Текст книги "Штрафбат 999"

Автор книги: Хайнц Конзалик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

На следующий день 1 – я и 2-я роты паковались. Приказ так и не претерпел изменений – сначала 1-я и 2-я роты, пять дней спустя – 3-я и 4-я, штаб батальона и медпункт, получивший теперь куда более солидное название „госпиталь“. Эрнст Дойчман, новоиспеченный помощник санитара, продолжал числиться во 2-й роте, что обер-фельдфебель прокомментировал следующим образом: „Каков субчик! Успели научиться, как отвертеться от настоящей службы! Но ничего, вы у меня еще попляшете!“

На что Дойчман, который на самом деле схватывал тонкости армейской жизни на лету, спокойно ответил:

– Смею вам напомнить, герр обер-фельдфебель, что отныне я подчиняюсь непосредственно герру штабсарцту и герру командиру батальона.

– Довольно языком трепать! – рявкнул в ответ Крюль.

Но этим и ограничился, поскольку, с одной стороны, Дойчман был прав, с другой – потому что предстояла отправка в Россию. Чем черт не шутит, может, именно этому паршивому интеллигентишке придется накладывать ему, Крюлю, первую повязку и впрыскивать противостолбнячную сыворотку. Или выносить с поля боя! Во взводе же „повышение“ Дойчмана восприняли неоднозначно. Кое-кто завидовал, другие желали ему удачи, а Шванеке заявил следующее:

– Лихо ты вертанул хвостом. Очень хорошо поступил. Это здорово повышает наши шансы, вот что я тебе скажу!

– То есть? – не понял Дойчман.

Но Шванеке решил промолчать, лишь загадочно ухмыльнулся и подмигнул ему. Якоба Кроненберга пока что оставляли при медпункте, он отправлялся через пять дней. Штабсарцт д-р Берген ежечасно названивал в санитарное управление в Познани и требовал соединить его с самим генералом медслужбы.

– Мне необходим ассистент! – разорялся он. – Что мне, в России одному придется со всем справляться? До сих пор под моим началом был всего лишь медпункт, а на фронте? Когда начнут поступать раненые? В таких условиях я не могу гарантировать надлежащее медицинское обслуживание без помощника!

В Познани, судя по всему, понимали и пообещали д-ру Бергену ассистента. Но штабсарцт чувствовал, что это пустые обещания, как бывало не раз. И пока что канцелярия укладывала личные дела, солдатские книжки и другие важные документы в огромные обитые жестью ящики. Кое-что упаковывали в деревянные и картонные ящики, которые потом перевязывали толстым шпагатом и делали на них пометки тушью. В канцелярию зашел обер-лейтенант Обермайер.

– Ну, что новенького, Крюль? – спросил он.

– Нет, все по-старому, герр обер-лейтенант. Подготовка к отбытию идет по плану и к 20.00 будет завершена.

– В 19.00 получение боеприпасов. Все унтер-офицеры и фельдфебели получат пистолеты, патроны, кроме того, на каждый взвод полагается по два автомата. Нам предстоит проезжать контролируемый партизанами участок. Чего это вы так покраснели, Крюль. Что с вами?

– Нет, ничего, герр обер-лейтенант, ничего.

Писари ухмыльнулись. Унтер-офицер Кентроп многозначительно потирал нос. Но Крюль ничего этого не заметил, поскольку последние несколько дней жил словно в тумане.

Помощник санитара Эрнст Дойчман занимался упаковкой санитарной сумки. Кроненберг помогал ему, советуя, куда что положить, а потом сунул ему бутылочку коньяка.

– Всякое бывает, может, тебе плохо станет. Очень помогает при болях в желудке. Например, если вдруг нашему Крюлю живот сведет – а с похмелья у него всегда его сводит, – тогда выдашь ему столовую ложку „супергастрономита“.

– Супергастрономита? – не понял Дойчман.

– Это я так называю касторку, – пояснил Кроненберг. – Крюль очень уважает это средство. И свой понос потом объясняет плохим качеством шнапса.

Дойчман, с улыбкой сложив в стопку перевязочные пакеты и бинты, поместил их в большую кожаную сумку, потом пересчитал ролики пластыря, пинцеты и ножницы. Покачав головой, он вспомнил об инструментах и оборудовании, некогда бывших в его распоряжении в Берлине. Разве в серьезных случаях эти безделушки помогут? В этот момент в медпункт прибыл штабсарцт д-р Берген.

