дружил в нежном возрасте. Крестьянин раз в два месяца присылал ему открытку с подробным перечнем объектов, которые он починил или покрасил. Дачники могли пользоваться участком и лодочным причалом. При случае он даже пускал их в дом. Однажды Нижайшийпрочитал нам фразу из письма крестьянина: «Нижний сортир уплотнил взад». И теперь, когда Пузырь громко портил воздух, что он делал с особым вдохновением, Панда говорил ему: «У тебя надо нижний сортир уплотнить взад».

В своем решении продать дом Нижайшийбыл непоколебим. Он попросил меня посодействовать в этом, так как я уже приобрел кое-какой опыт продажи квартир. Я присоветовал ему обратиться в одно венское агентство. Едва успели мы представить описание объекта недвижимости и несколько фотографий, как уже объявились первые покупатели, среди них – тот самый крестьянин, университетский профессор и архитектор. Не иначе как представитель агентства в срочном порядке выехал осматривать дом. Нижайшийс удовольствием продал бы его крестьянину, но у того не хватало денег. Сосед-профессор хотел поселить рядом своих дочерей. На этот счет Нижайшийсказал так:

– Семейная жизнь была для него случайной помехой. Раньше он наезжал туда один, чтобы писать книги. В его продовольственной корзине были только бананы и шоколад. Через пять дней снова шел в магазин, и опять – бананы и шоколад. Как только заявлялись домочадцы, он исчезал.

В конце концов денег не хватило и у профессора. Архитектор же, наоборот, уведомил агентство, что готов предложить больше, чем все другие заинтересованные лица. Но ему Нижайший,несмотря на все уговоры агентства, не хотел продавать ни при каких условиях. Я посоветовал:

– Давай запросим на два миллиона больше, чем он предлагает. Пусть кишку надорвет.

– Ему, – ответил Нижайший, – и за пять миллионов не отдам.

Выбор пал на одного рекламиста из Франкфурта. Его жена якобы томилась ностальгией по местам детства. Дом он хотел использовать первое время для летнего отдыха, а потом и вовсе переселиться на Аттерзее.

Панда и Бригадир, которые еще ни разу не засветились в полиции и имели постоянную работу, взяли отгул, чтобы съездить с Нижайшимна Аттерзее. Они подписали договор купли-продажи в качестве свидетелей.

У нас был план, много раз обговоренный во всех деталях. Вечером Нижайшийс обоими свидетелями идет в ресторан Хойптля, где не будет стеснять себя в расходах. Потом они как можно дольше празднуют сделку в Зеевальхене, Шёрфлинге и Вайрегте. Сачок и Профессор проведут пару дней в Раппоттенштайне. У крестьянина, некоего Раффельсэдера, они закажут тушу невыпотрошенного барашка. В девять вечера они едут в трактир, где Раффельсэдер по пятницам, если не изменит своей привычке, будет резаться со своими приятелями в тарок. Они извиняются, что приехали за барашком так поздно. И говорят, что голову и потроха, как обычно, завезут ему потом. Им, дескать, они ни к чему, а у крестьян все идет в дело. Потом они едут к нему в усадьбу, болтают с его супружницей и сразу же – в Вену. По дороге Сачок на заднем сиденье займется разделкой туши, отрежет голову и вытащит внутренности. В Вене они забирают в камере хранения две канистры с бензином и проводят акцию. Если все пройдет нормально, они звонят мне из телефонной будки в Хайлигенштадте, после одного длинного гудка кладут трубку. Затем как можно быстрее едут в Раппоттенштайн, где в трактире, как мы знаем по опыту, должен еще оставаться Раффельсэдер. Они вручают ему ведро с бараньей головой и потрохами. Потом садятся выпить и глазеют на крестьянина до конца игры. Время от времени заводят разговор о том, как непросто потрошить барана, и как бы консультируются на сей счет. С утра пораньше разрезают мясо и жарят на обед ляжку. Остальные куски засаливают, после чего едут в Вену. Такой вот был план.