– У вас все готово? – осведомился он у Дойчмана.

– Так точно, герр штабсарцт.

– Как только прибудем на место, сразу же займитесь поисками подходящего помещения для госпиталя.

– Если только герр обер-фельдфебель позволит.

– Обер-фельдфебель?!

Берген с достоинством выпрямился:

– Считайте, что вы получили официальный приказ подыскать помещение для госпиталя. Вы только числитесь во 2-й роте, а подчиняетесь непосредственно мне. И все приказы получаете только от меня. Кстати, кто вы? Я имею в виду, кем вы были до службы в армии?

– Врачом, – ответил Дойчман.

Доктор Берген резко повернулся.

– Врачом? – изумленно переспросил он. – Как же… Как же так?

И вмиг превратился в беспомощного ребенка.

– И вот теперь я здесь, – суховато произнес Дойчман.

– Да-да, теперь вы здесь, здесь, – рассеянно повторил доктор Берген и тут же опомнился, в одно мгновение преобразившись в собранного, подтянутого и холодно-отстраненного штабсарцта, каким все его знали. – Значит, мы договорились, вы подыскиваете помещение.

– Так точно, герр штабсарцт.

Едва Дойчман вернулся в кубрик, как ему пришлось на деле доказывать свою переподчиненность штабсарцту. Достав из сумки бутылку коньяка, он решил угостить своих товарищей – Видека и Шванеке. Но в этот момент откуда ни возьмись в кубрике появился и Крюль. Увидев, как они все трое устроились за столом перед бутылкой коньяка, обер-фельдфебель сначала непонимающе заморгал – вероятно, желая убедиться, что все это происходит наяву. Верно – на столе красовалась бутылка коньяка.

– Рядовой Дойчман, что это у вас такое? – заорал он. – Что это?

– Коньяк, герр обер-фельдфебель.

– Конь…

Крюль невольно шагнул к столу и уставился на бутылку. И верно – коньяк! И не какая-нибудь суррогатная бурда, а коньяк „три звездочки“! И эти подонки сидят и в открытую хлещут его! Коньяк в 999-м штрафбате!

– Откуда он у вас? – стал допытываться возмущенный Крюль. – Выкладывайте начистоту, где вы его взяли? Может, это Шванеке где-нибудь стащил? Я тут же напишу на вас докладную!

Крюль протянул руку за бутылкой, но Шванеке опередил его. Выхватив коньяк из-под носа у обер-фельдфебеля, он передал бутылку Дойчману, который тут же сунул ее к себе в сумку.

– Эта бутылка коньяка числится за медпунктом, герр обер-фельдфебель, – пояснил Дойчман. – Меня срочно вызвали к… к рядовому Шванеке. У него полуобморочное состояние. И коньяк в таких случаях – лучшее лекарство.

– Немедленно отдайте мне бутылку! – покраснев от гнева, прошипел Крюль.

Но Дойчман решил идти до конца. Глядя обер-фельдфебелю прямо в глаза, он заявил:

– Разрешите вновь напомнить вам, герр обер-фельдфебель, что я лишь числюсь в роте, а подчиняюсь непосредственно штабсарцту герру доктору Бергену. Таково категорическое требование доктора Бергена.

Произнося эту тираду, Дойчман даже испугался: и откуда только у него столько смелости взялось говорить в подобном тоне с Крюлем. Он уже был почти готов замолчать и отдать эту бутылку взбешенному обер-фельдфебелю, но не замолчал, а продолжал говорить, будто не сам, а кто-то за него.

Шванеке с неприкрытым изумлением смотрел на Дойчмана, будто желая сказать: „Ну, парень, ты даешь! Никогда не ожидал от тебя ничего подобного! Снимаю шляпу!“

А Крюль? Тот надулся, словно перекачанный воздушный шар – вот-вот лопнет. Он мог сколько угодно орать, рычать, придираться, но давить на этого подчиненного не мог. Не имел таких прав. И обер-фельдфебель был вынужден пойти на попятный. Он ни за что бы не уступил этой троице, прогнал бы их сейчас ползком пяток раз через плац, и все. Но… Не мог он сейчас заставлять их ползать на брюхе – предстояла отправка в Россию. Поэтому он предпочел повернуться и без слов уйти, оставив Дойчмана, Видека и Шванеке наедине с этой непонятно откуда взявшейся бутылкой коньяка.

В 19.00 унтер-офицеры получили пистолеты и карабины, и на каждый взвод было выдано по два автомата. Выданные боеприпасы трижды пересчитали и трижды оформили соответствующие расписки. Кроме этого, каждой группе выдали и по ящику ручных гранат, 12 штук. Унтер-офицер из службы вооружения только покачал головой, собрав расписки о получении.

– Как будто с этим можно расправиться со всеми партизанами! – иронически заметил он.

Унтер-офицер побывал на передовой – имел два Железных креста 1-й и 2-й степеней, был четырежды ранен и в конце концов был переведен в тыловые структуры – выдавал оружие резервным батальонам.

Петер Хефе, попавший в Познань из райских кущ Франции, настороженно оглядывал разложенное на столах оружие – матово поблескивавшие, отменно вычищенные и смазанные пистолеты и автоматы.

– А пулеметы нам тоже полагаются?

Унтер-офицер из службы вооружений шумно проткнул дыроколом собранные расписки и вставил их в скоросшиватель.

– По два на роту, – ответил он. – Но содержать их положено только под замком. И использовать в крайнем случае. К чему пулеметы, если вы на фронте только и будете заниматься тем, что грязь грести?

– То есть что-то вроде стройбата? Только получше?

– Хорошо бы, если получше! – ответил унтер-офицер. – Только от того, что предстоит вам, все стройбаты враз разбежались бы.

Петер Хефе и остальные подавленно молчали. Слова унтер-офицера к веселью явно не располагали, тем более, что он успел побывать в России. Слышал их и Крюль, забредший в оружейку на поиски младших командиров.

– А мне что полагается? – спросил он.

– 08-й и 50 патронов к нему.

– 50 патронов? Да вы в своем уме? Это же капля в море!

– Вот что, – ответил на это унтер-офицер, подвигая Крюлю пистолет в кобуре и патроны, – вполне возможно, что и эти не успеешь расстрелять до того, как русские тебя на небеса отправят.

Обер-лейтенант Обермайер изучал маршрут следования. Рядом с ним стоял командир 1-й роты Вернер.

– Сначала на Варшаву, – пояснил Обермайер, водя по карте пальцем, – потом в Белосток и Барановичи. В Барановичах два дня и разгрузка. Потом пойдем дальше на Минск и Борисов.

– Это тот Борисов, что на Березине? – стал вспоминать обер-лейтенант Вернер. – 26 ноября 1812 года Наполеон перешел Березину. Я всегда имел пятерку по истории.

– Ну а 999-му штрафбату предстоит перейти ее 10 ноября 1943 года. Так и отметь это знаменательное событие в своих мемуарах. „По следам Наполеона“…

– Хочется надеяться, что его участь нас не постигнет, – со вздохом произнес Вернер.

Обермайер, ничего не ответив, вновь углубился в изучение карты.

– Из Борисова дальше до Орши. Там окончательная разгрузка.

– Надеюсь, туда мы доберемся.

– Бесспорно доберемся. По всему участку пути охрана из болгарских частей в пулеметных гнездах. Неприятности начнутся за Оршей. Там Советы постоянно проникают через нашу оборону, да и партизаны прибавляют головной боли. В лесах в районе Горок действует партизанское соединение, хорошо вооруженное и численностью до батальона. Кстати – ты ничего не слышал о предстоящем нам загадочном задании?

– Понятия не имею. Барт словно воды в рот набрал. Хотя, скорее всего, он и сам ничего не знает.

Обер-лейтенант Вернер одернул щеголеватый, ладно сидевший на его образцовой фигуре френч.

– „Не торопись познать ужасы“, – процитировал он неизвестно кого. – Так когда мы все-таки выступаем?

– Согласно самому последнему приказу – завтра в 7 утра, – с улыбкой сообщил Обермайер. – Так что если еще не попрощался со своей вдовушкой, поторопись. Или уже попрощался?

– И да и нет. После нее у меня долго никого не будет, как мне кажется, – недовольно проворчал Вернер.

Но решил остаться и даже явился на построение своей 1-й роты.