Все другие из наших должны в этот пятничный вечер помелькать где-нибудь на людях, желательно так, чтобы их кто-нибудь узнал. Файльбёк сказал, что собирается сходить на какое-то мероприятие Национальной партии. У меня намечалась сверхурочная работа. Я специально сдвинул заранее свой график, но оказалось, что этого можно было не делать, мне как раз в тот день поручили начертить план реконструкции. Наружный телефонный звонок я отключил: мне и без него было трудно сосредоточиться, поскольку я все время опасался каких-то накладок при осуществлении нашего замысла. И без одной все-таки не обошлось. Сачок и Профессор должны были прибыть в трактир до двух ночи, то есть до закрытия. В два часа хозяин обычно выключал свет и уже не впускал новых посетителей. Если бы они по каким-то причинам не сумели провернуть операцию, от них все равно требовалось как-то нарисоваться в трактире, иначе не будет алиби.

Я чертил и ждал. Тихо мурлыкало радио. За несколько минут до полуночи раздался один звонок. В половине первого музыкальную передачу прервали, я услышал, слова: пожар в доме на Гюртеле. Сообщалось о том, что весь район оцеплен, а жители соседних домов эвакуируются. Задействовано двенадцать пожарных бригад. Жильцов с верхних этажей удалось спасти. В эти минуты пожарные пытаются предотвратить распространение огня на соседние здания.

Это был полный успех. Во мне все пело. Сачок и Профессор, вероятно, успели вовремя попасть в Раппоттенштайн. Я достал из холодильника бутылку пива и включил телевизор. ЕТВ уже где-то в час показало первые кадры. Один из пожарных начальников заявил: «Пока еще рано говорить о причинах. Наши эксперты проведут тщательное расследование. Нельзя исключать версию поджога».

Между половиной второго и двумя – ЕТВ уже перешло к прямой трансляции – мне стали звонить товарищи, один за другим. Они говорили «алло», и я клал трубку. В два часа я вновь подключил наружный звонок и пошел домой.

Пожар на Гюртеле был гвоздем программы в прессе двух ближайших недель. И хотя уже на следующий день вышел запрет на передачу информации, газеты ежедневно состязались в обнародовании очередных подробностей. Было обнаружено 23 обгорелых трупа. Позднее в больнице умерла еще одна женщина. Большинство тел идентифицировать не удалось. Домовладельца арестовали. Некоторые из жильцов, как выяснилось, иностранцев, проживали в стране нелегально. Они были допрошены и выдворены на родину. Из всех обитателей подвального помещения в живых осталась только анголка. Одна из газет поместила рядом друг с другом два портрета – ее и Нижайшего.Под ними – три строчки текста: «Счастливцы, избежавшие несчастья. Она провела ночь с друзьями. Он праздновал получение наследства на Аттерзее». Позднее анголку допросили. Постепенно стала ясна истинная причина ее отсутствия той ночью. Она дала показания в отношении Нижайшегои других жильцов. Однако на суде ее показания перепроверить не удалось: полиция по делам иностранцев уже успела выслать ее из страны. Судья тогда прямо сказал полковнику полиции: «Тут вы переусердствовали, уважаемый коллега».

Мы на два месяца прекратили все контакты между собой. Я лишь иногда перешептывался с Бригадиром и Пузырем в строительной будке. Бригадир сообщил:

– У Джоу железное алиби. А мы всю ночь разъезжали от кабака к кабаку. В полночь поехали на летнее гулянье в Нусдорф. И кого, думаешь, мы там встретили? Вальдхайма. Есть там такой «Вальдхаймбар». Входим. А он, Вальдхайм, и впрямь сидит в кресле собственной персоной. Мы, конечно, сразу же втянули его в разговор. Но боюсь, что из-за своих уже общепризнанных провалов в памяти он – никудышный свидетель.

На выходные Бригадир в одиночку уезжал в Раппоттенштайн. Он разобрал и вынес все оборудование хай-тек-салона, а оружие перевез в Вену, к дяде.

Дней через десять после пожара арестовали Сачка и Профессора. Я прочитал об этом в газете, когда сидел в кафе возле стройплощадки. Вечером дали информацию и все другие газеты. Бригадир немедленно отправился в Раппоттенштайн – забрать видео и дискеты. А так как он не знал, где их спрятать, отвез всё к Файльбёку. На следующий день он сказал мне:

– Файльбёк что-то замандражировал. Надеюсь, не подведет. Сначала он вообще не хотел брать кассеты. Говорит, акция – наша ошибка. Я сунул ему под нос мизинец. И он все же согласился. Сказал, что ночью переправит записи к родителям, в ихний подвал.