Это построение было воспринято всеми как последний довод в пользу того, что все очень и очень серьезно. Обер-фельдфебель Крюль ровно в 20.00 появился перед выстроившейся 2-й ротой. На поясе висел только что полученный „08“, сам он был в каске и брюках, заправленных в высокие надраенные до блеска сапоги. В общем, вид у Крюля был воинственный.

Рота выстроилась походным порядком: при ранцах, одеялах и палатках в скатку. Вместо оружия, правда, у каждого на поясе висела лопатка. На мундирах – ни погон, ни петлиц. Серая, обезличенная масса, выстроившаяся в три шеренги. При команде „Равнение – на-лево!“ все синхронно повернули головы в нужную сторону.

– 2-я рота в составе 24 унтер-офицеров и 157 рядовых, шестеро в медпункте, трое откомандированы, построена, – крикливо отрапортовал обер-фельдфебель Крюль. Обер-лейтенант Обермайер, отдав честь, оглядел выстроившихся.

Стоявший в первой шеренге рослый полковник фон Бартлитц был бледен, лицо как всегда неподвижно и безучастно. За ним стоял майор – как же его фамилия? – смельчак, каких мало, кавалер Рыцарского креста, сделавший молниеносную карьеру. Шванеке и Видек стояли с равнодушным видом, как почти все остальные. Большей частью рота состояла из людей опытных и обстрелянных. Они все прекрасно понимали, им было крайне трудно запудрить мозги. Они понимали, куда и на что шли, и никаких иллюзий на этот счет не питали. Однако и в них, как в каждом, где-то глубокоглубоко тлела едва ощутимая искорка надежды: а вдруг пронесет… Где-то на левом фланге чуть ли не самым последним стоял Эрнст Дойчман, на руке повязка с красным крестом, у ног медицинская сумка. Врач в роли помощника санитара! И перед тем, как обратиться к солдатам роты с краткой речью, обер-лейтенант Обермайер вдруг со всей отчетливостью осознал всю абсурдность происходящего: опытные высокопоставленные офицеры, знавшие куда больше, чем нынешние выскочки, зачастую командовавшие армиями, ждали здесь отправки на фронт в статусе солдат штрафбата, а по сути – пушечного мяса. А ведь специалистов их уровня отчаянно не хватало. Но им отвели роль преступников, непригодных ни для одной армии мира. Врач с санитарной сумкой, и это в период острейшей нехватки квалифицированного медперсонала. В чем же все-таки дело? Что-то явно не стыковалось, но что?

Но Обермайер заставил себя сосредоточиться.

– Солдаты! – во весь голос обратился он к роте. – Вы все знаете, что нам предстоит переброска в Россию. Думаю, мне нет нужды объяснять вам что к чему. Но мы с вами выполним свой долг везде, где бы нам ни пришлось оказаться. Завтра утром в 7.00 мы выступаем. Первым выступает 3-й взвод. Его задача – подготовить товарные вагоны до прибытия остальных. Кроме того, мне потребуется два человека в вагон-кухню. Бартлитц и Феттеринг, выйти строя!

Гауптман Барт, наблюдавший за построением на плацу из окна канцелярии, отошел в глубь помещения. Перед выстроившейся 1-й ротой подобную речь держал обер-лейтенант Вернер. Как всегда элегантный, подтянутый он, хорошо поставленным голосом вдохновлял на подвиги вверенное ему подразделение. В лучших армейских традициях. Что значит добрая юнкерская выучка! А этот Обермайер, подумал Барт, слишком много думает. Чего стоит эта его очередная выходка с отправкой Бартлитца и Феттеринга на кухню! Будто рассчитывает таким образом избавить их от пули на передовой! Самая настоящая дурость! По плацу потянулись первые грузовики с обозом батальона, направлявшиеся к железнодорожной станции.

Михаил Старобин сидел у заснеженной землянки, выщипывая блох из меха тулупа. Светило солнце, искрился снег, на фронте стояло затишье. Был погожий, солнечный день. Вокруг зеленели хвоей тихие леса. Даже волки и те потянулись куда-то дальше на восток, поближе к Монголии и Уралу. И там, где еще недавно хозяйничали они, орудовали солдаты, и земля дыбилась от разрывов снарядов. Изгнанные с насиженных мест волки, пригнув головы, сощурив желтые глаза, высунув языки, трусили прочь, наперекор ветру, задувавшему через бескрайние равнины России. Далеко позади осталась их вотчина – скованные морозом непроходимые лесные чащобы, над которыми нынче пронеслась война. Теперь в них обитали новые хозяева – люди в серых шинелишках, проворные, как белки, суетливые, пронырливые и кровожадные – ни дать ни взять волки, только во сто крат опаснее. В лесах под Горками и Большими Шарипами кипела своя, едва заметная снаружи жизнь – обмениваясь новостями, едой, махоркой, люди сновали от землянки к землянке, от шалаша к шалашу.

С наступлением темноты через кустарник сновали похожие на огромных, закованных в броню муравьев призраки, направлявшиеся к опушке леса – в Бабиничи, к реке Городня. И тогда ночную тьму отовсюду прорезало пламя – гибельное, сеющее смерть, нарушавшее вековую лесную тишь. Тут и там раздавались вскрики, люди вопили, стонали, отрывисто выкрикивали команды, вспыхивали фары, чтобы тут же погаснуть под шквалом пуль, на белом фоне словно из ниоткуда возникали тени, чтобы тут же исчезнуть в спасительной лесной глуши. Потом падал снег, прикрывая пушистыми хлопьями следы ночных событий. И на следующий день солнце озаряло лишь невысокие холмики с торчащими нелепо искривленными руками, ногами в грубых кирзовых сапогах или отрешенно выглядывавшими мертвенно-бледными лицами. Иногда можно было заметить и людей, медленно и неуклюже, на локтях ползущих по снежной пороше, волоча за собой занемевшие, отбитые ноги, криками взывавших о помощи…

– Аннушка, к немцам пополнение прибыло, целый батальон, – сообщил Михаил, еще раз как следует встряхнув полушубок – Не знаешь, старший лейтенант в курсе?

Анна Петровна Никитина, выбравшись из землянки, нагребала снег в помятый котелок. Анна отличалась грубоватостью, характерной для крестьянок средней полосы России, но длинные иссиня-черные волосы придавали ей сходство с азиаткой.

– Сергей уже в Орше, – ответила она. – Черт принес туда этих немцев! Они точно схватят Сергея!

Поднявшись, Михаил Старобин набросил полушубок. Это был рослый и крепкий мужчина, сильный как медведь, с чуть раскосыми глазами, окладистой бородой и сильными, привычными к многочасовому хождению по глубокому снегу ножищами.

– Он сейчас у Тани, своей зазнобы.

Анна Никитина усмехнулась.

– Причем какая-то непонятная часть прибыла, даже номер неизвестен, – добавил Михаил.

Анна что-то пробормотала про себя, подвешивая котелок над костром.

Когда растает снег, она положит в воду немного капусты, кусочек мяса – пару крылышек и грудку вороны.

– Дай бог, чтобы у Сергея все получилось, – не дают мне покою эти вновь прибывшие, кто знает, к чему их сюда прислали.

Если уж Михаил Старобин упомянул бога, то дело явно пахнет керосином. Анне казалось, что таким здоровякам, как он, вообще неведом страх, так думала она, помешивая никак не желавший таять снег. Сюда, в леса под Горки, немец не суется. Бывало покрутится вокруг, да и уйдет подобру-поздорову. Чему удивляться – в волчьем краю и людям ничего не грозит.

Из лесной чащи выбрался низкорослый кривоногий человечек в бараньем тулупе до пят и покрытой снегом меховой шапке-ушанке. Завидев Анну и Михаила, он, неловко шагая по снегу, направился к ним.

– А, это ты, Петр! Здорово, братец! – широко улыбнулся Старобин. – Как там в колхозе дела? Под немцами колхоз оказался?

Мужчины неловко обнялись.

Петр Тартюхин сощурил и без того маленькие, хитроватые глазки. Вылитый монгол, даже кожа и та желтая, словно пергамент, на круглом лице с приплюснутым носиком. Длиннющие руки неловко болтались, словно этот человек не знал, куда их деть. Зато плечи Тартюхина были непропорционально широки.

– Вокруг немцы шныряют! – сердито сказал он. – А вы тут костры раскладываете!