На каком основании прихватили Сачка и Профессора, я так и не выяснил. Это не всплыло и на судебном процессе. Машину Сачка обследовали криминалисты. На заднем сиденье были обнаружены следы бараньих потрохов, а также установили, что в багажнике хранились две канистры с топливом. Не было даже доказано, что это топливо – бензин. Бензозаправщик дал показания, что Нижайшийпокупал у него несколько канистр горючего, таких же, которые использовали при поджоге. В обугленном пристанище Нижайшегонашли расплавленные штуцеры. Канистрами там и не пахло. А сам Нижайшийдавно скрылся.

После запрета Движения друзей народая нарушил наш уговор на случай ареста и повидал Профессора в тюрьме. Это было непосредственно перед рассмотрением апелляционной жалобы. Мне дали четверть часа на свидание с ним через стеклянную стенку. За его спиной расхаживал надзиратель. Лицо Профессора было покрыто гнойными волдырями.

– Они отказывают мне в лекарствах для кожи, – сказал он.

Я нажал на клавишу и спросил:

– А чем мотивируют?

– Тем, что это тюрьма, а не салон красоты. Точка.

Я смотрел на него в ожидании какого-нибудь знака. Но он и бровью не шевельнул. Тишина насторожила надзирателя. Я снова нажал клавишу.

– Но это же бред!

Он хлопнул кулаком по пластиковому столу и произнес что-то невнятное. Потом нажал свою клавишу:

– Пусть режут! Это был не я!

– Но какое предъявлено обвинение?

– Да Бог его знает.

Он действительно не знал. Иначе хоть как-нибудь намекнул бы мне. Возможно, он хотел сказать, что только Нижайшийзнает, кто стукнул. Мы, на стройке, были уверены. Профессор и Сачок не проболтаются.

Апелляционный суд подтвердил приговор к пожизненному,хотя ни один из подсудимых не дал никаких показаний.

После разгона Движенияя начал подозревать всех, кроме Нижайшего.Я тогда еще не знал, что он сам думает про предательство. Предателями могли оказаться даже Бригадир и Пузырь. От своих сомнений я не избавился и после возвращения Нижайшего.А когда Файльбёк предал перед операцией «Армагеддон», я стал думать, что он вполне мог дать показания и при поджоге на Гюртеле. Наверное, так думали все. Но в открытую об этом не говорили – времена панихид в Раппоттенштайне миновали. С другой стороны, как только стало ясно, что месть за меня откладывается, Файльбёк очень увлекся замыслом поджога. У меня в общем-то не было оснований подозревать его в том, что он тогда уже предал нас Может, это сделал кто-то другой. Только не я. По крайней мере этоя знаю точно.

Сейчас я даже не вполне понимаю, как нас угораздило затеять первую акцию. Допускаю, что Нижайшийсам нанес себе ранения. У него было чем, и он себя не щадил. Файльбёк стремился стать боевым стратегом нашей группы. Благодаря поджогу Нижайшийпоставил его на место. Акция «Турецкая кофейня» была явно не по душе Нижайшему.В сущности, он и не ставил своей целью заваруху с инородцами. Для него это было мышиной возней. Он мыслил масштабно. Разумеется, он сделал свое дело, когда жребий выпал на него, коль скоро все должны были пройти испытание. Это произошло в последнем вагоне на шестой линии метро, когда поезд подъезжал к станции «Талиаштрассе». Тут он молниеносным движением схватил чужеземца, стоявшего в конце вагона, и наддал ему так, что тот ударился головой об угол компостера. В этом поезде ехали все мы. И вдруг я вижу, как Нижайшийпреспокойно шагает по платформе. Несколько наших были в том же вагоне. Они не принимали участия. Чужеземец молчал в тряпочку. И только когда в вагон вошли новые пассажиры, поднялся шум. Инородец сидел на полу, из носа текла кровь, из глаз слезы. Жалкая размазня. Кто-то побежал к машинисту. Вызвали «скорую помощь». Все пассажиры вывалили на платформу, двинулись к последней вагону и начали заглядывать в окна. Мы смотались. Опять было что отпраздновать.