Подойдя к костру, Петр ногой стал подгребать снег на уголья, которые, зашипев, погасли.

– Совсем одурели – дым ведь вон откуда видно! Ничего, и сырая капуста тоже полезет с голодухи!

Анна Петровна, сняв котелок с толстой ветки над погасшим костром, кинула его в землянку.

– Они побоятся в лес заходить. Много ты их видел?

– Их немного, но стоит им дым заметить, как они сразу догадаются, где мы.

Петр провел загрубевшей ладонью по лицу:

– Старший лейтенант велел передать, что сегодня ночью сбор.

– Ох, черт возьми! – вырвалось у Михаила. – Говоришь, сегодня ночью? Надо срочно выяснить, что за номер у этой части. На них даже погон нет, никаких знаков различия вообще. Кто знает – может, это зондеркоманда какая прибыла? Может, против нас карательный отряд решили бросить, чтобы с нами разделаться?

– Ерунда!

– Да они прямо из Германии к нам присланы, молодые, здоровые. Но есть и постарше. Сергей сказал, что непонятная какая-то часть. И оружия при них не особо много.

– И ты еще говоришь, что они с нами разделаются!

При этих словах Михаил басисто расхохотался:

– Да у них, дурья твоя башка, секретное оружие! Сергей говорит, они еще покажут нам, где раки зимуют.

Подув на руки, Тартюхин поднял повыше воротник тулупа.

– Где остальные? – спросил он.

– Где могут быть остальные? – вопросом на вопрос ответил Михаил, разводя руками. – В лесу, где им еще быть. Так что, братец, давай туда, и ты их там отыщешь.

Чертыхнувшись, Тартюхин зашагал по снегу и тут же исчез с глаз в непролазном кустарнике. Время от времени раздавался шелест – с веток деревьев опадал снег. Потом вновь наступила тишина.

– Сегодня ночью, Аннушка, – тихо сказал Михаил Старобин, будто опасаясь, что их здесь кто-то может подслушать, – так вот, сегодня ночью, если повезет, закусим с тобой тушеночкой и печеньицем.

В Орше старший лейтенант Сергей Петрович Деньков, сидя у печки, пролистывал доставленные Таней бумаги. Среднего роста, худощавый, смуглый точно кавказец, он был одет в замызганную, латаную-перелатаную крестьянскую одежду – ни дать ни взять застигнутый оккупацией колхозник, вынужденный влачить в своей хатенке жалкое существование. Татьяна Сосновская же будто сошла с иконы какого-нибудь древнерусского мастера. Воронова крыла волосы были гладко зачесаны назад, чуть выступавшие скулы и большие темные глаза на узком лице придавали девушке загадочность бескрайных российских далей. На ней была шерстяная кофта, подчеркивавшая округлость форм грудей, и толстые ватные штаны, заправленные в мягкие юфтевые сапожки.

Старший лейтенант Деньков невольно засмотрелся на нее:

– Ох и красивая ты, Танюшка…

– Ты лучше прочти бумаги, Сережа.

Раздув в плите огонь, она повернулась к нему:

– Сейчас заварю тебе крепкого чаю.

Лицо девушки раскраснелось от огня.

– Когда тебе надо уходить?

– Через два часа.

Деньков накрыл узкой ладонью исписанные листки:

– Как тебе удалось их раздобыть?

– В комендатуре. Меня взяли туда уборщицей. И вот один фельдфебель зазвал меня к себе в комнату, а сам решил сходить за шнапсом и вином. Его довольно долго не было, вот я и списала эти бумажки, а потом тайком вынесла и сохранила у себя. Вот здесь, – улыбнулась она, показав на грудь. – Я не стала его дожидаться, взяла и ушла. А что, в них какие-нибудь ценные сведения?

– Еще и сам не знаю. Речь идет о новой немецкой части. Вот только почему тут ни номера, ничего. К тому же на них нет погон. Представляешь, вообще без погон. Очень все это непонятно…

Поднявшись, Деньков подошел к Тане:

– Вот тебе, девочка моя, и предстоит это выяснить. Но только без помощи фельдфебеля!

– Ты сегодня на ночь останешься здесь, Сережа? – тихо спросила Таня.

– И хотел бы, да не смогу. Меня ждут в лесу.

Еще час, и ему придется прошмыгнуть незамеченным через немецкие посты охранения. Нищему оборванцу, который с хлеба на воду перебивается, предстояло пешком топать по снегу к затерявшейся в лесной глуши хатенке. Немецкие постовые у деревянного моста через Днепр, как обычно, окликнут его:

– Стой! Куда тебя несет, черта хромого?

А он, заискивающе улыбнувшись, ответит:

– Домой, домой – живу я там.

Постовой кивнет, как это уже не раз бывало, – что взять с этого нищего полудурка в идиотском треухе?

За Оршей его поджидали сани, запряженные двумя лошадьми, – Федя приехал. Они стремглав понесутся окружным путем мимо Бабиничей к Горкам. Слишком уж обширная местность здесь, за всей не углядишь – маловато у немцев народу. И тут подступил лес, темный, грозный, протянувшийся до самого горизонта. „Волчьим краем“ прозвали его крестьяне из Горок и Больших Шарипов. Правда, теперь там было куда больше людей, чем волков. Впрочем, и их можно было считать волками – сталинскими волками – вторую партизанскую роту под командованием старшего лейтенанта Красной Армии Сергея Петровича Денькова.

– Чай готов, – негромко сказала Таня, вырвав Денькова из раздумий.

Она решила вскипятить воду прямо на огне в ковшике – ставить самовар пришлось бы долго, а времени не было.

Усевшись рядом с Сергеем, она стала смотреть, как он потягивает из блюдца горячий зеленоватый чай.

– Они даже предлагали мне в переводчицы идти, потому что чуть-чуть говорю по-немецки. Как думаешь, Сережа? Соглашаться?

– Конечно! Что тут раздумывать? Соглашайся! – оживился он. – Ты же тогда все будешь знать.

– А ты… Ты чаще будешь приходить?

– Может быть…

Он посмотрел прямо в большие карие глаза. Смеркалось, в сгущавшейся темноте хаты белели очертания ее узкого личика.

– Красивая ты, – повторил он. – Тебе придется от них отбиваться…

– Сережа! Если бы ты знал, как я их ненавижу!

– Но они-то – как раз наоборот.

– Никогда! Не бывать этому.

Отведя взор, девушка посмотрела на пламя печи. Сергей машинально последовал за ее взглядом. За печкой в специальном углублении в стене лежал заряженный и снятый с предохранителя армейский пистолет.

– Через полгода Витебск и Орша будут наши, – произнес Сергей хрипловатым от возбуждения голосом. – И мы поженимся с тобой, Танюшка. Каких-нибудь полгода… Ничего, выдержим!

Таня мужественно кивнула и, смахнув слезу, улыбнулась.

– Уходишь?

– Ухожу.

Сергей поцеловал ее на прощание в холодные губы.

– Ну, с богом, – прошептала она.

Быстро выйдя из дома, Сергей перемахнул в темноте двор. С богом, повторил он про себя, чего это ей вздумалось упоминать о боге? Ему бы и в голову не пришло. Сергей был большевиком, и дела до бога ему не было никакого. Его богом была партия, Россия и смертельная ненависть к немецким оккупантам. Именно они и заполняли его жизнь, всю, без остатка, и богу в ней места не оставалось.

Гауптман Барт явился с докладом к военному коменданту Орши. Пожилой майор, похоже из запасников, чувствовавший себя явно не в своей тарелке в русской глухомани, просмотрев документы Барта, поднял на него поверх очков взгляд водянистых глаз.

– 999-й, говорите? Батальон? А какого полка, дивизии?

– Дело в том, что 999-й батальон – отдельное подразделение. Это штрафной батальон, герр майор.

– Штрафной?

– Так точно, герр майор.

– Гм.

Пожилой майор смерил гауптмана Барта недоверчивым взглядом. Явно из кавалеристов, мелькнула у Барта мысль. Так осматривают жеребца, который вдруг стал прихрамывать. Но я на него не в обиде. Чем я для него лучше концлагерного надзирателя?

– А вы, как я понимаю, командир этого батальона?

– Так точно, герр майор. Мое подразделение переброшено сюда, в Оршу, на испытание фронтом.

– На испытание фронтом? Да-да, конечно.

Майор вновь критически оглядел Барта:

– В общем, мы с вами еще увидимся. Или же у вас есть какие-либо особые задания?

– Так точно. Батальон будет использован в ходе операций на тыловых участках фронта. В первую очередь для выполнения спецзаданий, лежащих вне пределов компетенции других частей, – чуть иронично уточнил Барт.

– Понимаю.

Майор даже не счел необходимым скрыть охватившую его брезгливость. Взглянув на орденские планки Барта, он выпятил нижнюю губу:

– Так вам уже довелось повоевать?

– С первого дня. Польша, Франция, а с 1941 года и по нынешнее время Россия. Я был среди тех, кто своими глазами видел башни Москвы.

– А теперь в 999-м батальоне?

– Так точно, герр майор. Добровольно.

– Добровольно?

Военный комендант Орши стал подчеркнуто тщательно укладывать документы в портфель, словно пытаясь скрыть охватившее его смущение.

– Был бы рад встретиться с вами в один из ближайших вечеров, герр гауптман. За бокалом доброго грога. Я пришлю к вам своего денщика.

– Весьма благодарен, герр майор, – с едва заметной улыбкой ответил Барт.

Значит, старик проглотил наживку. Или – выражаясь на кавалерийской фене – конь непокорно бьет копытом, но стоит чуточку взнуздать его, и он как шелковый. Никогда не знаешь наперед, что к лучшему, а что нет…

Пока гауптман Барт докладывал коменданту о прибытии в Оршу батальона, Дойчман сидел в своем временном пристанище и писал письмо Юлии. Полуразрушенная крестьянская хата едва освещалась парой свечей. Стоило кому-нибудь распахнуть дверь, и пламя их трепетало, грозя вот-вот погаснуть. То резкие, то вновь расплывавшиеся тени плясали на закопченных бревенчатых стенах, забегая и на лист бумаги, на который ложились ровные строки.

„Моя дорогая Юлия!

Наверное, уже и забыла, когда в последний раз получала от меня письмо, кареглазая моя. Или все же недавно? Хотя лично мне кажется, что с тех пор, как я писал тебе с прежнего места дислокации, успела миновать вечность. Тогда мы были в Европе, а теперь в России. Я даже знаю название города, где мы находимся, его можно увидеть на географических картах. Но это совершенно иной мир, все здесь настолько до ужаса необычно и непривычно, что я иногда невольно спрашиваю себя: а действительно ли я здесь или же мне все это только снится? Понятие „раньше“ исчезло из сознания: образы, всплывающие в моем воображении, стоит мне подумать о том, что было „раньше“, поблекли, лишились привычных четких очертаний. Лишь тебя, тебя одну я вижу ясно, как прежде. Более того: сильнее, ощутимее, чем прежде, я слышу твой голос, острее чувствую твое дыхание на щеке…“

Оторвавшись от письма, Дойчман невольно взглянул на скрипнувшую дверь. В хату ввалился унтер-офицер Хефе, или же Перебродивший, как окрестили его солдаты батальона.

– Видек, Шванеке, граф Гуго, быстро подъем! Мы отправляемся на ликвидацию группы диверсантов!

– Двадцать одно! – объявил Шванеке.

Они резались в карты с Видеком и графом Гуго фон Зимсбургом-Вельхаузеном, которого все называли просто Гуго. Сначала Шванеке сделал вид, что не замечает Хефе, потом медленно повернулся к нему.

– Что там такое стряслось? – невозмутимым тоном спросил он. – Куда мы отправляемся?

– Группа диверсантов противника нарушила связь.

– Опять начинается, – пробурчал Шванеке, неторопливо вставая из-за стола.

– Хотелось бы знать, существует ли вообще в этой проклятой стране такое понятие, как „нормальная связь“.

Первым о повреждении телефонной линии связи с находившейся в Бабиничах 1-й ротой узнал обер-фельдфебель Крюль.

– Какой идиот прокладывал телефонную линию? – разорялся он в более-менее прилично сохранившейся хате, где и расположилась канцелярия.

Повсюду на жестяных и картонных ящиках были расставлены свечи.

– Вот же кретины, даже простой телефонной линии, и то проложить не могут! Дверь закройте, вы, недоумки! – выкрикнул он, почувствовав холодное дуновение сквозняка на вспотевшем затылке.

Но тут пришлось вытянуться в струнку – оказывается, недоумком был не кто иной, как обер-лейтенант Обермайер.